Джон истинно верует в Бога. Он один из тех священников, которых редко встретишь в церкви — там уже все несут свой крест с почтением, но без огня в глазах. Для них это рутина, а для Джона — благодать. Старушки говорят, что он будто ангел, спустившийся с небес, но Джон смеётся.

— Я всего лишь человек, — говорит он очередной прихожанке, которая угощает его пирогом с вишней.

Его все любят и ценят, и совсем не понимают, когда он срывается с «насиженной» маленькой церквушки в Питтсбурге и рвётся чуть ли не на другой конец земли — в Канаду, далеко-далеко на север, обращать в веру местных эскимосов. Все удивляются — почему же его потянуло туда, ведь там он многого не добьётся. Будет сидеть на холоде в окружении отчуждённых лиц, не лучше ли остаться там, где не нужно никого убеждать? Джон отказывается — это не его. Там, на севере, людям станет легче, если они будут под божьей защитой.

А ещё надеется, что когда он приедет, то люди не станут больше голодать, ведь церковь сможет помогать им там.

Когда Джон, наконец, после долгой дороги, ступает на промёрзшие веками камни отдалённого канадского острова, его окружают неприветливые лица. Мрачные, обветренные, суровые, как этот край. Джон улыбается им, стискивая Библию в замёрзших пальцах и думает: «Ничего, всегда поначалу трудно».

Джона поселяют в одном из чумов, и он же становится временной церковью. Джон проповедует, крестит, пусть для появления первых прихожан Джон отдаёт свои запасы еды, собранные ему на некоторое время, пока не привезут материалы для церкви. Джон и так бы их отдал — сейчас время голодное, и его прихожане воспринимают его как обузу. Джон не видит в их глазах веру — только заботы, волнения и мысли о том, что будет завтра (и будет ли). Джону неловко, но он всё равно старается с удвоенной силой.

Он ездит на материк, встречается с местными епископами, просит помощи. Епископы нежно усмехаются, глядя на него, как на неразумное дитя. Помогать эскимосам — зачем? Они и сами справятся, а ты езжай-ка домой, сынок, строй карьеру. Джон звонит своим, просит помочь поскорее: прислать материалы, провизию. В ответ — обещания: да-да, на следующей неделе вышлем. Через две недели. Через месяц.

Даже под ледяным, низким, давящим небом севера и в окружении такой же пустоты Джон не чувствует себя таким одиноким, как когда разговаривает со своими.

Медленно наступает зима, и с каждым днём становится всё холоднее. Всё меньше дичи и рыбы, денег почти нет, менять нечего. Вскоре почти нечего есть, и Джон почти кормится воспоминаниями о пироге с вишней. Самолёта с провизией и материалами всё нет. На слова «они же погибнут» в ответ усмешка «миру не убудет от потери парочки эскимосов».

Джон возмущён. Джон срывается и орёт в трубку, мог бы — вгрызся зубами в (не) кормящую руку. Трубку бросают, и Джон едет к теперь уже своим, понимая, что назад ему дороги нет.

В этот вечер Джон читает Библию под открытым небом — он собирает всех, чтобы сказать: помощи не будет, мы здесь одни. Но трусит, поэтому тянет момент, как может. Нет-нет — да смотрит в их пустые, равнодушные глаза. Он доходит до Тайной Вечери и читает: «И когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов».

И, оторвав взгляд от страниц, впервые Джон видит, как загораются их глаза.

— Я всего лишь человек, — шепчет он. Но под низким небом и в окружении ледяных камней и обезумевших от голода людей никто его не слышит.

Джон больше не верит в Бога.