— Да чтоб вы поиздыхали там, ёбаные мрази!

Я ору, что есть мочи, пока вижу точки — оранжевую и зелёную — в цвет курток моих друзей, которые поднимаются всё выше и выше по лестницам Второй ступени, пока я лежу на Первой. Я ору так громко, потому что надеюсь, что этих ублюдков поглотит лавина, что они сорвутся и сдохнут в муках, задыхаясь от тяжести снега, что поглотит их капканом и не выпустит. Но лавина не сходит, а мои друзья медленно, но верно исчезают из виду. Я замолкаю, потому что понимаю: мне никто не поможет.

В горах другие правила, чем там, внизу. Здесь никто тебе не поможет, если ты ломаешь ногу или что-то ещё, если неудачно падаешь. Не поднимешься и не поползёшь обратно — никто тебя не потащит. Каждый здесь сам за себя, потому что каждый платит около девяноста тысяч долларов, чтобы попасть сюда, к горе. Я это знала, мои друзья это знали, когда поднимались на Эверест. Интересно, думают ли они обо мне? Или вздыхают, что зазря пропал баллон с кислородом?

Стискиваю зубы и смотрю на свою ногу: её будто пронзили калёным железом, и она горит, пульсирует болью. Ещё бы, ведь, падая, я приземлилась на бедро. Наверняка там внутри каша из порванных мышц и сломанных костей. Дотрагиваюсь до ноги, и тут же отдёргиваю руку, не удержав вскрика. В глазах темнеет.

— Держаться, чёрт… — командую я себе. Я стараюсь дышать глубоко и собираю силы для маленького рывка — стащить со спины рюкзак и вытащить аптечку. Рвать одежду сейчас не вариант — вокруг адски холодно, хотя и осень. Здесь, наверху, температура опускается до минус шестидесяти градусов по Цельсию, но сейчас, по моим ощущениям, градусов за двадцать ниже нуля. Тянет кожу губ, слипаются ноздри. Дышать тяжело.

Вкалываю обезболивающее. Перебинтовываю ногу, затягивая бинт до искр в глазах, чуть не теряю сознание. Ну ничего, потом я скажу себе спасибо, лёжа уже внизу, в больнице, а пока… я оглядываюсь, чтобы дать себе короткую передышку.

Даже с Первой Ступени вид открывается величественный. Льдисто-зеленоватые изломы гор на фоне безоблачного светлого — не голубого, а именно светлого — неба. В горах оно куда ниже, чем там, внизу, и такое чувство, что до него, до каждой звёздочки, можно дотронуться рукой. Но я не смотрю на небо — оно мне и так светит, если я продолжу здесь засиживаться. Я смотрю вниз, пытаясь рассмотреть Базовый Лагерь.

Я нахожусь на верхней части Первой Ступени — одной из последних частей восхождения на Эверест с северной стороны. Первая Ступень находится на высоте восемь с половиной тысяч шестьдесят четыре метра. Я — где-то на высоте в восемь шестьсот. Через десять метров начнётся Вторая Ступень — практически отвесная скала, при подъёме на которую пользуются альпинистскими лестницами и перильными верёвками. Третья Ступень — через километр, на высоте в восемь тысяч семьсот десять метров — самая лёгкая. Пролезешь десять метров — начнутся пологие снежные поля, по которым очень легко подняться к вершине. А мне же предстоит путь до Базового Лагеря — спуск длинной в двести с лишним метров — на высоту восемь тысяч триста шестьдесят четыре метра над уровнем моря.

Закрываю глаза, открываю, делаю вдох и поднимаюсь рывком, хватаясь руками в толстых перчатках за ледяные камни. В глазах снова темнеет, а боль стискивает ногу сильнее, и я чуть не теряю сознание снова. Прикусываю губу и чувствую металлический запах крови. Глубокий вдох. Пошла.

У меня ещё осталось много оборудования, успокаиваю себя я. Спуск должен пройти легко. Главное, не бояться. Внутри меня всё сковывает от страха и от мысли, что мне придётся спускаться обратно одной. Меня трясёт, на глаза пытаются наворачиваться горячие — особенно ощутимые в таком холоде — слёзы. Но я хватаю крюк и вбиваю его как можно сильнее, чтобы зацепить за него трос. Оборудование уже раз спасло тебе жизнь, когда ты летела с высоты. Спасёт ещё раз, не переживай.

Главное, не смотри вниз, в эту холодную дыру, что сожрёт тебя и не подавится, как сожрала десятки жизней. Я не хочу падать вновь, не хочу оставаться здесь навечно. Продеваю трос и начинаю потихоньку слезать — осторожно, нащупывая точки опоры. В случае если точек опоры нет, то я вбиваю искусственные в промёрзший камень и цепляюсь. Моих точек опоры теперь три, и мне ещё сложнее. Но я ползу. Вдох — выдох.

Вспоминается труп Джорджа Мэллори и тут же появляется перед глазами, перекрывая всё на свете. Распростёртое по земле безголовое, выбеленное ветрами тело, лежащее на животе. Его одежду изорвали камни и ветер, где-то слезла и кожа, обнажая кости. Мертвец лежит уже чёрт знает сколько лет и обнимает свой желанный Эверест, куда он пытался подняться со своим напарником Эндрю Ирвином. Напарника, кстати, не нашли, нашёптывает мне моё подсознание, и я давлю вопль ужаса, стискиваю до боли камень. Холодно. Ветра обдувают меня, в ноге будто медленно поворачивают какой-то штырь, вводя меня в ярость, словно запуганного зверя, который никак не может убежать, избавиться от ситуации. И я, сжимая зубы, продолжаю.

Надо добраться до Зелёных Ботинок, а там уже пойдёт легче. Забывшись, смотрю вниз, но тут же прижимаюсь к скале и зажмуриваюсь.

— Господи, господи…

Страх обволакивает меня, и я чуть не срываюсь во второй раз. И уже тогда даю волю слезам. Я плачу, потому что мне кажется, что я никогда не выберусь оттуда, потому что поблизости нет никого, кто мог бы мне помочь. Я кляну себя за то, что зря согласилась на уговоры друзей и на всё это. Я хочу домой, хочу в любимое кресло, хочу ещё раз коснуться книг в библиотеке и вдохнуть их запах, хочу написать друзьям — не этим, эти пошли к чёрту. Я столько много ещё не сделала… я…

— Дамочка! Эй, дамочка! — я слышу оклик на чистом английском, доносимый до меня ветром и перестаю плакать. Голос молодой, звонкий, мужской. — С вами всё в порядке?

— Нет! — кричу я изо всех сил, не веря своим ушам, что кто-то оказался рядом со мной. Может, это шанс? Я хватаюсь за него, как утопающий за соломинку. — У меня сломана нога!

— Нога? — ветра стихают, будто гаснут в мгновение ока, и я, скосив взгляд, вижу, как обладатель голоса взбирается по направлению ко мне. На радостях я начинаю сама спускаться к нему, пусть и не так быстро. Однако я отчаянно стараюсь и невольно издаю шипение, когда больная нога начинает ныть сильнее. — Дамочка, да как же вы так умудрились? — слышу я его голос: одновременно растерянный и удивлённый.

— Меня крючок не выдержал! — кричу я ему в ответ. Теперь я уже начинаю плакать не от страха или боли, а от радости. — Либо я перепутала крючья, либо он просто оказался некачественным. И, — я делаю судорожный вздох прежде, чем продолжить. — Я сорвалась и ударилась о камень.

— Тогда вы ещё легко отделались, — мужчина, наконец, берёт меня за руку и улыбается, держась другой за один из крючков. Он молод, крепок и круглолиц, в его внешности проскальзывают какие-то аристократические черты — прямой и широкий нос, ярко очерченный рот с поднятыми уголками. Близко посаженные глаза с опущенными уголками, тёмные. Красивый. — Вы не плачьте, — успокаивает он меня с улыбкой, и протягивает на удивление белый тканевый платок. Тут же мешкается, охает и сам, помедлив, промакивает мне глаза. — Давайте тогда я помогу вам немного спуститься, — предлагает он.

— А деньги? — удивляюсь я. — У вас же наверняка есть спонсоры, что же скажут они? — и тут же чертыхаюсь, что не прикусила вовремя язык. Давай, дура, упусти свой последний шанс на жизнь и сдохни на камнях! Однако мой собеседник всё также неумолим, поэтому с широкой улыбкой он бросает:

— К чёрту деньги. Я вам помогу!

Мы начинаем спускаться вместе, и мой новый спутник постоянно внимательно следит за мной. Он проверяет мои крючья и шлямбуры и старательно забивает и докручивает их, чтобы они держались покрепче. Он помогает мне, подбадривает, шутит, и я чувствую к нему невероятную благодарность. Мне легче, благодаря ему. По крайней мере, теперь я не одна, и мои шансы сорваться в очередной раз и умереть становятся ниже. Время от времени я поглядываю на него и думаю: странная у него какая-то одежда, старая немного. И оборудование странное. Хотя, может, это просто сделанное на заказ? Наверное, он весьма богат, поэтому может себе позволить подобное. Иначе он так легко не относился бы к деньгам.

Мы спускаемся с ним с Первой Ступени и проходим отметку в восемь с половиной тысяч метров, где останавливаемся, чтобы передохнуть. Удобно устраиваясь на камнях, я жмурюсь от накатившей вновь боли и лезу в рюкзак. Всё здесь кругом серое, белое, разве что… да, это он. Неизвестный индус, благодаря которому точка в восемь с половиной тысяч называется «Зелёные Ботинки» — как раз под цвет его обуви. Я не могу на него смотреть, поэтому отворачиваюсь и начинаю ковыряться в аптечке усиленнее, отыскивая шприцы с обезболивающим. Мой спутник, к моему вящему удивлению, не отворачивается. Он смотрит на тело с болью и сожалением. Возможно, как и все, видит на месте тела напоминание о том, как легко здесь умереть.

— Не смотрите на него, — советую я, и мой спутник поворачивается ко мне, глядя в мою сторону. Охнув, я вытаскиваю иглу шприца из моей ноги. — Иначе будете думать о смерти слишком много и расстроитесь.

— Расстроюсь? — мой собеседник с удивлением смотрит на меня. Я не понимаю, что я такого сказала, однако он вдруг начинает смеяться, будто я сказала что-то смешное. Однако неловкости я не чувствую. Смех у него приятный и тёплый, даже согревающий — в таком-то месте это особенный плюс. Поэтому я смеюсь вместе с ним и думаю, что, наверное, Эверест в этом месте никогда не слышал ни единого смешка.

Эти двести с лишним метров мы проходим куда дольше, чем до этого. До Базового Лагеря мы добираемся к вечеру. За это время мне становится хуже. Ужасно хочется есть и пить. Меня начинает сильнее бить озноб, нога пульсирует чаще, и обезболивающее почти не помогает, сколько я его ни колю. Поэтому на ровных местах мой спутник сам берёт ситуацию под контроль и несёт меня на руках, и тогда я коплю силы, прикрыв глаза, но каждый раз боюсь отключиться насовсем. Поэтому то и дело распахиваю глаза и сжимаю в пальцах ткань его куртки. Мне даже не кажется странным, что от него ничем не пахнет, кроме холода: обычно альпинисты пахнут и очень сильно, а тут ни острой ноки пота, ни следа парфюма, даже тело не несло на себе запаха. Только холод — свежий, бесцветно-яркий, как то самое небо у вершины. Я напоминаю себе, что человек наверное много времени провёл на морозе, и мой раскалённый высокой температурой и болью разум расслабляется. Одной мыслью меньше.

— Мы пришли, — говорит мой спутник в какой-то момент и осторожно опускает меня на землю. Мне не хочется расставаться с ним, тем более, я уже к нему привыкла. Поэтому холод камней вместо холода его куртки я встречаю с недовольным стоном. Мой собеседник воспринимает это с присущим ему оптимизмом. — Ну что же вы, дамочка? — спрашивает он с улыбкой. — К чему эти недовольные стоны? Неужели вы не хотите спасаться?

— Признаюсь честно, было бы здорово, если бы вы продолжали меня спасать, — улыбаюсь я, но моя улыбка искажается гримасой боли, когда я, забывшись, двигаю ногой.

— Простите, но я не могу спасать вас дальше, это уже сделают врачи, — мой спутник улыбается мне в ответ с теплотой и помогает устроиться на ледяных камнях удобнее. Окинув меня взглядом, он отходит на несколько шагов и говорит.

— Я сбегаю за помощью. Ждите, хорошо?

— Хорошо, — отвечаю я. Мой спутник поворачивается ко мне спиной и готовится уже бежать к Лагерю, как я резко вспоминаю о том, что не знаю даже имени своего спасителя. Чуть зашипев от боли и поморщившись, я спрашиваю:

— А как вас зовут?

— Эндрю, — с готовностью откликается мой спутник, тут же повернувшись ко мне. Мне становится вдруг так тепло, а камни кажутся мне мягче пуховой перины. Конечно, надо бы дождаться, пока он вернётся, но у меня просто нет сил. — А вас?

— Уршула, — представляюсь я, отчаянно сдерживая зевоту. Мой спаситель начинает быстро идти к Лагерю, а я, проводив его взглядом несколько секунд, закрываю глаза и погружаюсь в сон.

А открыв глаза, вижу других суетящихся альпинистов. Кажется, это та помощь, которую мне обещали. Все суетятся и вызывают вертолёт или машину спасателей. Я ищу среди них Эндрю, однако, сколько бы я ни напрягала взгляд и не пыталась цепляться за лица, знакомого я не нахожу.

— А где тот парень, что привёл вас сюда? — спрашиваю я у одной из альпинисток, которая осматривает меня, чтобы оказать первую помощь.

— Парень? — удивляется она, тут же оглядываясь по сторонам. — Я никого не видела. Может, он в Лагере?

— Может, — соглашаюсь я. У меня нет сил, чтобы расспрашивать об этом, поэтому я жду того момента, когда прибудут спасатели.

Я оказываюсь в больнице — сначала китайской, где мою ногу умелые врачи сшивают белое к белому, а красное к красному и устанавливают мне титановый стержень в ногу. Потом — в польской, уже у себя дома, где прохожу реабилитацию.

Тех друзей я отправляю в чёрный список везде, где только можно, едва прихожу в сознание. Когда же я возвращаюсь домой, то первым делом на костылях я медленно ковыляю в сторону своего любимого кресла и с наслаждением выдыхаю, стоило мне упасть в него. Я с нежностью обвожу взглядом родные стены и думаю, что если бы не Эндрю, то не видать мне их. Я наверняка бы запаниковала и сорвалась в пропасть, где стала бы очередным напоминанием об опасности этой горы. А теперь у меня появился шанс на свою жизнь, и я не намеревалась терять его.

Не глядя, я беру первую попавшуюся книгу на полке, смотрю на обложку и не могу удержаться от смеха: в моих руках история покорения Эвереста. Лениво пролистываю несколько страниц, пока раздумываю, куда отдать эту книгу? Ведь от одного упоминания гор меня начинает подташнивать. Однако, едва я открываю страницу с третьей британской экспедицией, как моё сердце падает куда-то в район желудка, а внутри всё холодеет.

На фотографии двадцатых годов прошлого века, над подписью «Эндрю Ирвин во время учёбы в Мертоне, Оксфорд» я вижу лицо своего спасителя.