У неё вообще-то есть имя, но смысла в нём нет. Когда она последняя из людей, нужно ли ей вообще как-то называться? Девочка растёт, становится девушкой, а потом женщиной. Многочисленные роботы, окружающие её, не зовут её никак. Она называет себя Ка.

Она изнеможённая и уставшая. Когда она не уходит, она сидит в своей маленькой комнате и смотрит на жизнь, которая была раньше. С «походов» она приносит фотографии городов, животных и людей, чудом сохранившиеся после стольких лет в вечной зиме. Роботы не трогают её в эти дни, только приносят синтезированную еду и оставляют у закрытой двери, а потом забирают поднос с пустыми тарелками. Её робот-компаньон Хеллион смотрит на её сгорбленную спину и на ёжик волос, в котором уже видна седина.

Ка двадцать пять. Ей рано седеть.

Вся её жизнь отдана исправлению ошибок прошлого, как жизнь всех, кто жил до неё. Все те оставшиеся после великой катастрофы разносили по миру «семена жизни», разгонявшие облака, растапливающие лёд. Ка тепло одевается, кладёт в рюкзак первый и последний дар человечества этому новому миру. Хеллион — двухметровая громадина — несёт остальные вещи. Они покидают единственную защищённую зону на этой планете, закрытую куполом, и выходят в огромный мир.

Там тихо. Насколько тихо, что слышен каждый скрип от шипов на обуви. Даже шум крови в ушах. Здесь нет ничего — только ровный лёд, который годами был чёрным от радиоактивного пепла, но теперь стал белым. Не поют птицы, вымерли звери, исчезли насекомые. Всё замёрзло, застыло навеки, и даже небо над головой — низкое, чёрное, без единой звезды, давящее, будто вот-вот рухнет.

Когда дует ветер — доносится скрежет. Особенно, когда они подходят к полю, на котором стоят сотни столбиков из эглена (так когда-то красиво назвали добываемый из пепла материал), на которых эгленовыми цепями прикованы эгленовые гробы. Когда Ка была здесь впервые, она думала, что им не будет конца и края.

Она останавливается. Вспоминает мать. Обрывочно. Ка помнит только тонкие пальцы с обкусанными ногтями: грубые, мозолистые, ледяные. И её голос.

— Первое время людей не сжигали, — повторяет она невольно врезавшиеся в память слова. Тогда мать впервые вывела её за пределы купола, и Ка увидела всё это. — Пепла было так много, что люди не могли дышать. Мы долго собирали его. И теперь он здесь, в этих гробах, потому что земля не принимала мертвецов.

— Это молитва такая? — спрашивает её Хеллион, остановившись рядом. Ка поворачивается к нему и удивляется:

— Молитва? Кому?

— Каждый раз когда мы идём здесь, ты повторяешь эти слова. Это молитва?

— Это память о матери, Хеллион, — улыбается тонкими обескровленными губами Ка. Её мать пропала без вести. Упала, наверное, в какую-нибудь расселину и погибла. Или умерла от радиации. Тут некому было её унести, некому убить. Нигде не было жизни, везде царствовала смерть. Неизбежная, безжалостная смерть. — Её больше нет, а я хочу её помнить. Вот и повторяю.

— Когда тебя не станет, я тоже буду тебя помнить, — говорит Хеллион. Он знает, что люди смертны, а вот жизнь робота исчисляется зарядом батареи в столетия. Ка сухо смеётся и кладёт руку в толстой перчатке на одну из его пластин.

— Спасибо, Хеллион.

Ка любит Хеллиона. Он молчаливый, немного глупый, но самый замечательный грузовой робот. Выросшая среди таких же роботов Ка знает весь спектр их эмоций и понимает, что Хеллион беспокоится о ней.

Воздушные гробы человечества покачиваются на ветру. Медленно. Цепи скрежещут о кольца. Ка смотрит на покрытые инеем прямоугольники как на обыденность. Интересно, будет ли она так же лежать в гробу, когда умрёт, или её похоронят под куполом как последнего человека?

Она и не живёт толком. И не жила. У неё не было детства, потому что её учили выживанию, она не влюблялась ни в кого, потому что не в кого было влюбляться, кроме роботов. Она с двенадцати лет носила «семена жизни» и с каждым годом направлялась всё глубже и глубже в заледеневший мир, не зная, выживет ли. Смерть её не пугает, но и приближать её она не намерена. Ка просто делает всё возможное, чтобы выхлоп от её стараний был не минимальным.

Они идут так долго. Днями, неделями. Иногда останавливаются, чтобы починить «семена», оставшиеся от прежних людей, на своём пути. Ка достаточно вынослива, а Хеллион не знает усталости, поэтому дорога их не выматывает. По ночам робот включает нагрев, а Ка, свернувшейся гусеничкой в спальном мешке рядом, большего и не надо. Во снах она снова куда-то идёт, срывается, умирает и устало открывает глаза уже в реальности. Пейзаж кругом практически не меняется нигде.

Ка устанавливает «семя», когда они достигают края карты. Надев защитные очки, она снимает с прибора чехол, нажимает на кнопку, приставив ко льду. Острое сверло нехотя вонзается в твёрдый до состояния камня лёд, приходится надавить всем телом, чтобы ускорить процесс. Хеллион предлагает помочь, но Ка отказывается — вдруг сломает. Когда «семя» устойчиво, Ка вводит код с панели и отбегает в сторону, прячась за широкую спину робота.

«Семя» начинает гудеть. Сначала тихо, потом громче. «Лепестки» медленно открываются. Вспышка. Столб света врезается в небо, прорывая дыру в чёрном и низком мареве, и небо вдруг становится куда выше, ярче. Ка видит его ослепительную и тёплую синеву. Она улыбается, поправляя защитные очки, и чувствует себя такой счастливой, как в самый первый раз.

— Зачем ты это делаешь? — спрашивает Хеллион, когда они возвращаются домой. Хеллион вечно так: молчит-молчит годами, только потом спрашивает. Глупый. — Ты могла прожить спокойную жизнь там, под куполом. Там тепло, там есть еда, и есть мы. Человечество же вымерло, осталась только ты. Ради чего ты отправляешься в такие дали?

Ка улыбается ему и оглядывается на прорехи, которые разрастаются всё дальше и дальше.

— Ради вас, — отвечает она.

— Нас? — уточняет Хеллион.

— Я знаю, что умру однажды: может завтра, — говорит Ка. — Может через неделю. А, может, через несколько лет. А вы останетесь. И я хочу, — она привычно кладёт руку на всю ту же пластину Хеллиона. — Чтобы вы жили и были счастливы там, где нас не будет.