Победа.

Слово рассыпается всполохами костров, переливами дудок и дрожащей землёй от танцев. Искры устремляются в тёмное небо, к звёздам, чтобы рассказать им: наше племя победило чужое. Празднуют, не дожидаясь первых лучей солнца. Глава в нарядных одеждах пляшет вместе с лучшими воинами; все хлопают в ладоши, поднимают сосуды с питьём. Смеются. Радуются.

Я не могу смеяться. Я не могу радоваться. Я сижу у тела своего единственного сына. Его лицо кажется таким расслабленным, спокойным – каким оно никогда не было. Я молю богов, чтобы он проснулся, но он больше никогда не откроет глаз.

Как они могут танцевать и играть песни, как они могут жечь костры, когда мой мальчик лежит мёртвый? Как они могут праздновать, когда его нет с ними? Почему они живут, когда не живёт он?

- Съешь, хотя бы ложечку, - просит меня сестра. Отрицательно мотаю головой. Зачем есть, если всё равно ничего не почувствуешь?

- Иди к остальным, - говорю. Я ненавижу её. Её муж вернулся живым. Она меня не понимает.

Сестра вздыхает, отставляя чашку с похлёбкой, а затем покидает мою хижину. Я кладу ладонь на лоб моего сына.

Перед сожжением старый шаман запеленал его в кокон из тканей, кожи и шкур. Каждый новый слой – часть его жизни. Под тканью приложены погремушки и первые игрушки, под кожей – силки и первые нож и лук со стрелами. Под шкурами – настоящие боевой лук и меч. Мой мальчик будет сожжён, и всё станет иначе. Его прежнее тело станет пылью. Новое с прежней душой - родится у другой женщины, и его ждёт новая судьба.

Но я не хочу, чтобы он рождался у другой женщины! Это мой сын! Я его вынашивала, я его растила, я заботилась о нём, любила! А теперь я должна отпустить, потому что он мёртв!

Я вытаскиваю свой нож, перерезаю скрепляющие шкуры ремни, а дальше рву кожу и ткань. Режусь сама, и кровь падает алыми бусинами, но я не останавливаюсь, пока не добираюсь до своего сына. Совсем маленького, худенького, с крошечной ранкой на груди и спине, где сердце. Я видела в последний раз совсем другим: сильным, крепким воином с озорной улыбкой. Почему он так тих и спокоен? За что же так со мной, боги?

- Я пойду к северным богам, - шепчу я сыну. – Я выпрошу у них тебе жизнь.

Я поднимаю его на руки, будто младенца. Мне не впервой таскать взрослых мужчин. Сначала с одной из многочисленных между племенами войн принесли моего раненого мужа, а потом заболел отец. Оба умирали медленно, мучительно. Мой сын, в отличие от них, куда легче. Я привыкла носить его под сердцем девять месяцев - поношу ещё.

Когда я выношу его наружу, меня оглушает музыка. Моё племя танцует так, что дрожит земля. Кажется, будто весь мир един в своём счастье, стараясь поскорее забыть про нас. Я смотрю на тени, что отбрасывает яркий огонь, отворачиваюсь и иду прочь, пока меня не окружает кромешная тьма.

Вдали от поселений и костров весь мир кажется одной сплошной льдиной. Белой, грязно-коричневой, серой, голубой, чёрной – но льдиной, которой нет начала и конца. Я ступаю по ней без страха, лишь прижимаю сына к себе ближе, оставляя за собой след из серой пыли. В темноте холодных ночей мелькают чьи-то голодные, злые глаза сначала среди стволов деревьев, а потом среди валунов и льда.

- Не троньте меня, я несу сына северным богам, - шепчу я, как молитву. Они уничтожат моего мальчика, но я им не дам. Я порву их ногтями и зубами; не подпущу к нему.

Под ногами хрустит лёд, перекатывается камень. Над головой – усыпанный звёздами небесный купол. Дует ледяной ветер, больно щипая кожу, прокалывая, будто сотнями игл. Он давит, прижимает к земле, но я всё равно продолжаю идти со своим сыном. За спиной я чувствую дыхание смерти. Не знаю, за мной ли или за моим мальчиком, чтобы забрать его окончательно, но я отказываюсь сдаваться. Прижимаюсь лбом к его лбу. Он совсем ребёнок…

Играет в небе северное сияние, разными огнями. Будто цветной ковёр вздымается на ветру. Мне кажется, что это боги указывают мне дорогу, и я иду к ним. Я иду, не чувствуя усталости, и с каждым шагом мой сын становится меньше. Раньше его ноги были едва закрыты остатками ткани, а теперь он тонет в ней. Обхватываю пальцами его маленькую ручку и прижимаю к губам. Боги, о боги…

Останавливаюсь. Передо мной бурлит река в густом, словно молоко, тумане. Воды её черны и пахнут железом, а другого берега я не вижу. Неужели это конец?.. Обессиленная, падаю на колени и держу сына на вытянутых руках.

- Боги! – кричу я, захлёбываясь слезами. – Помогите мне, верните моего сына к жизни, - он совсем крошечный, я не чувствую его веса. – Заберите мою жизнь, отдайте ему! – Потому что я жить без него не смогу! – меня душат рыдания, но я продолжаю кричать, перекрикивая шум реки. – Я ем и не чувствую вкуса! Я пью и не могу напиться! Я сплю, но не чувствую бодрости! Верните его, боги!

- Он больше не твой сын, он пыль, - раздавшийся вдруг голос отдаётся во всём живом и неживом. Мой мальчик рассыпается прямо в руках. Я хватаю то, что от него осталось, пытаюсь удержать в горсти, но пыль просыпается через мои пальцы и уходит в камень и лёд. Мой мальчик, милый мальчик!..

- П-почему?.. – шепчу я одними губами.

- Потому что таков порядок вещей, - голос будто выносит приговор, прижимающий меня к острым камням берега. Я рыдаю и не могу остановиться. Из груди будто вырвали сердце и оставили зияющую дыру.

- Вы все просите одного и того же, но если я верну твоего сына, то что делать им?

Туман начинает расступаться, и я с удивлением вижу других матерей: из своего племени, из чужих, и все они пытаются поймать пыль, просачивающуюся через пальцы. Их сыновей и дочерей больше нет, как нет больше моего.

Я поднимаюсь на дрожащие ноги и делаю к ним шаг, раскрывая объятия. Мне плевать, кто они и откуда. Они матери, потерявшие своих детей, как я.

Они плачут.

Я плачу вместе с ними.