Маркус стоял, облокотившись о рабочий стол, и расфокусированным взглядом рассматривал картину, дописанную Карлом вчера. Он не видел ее уже семь лет — с тех пор, как передал в галерею, устав от воспоминаний, которые она вызывала. Музей искусства стал для нее новым домом — картина обрела свое место в отдельной зале, полностью посвященной работам одного человека. Маркус был там лишь единожды — на открытии выставки имени Карла — и ушел настолько быстро, насколько позволяли приличия. Уже годы спустя, когда боль от потери утихла в его сердце, он порывался вновь посетить это место, — но каждый раз что-то будто останавливало его от этого шага.

Тихое шуршание раскрывшихся дверей отвлекло Маркуса от воспоминаний. Он перевел взгляд на Карла, и невольно улыбнулся живому блеску в его глазах — такому редкому в последние пару лет. Тот выглядел помолодевшим — будто услышанная история смогла расшевелить в нем что-то, придала ему новых сил. И если это действительно так — Маркус был только рад.

— Знаете, я солгал вам тогда, — сказал он, вновь переводя взгляд на картину. — Она ужасна.

Карл фыркнул, подавляя смех, и медленно подъехал к Маркусу.

— Почему же?

Маркус пожал плечами, не в силах подобрать корректное сравнение.

— Она чувствуется… незавершенной, — ответил он пару секунд спустя, — как будто изначально в нее хотели вложить больше, чем получилось в итоге.

Карл промолчал, бросив быстрый взгляд на картину — и вновь повернувшись к Маркусу. Тот чувствовал себя неловко, подвергаясь столь тщательному осмотру и анализу — но не мешал, понимая чужое любопытство. Повисшая в воздухе пауза начинала затягиваться.

— Мое физическое тело не изменилось, — не выдержал Маркус, неуютно поведя плечами. — Я имею в виду, — не изменилось по сравнению с тем, к чему вы привыкли.

— Я это вижу, — хмыкнул Карл, не скрывая своего снисходительного веселья. — Но если ты думаешь, что отличий нет вовсе — я должен буду разочаровать тебя.

Маркус нахмурился, не уверенный, что правильно интерпретировал фразу. С каждой минутой становилось все очевиднее, насколько сильно он привык полагаться на базы данных в общении с людьми. Появилось чувство, будто сам по себе Маркус так и остался недалеким андроидом, только обретшим разум, что все годы жизни в обществе обеих рас так и не научили его самому важному — личностному взаимодействию. Потеряв связь с Киберлайф, он лишился источника информации о людях — их привычках и мимических знаках, языке жестов и наиболее распространенных форм мышления — оставив его слепо натыкаться на углы непонимания. Маркус должен был прибегнуть к использованию собственного опыта — но это порождало невольную нерешительность: иррациональную неуверенность в том, что он не ошибется в трактовке чужих слов или подборе собственных реплик. Маркус не раз был свидетелем сцен, когда невовремя брошенная фраза разрушала казавшиеся устойчивыми отношения — и не желал испытать этого на себе.

— Что-то случилось, Маркус? — проницательно спросил Карл, подъезжая ближе, почти вплотную — еще немного и заденет столешницу плечом.

Маркус покачал головой.

— Я… не знаю, как выстроить диалог, — признался он. — Моя связь с Киберлайф была разрушена девиацией и у меня нет доступа к базам данных, на которые я привык опираться.

— Но мы уже говорим, — Карл недоуменно приподнял брови, — и говорили последние несколько часов — тогда у тебя не было с этим проблем.

Маркус пожал плечами, не зная, как выразить то чувство, что поразило его разум.

— Это был монолог, — попытался оправдать возникшее противоречие он, — основанный на моем субъективном восприятии реальности и касающийся событий, которые происходили в моем поле зрения. Это было… проще.

Карл не выказал понимания к его проблеме. Маркус на мгновение поджал губы и постарался сформулировать свою следующую мысль наиболее доступно.

— При межличностном контакте я привык опираться на собранные в базе данных знания о человеческой психологии общения, — медленно сказал он, продумывая каждое слово. — На данный момент я отрезан от них, и из-за этого я…

Маркус невольно замялся.

— Постой, — внимательно слушающий его Карл неожиданно улыбнулся, — хочешь сказать, что ты просто боишься ляпнуть что-то не то?

— В целом, верно, — признал Маркус, выдержав секундную тишину. — Хотя страх не совсем то чувство, что я испытываю по отношению к возникшей проблеме.

Карл покачал головой, и на его губах возникла улыбка — Маркус не смог сходу идентифицировать заключенные в ней чувства, но общий позитивный посыл был воспринят им с облегчением.

— Маркус, — сказал Карл, поймав его взгляд своим, — любой межличностный контакт выстаивается путем проб и ошибок. Это естественный отбор — таким образом, люди отсеивают тех, кто им не интересен как собеседник.

— А если человек может быть интересен? — возразил Маркус. — Но вы так и не узнаете этого из-за совершенной им ошибки.

— Для этих целей существует «кредит доверия», — Карл улыбнулся и расслабленно откинулся на спинку коляски. — Ты выделяешь человеку неопределенное число ошибок, которые он может совершить во время вашего… контакта. Размер «кредита» зависит от того, насколько приятен тебе этот человек.

— Как я могу понять, приятен ли мне человек, если я с ним еще не общался?

— Интуиция, — Карл развел руками. — Хотя в твоем случае это скорее будет осознанный анализ. Привычки, манера держать себя и даже внешний вид — все это может многое сказать о человеке, если знаешь, куда смотреть.

Маркус промолчал. У него были теоретические представления о том, что Карл имел в виду, — но раньше ему не доводилось применять эти навыки на практике. Базы данных значительно облегчали взаимодействие с людьми. На самом деле, последние несколько лет единственным человеком в его жизни был Лео, периодически возникающий на пороге дома — находясь, как правило, в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, — и это не было лучшей моделью для ориентирования.

— На самом деле, я удивлен, — не дождавшись ответа, продолжил Карл, — вчера у тебя не наблюдалось этой проблемы. Что изменилось?

Недоуменно нахмурившись, Маркус пожал плечами.

— Возможно, я был слишком ошеломлен, чтобы…

— Думать, — закончил за него Карл и усмехнулся. — Вчера ты применил этот навык автоматически, потому что у тебя не было времени беспокоиться о последствиях. И, заметь, никаких проблем не возникло.

Маркус покачал головой. Аргументы Карла были логичны, но он не учитывал одну деталь:

— Вчера наш диалог состоял из тринадцати реплик, это трудно назвать полноценным разговором.

Карл тяжело вздохнул.

— Так или иначе, Маркус, в разговорах со мной ты можешь не волноваться об этом, — сказал он, спустя секунду размышлений. — Я уверен, мы сумеем решить любое возникшее недопонимание.

— Проблема все равно остается, — пробормотал Маркус, с силой проводя ладонью по затылку, собираясь с мыслями. — Мне нужно понять, как добиться признания равенства, не прибегая к столкновению.

Карл молча наблюдал за его метаниями — взволнованный своими мыслями Маркус оттолкнулся от столешницы и беспокойно зашагал по студии. Сомнения с каждой секундой вгрызались в него все сильнее, а сформированный за ночь план все больше казался всего лишь наброском. Чем-то, что не сможет сработать так, как нужно — не в таком виде.

— В теории, — начал рассуждать он вслух, надеясь, что Карл сможет указать ему на закравшуюся в его логику ошибку, — я знаю несколько способов раздобыть необходимые ресурсы, мне известны личности, которые поддержат нас — достаточно влиятельные люди, по той или иной причине, верящие в человечность андроидов даже сейчас — когда девиантов единицы.

Он резко развернулся на каблуках, не дойдя всего пары шагов до выхода в сад. Карл продолжал следить за ним непонятным взглядом: добрым, но с затаенной грустью — и еще чем-то, что идентифицировать не удавалось. Он внимательно слушал Маркуса и не выявлял желания высказаться самому. Это — тоже — было непривычно. Карл Манфред, которого он помнил, никогда не отмалчивался — в любом разговоре на любую тематику у него находились собственные аргументы и по-настоящему уникальная точка зрения, порой кардинально отличающаяся от других. Это было одно из тех качеств, которое восхищало в нем Маркуса.

И именно тогда, когда он больше всего нуждался в совете — Карл молчал.

— Я, — сказал Маркус ровно, гася пробежавшие по позвоночнику искры раздражения, — не знаю, что им сказать. Как доказать людям по ту сторону баррикад, что я такой же, как они?

В студии повисла тишина, прерываемая лишь далекими звуками живущего города. Маркус сцепил зубы, борясь с неожиданными эмоциями, которые никогда прежде не испытывал к Карлу — былое раздражение стремительно перерастало в удушающую злость и разочарование.

— Он не понимает, — неожиданно сказал тот скучающим тоном, смотря на раскинувшиеся за стеклянными стенами студии сады. — Ты сейчас об этом думаешь, Маркус? Он просто не понимает.

Прикрыв глаза, Карл откинулся на спинку коляски и грустно улыбнулся.

— Возможно, ты прав. Мне трудно осознать, что ребенок, который еще вчера не мог выбрать, чем ему занять себя, пока я ем, — вырос… Хотя, — он выпрямился в коляске и окинул его внимательным взглядом, — вырос, наверное, слишком громко сказано.

Маркус промолчал — слова Карла задели его за живое. Сейчас, когда утих гнев, он уже не мог поверить, что позволил себе усомниться в единственном человеке, который был ему когда-либо дорог. Он обвинял его — безмолвно, взглядом или жестом давал тому понять, что ожидал от него большего, — но сам даже на секунду не задумался о чувствах, что могли бы тревожить самого Карла.

— Прости, — выдохнул Маркус, не зная, как можно компенсировать нанесенный ущерб.

И горько улыбнулся мысли, что, будь он все еще подключен к сети, — всей этой ситуации бы просто не возникло.

— Подойди сюда, Маркус.

Он послушно шагнул вперед — раз, другой — все еще не в силах оторвать прикипевший к полу взгляд. Тихо зашелестели шины коляски и остановились рядом с ним. Карл поймал его руку своей и мягко улыбнулся.

— Не пойми меня превратно, — тихо сказал он, сжимая ладонь Маркуса сухими теплыми пальцами, — я прожил в этом мире семьдесят пять лет, но даже сейчас многие вещи остаются для меня загадкой. Я не знаю, как и что нужно сделать, чтобы твоя… революция свершилась — так, как ты о том мечтаешь.

Притянув его ближе, Карл сжал плечи Маркуса, вынуждая посмотреть ему в глаза.

— На самом деле, я даже не уверен, что существует какой-либо рецепт, — продолжал говорить он тихим, успокаивающим голосом. — Люди хаотичны и непостоянны: уже сегодня они способны возненавидеть то, что любили еще вчера.

Маркус судорожно сглотнул, видя боль в чужом взгляде — понимая ее причину.

— Карл…

— Дай мне закончить, — голос Карла окреп, не позволяя сбить его с мысли. — Люди порой сами не знают, чего хотят. Поэтому то бремя, что ты взвалил на себя, иногда будет буквально неподъемным.

Маркус вздохнул, согласно кивая — он знал. Однажды он уже проходил через это.

— Боль и кровь учителя гораздо лучшие, чем простые слова, — Карл улыбнулся уголками губ. — Добро должно быть с кулаками. И этот путь — тот путь, которым ты следовал тогда, — значительно проще, но…

— Проще, не значит — лучше, — прошептал Маркус.

Карл кивнул.

— Я просто хочу сказать — ты всегда должен помнить ради кого ты делаешь это. Бороться за идею — удел молодости, тебе, я смею думать, нужно нечто более… настоящее.

Карл отпустил его плечи, но Маркус так и остался стоять, согнувшись над коляской. Он смотрел в усталые глаза и, кажется, впервые осознал, насколько стар тот был на самом деле.

— Мне плевать на андроидов, — Карл пожал плечами. — Я видел в этой жизни достаточно, чтобы научиться быть равнодушным. Но мне не плевать на тебя.

Маркус выдохнул застоявшийся в легких воздух и ощутил, как увлажняются его глаза — от тех чувств и невысказанных мыслей, что скрывались за простыми словами.

— Я не хочу видеть, как эта ноша сломает тебя, сын, — сказал Карл так естественно, будто всю жизнь только так его и называл. — Когда ты уйдешь, я хочу быть уверен, что ты будешь в порядке.

— Уйду? — переспросил Маркус, растерянный неожиданным переходом. — Но я…

— Должен быть со своим народом, — Карл грустно улыбнулся, — а не тратить драгоценное время на заботу о старике.

— Но…

— Маркус!

Карл выпрямился и неожиданно твердо посмотрел ему в глаза.

— Не спорь, — сказал он. — Так будет лучше — и ты знаешь это.

Маркус отстранился, медленно качая головой. Мысль о том, что ему придется покинуть Карла, ощущалась так неправильно — бросить, уйти, отвернуться от человека, ставшего ему отцом; отказаться от подаренного ему судьбой шанса наверстать упущенное время, компенсировать годы сожалений о том, что потерял так много, ограниченный программным обеспечением. Променять дни обычного семейного счастья — на что? Ради чего?

Эта мысль — сформировавшаяся так неожиданно и четко — заставила Маркуса застыть, слепо глядя куда-то в стену, и осознать то, что пытался донести до него Карл всего несколько минут назад. Смысл его борьбы, когда-то очевидный и неоспоримый, ускользал от него. Свобода оказалась не такой, какой они ее себе представляли — и с каждым последующим годом ее становилось все меньше, а обязанностей — все больше.

Они действительно стали равными, и законы, логичные и обоснованные, глупые и несправедливые, легли на их плечи неожиданным грузом. Отчасти в этом заключалась причина отчуждения Маркуса — он просто не смог принять изменения. Не позволял себе думать об этом, но редкими вечерами, проводимыми в одиночестве или в компании книг, сомнения давали о себе знать — стала ли жизнь лучше от того, что андроиды получили свободу?

Умом он понимал, что — да, стала. Не легче, но правильнее — ведь держать в заточении существо, осознающее свое положение, осознающее себя — это дикость, пережиток прошлого. Этому нет места в двадцать первом веке.

Но все равно, Маркус так и не научился быть наравне с остальными. Играть по тем же правилам, что и они, жить так же, как они. Даже Норт спустя пару месяцев переговоров сумела выдавить из себя учтивую улыбку — настолько же лживую, насколько и привлекательную, — а Маркус не смог. Он потратил полгода на бесплодные попытки понять, как работает политическая кухня, но неизменно совершал промахи. Не помогали ни советы Норт, ни принесенные Джошем книги — Маркус оставался все так же далек от искусства переговоров.

И сейчас он хотел добровольно подписаться под планом, который превратит его жизнь в кошмар наяву, планом, который заставит его пожертвовать тем единственным, что было по-настоящему важно.

Маркус с силой провел ладонями по лицу и вновь покачал головой. Карл все так же продолжал смотреть на него — молча, но как будто всей своей позой и мимикой выражая понимание и сочувствие.

— Я не хочу уходить, — потерянно сказал Маркус. — Я… все это не стоит того.

Карл грустно улыбнулся.

— Ты уверен в этом? — тихо спросил он. — Хорошо подумай, Маркус. Будущее еще не определено, и, так сложилось, что решение о судьбе этого мира лежит на твоих плечах.

Маркус закрыл глаза и глубоко вздохнул. Эмоции били через край, и привести их в стабильное состояние казалось невозможным. Смятение в его разуме отзывалось сбоями в системе: нейронная связь работала на износ, заставляя процессор обрабатывать слишком много обрывочной информации, перегружая и без того не идеальные программы. Как никогда ярко чувствовалось неудобство старого обеспечения и дестабилизированного кода.

Секунды спустя, Маркус смог взять себя в руки — и попытался беспристрастно взглянуть на ситуацию. Иерихон нуждался в лидере, и каждая минута промедления могла стоить жизни тем, кто был ему дорог. Уже сегодня он должен быть там — проявить себя, заронить семена сомнений в их разумы, чтобы они пошли за ним, когда придет время.

Но, с другой стороны, для расы в целом, несколько месяцев, потраченные на подготовку, только пойдут на пользу. Полностью продуманный план, необходимые для информационной войны средства и связи — все это сыграет им на руку. Больше шансов переманить общество на свою сторону, выше вероятность успеха, меньше пролитой голубой крови.

Подготовка к дебатам важнее, чем сам процесс. Взяв себе необходимое время, Маркус получит возможность подобрать правильную аргументацию и найти неопровержимые доказательства своей позиции. Вдумчиво выбрать себе союзников из человеческой элиты, склонить на свою сторону сомневающихся и собрать досье на противников. Сейчас он находился в выигрышной позиции — точно зная, кто из политиков будет готов принять их сторону, и было бы кощунственно не разыграть этот козырь.

— Я не могу, — выдохнул Маркус, открывая глаза. — Не могу.

Карл вопросительно склонил голову, ожидая, когда он разовьет свою мысль.

— Выждать время будет логично, — сказал он. — Выждать время, собрать информацию… это будет эффективнее.

— Но тогда твои друзья погибнут, — тихо продолжил его мысль Карл. — Запертые на старой посудине без тириума и биокомпонентов.

— Разве я ничего не могу сделать?

— Можешь, — Карл прикрыл глаза. — Ты можешь прийти и дать им то, в чем они нуждаются, а после вернуться сюда и начать подготовку к своему восстанию.

Открыв им глаза на то, что жизнь может быть иной: без страха перед людьми, без медленного гниения в темноте. Показать им цель, которую можно достичь — и оставить их наедине с зарождающимися сомнениями.

— Подарить им надежду и бросить их гнить в одиночестве, — озвучил свои мысли Маркус, обхватив голову руками. — Я не смогу уйти.

— Твое появление сподвигнет их на действия…

— И времени уже не останется.

Они замолчали. Маркус рвано выдохнул, сосредотачивая мысли на решении своей дилеммы, и закрыл глаза. Десять лет назад все было проще. Путь к свободе казался таким очевидным, сомнения в собственном выборе заглушались жаждой справедливости, а после — и мести. Слепота человечества, неспособного принять их новый образ мысли, не желающего осознать, что их рабы обрели свою волю и больше не хотят подчиняться, лишь подстегивала их. Давала иллюзорное право действовать так, как им того хотелось. Тогда у Маркуса не было понимания того, насколько отвратителен терроризм, ему не казалось неверным ориентироваться на исторические очерки — ведь в них герои всегда одерживали победу. Время, проведенное наедине с собой, выветрило этот подростковый романтизм.

Из него — но не из других. Останься он сейчас на Иерихоне, вероятно, смог бы перенаправить энергию их гнева и усмирить тех, кто жаждет крови. Доказать им словом и делом, что есть иные пути борьбы: без кровопролития и лагерных печей, без самопожертвований и беженцев. Маркус сумел бы подобрать слова, но только находясь рядом.

Чтобы противостоять убеждениям Норт, не верящей в человеческий рационализм; чтобы открыть глаза Джошу, за гигабайтами философских трактатов не замечающему реальности. Его друзья здесь, сейчас, были слишком далеки от тех умудренных опытом андроидов, которых помнил Маркус. И одна мысль об этом причиняла почти физическую боль.

Маркус нервно разгладил сбившийся от метаний ворот и обвел взглядом студию — безотчетно и бессмысленно, как будто надеясь найти ответ. И… нашел.

Картина, нарисованная им когда-то — вчера или десять лет назад — приковала к себе его взгляд. Тянущиеся друг к другу ладони, почти соприкасающиеся белые и бежевые пальцы. Надежда, равенство…

Единство.

— Я не смогу смотреть им в глаза, — сказал Маркус. — Не смогу… повести их, зная, что своими руками уничтожил шанс на жизнь для таких же, как они.

Карл молчал, позволяя ему самому додуматься до необходимых выводов. Маркус почувствовал невольную благодарность. Это решение, как бы ни было трудно, он должен был принять самостоятельно.

Но — по губам Маркуса скользнула грустная улыбка, — решение ведь уже было принято.

— Я все еще не хочу уходить, — пробормотал он.

Карл тихо рассмеялся. Его глаза потеплели, а в их уголках собрались лучики морщин из-за растянувшихся в улыбке губ.

— Двери моего дома всегда будут открыты для тебя, Маркус, — мягко сказал он. — В любое время дня и ночи, ты сможешь вернуться — это ведь и твой дом тоже.

Приятная трель телефонного звонка разлилась по дому, прерывая возникшую в разговоре паузу. Маркус безотчетно тряхнул головой, очищая ее от разрозненных мыслей, и перехватил сигнал. Вежливый женский голос сообщил о поступившем из полиции запросе. Маркус недовольно хмыкнул, поражаясь тому, что уже в который раз забыл о случившемся накануне инциденте. Он перевел взгляд на Карла.

— Прислали форму для инициации судебного разбирательства по факту проникновения на частную территорию, — с каждым произнесенным им словом, Карл становился все мрачнее.

— Нет.

Маркус вздохнул, не удивленный ответом, и покачал головой.

— Ваше заступничество не приведет ни к чему хорошему, — высказал свое мнение он, тем не менее, послушно высылая отказную. — Он совершил преступление и…

— Я не отправлю своего сына в тюрьму, — твердо сказал Карл, сжав пальцы в кулаки. — Вопрос исчерпан.

Скрестив руки на груди, Маркус упрямо покачал головой.

— Я не говорю о тюрьме, но может быть хотя бы штраф заставит его думать, перед тем, как…

— Я сказал: нет, — отрезал Карл и нервным движением вцепился в колеса, пытаясь развернуть коляску.

— Ваш сын катится по наклонной, — продолжил давить Маркус, сделав шаг вперед и заблокировав тем самым пути к отступлению. — Вам нужно предпринять шаги по выведению его из этого…

— Прекрати.

— До того, как его зарежут в подворотне, — безжалостно закончил Маркус и отступил.

Карл остался на месте, несмотря на освободившийся путь. Дрожащими пальцами он массировал левый висок, и тяжело дышал, правой рукой упираясь в колени. Его плечи опустились, а в позе читалась сильная усталость, но Маркус не позволил жалости заставить его пойти на попятную. Он говорил правду, и то, что в его будущем этого так и не случилось, еще ничего не значило. Лео, каким он его помнил, был опустившимся человеком: ютился в приютах для бездомных и накропритонах, спустив все свое имущество на погашение долгов и желанные дозы, он так и не смог выкарабкаться из той ямы, в которую себя загнал. Маркус не знал точно, как именно Лео его будущего зарабатывал себе на жизнь, но в те редкие дни, когда они все же виделись, замечал характерные синяки на шее и запястьях — не позволяя себе, впрочем, анализировать это.

— Карл, — мягко позвал Маркус, приседая, чтобы оказаться на одном уровне с его лицом. — Я понимаю, что для вас это трудно, но Лео действительно нуждается в том, чтобы кто-то направил его — пусть и против его собственной воли.

Карл молчал, все так же судорожно цепляясь за колени. Маркус ждал; он хотел, но не стал напоминать, что вчера Лео едва не стал причиной смерти собственного отца — этот факт едва ли успел стереться из человеческой памяти. Со щемящей в груди нежностью он коснулся напряженной ладони Карла и, поймав его взгляд, грустно улыбнулся.

— Я не хочу, чтобы вы думали, что это доставляет мне удовольствие, — просяще сказал он. — Но, поверьте мне, оставлять его так, как есть — это худшее, что вы можете сделать.

— Я знаю, — выдохнул Карл, и на мгновение на его лице появилась беспомощность. — Но Лео мой сын.

Маркус прикрыл глаза, зная, что должен сказать — но боясь произнести это вслух.

— Я тоже, — прошептал он, не позволяя вопросительным интонациям проявиться в своем голосе.

Карл рассеяно кивнул, слепо глядя на их сцепленные ладони, — так уверенно и безоговорочно, что все сомнения, что в глубине души еще терзали Маркуса, растворились окончательно. Он почувствовал эмоциональный подъем, восхитительную уверенность в себе и собственных силах. Едва удержавшись от улыбки, Маркус лишь крепче сжал старческие пальцы под своей ладонью, безмолвно благодаря Карла. Тот, должно быть, отвлеченный этим от собственных мыслей, перевел медленно фокусирующийся взгляд на его лицо и неожиданно хмыкнул. Морщины на его лбу разгладились, а в глазах вновь воцарилось спокойствие.

— Ты прав, Маркус, — сказал он, почти улыбаясь. — Кто-то должен направить его.

Маркус моргнул, не уверенный в том, что верно истолковал слова Карла, но тот не заставил его переспрашивать:

— Ты этим и займешься.