Подо мной простирается махровая вуаль хризолитовых трав и вайдовых соцветий.

Я не вижу этого, не в состоянии, ведь глаза плотно закрыты. Однако я совершенно чётко осязаю спиной безграничную убаюкивающую мягкость и по запаху без труда определяю внешний вид покрова подо мной — вплоть до структуры лепестков и их оттенков.

Любопытное посмертие и пространство, в котором я очутился: бесконечная степь, сшитая-сотканная из миллионов невесомых лепестков красного и синего спектра поверх малахитового полотна, не в пример лучше обжигающе-ледяной скамьи сиротливого буро-сизого цвета. Именно она по всем планам и замыслам должна была стать последним моим пристанищем.

Мирно лежу в полусознательном состоянии, а все мои чувства и мысли работают в полную силу — сливаются воедино с диковинным пространством: в одночасье я ощущаю себя и шепчущей степью, и чернильным небосводом. И, что для меня ещё поразительнее, даже тончайшей жилкой на листе.

Ощущение сопряжения настолько восхитительно, что глаза открывать от слова совсем не хочется.

Но всё-таки глаза распахиваю, хоть и с сожалением, развеивая чувство стихийного могущества. Вероятнее всего, дело привычки — оценивать все явления с непосредственной и преимущественной помощью зрения.

Вижу ровно ту панораму, которую обрисовали мои новые и необъяснимые навыки. Видимо, вопрос практики для них немалозначим, поскольку об одной детали, вероятно, в силу своей неопытности, они меня всё-таки не предупредили.

Ты сидишь на расстоянии четырёх ярдов от меня, в иной части степи — пламенно, обжигающе и удушающе красной. В противовес моей умеренной, спокойной и безмятежной лазурной долине.

Каким образом личное загробное существование коснулось моего демона?

Ты не стремишься объяснить ситуацию, сидя посреди мерцающих карминных ажурных цветов. Глаза твои кажутся такими же пылающими огоньками, как и лепестки вокруг, а ты сам выглядишь растерянным и поражённым.

Медленно приходит мысль, подозреваешь ли ты, что происходит, и есть ли смысл искать ответы у тебя. Но, как бы то ни было, выяснять истину больше не у кого, поэтому вопрошаю:

— Ты решил проводить меня в последний путь, Себастьян? Высоко оцениваю твой порыв, но, честное слово, это излишняя мера.

Ты поднимаешь на меня стеклянные, потерянные глаза, будто последняя искра в твоём терракотово-коралловом пламени истлела, и глядишь так тоскливо, что мне становится больно от нанесённой твоим состоянием раны. Её, ноющую, тяжёлую и беспросветную, я тоже ощущаю отлично. А тоска твоя, не понимаю почему, но пронзает меня в солнечное сплетение насквозь.

В твоих помутнённых радужках яркими искрами плещутся неверие и непринятие.

— Среди демонов существует одна легенда, — туманно изрекаешь ты, — миф о том, что у потусторонних есть шанс возродить свою душу, упорядочить мрак и хаос, обуздавший их.

Ты замолкаешь и прикипаешь взглядом к небу, киваешь ему со странной покорностью.

— И?.. Себастьян, не желаю прерывать твою увлекательную беседу с природой, но я не могу сделать никаких выводов на основе легенды, которую я в принципе знать не могу.

— Легенда гласит о том, что при становлении демоном, будь ты в прошлом ангелом или человеком, душа твоя раскалывается на две части: та половина, что состоит из тьмы, пороков и негатива, остаётся при тебе, а вторая, светлая, покидает. И однажды становится составляющей души человека. Рандомного. В любое время и в любом уголке планеты. Связь с потерянной частью души теряется. Найти её можно лишь через заключение договора, в самом финале, заглянув в душу своей жертвы. Разумеется, шансы отыскать себя в контракторе стремятся к нулю. Но, если ты таки каким-то чудом найдёшь в душе смертного признак своей — ты получаешь шанс вернуть её. Вернуть чувство полноценности. Вернуть способность... чувствовать в полную силу.

— Погоди... — медленно проговариваю я, отметнув в сторону абсурдную идею о спаивании частей души, крайне заинтригованный формулировкой «заглянуть в душу контрактора». — Мы сейчас в... моей душе?

Ты разводишь руками, а затем указываешь поочерёдно на два пышных волнующихся под мятежными ветрами полюса — синий и красный.

— Если выражаться с абсолютной точностью, то мы одновременно и в вашей, и в моей душе.

— Надо же... к такому я не был готов, — задумчиво проговариваю. — И почему ты мне рассказал эту историю?

Ты слегка приподнимаешь бровь и медлишь с ответом. А потом выдыхаешь на грани слышимости:

— Посмотрите на цветок по правую руку от вас, пожалуйста.

Послушно опускаю взгляд — и мои глаза тотчас обволакивает тепло крохотного порфирного цветка: как две капли воды с соцветиями на стороне моего демона. Зрелище чудесное, ощущения от него — несравненные, но огорчение сильнее в сто крат: вот почему я жив, только лишь по милости растения, вмещающего в себе то сокровище, что необходимо демону.

— Что я должен сделать?

Ты вопросительно-непонимающе глядишь на меня.

— Чтоб сделать твою душу целостной вновь? По моим предположениям, я должен отдать этот цветок тебе — и всё станет на круги своя. Я прав?

Ты почему-то поджимаешь губы — и они становятся тонкой и — недовольной? — полоской.

— Вы правильно понимаете.

— Ну тогда покончим с этим... — и я решительно, несколько гневно тянусь к ни в чём не повинной макушке красного цветка-фонарика.

В твоих глазах воспламеняется ужас — и эхо вопля бьёт меня обжигающими спиралями по кончикам пальцев, уже коснувшихся изумрудного стебля:

— Остановитесь!!!

— Не понимаю, зачем медлить. Вроде всё выяснили. Осталось предпринять две последние меры — я отдаю часть твоей души, а потом ты забираешь мою душу — и расходимся.

Ты улыбаешься так печально, что горечь твоей улыбки оседает пылью на моих губах.

— У этой истории есть обратная сторона медали, — поясняешь ты. — И предназначение не только в том, чтоб дополнить душу демона. Согласно легенде, если вы отдадите светлую часть моей — ныне вашей — души, в вас останется только тьма, ведь мой свет — единственный свет для вас изначально.

— Подумаешь, никакого света... Мне умирать через пять минут, Себастьян, какой смысл в наличии для меня моей лучшей части души!

Ты смотришь на меня как-то слишком загадочно.

— Смысл в том, что я и не помышлял вас убивать.

Призывая все свои способности к подозрению (и выдержке заодно), ищу в тебе хотя бы мелкое свидетельство огромного обмана: несоответствующее направление взгляда, насмешливо изогнутую бровь или губу, невозможность вынести мой тяжёлый взгляд... Но все мои проверки ты стойко переносишь.

— Что ты творишь...

— Уже очень давно, — невозмутимо продолжаешь ты, — я не вижу в вас объект укрощения своего голода. Сегодня я лишь хотел проверить правдивость легенды. И теперь я убедился, что заложенный в ней алгоритм о родственных душах верен.

— Родственные души?..

Ты смотришь на меня — не могу поверить, нет, решительно не верю! — восторженно — и моё сердце исподволь выплёскивает долго и тайно хранимое внутри тепло тончайшим сапфирно-пурпурным ручьём.

— Человек, носящий в себе часть души демона, является его родственной душой. Если он возвращает свет демону — он лишается своего и становится мистическим существом тоже, но взамен обретает вечного верного спутника, — ты что-то упорно ищешь в моём взгляде и впитываешь каждое изменение мимики. — Это решение я целиком и полностью вверяю вам — определиться с выбором, подтвердить или опровергнуть, — ты глядишь на меня в нерешительности, не сумев прочитать мою реакцию, — и всё-таки сдаёшься: — Но я со своей стороны убеждён, что вы — моя родственная душа. Ведь я люблю вашу тьму не меньше, и даже сильнее, чем свет.

Теперь беспощадное тепло затапливает изнутри мягким бирюзовым озером и толкает на немыслимое: я поднимаюсь на ноги и поднимаю руки, выше и выше. Делаю несколько шагов, ладонями направляя свою степную армию за собой — и за спиной восстаёт ультрамариновое беспокойство, шёпот и шелест, которые непокорной рекой размывают границы наших с тобой душ. На перекрёстке красного и синего рождается полупрозрачная перламутровая сфера, которая разрастается с немыслимой скоростью и силой, сшибая меня с ног... а ты с готовностью подхватываешь меня и устраиваешь на своих коленях.

И когда твои руки ложатся на мои лопатки в стремлении уберечь, защитить — и просто быть ближе — мне кажется, что им там и место.

Когда я обнаруживаю твою пентаграмму с ажурным аметистовым цветком по центру на своей правой руке — я думаю, что она была со мной всегда.

В момент, когда я смотрю в твоё сияющее лицо, чтоб выразить свои чувства, и наблюдаю твои бездонные фиалковые глаза (подспудно зная, что мои теперь — точно такого же оттенка), мне кажется, что это самое дивное чудо во всех мирах.

— Как же вы теперь без света, мой милый граф? — игриво вопрошаешь ты.

— Кто сказал, что без? — хмыкаю я. — Мой свет прямо в моих руках.

Ты улыбаешься мне такой лучистой улыбкой, что я хочу её коснуться — до дикого безумия.

Ты нежно трёшься носом об мою щёку, а затем пылко осыпаешь поцелуями-солнцами мою шею.

Я льну к твоим губам, стирая вкус печали и запечатывая совершенно новый — вкус безмерного счастья. Я и есть счастье — вот что на самом деле поразительно.

...Вокруг нас чернильное небо, хризолитовые сплетения трав, а в их нерушимых объятьях простираются бесчисленные вуали фиолетовых долин: сиреневых, лиловых, лавандовых, аметистовых, сливовых, пурпурных и бесконечных их родственных оттенков, имена которых я не знаю.

Я знаю совершенно точно сейчас только одно...

Ощущение сопряжения настолько восхитительно, что глаза открывать от слова совсем не хочется.