Он запрещал себе думать об этом.

Му Цин чувствовал себя глупым избалованным ребенком, которому чего-то очень-очень хотелось и который пока что не понимал, что одного сильного желания не хватит, чтобы родители выполнили для него невозможное.

Но почему, когда он открывал по утрам глаза, Фэн Синь не мог быть рядом, почему это было невозможно? Лежал бы, занимал, может, большую часть кровати, доставляя ему массу неудобств, но Му Цин бы только поворчал немного, больше для вида, и попытался бы найти в себе смелость придвинуться еще ближе и уткнуться ему носом куда-то в плечо, греясь до пунцовых от смущения щек.

Он видел порой, как Фэн Синь дремлет. Пока Его Высочество находился подле Наставника, его телохранитель мог немного отпустить свое беспокойство за сохранность наследного принца, присесть в дальнем углу зала и прикрыть глаза с привычно хмурым выражением лица, пытаясь наверстать снова упущенное за ночь, вздрагивая и сонно распахивая глаза, когда Му Цин тихо опускался рядом с ним, чувствуя, что здесь то самое единственное место во всем монастыре, где ему всегда рады, несмотря ни на что.

Спал ли Фэн Синь всегда настолько чутко, с горьким опытом приучившись не проваливаться в слишком глубокий сон? Му Цин надеялся, что нет, потому что ему было невозможно представить себе, что он коснулся бы его щеки, взволнованно оглаживая, обжигая кончики пальцев о горячую кожу, и придвинулся бы ближе, чтобы легко, едва заметно… его губы… Но если бы лучник спал рядом с ним крепко, доверчиво, не просыпаясь от невесомых прикосновений, то вполне можно было бы немного дотронуться…

Фэн Синь мог бы до него дотронуться, и от этой мысли бросило в такой жар, что едва проснувшийся Му Цин уткнулся лицом в постель, растерянно злясь, пытаясь не дышать лишний раз и чувствуя, как неотвратимо горят щеки. Фэн Синь мог бы быть осторожным, даже неловким, неуклюжим, тушуясь от чужого напряженного молчания, появлявшегося от ударявших в голову стеснения и тысячи мыслей обо всем, мог бы то и дело замирать, взглядом без слов спрашивая, всё ли всё еще в порядке, нравится ли тому происходящее, должен ли он сейчас остановиться, и продолжая только тогда, когда тот расслаблялся, чувствуя себя в безопасности, и Му Цин не знал, что было бы лучше, — это или чтобы тот был с ним спокойно уверен, не давая волнам смущения затихнуть, заставляя его каждым своим действием краснеть всё сильнее, теряясь в ощущениях.

И он, совсем как когда был простым смертным и наблюдал за его извечной тренировкой по стрельбе из лука, думал и сейчас о том, что эти сильные смуглые руки, умело натягивающие тетиву так, что казалось, что в этом нет ничего сложного, могли бы касаться его тела, жарко до пересохшего от нетерпения горла, проводя пальцами по спине, по бокам, везде, где он пока не мог себе даже представить, что это было бы приятно, так, что от нахлынувших эмоций задрожала бы душа, а чужие серьезные глаза, взгляд которых он всегда пытался урвать, были бы так близко и смотрели бы с такими сильными ясными чувствами, что Му Цин чувствовал бы себя до странного желанным.

Фэн Синь мог бы дотронуться до него… там… где он никогда не смел коснуться себя сам, боясь пошатнуть свое совершенствование, покоящееся на воздержании от любых волнующих душу утех, и отстать от лучника еще сильнее. Но Фэн Синь мог бы дотронуться, обхватить, провести вверх-вниз, жарко дыша в шею, и Му Цин, почти готовый хныкать от одних только мыслей, резко поднялся с кровати и ринулся к чану с ледяной водой, потому что рука уже сама тянулась ниже, а позволить себе этого он не мог.

Он пытался окунуться в холодный и обезличенный привычный мир сутр, гасящих весь жар, повторяя, сбиваясь, их вслух снова и снова, но намного охотнее он бы обнял Фэн Синя и забыл обо всем, пусть и сгорел бы дотла.

Лучника не было здесь, на Небесах, но он всё равно слишком часто занимал его мысли. Упорно являлся ему во снах и доводил до подобного состояния, и Му Цин, ледяной водой сбивающий весь свой непрошенный жар, проясняющий свои мысли, из-за этого старался спать как можно реже. К счастью, духовные силы Се Ляня, которые тот ему отдавал без оглядки, не считая, делали это возможным, но затем Му Цин выбивался из сил и заваливался спать, и происходило это.

Мысли становились яснее, и он снова начинал мрачно думать, что Фэн Синь ему ни к черту не нужен. Да кому тот вообще нужен? Высокий, красивый, добрый, смеявшийся над редкими шутками Му Цина так, что становилось тепло на душе, решивший остаться на земле, имеющий там, очевидно, что-то намного более важное, чем Небеса и какой-то слуга, отмахнувшийся от своих страхов быть отвергнутым и с надеждой попытавшийся признаться в том, что чувствовал к тому.

Правильно делал, что боялся.

Неправильно сделал, что попытался. Потому что Му Цин теперь чувствовал бесспорную уверенность в себе только тогда, когда принимался за работу. Она-то выходила у него безупречно и не отвергала его. И забирала всё внимание, очень удачно и вовремя не оставляя времени ни на какие посторонние мысли, поскольку Се Лянь не желал вписываться в рамки обычного бога войны, защищающего людей от злых сил, а хотел выполнить каждую-каждую молитву, с которой приходили в его храмы, независимо от того, насколько далека она была от того, что он должен был делать. Будь то успех на экзамене, в любви, в работе, желание ребенка узнать, как плести венки из цветов, чтобы подарить его статуе, или надежда путника благополучно вернуться домой, Его Высочество пытался быть богом, который ни одну молитву не пропустит мимо ушей, и люди любили его за это, пока Му Цин сбивался с ног, пытаясь успеть везде, но всё равно упрямо отказывался от предложении Се Ляня найти еще помощников, неосознанно лелея раздражающую его самого надежду, что тот, кто должен быть рядом с ним, одумается, попросит прощения и займет свое положенное место.

Он запрещал себе думать об этом.

Му Цину всегда не хватало времени. Он уже не мог вспомнить, когда в последний раз мог присесть и расслабиться без подлого чувства, что его ждет даже не одна тысяча дел, а две или три.

До монастыря он носился по трущобам, пытаясь выцарапать недооцененным трудом себе и своей матери денег на хоть на сколько-нибудь хорошую жизнь.

В монастыре намного лучше не стало — сменились лишь декорации, а отношение к нему осталось всё то же, да и прибавился постоянный страх напортачить хотя бы немного, ведь за это могли вышвырнуть с работы, державшей их на плаву.

Напортачил он так напортачил, конечно. Но неожиданно, в противоположность тому, что должно было случиться, ему повезло. Должно быть, первый раз в жизни.

Спроси кого угодно, и они скажут, что Му Цин, может, и талантлив, но если бы на него не упал тогда милостивый взгляд Се Ляня, из него бы так никогда ничего и не получилось. Он спросил как-то раз Фэн Синя, и тот, задумавшись, сказал, что если бы у слуги были те же возможности обучаться, что и у наследного принца, то тот наверняка добился бы большего, не относясь к своей учебе настолько же легкомысленно.

От ледяной воды Му Цин уже дрожал всем телом, но она сбила весь жар, вернула чуть более ясную голову, вот только никак не удавалось выбить из нее мысли о лучнике, взбудоражившем его при самой первой встрече, еще не успевшим выпустить первую пробную стрелу из своего нового лука, но уже заставившим своим глубоким голосом его сердце незнакомо екнуть.

Му Цин говорил себе забыть, разозлиться и бросить, ведь это не должно было быть так сложно, а через пару минут воспоминания о Фэн Сине вновь воскрешались от какой-то глупейшей мелочи, и так он боролся с ним, пытаясь выкинуть из головы, последние три года после вознесения Его Высочества. И из-за нехватки времени по причине огромного количества молитв, и из-за этих неправильных мыслей и снов он не мог медитировать, и его совершенствование за прошедшие годы едва ли улучшилось. Может, даже стало хуже, и это нужно было немедленно прекратить, если он хотел подняться выше, а не застыть навечно на одном месте, ожидая того, кто не придет.

Му Цин был уверен, что его невероятно глупая и никому не нужная влюбленность прошла, ее убило отказом, и оставалось только выскоблить ее остатки и выбросить, сжечь в печи, чтобы никакие идеализирующие счастливые воспоминания не вынуждали с надеждой смотреть назад, в прошлое.

Сегодня… он это сделает. Спустится на землю, взглянет на лучника, усмехнется, поняв, что не было в том ничего настолько особенного, чтобы Му Цин до сих пор думал о нем, когда кругом были заглядывающиеся на его талант небожители и целый новый мир, от которого захватывало дух, а затем вернется на Небеса, уже не понимая, почему его так сильно угнетали мысли о несбывшемся когда-то желанном.

Бывший слуга, одевшись и с серьезным видом приведя себя в порядок, чуть разобрав самые срочные дела и предупредив Его Высочество, поспешно спустился на землю, собираясь закончить с этим как можно быстрее. Он знал, что после вознесения предыдущего господина Фэн Синь совершенно необъяснимо вызвался защищать князя Сяоцзина, разбирая всю учиненную тем грязь, и найти, не являясь смертным, продвигаясь в толпе невидимым духом, в столице это крикливое недоразумение было проще простого, ведь куда бы Ци Жун ни приходил, везде из-за него воцарялся хаос.

И отчего он раньше не осмеливался пойти? Му Цин увидел вдали высокую статную фигуру телохранителя, которую он бы узнал из тысяч, но нет того же, что было когда-то раньше. Ему не хотелось подойти ближе и привлечь чужое внимание, лицо не искривлялось кисло в неловкой попытке перестать глупо улыбаться и краснеть, и голова была такой ясной, какой давно не была.

Великолепно.

Фэн Синь для него теперь был всего лишь преследующий его во снах призрак прошлого, от которого нужно избавиться раз и навсегда.

Му Цин подходил шаг за шагом ближе, спокойно сложив руки за спиной, вполуха прислушиваясь к брани снова устраивавшего скандал Ци Жуна, мрачно радуясь, что ему не нужно было разгребать учиненные тем беспорядки, и остановился в нескольких метрах от них обоих, не обращая внимания на собравшуюся испуганно перешептывавшуюся толпу.

Князь ругался что есть мочи, кричал какому-то торговцу, которому не посчастливилось оказаться его мишенью, что-то о недостаточном уважении к Его Высочеству наследному принцу, а его телохранитель стоял в паре шагов позади, настороженно держа руку на рукояти меча и незаметно оглядывая собравшихся, словно предчувствуя что-то нехорошее, а Му Цин хмуро глядел на его профиль.

Профиль как профиль. Раньше он мог украдкой хоть часами наблюдать за тем, как Фэн Синь тренируется, а теперь при его виде чувствовал лишь злость, раздражение да усталость.

Между ними в самом деле не осталось ничего ценного, всё поломанное и разбитое, и от этого горько. Но лишь немного.

Му Цин задумчиво глядел на чужие неидеальные черты, спрашивая себя, достаточно ли этого, просто взглянуть и убедиться? Может, пнуть его еще напоследок, чтобы выместить злость, а тот растерянно завертел головой, не понимая, откуда пришел удар?

Перед ним был настоящий Фэн Синь, тот, который отказался дать то, о чем он тогда робко мечтал, не тот, кого ему обманчиво рисовало воображение, всего лишь обычный человек, мимо которого он, небожитель, мог теперь пройти, не заметив, обычный человек, который повернул голову, внимательно рассматривая толпу, и заставил огромным старым синяком на щеке, которую до этого просто было не видно, сердце небожителя сжаться.

Му Цин удивленно распахнул глаза, не зная, что и думать. Работа телохранителя, разумеется, была не решена рисков, и заработать на ней всего лишь пару синяков и ссадин не было чем-то страшным, но чтобы прямо на лице… Еще и такой, словно ударили носком сапога, еще и у такого человека, проигрыша которого в бою Му Цину так и не довелось увидеть?

Кто-то вылетел из толпы, проносясь мимо ошеломленного небожителя к не замечающему ничего вокруг князю, в один момент крича что-то о мести и ненависти, а в другой уже оказываясь придавленным к земле молниеносным телохранителем. Всё случилось так быстро, едва ли кто-то успел что-то понять, но Му Цин должен бы был быть в состоянии поспевать за событиями, если бы не глядел оторопело на застарелый кровоподтек на чужом лице.

 — Снова покушение? — презрительно спросил Ци Жун, подходя к совершенно не выглядящему удивленным случившимся Фэн Синю, и нещадно пнув провалившегося убийцу в бок, разразившись чередой таких ругательств, что Му Цин, считавший когда-то, что лучник слишком много сквернословит, сменил свое мнение, скривившись. — Убей его! Покушение на членов императорской семьи карается смертью!

Фэн Синь, продолжая удерживать неудавшегося мстителя, перевел на своего господина такой уставший и безразличный взгляд, что небожитель заледенел от беспокойства, тревоги, непонимания.

 — Нет, — ровно ответил тот. — Я не палач.

Секунду царила тишина, а затем Ци Жун ухмыльнулся так, словно ждал подобного ответа, и переключился с преступника на собственного телохранителя, покрывая отборным матом, обвиняя в хамстве и невыполнении приказов, и прицельными ударами, давно отучившись от жалости, и Му Цин сделал шаг вперед, к ним, не веря своим глазам.

Почему тот не уворачивался? Неужели уже привык к подобному и знал, что уклоняться себе дороже, лишь разозлит господина?

Почему Фэн Синь просто продолжал молча терпеть, лишь крепко удерживая мстителя на земле, и почему все вокруг даже не удивлялись, словно это было чем-то совершенно нормальным?

Да как Ци Жун вообще осмелился поднять руку на него?

Отойдя от первого шока, Му Цин ринулся вперед, подставляясь вместо телохранителя, смягчая все оставшиеся удары, зная, что ему такое нипочем, что на нем всё пройдет намного быстрее, чем на обычном смертном, но это не имело особого значения. Он сделал бы так же, даже если бы синяки оставались в десять раз дольше, потому что намного больнее было видеть, как Фэн Синь удивленно распахнул глаза, не понимая, куда пропала ожидаемая боль.

 — Ваше Высо… — вопросительно и едва слышно начал он спустя пару мгновений, а затем осекся, осознав что-то, и с колебанием спросил в пустоту. — Му Цин?

Му Цин был очень рад, что его выражение лица сейчас никому не было видно, и лучник, пусть и так близко, лишь смотрел куда-то сквозь него, давая разглядеть все следы истощения, словно вот это всё… продолжалось не первый месяц.

Он заберет его с собой. Плевать, что Фэн Синь думал, он заберет его с собой на Небеса.