— Где Фэн Синь?
Этим вопросом Му Цин задался не сразу.
Утром первого дня он не обнаружил лучника в комнате рядом с собой, но это было ожидаемо. Не мог же этот раздолбай жить мирно и спокойно, сбежал ненадолго куда-то, чтобы выпустить пар.
Но кроме Фэн Синя отсутствовал и Се Лянь, и Му Цин, вспомнив, как в прошлый раз нашел его пьяным в канаве, скрепя сердце отправился его искать, надеясь на менее нелицеприятный исход. В итоге исхода не получилось никакого, и поздним вечером он вернулся домой с пустыми руками.
Фэн Синь всё еще не вернулся, похоже, унаследовав от своего господина привычку сбегать в неизвестном направлении, и Му Цин с раздражением подумал о том, что он единственный разумный небожитель среди них троих.
Тихое беспокойное чувство мявкнуло на третий день бесплодных поисков, но он его тут же придушил.
На шестой день Му Цин начал откровенно паниковать.
Он спал короткими урывками, тревожно вскакивая через несколько часов сна, чтобы проверить, не вернулись ли его беглецы, едва успевал ходить искать, хозяйничать в доме и кормить чужих родителей, тоже волновавшихся с каждым днем всё больше и больше и не отправлявшихся в город расспрашивать у прохожих о пропавшем сыне только потому, что Му Цин отговорил их, опасаясь, что их узнают.
Се Лянь еще ни разу не уходил больше чем на пять дней.
Фэн Синь не пропадал без предупреждения ни разу.
Му Цину казалось, он может сойти с ума от беспокойства.
Он запрещал себе думать о том, что он может их не найти, что эти двое могут не вернуться, что если они не вернутся, то последним разговором между ними станут крики о предательстве.
Му Цин был готов вернуться назад во времени только для того, чтобы залепить себе пощечину и закричать себе прямо в лицо — «Ты доволен?!».
Ты счастлив?!
Настолько сильно нужно было перестать держать подозрения в себе?!
И что ты будешь делать, если он не вернется?
Му Цин день за днем бегал по округе, опрашивая знакомых, раз за разом прочесывал окрестности, выкрикивая то одно, то другое имя, боясь, что они застряли где-то и не могут выбраться самостоятельно, то и дело пытался достучаться до них по духовной сети, но в ответ было лишь гробовое молчание. Полные безуспешных поисков дни тянулись невыносимо долго, но еще более долгими казались ночи, когда от тревоги и усталости не получалось заснуть, и он пытался успокоить себя, поглаживая в темноте прохладную древесину чужого лука.
Пару раз ему снилось, что Фэн Синь наконец вернулся и неуклюже завалился спать рядом. Му Цин с улыбкой просыпался в одиночестве и не мог прийти в себя весь день.
День за днем, день за днем, он постепенно проваливался в пучину безнадежности, государь и государыня постепенно отчаивались, и спустя месяц, когда они трое уже понемногу начинали верить, что проведут в подвешенном состоянии ожидания всю оставшуюся жизнь, Се Лянь вернулся.
Бледный, растрепанный, в пятнах крови, но невредимый, с потускневшим взглядом, но живой, обескураженный, истощенный — один.
— Где Фэн Синь? — растерянно спросил Му Цин у него, до странного отрешенного и даже не пытавшегося обнять в ответ рыдающую от облегчения мать, и почувствовал, как сердце уходит в пятки, когда тот уставился на него с полным недоумения взглядом.
Они ушли не вместе?
Они были не вместе?
Они не вернулись вместе?
Фэн Синь ведь оставил в этом доме и лук, и всё остальное — это ведь значит, он хотел ненадолго уйти найти Се Ляня и объясниться с ним?
Му Цин уставился на пол, чувствуя, как мир плывет перед глазами, а затем схватился за рукав наследного принца как за последнюю надежду с одним-единственным надтреснувшим вопросом:
— Где Фэн Синь?
Се Лянь изменился в лице, оно совершенно незнакомо исказилось от отчаяния, и он с силой стряхнул с себя чужую руку, словно в него вцепился неприятель, и отступил на шаг назад. Даже его матушка от неожиданности отпустила его.
— Какая разница?! — закричал наследный принц, и Му Цин непонимающе распахнул глаза. — Какая разница, где он?
Огромная.
Му Цин ни единой ночи не сможет спокойно проспать, пока не придушит Фэн Синя в своих объятьях.
Да, Се Лянь на самом деле наверняка так не думал, сказал на эмоциях, ведь во время его отсутствия с ним явно случилось что-то плохое, но Му Цин ведь тоже — на эмоциях.
Но всё равно проглотил их все, не давая себе сорваться на крик в ответ, и тихо, обманчиво спокойно спросил:
— Он не с тобой?
Затем, глубоко вздохнув, почти потянувшись к Се Ляню вновь, но вовремя опомнившись и отстранившись, продолжил:
— Он ушел в тот же день, что и ты. Ты ничего не знаешь? Он… он говорил, что хочет догнать тебя, так что я решил…
Его Высочество уставился на него растерянным взглядом человека, не знавшего, продолжать ли кричать или нет, но когда обеспокоенная государыня протянула к нему руку, пытаясь успокоить родным прикосновением, он испуганно отпрянул, как пострадавший зверь.
— Сынок, что случилось? — умирая от тревоги, спросила она, но Се Лянь лишь замотал головой.
— Что с отцом? — через силу выдавил из себя он, оглядываясь.
— Он ушел искать тебя, но скоро вернется, — проговорила государыня и медленно коснулась его руки самыми кончиками пальцев, прося разрешения дотронуться. Тот видимо поколебался, но не стряхнул ее прикосновение.
Му Цин стоял рядом, глядя на то, как та неспешно и успокаивающе поглаживает его, изнывая каждое последующее мгновение без действий, и, вновь начиная чувствовать, как к горлу подступает паника, начал вновь:
— Фэн Синь…
Это оказалось ошибкой — всё спокойствие Се Ляня тут же испарилось.
— Фэн Синь — предатель! — рявкнул наследный принц. — Какая разница, где и как он? Он предатель!
— Так для меня ведь нет разницы, предатель он или нет! — в конце концов не выдержав, повысил голос Му Цин, чувствуя, как от былой ясности мыслей не остается ни следа.
— Ты!.. — вспылил принц, и на мгновение слуге показалось, что тот может оттолкнуть и свою мать, лишь бы броситься на него с кулаками. — Ты все-таки тоже!.. — спустя несколько долгих секунд Его Высочество на первый взгляд взял себя в руки, внешне успокаиваясь, но его выражение лица стало до того страшным, что Му Цин предпочел бы, чтобы тот продолжил кричать. — Ладно. Да, ладно. Я и правда встретил Фэн Синя.
— Тогда… — воспрянул духом тот, буквально чувствуя, как камень упал с души.
— Мы с ним поговорили, — сказал Се Лянь и поморщился так, что Му Цин без лишних слов понял, что криков там было больше чем разговоров. — Он сказал, что понимает, что я не хочу видеть его рядом. Сказал, что отправится к своей семье.
— К семье? — медленно переспросил слуга, напряженно выпрямляясь.
— Да. Хоть они и живут далеко от столицы, но мятежники всё равно могли бы их достать. Фэн Синь сказал, что давно не получал от них весточки, поэтому пойдет их проверить.
Это… странно.
Фэн Синь, предатель, который заранее знал, что Сяньлэ падет, не позаботился о том, чтобы его семья была в безопасности?
Неужели недооценил ненависть мятежников?
От мысли о родителях Фэн Синя, которых могли публично казнить за связь со старым государством, Му Цина бросило в холод, хоть он никогда и не встречал их.
— Он сказал, в какой именно город направился? — с трудом сглотнув ком в горле, тихо спросил Му Цин, но Его Высочество лишь покачал головой.
Кто-то из них врал. Или Се Лянь, или Фэн Синь. Что-то просто не сходилось. Будь Му Цин в ясном расположении духа, он, возможно, расколол бы эту загадку за минуту, но всё же он не мог расслабиться ни на мгновение весь прошедший месяц.
Длинные надежные цепочки мысленных умозаключений разбивались простым человеческим страхом за близких.
Фэн Синь в самом деле не сказал бы Се Ляню подобного, или это Му Цин был слишком строг в своих суждениях? Да, эти слова звучали нелогично, да, Му Цин был никогда не пришел к подобному решению, но ведь Фэн Синь не он?
Разве мог он назвать разумным каждое действие лучника, который годами словно разваливался на части? Разве тот не мог поступить глупо, необдуманно?
Значит, семья Фэн Синя в самом деле могла быть в опасности, а тот в одиночку отправился их выручать?
Куда?
Му Цин знал лишь, в каком городе они жили до и во время войны. Что, если они давно сбежали в другое место и только Фэн Синь, поддерживавший с ними связь, знал, куда именно?
Фэн Синь поддерживал с ними связь? Но почему Му Цин ничего не знал об этом?
Тот ведь делился письмами от родителей, пока они были в столице, с чего бы ему утаивать их в бегах? Или там особо нечем было делиться?
Всё это время Му Цин и не спрашивал о них, вечно занятый то одним, то другим…
Но в самом ли деле были письма?
Слуга, чувствуя, как постепенно всё больше болит голова, отчаянно взглянул еще раз на наследного принца, слишком занятого разговором с матерью, и, развернувшись, умчался наверх в их с Фэн Синем комнату.
Если лучник получал от родителей письма, то он, возможно, где-то их хранил? И если Му Цин найдет хоть одно, то…
Он бросился перерывать комнату. Перевернул всё вверх дном, заглянул в каждый уголок, выжал из себя все остатки фантазии, но в итоге никаких писем так и не нашел. На мгновение промелькнула мысль, что Фэн Синь просто забрал их с собой, но Му Цин тут же отбросил ее — этот дурень той ночью просто поднялся с их постели и направился прямиком к выходу, не захватив ничего с собой. Какие письма, если он не взял даже лук, свою гордость?
Слуга, едва дыша от тревоги, сел прямо посреди комнаты, пытаясь собраться с мыслями.
Писем здесь не было.
Возможно, весточки были настолько лаконичные, что Фэн Синь их просто сразу выкидывал.
Возможно, он хранил их в другой комнате. Это предположение настолько глупое, что впору зло рассмеяться от того, что оно вообще пришло в голову.
Следовало наконец признаться, что он не получит какой-нибудь дополнительной подсказки, с помощью которой можно было бы решить, что словам Се Ляня точно можно верить.
Му Цин, медленно вздохнув, пытаясь успокоиться, поднял голову, глядя на потолок.
Он знал Фэн Синя.
Знал, что тот за человек.
Прямолинейный, бесхитростный. Добрый.
Глупый, словно живущий чувством долга. Думающий о себе в самую последнюю очередь. В первую — о Его Высочестве.
Тогда… они двое и вправду встретились? Фэн Синь, как всегда, рванул проверить, как Се Лянь, а потом, убедившись, что тот в порядке, — просто ушел?
Фэн Синь решил не обмолвиться с ним самим ни словом, но после случившегося отправился встретиться с Его Высочеством.
Му Цин, сидя на полу на коленях, замер, втягивая голову в плечи и стискивая дрожащие пальцы в кулаки, разбиваясь от всех возможных вариантов развития событий и попросту не зная, что учитывать, что не учитывать, на что рассчитывать, на что не рассчитывать, кому верить, кому не верить.
Он вздрогнул, вскидывая голову.
Не верить? Он уже один раз не поверил тому, кому, как думал, всегда можно будет доверять. И сейчас он собирается сделать то же самое? Не поверить Се Ляню?
Может, ему и казалось, что если Фэн Синь и уйдет кому-то на помощь, то, может, к Ци Жуну, о котором порой заикался, но Се Ляню ведь можно доверять?
Му Цин уже просто устал.
От скопившегося за месяц напряжения, от тревоги, от откровенного страха он не мог ясно думать, то и дело сбиваясь на одну-единственную мысль о том, что с Фэн Синем могло что-то случиться, что он ушел для того, чтобы в одиночестве покончить с…
Му Цин уронил лицо в ладони, прерывисто дыша от подступающей паники, и голова уже попросту раскалывалась от боли. Просидев так едва ли пару секунд, он резко развернулся и, не поднимаясь на ноги, добрался до своих вещей, зная, что если хоть на мгновение перестанет отвлекать себя делом, то не выдержит.
Он вытащил из-под аккуратно сложенной стопки вещей свой старый дорожный мешок, которым не пользовался так давно, с тех пор, как они нашли себе место в этом городке, и принялся укладывать в него все необходимые для путешествия вещи.
И не необходимые тоже. Те, с которыми были невозможно расстаться.
Одежда, одежда, деньги, припасы — и лук Фэн Синя через плечо, ведь его просто так здесь не оставишь.
Му Цин несколько раз пересобрал свои немногочисленные пожитки, с трудом решив, что их достаточно, поднялся, пошатнувшись, и отправился вниз, упорно глядя себе под ноги, опасаясь, что иначе споткнется и рухнет.
Приглушенные голоса, которые он с легкостью бы разобрал в любой другой момент времени, доносились с кухни, поэтому Му Цин направился туда, собираясь, в отличие от некоторых, попрощаться, и в итоге застыл в дверях, глядя на то, как Се Ляня обнимают его такие облегченные родители, и чувствуя себя как никогда чужим.
Как только Его Высочество заметил его, его взгляд, только-только смягчившийся благодаря семье, вновь стал жестче.
— Ты уходишь, — зло сказал он, и Му Цин хоть и не услышал в его словах вопросительной нотки, но всё же кивнул, подтверждая. — Ты… можешь тогда и не возвращаться вовсе! Иди! Уходи!
Слуга неловко замер, глядя на подскочившего с места Се Ляня, не заметившего, что этим оттолкнул своего отца, и, покачав головой, тихо ответил:
— Я найду Фэн Синя и вернусь вместе с ним.
— Не нужно! — крикнул тот, хлопнув рукой по столу, тоже стоя на грани срыва, ни на капли не походя на себя в тот день несколько лет назад, когда они двое впервые встретились, и Его Высочество заговорщически сказал, что преступление слуги станет их общим секретом, и простил. — Уйдешь за предателем — и сам станешь предателем! Если уйдешь сейчас, то можешь никогда не возвращаться!
Му Цин молча окинул его, красного от злости, взглядом, не понимая, было ли это замаскированной просьбой остаться, затем взглянул на его обеспокоенных родителей, внезапно ясно вспоминая, как Фэн Синь месяц назад просил его ни в коем случае не оставлять Его Высочество одного, словно знал, что подобное случится.
Но Се Лянь вовсе не один. С ним его семья, которая холила и лелеяла его всю его жизнь, с ним заработанные лучником деньги, с ним невероятный талант, из-за которого он наверняка вскоре вновь вознесется и снова будет жить припеваючи.
Да, остаться было бы проще всего. Всего лишь нужно будет продолжить быть слугой и выполнять любые прихоти этой благородной семьи, тогда он вернется на свое заслуженное место на Небесах.
Но что насчет Фэн Синя? Кто с ним сейчас? Что с ним будет?
А что насчет Му Цина? Хоть один из этих двоих хоть раз за этот месяц подумал о нем?
— Я вернусь, — тихо пообещал он, неловко поправив лук на плече, и, глубоко поклонившись всем троим, ушел.
Му Цин совершенно отвык путешествовать в одиночестве. Более того, он совершенно отвык даже просто быть в одиночестве. Ему оставалось только есть, спать, остерегаться, идти пешком и просить подбросить до ближайшего города, и в сравнении с годами, которые он провел, заботясь о троих людях, которые были не в состоянии позаботиться о себе самостоятельно, пока четвертый неловко пытался помогать, новая жизнь казалась ему пустой.
Сказал бы ему кто-нибудь раньше, что он станет скучать даже по тому, как Фэн Синь, злясь, кричал на людей, и он бы в это не поверил.
Сказал бы ему кто-нибудь раньше, что тишина, которую он раньше предвкушал после каждого изматывающего полного насмешек дня, станет ненавистной, и он бы в это не поверил.
Но в тишине, когда ничего не отвлекало, когда тихое потрескивание костра ночью и шум леса стали лишь привычным ничуть не мешающим шумом, он не мог перестать думать.
Тревожные вопросы один за другим возникали в голове, сменяя друг друга, и он не мог ответить ни на один из них, не мог отмахнуться ни от одного из них, не мог перестать думать.
Все его самые худшие опасения всегда сбывались. Что, если Фэн Синь уже…
Бессонных ночей становилось всё больше.
Их бегство из столицы в безопасные земли заняло годы, но в одиночку Му Цин вернулся и добрался до находившегося на границе на другой стороне страны родного города Фэн Синя намного быстрее, всего за несколько месяцев, поскольку был значительно выносливее обычного человека, а также предпочитал идти всю ночь напролет, если чувствовал, что не сумеет заснуть.
Он мог бы добраться еще быстрее, если бы то и дело не задерживался в пути. Каждый раз он колебался, взвешивая все за и против, боясь того, что может произойти, если он опоздает, но в итоге всё равно ненадолго останавливался, чтобы помочь обычным людям избавиться от собиравшейся неподалеку нечисти. За это его кормили, благодарили, позволяли переночевать не под открытым небом, и утром он бежал дальше.
Родной город Фэн Синя не был каким-то особенным. Конечно, если порыться, можно было найти ряд интересных вещей, выслушать все самодовольные местные рассказы и подметить особый характер людей, живших здесь, так опасно близко к границе, но Му Цина всё это откровенно не интересовало. Важно было только одно — и он, расспросив местных, уже в день прибытия оказался перед пепелищем, которое когда-то было поместьем семьи Фэн.
Му Цин до этого даже не знал, что поместье сожгли, Фэн Синь не сказал об этом — знал ли тот? Хотя, должно быть, следовало ожидать подобного — бывший генерал пользовался благосклонностью государя и не мог избежать слепого гнева мятежников.
Лишь бы с семьей Фэн Синя всё было хорошо. Как и с ним самим.
Му Цин почти две недели рыскал по пепелищу, по городу, пытаясь найти хоть кого-то, знавшего, что произошло с пожилым генералом и его женой. Все лишь мотали головой, с трудом припоминая события столь давно минувших дней, не в силах рассказать ничего знаменательного. И это было хорошо — мятежники устроили по всей стране множество публичных казней поборников прежней власти, и если местные не припоминали ничего подобного связанного с генералом, то тот избежал подобной участи.
Он с женой или сумел своевременно спастись, или Му Цину просто очень хотелось в это верить.
Такая шутка. Он ведь даже никто их не встречал. Просто матушка Фэн Синя по письмам казалась замечательным человеком и даже когда узнала, что его «избранница» была лишь простолюдинкой, слугой, недостойной, нисколько не отреклась от своей радости, что сын смог кого-то полюбить, и из-за этого Му Цин не мог относиться к ней, как к совершенно чужому человеку.
Даже при всей ее доброте ему было слишком страшно, и он не позволял Фэн Синю поправлять ее слова, сообщая, что избранница на самом деле была избранником. Так глупо.
Так глупо. И теперь уже совершенно неважно.
Так глупо было сжигать поместье и только потом обнаружить, что в разоренном предками Се Ляня стране не было денег на то, чтобы отстроить новый. Так глупо было превращать некогда роскошное здание в погорелый приют для бродяг и нищих.
Не всё в жизни происходило по воле разума. И в данный момент острый ум нисколько не помогал Му Цину принять верное решение.
Он застыл в разгромленном дворе поместья, с первого же взгляда поняв, что именно здесь Фэн Синь когда-то тренировался в стрельбе. Бесполезно пустое пространство, до стен именно та немыслимая дистанция, на которой тот так любил красоваться, без осечки раз за разом попадая прямо в яблочко. Даже во времена, когда тот был обычным смертным, у него было орлиное зрение.
Му Цин попытался припомнить, во сколько лет Фэн Синь, по его же словам, начал учиться стрельбе. В четыре? Пять? Было тяжело представить себе Фэн Синя ребенком, но было проще простого представить себе, как тот год за годом оттачивал свои навыки.
Но отчего такой маленький ребенок учился подобному? В представлении Му Цина все знатные дети должны были походить на Се Ляня, или Ци Жуна, или любого ученика монастыря — то есть должны были быть не в состоянии завязать шнурки на своих сапогах, должны были ничего не понимать в науках, которые их не интересовали, должны были проводить дни только за любимыми делами. Одни только люди, которым не нужно шевелить и пальцем, чтобы выживать, — и Фэн Синь.
Тот был другим, потому что родился сыном военного? Отец принуждал его с детства учиться? На какие еще вопросы Му Цин должен знать ответы, чтобы понять Фэн Синя?
Ему внезапно захотелось стащить с плеча лук и выстрелить точно так же, как когда-то его лучник, который не был дома уже с десяток лет и уже никогда не окажется здесь вновь, словно бы этот выстрел мог бы помочь ему очутиться в шкуре Фэн Синя и придумать, куда тот мог пойти. Рука сама потянулась к луку, но стрел у него с собой не было.
Не видя иного выбора, Му Цин, до самого последнего надеявшийся, что вот-вот чудесным образом к нему навстречу выскочит незнакомец и доложит местоположение беглого лучника, направился обратно, к Се Ляню и его семье, жалея, что не попытался выпытать у того больше.
Путь обратно занял значительно больше времени, поскольку Му Цин нередко останавливался в больших городах, пытаясь разыскать Фэн Синя или хотя бы кого-то, кто знал о нем, или сбивался с самого короткого пути, помогая всем, кому нужна была его помощь, до пустых от усталости снов выкладываясь в сражениях с монстрами.
Когда он наконец вернулся, в их доме уже жили совершенно незнакомые люди, поселившиеся в нем многие месяцы назад.
То ли своим вежливым поведением, то ли откровенным отчаянием в голосе Му Цин вымолил себе у нынешних жильцов разрешение осмотреть свою с Фэн Синем бывшую комнату, хотя ему не один раз повторили, что все оставшиеся там вещи или выкинули, или продали, и после долгих поисков нашел лишь надежно спрятанную записку от государыни, в которой говорилось, что спустя несколько дней после его ухода Се Лянь решил спешно забрать своих родителей в неизвестном направлении.
Что того одолели бредовые идеи, не дававшие ему доверять абсолютно никому.
Что насчет разговора с Фэн Синем тот, как признался позже, всё же соврал.
Что государыня и государь желали Му Цину всего самого лучшего, обещали присмотреть за сыном, желали ему обязательно найти Фэн Синя…
Му Цин, глядя на записку невидящим взглядом, чувствовал, что вся его жизнь одна огромная шутка.
Даже сказать нечего.
В таком, должно быть, был состоянии его отец, когда с остервенением хватался за вино. Му Цин, которого пару раз в детстве в шутку попытались напоить, вкус алкоголя совершенно не переносил, он брезговал от одного уже запаха.
Сейчас вино казалось не такой уж и плохой идеей. Что угодно, лишь бы остановить поток мыслей, раз за разом приводивший к выводу, что он совершенно не знает, как ему дальше быть.
Внезапно Му Цин осознал, что больше никогда не увидит Фэн Синя. Прошел уже почти год с его ухода, и тот ни разу не ответил в духовной сети, ответом на любые попытки связаться была лишь гробовая тишина. Даже если бы по какой-то причине тот не мог пользоваться духовной сетью, он точно мог бы вернуться в этот дом и оставить ему хоть какую-то весточку.
Фэн Синь либо был мертв, либо не имел ни малейшего желания встречаться с ним. Даже если бы это желание и имелось, встретиться волей случая в этом огромном мире едва ли возможно, если они оба будут странствовать.
Му Цину резко, крайне эгоистично и премерзко захотелось, чтобы Фэн Синь все-таки был мертв. Ушел, наткнулся на каких-нибудь противников, с которыми не сумел совладать, и трагически погиб. Обязательно в бою, не наложив на себя руки.
Погиб, но в последнее мгновение обязательно подумал о нем. Успел пожалеть, что ушел. Успел пожалеть обо всем. Успел захотеть вернуться.
Думать о том, что Фэн Синь всё еще ходил по этой земле, но решил игнорировать его существование, было невыносимо. Между ними столько всего произошло — и закончилось вот так? Резко, без шанса всё исправить, исправить хотя бы что-нибудь, потому что так захотел лучник? Между ними столько всего произошло и столько всего еще должно было произойти, разве нет?
Сидевший на полу Му Цин слабо обхватил себя руками в жалком подобии объятий и бессильно склонился, чувствуя, как его трясет.
Страшнее всего было осознавать, что Фэн Синь и в самом деле мог так поступить. Годы в монастыре, во время которых лучник, как сам сказал, любил его, а в итоге? Годы на войне и в бегах, во время которых они любили друг друга, а в итоге?
Му Цин уже начал сомневаться, что когда-либо был им любим, ведь разве с любимым человеком поступают так?
Когда чувства дошли до грани, вот-вот грозясь пролиться слезами, дочка новых хозяев этого дома неловко постучала в дверь комнаты, в которой он чересчур засиделся, и Му Цин поспешно сбежал, рванув куда глаза глядят.
Город закончился, началась неровная дорога, а он всё шел и шел.
Предательство, безразличие, равнодушие, пренебрежение, ложь, слабость,
В какой-то момент столько дней спустя он наконец так устал, что его душа словно отупела, более не чувствуя боль.
Вместо боли пришла злость. Всё сознание заполнил один-единственный вопрос — как Фэн Синь мог так с ним поступить? Поигрался и бросил? Неужели вернулся под крыло своего покровителя, на которого работал столько лет? Что, если в следующий раз они встретятся на поле боя — врагами?
И не стыдно ему было играть в любовь с тем, кого он предает? У Му Цина похолодело на душе, хотя до этого казалось, что холоднее уже некуда, от мысли, что их роман, если это можно было назвать так, мог состояться по чьему-либо приказу.
Разве это могло быть возможно? Чтобы Фэн Синь сотворил подобное по указке? Му Цин не знал. Он уже ничего больше не знал. Он ведь раньше был абсолютно уверен, что Фэн Синь бы не оставил его подобным образом — и что теперь?
Му Цин знал его хоть когда-нибудь хотя бы на каплю?
В один день злость достигла предела, и Му Цин стащил с плеча чужой лук, чтобы сломать его пополам и наконец выбросить, но когда древесина издала первый жалобный треск, он окаменел и не смог продолжить.
Нет. Нет. Фэн Синь погиб, точно погиб. Иначе быть не могло.
Приняв решение, Му Цин продолжил странствовать ради помощи простым людям, более не разыскивая лучника и чувствуя себя таким пустым, как никогда раньше.
Он связался с тем богом войны, который еще до падения Сянь Лэ предлагал взять его под свое крыло, и вернулся к жизни небожителя Нижних Небес. Она продолжала преспокойно течь дальше, и теперь, когда рядом с ним не было ни матери, ни Фэн Синя, ни Се Ляня, ни его родителей, Му Цин учился жить только ради себя.
Мотивации выживать ради близких людей не стало, привязанность к новым соратникам и господину не появилась, и Му Цин не раз каменел в самый решающий момент сражения, сбитый с толку внезапно возникшим в голове вопросом о том, почему он всё это делает. Обычно в такой ситуации его выручал один из других подчиненных, а затем он получал взбучку за неосторожность.
Всё было не так уж плохо. Небожители сплошь и рядом состояли из особ благородной крови, и многие из них, узнав о его происхождении, смотрели на него с презрением, но в кругах небожителей Нижних Небес Му Цин был весьма популярен благодаря своему прилежанию и таланту.
В чем-то Небеса очень сильно походили на монастырь. Пока он рвался вперед, прикладывая все силы, остальные, привыкшие получать желаемое без особых усилий, дивились его упорству и пожимали плечами, довольствуясь своими успехами.
Му Цин продолжал идти вперед не ради похвалы других людей.
Не ради славы или признания.
Не ради силы или власти.
Не ради привилегий небожителей, не ради бессмертия.
Ради простых людей, таких, каким когда-то был и он сам, ради того, чтобы они могли спокойно жить, не боясь того, что в любой момент может прийти полная ненависти нечисть, ради того, чтобы не нужно было учить детей под видом игры способам выживания, ради того, чтобы любящим друг друга людям не приходилось расставаться. Осознав это, Му Цин, расправившийся с последним из неупокоенных призраков погибших у стен Сянь Лэ солдатов, оглянулся на город, в котором родился, вырос и был счастлив, и вознесся.
Не так сложно влиться в рутину небожителя Верхних Небес, если сопровождал Се Ляня с самого начала его путем и научился на сотнях сделанных им ошибок. Явиться во сне нескольким высокопоставленным лицам, один крохотный храм, второй, зайти представиться с подарками к другим небожителям, третий храм, четвертый, затем счет точкам на карте, отмечающим места, где его почитают, начал идти на десятки, и голоса молящихся ему начали превращаться в ровный гул в голове.
В свой первый праздник середины осени Му Цин ожидаемо оказался слабейшим из богов войны — без своей территории, без подчиненных, без верующих, которые поклонялись бы только ему. Присутствовал он только для того, чтобы не оказаться белой вороной да, может, чтобы выудить у более опытных небожителей несколько советов.
В общем и целом на празднике ему было некомфортно. Знакомые с Нижних Небес праздновали поодаль, не приближаясь к тем, кто был выши их рангом, Му Цин едва ли знал небожителей Верхних Небес, кроме своего бывшего господина, и они не спешили заговаривать с ним, памятуя, что он раньше служил печально известному наследному принцу. То и дело припоминали его второе вознесение, которому Му Цин не был свидетелем, и он холодно думал о том, что до Се Ляня ему нет никакого дела, что бы тот не натворил в этот раз.
Невыносимый банкет тянулся невыносимо долго, и праздные разговоры утихли только к моменту подсчета фонарей. Сложивший руки на груди Му Цин подобрался, готовый запоминать, кто сколько получил, но внезапно громогласный голос озвучил название его дворца и объявил, что он получил один фонарь.
Он? Фонарь?
Му Цин удивленно заморгал, но не смог припомнить, чтобы исполнил молитву какого-нибудь щедрого богача. Они предпочитали более проверенных небожителей, поэтому к Сюаньчжэню обращались одни бедняки, которые не могли позволить себе подношений, это были именно те люди, которым он и хотел помогать.
Но откуда этот фонарь?
— Фонарь из главного храма Сюаньчжэня, на нем написано: "генералу, подметающему пол", — прочитал тот же, кто объявлял количество фонарей, и вся столица бессмертных разразилась хохотом. Но вместо злости от унижения Му Цин почувствовал ледяной ужас.
Генерал, подметающий пол?
Он знал это прозвище. Фэн Синь однажды сказал, что будет звать его так, если он вознесется, в отместку за ужасное поведение, и слуга тогда недоуменно прокручивал раз за разом в голове эти три слова, не зная, сказал ли их лучник, чтобы задеть его, и так их и запомнил.
Му Цин забыл, как дышать.
Быть не может, быть не может, быть не может.
Это что, шутка? Это прозвище случайно выдумал кто-то еще, чтобы поиздеваться над ним, или?..
— Синь-эр? — выдохнул Му Цин, неотрывно глядя на свою крохотную точку света в ночи, и, не обращая внимания на соседа, утешающе положившего ему руку на плечо, вскочил с места. Умчался, не слыша ничьих окриков, и спрыгнул прямиком в свой главный храм.
Он проискал человека, запустившего тот фонарь, в ближайшем городишке всю ночь, но так и не нашел его. Только услышал от немногих присутствовавших точное описание внешности Фэн Синя.
Мир словно снова перевернулся вверх дном, но в то же время ни на каплю не изменился, ведь лучник всё так же не искал с ним встречи. Хотя теперь это было проще простого — зайди в ближайший храм Сюань Чжэня и вознеси ему молитву.
Му Цина тошнило от этой жизни. Ему хотелось просто забыть, что Фэн Синь когда-либо существовал.
Не получалось.
Одна богиня красоты как-то раз подошла к нему, заинтересованная словами о том, что тот нежно выдохнул чье-то имя перед тем, как спешно удалиться с праздника, и Му Цин безразлично кивнул, подтверждая, что в этой истории была замешана любовь, но отказался рассказывать больше. С тех пор о нем поползли какие-то странные слухи, но он не обращал на них внимания.
На следующий праздник середины осени он получил уже два фонаря с этим прозвищем из двух разных храмов, но сумел разыскать лишь подражателя, решившего отчего-то, что подобная надпись будет хорошей идеей.
После его второго спешного ухода с праздника слухи продолжили множиться, но ему до них не было никакого дела.
Постепенно его храмов становилось всё больше, всё больше людей становилось его верующими, он получал всё больше фонарей — в том числе всё больше с этой раздражающий надписью. Фэн Синя хотелось найти уже исключительно для того, чтобы ударить его в лицо.
Спустя несколько лет вознесся Мингуан, и Му Цину, которому это имя показалось смутно знакомым, слегка затревожился.
Из-за глупых слухов Мингуан раз за разом пытался завести с ним чересчур личную беседу, и СюаньЧжэнь вновь и вновь с каменным лицом игнорировал его.
Затем вознеслась Наньгун Цзе, взяв себе титул Линвэнь, и ему стало не по себе.
Спустя несколько десятков лет небожители Нижних Небес взбунтовались, не желая больше терпеть подобного принижающего названия, и с тех пор их начали называть именно так, как их столько лет назад называл Фэн Синь. Небожители Средних Небес.
Му Цину и раньше казалось, что он порой некоторым образом ошибался, хоть и был слишком упрям, чтобы признавать это.
Теперь он понимал, что, не поверив тогда Фэн Синю, совершил ошибку, которая разрушила всё, и уже было невозможно ее исправить.