— Чуя… — тягучий, как мед, шепот отзывался эхом в опустошенном сердце, сладостью в бурлящей крови и горечью на губах.

Чуя отвернулся, едва ощутил этот вкус, вкус пепла и слез. Слишком много нежности от лжеца, которому нельзя верить и в которого непозволительно влюбляться. Никаких поцелуев. Достаточно его ладоней, блуждающих под одеждой, царапающих и гладящих спину, бока и мышцы пресса — этого хватало, чтобы внутри разгорался дрожащий огонек. Согревал тот или сжигал, не имело значения.

— Моего мира нет, — сбивчиво пробормотал Чуя, расстегивая верхние пуговицы на рубашке Дазая. Слишком долго! Он дернул, и ткань с треском лопнула и повисла лоскутами. — Всё из-за тебя, — то ли упрекал, то ли жаловался Чуя, опускаясь поцелуями от бинта на шее к низу живота, ища затуманенным взором и губами неровности шрамов, как если бы перед ним был его кочевник. — Глава моего клана предатель. Разве я могу служить тому, кто желает мне смерти? Ты тоже хочешь, чтобы я умер? — вдруг замер он. Мысли путались. — Нет, если бы хотел, не оттолкнул бы меня сегодня, а дал погибнуть от пуль.

— Никогда так не делай. Ты не спасаешь, а забираешь надежду. Пока я борюсь, я живу, но ты лишаешь смысла сражаться дальше. — Дазай, похоже, также плохо осознавал, что говорил.

— Я поступлю так, как сочту нужным, — прервал Чуя. Его не заботило чужое мнение и не волновали чьи-то желания. Это безразлично.

Безразлично!

Он упорно твердил одно слово как заклинание, которое обязательно станет истиной, если повторить тысячу раз.

Что в действительности тот испытывает? Может, неприязнь? Это не должно тревожить, пока Дазай позволял губам Чуи ласкать его тело, каждый сантиметр обнаженной кожи.

— Я солдат и не умею иначе. По-другому жить неправильно. Будь моим князем.

Каждую фразу он произносил на выдохе, целуя. Пелена усталости давила на плечи, будто он взвалил на себя гору и потерял дар, мир плыл в тумане и ускользал вместе с сознанием. Чуя хотел молчать, но не получалось, или же он просто искал оправдание своим поступкам и тому запретному удовольствию, что получал от контакта с Дазаем.

— А я буду твоим самураем. В этом нет ничего дурного, — сбивчиво пробормотал Чуя, словно рассуждал сам с собой, — если мы будем вместе не только на поле боя. Согласен? Пусть даже я не нравлюсь тебе, а сам я потерял того единственного, кого смог полюбить. Теперь это не важно.

Скулу опалило внезапной болью. Чуя отшатнулся и машинально сглотнул. Кровь?! Он никогда не позволял себя бить, да и мало кому это удавалось, и сейчас он лишь растерялся: что за сумасшествие? Схватив Чую за лацканы пиджака, Дазай ударил опять, разбивая пьянящий туман, плывший в сознании.

— Что на тебя нашло?! — крикнул Чуя.

Что нашло на них обоих? Он не пытался ударить в ответ или вырваться, не блокировал нападение — вдруг показалось, будто не в силах дать отпор. Или попросту не хотел сопротивляться? Дазай толкнул его, навалившись следом и пригвождая к полу.

— Не смей говорить о других, — зарычал он. В прищуренных глазах клокотала ярость огненными искрами. — Молчи о любви к другому. Забудь, или я выколочу из тебя эту память!

Искры — не огонь, а кровь. Та, что горела в нем, отпечаталась на его руках после нового удара, обожгла ему гортань и заставила хрипеть.

— Ты должен принадлежать только мне и отдаваться мне одному, сейчас и всегда, — Дазай сжал ладонь на горле Чуи на мгновение, и пальцы обхватили подбородок, коснулись губ. Аристократично длинные и тонкие пальцы, непривычно сильные и с привкусом крови, собственной крови Чуи, которую тот сцеловывал, не сдерживаясь.

— Смотри, — прошипел Дазай, наклоняясь. — Ты всегда будешь видеть только меня.

Чуя не заметил, когда сощурился и отвернулся. Что это? Смущение? Он стыдился того наслаждения, с которым облизывал руки, чужие и приносящие лишь муки, в ответ на агрессию, той раскрепощенности, с которой позволял срывать с него рубашку и стаскивать брюки вместе с бельем, тянулся к Дазаю и обхватывал бедра того ногами. Чужие друг другу, презирающие и ненавидящие, нелюбимые и не любящие. Отвратительно.

— Мразь, — проворчал Чуя. Впору было назвать так и себя. Чуе было омерзительно стонать от ладоней, грубо сминающих ягодицы, оттого, как палец Дазая массирует анус и, надавливая, проникает внутрь. Жестко, царапая, без заботы, болезненно и глубоко.

— Я вырву тебе сердце, — в тоне Дазая слышался трепет и ярость, а в его поцелуях — лишь нежность и желание успокоить.

Он добавил второй палец, и Чуя шумно выдохнул: слишком резко, непривычно и неприятно… Или наоборот? В огненно-карих глазах напротив раздувались красные угольки, окутывали пеленой, от которой Чуя задыхался. Захлебывался жаром, маленькими сполохами, которые бежали мурашками по венам и на коже. Воздух выбивали восхитительные манящие пальцы, грубо толкаясь внутрь, сгибаясь и растягивая, нажимая на стенки и пульсирующую простату.

— Когда захочешь больше, попросишь, — шепнул Дазай прямо в губы.

— Я прошу… — слабо выговорил Чуя. Он наугад, почти не глядя и не видя, пытался расстегнуть брюки Дазая и вместе с тем скинуть с себя перчатки, давно лишние. Прикосновения должны быть чистыми, ничем не стесненными, чтобы ощутить близость каждым участком, каждой клеточкой тела.

Из груди вырвался судорожный вздох, почти всхлип, когда Дазай вынул пальцы. Наклонился, ладонь опустилась на горло Чуи и с прежней силой сжалась, лишая возможности глотнуть воздуха. Приник губами, но не целовал, а лишь дразнил, легонько проводя кончиком языка по губам Чуи, заставляя того дрожать от нетерпения, боли и желания.

— Как взять тебя сегодня, мой преданный песик? — Дазай царапнул ошейник. — Сзади?

Да как угодно! Как пожелает, лишь бы пытка скорее закончилась! Чтобы завершилась эта и началась другая, где податливое тело с готовностью откликнется на любое слово и жест.

— Такой сексуальный, — хрипло произнес Чуя, притягивая Дазая ближе вместо того, чтобы освободиться, сквозь приопущенные веки глядя на едва заметную и совсем не саркастичную улыбку. — Очаровательный, когда доминируешь, такой…

По-прежнему обнимая Дазая, он приподнялся и, перекатившись, оказался сверху. В огненных глазах на миг отразилось непонимание, но только на секунду. Растерянность тут же сгорела. Тот будто бы заранее ждал смены ролей и не собирался возражать.

— Такой властный, — шепотом договорил Чуя, — что хочется сломать.

Или подчиниться. Впервые в жизни.

Ладонью забрался под приспущенное белье, провел по члену, обхватывая и чуть сжимая. Накрыл губами и опустил голову, резко впуская в себя горячую твердую плоть, лаская языком нежную чувствительную кожу. Смешал естественную смазку со слюной.

Дазай что-то проурчал, неразборчиво и тихо. Он без разбора ерошил Чуе волосы на затылке и впивался пальцами ему в плечи.

Тело сводили судороги. Чуя сам перешел на хрип и рычание, теряя контроль, готовый кончить не от собственных движений, а от невнятного шепота Дазая, его голоса, отдающегося болью и томлением в сердце, от прикосновений рук, щекочущих искрами под самой кожей, его вкуса, которым пропиталось, казалось, всё вокруг, от его члена во рту.

Заменил собой весь мир, стал единственным смыслом жизни, но Дазай не был нужен Чуе, не был по-настоящему необходимым и незаменимым. Ничего не изменилось бы, исчезни кровавая связь. Чуя не зависел от прикосновений Дазая так, как ему требовалась близость кочевника. Он не болен, и Дазай не лекарство, но нет ничего на свете важнее его. Не значило ли это, что до сих пор всё было ненастоящим? Всё ложь, его любовь к безымянному — тоже фальшь? Ее больше нет, а осталась только измена и предательство. И один человек посреди разрушенного мира.

— Дазай, — тихо пробормотал Чуя, собирая разбросанную по полу одежду и натягивая ее дрожащими руками. — Какая же ты мразь.

Тот не ответил и, кажется, лишь надменно фыркнул. Животное! Мог бы хоть раз сказать что-то не уничижительное и не саркастичное. Крошечное, едва теплящееся желание обнять его мгновенно умерло.

Свежий ночной воздух — лучшее средство очистить сознание от тяжелых мрачных дум. Чуя не заметил, как очутился на побережье. Пустое и тихое, как всегда. Волны с шорохом набегали к берегу и смывали слой песка, унося в океан, на дно, во тьму. Где-то там далеко, где море соединяется с небом, огни гаснут на глубине, среди морских богов и утонувших кораблей Чую давно ждет он, его безымянный кочевник.

— Прости, — прищурившись, посмотрел на горизонт Чуя, — что обманываю тебя. Я обязательно вернусь, выполню данное обещание и уйду к тебе. Мы будем снова вместе, тогда уже навсегда, но не сейчас. Я хочу остаться здесь, с ним, настолько долго, насколько позволит время.

Он проиграл в самой главной игре в жизни.

***

Легкие шаги доносились из кухни, звенела посуда и шуршали пакеты. Чуя зашел в квартиру почти бесшумно. Стараясь не выдать себя ни единым шорохом, он повесил пальто и направился в ванную — там отсидится и подумает, и Дазай не сможет быстро добраться. Разговор и встречу хотелось оттянуть на неопределенный срок. Чем дольше не увидятся, тем лучше.

Он крался по-мышиному тихо, но в последний момент, когда спасительная дверь была так близко, она захлопнулась. Чутье у мерзавца, как у собаки. В тот же миг над ухом вкрадчиво прошелестел голос:

— Прячешься от меня?

Вот уж нет! Он не трус и не убегает от трудностей. Так и заявит сейчас этому зарвавшемуся наглецу.

Чуя развернулся и сразу об этом пожалел — Дазай сжал его в объятиях, дыхание вышибло, как от мощного удара, сердце пронзило острыми когтями. Если закрыть глаза, то можно было их увидеть: черные и изогнутые, а из-под них бились крошечные фонтаны крови. Привязал не клятвой и не цепью, как его предшественники, но надежней, сам того не понимая и не желая, а теперь дышал тяжело и прерывисто, как в нарастающем возбуждении. Ощущал ту же боль?

Против воли Чуя сцепил пальцы обеих рук за спиной Дазая, приковывая того к себе. Обнял крепко, как только мог, чтобы больше не отпускать, отныне и навечно быть рядом. Осталось шагнуть в обрыв. Или он уже шагнул и летит в пропасть?

Чуя зажмурился. Не хотел видеть, как проносятся смазанные тени за несколько секунд до встречи с землей, и чувствовать что-либо кроме тесно прижавшегося тела, жаркого сердцебиения и едва уловимого дыхания на губах. Он резко отвернулся, избегая поцелуя.

— Хм, — Дазай задумчиво прикусил губу. — Что-то изменилось со вчерашнего дня? В твоем отношении ко мне.

— Нет, — Чуя решился посмотреть на того. Врать следовало убедительно, глядя прямо в лицо. Хотя почему врать? Всё изменилось давно, а не прошлым вечером. — Но я благодарен тебе за то, что произошло. Оказывается, мне было очень нужно. — Он вздохнул и внутренне оборвал себя, признающегося в слабости. Ничего ему не нужно от этого лгуна!

— Тогда зачем останавливаться? Предлагаю жить настоящим и не упускать время, которого ничтожно мало и всё же… — Дазай внезапно перешел на глухой шепот: — Его больше, чем когда-либо. Поработаем над ошибками, — он провел большим пальцем по ссадинам на губах Чуи, будто стер несуществующую кровь. — Но сначала очисти себя от песка.

Он снова открыл дверь в ванную.

Что он имел в виду? То, что Чуя грязный? Тот сердито затряс головой — ничего. Снял пиджак — тоже никакого песка, разве что совсем чуть-чуть. Или это вообще попытка глупо пошутить про то, что Чуя настолько старый — как-никак двести лет — и из него песок сыпется. А может, хитрый намек, что следует избавиться от лишних, то есть всех, вещей?

Он присел на борт ванной. Торопиться обратно совершенно не хотелось. Тщетность вчерашнего трусливого бегства засела занозой, которая колола тем больнее, чем ближе был Дазай. Кажется, они оба понимали, что прятки бессмысленны. Для одного всё легко: можно заводить любовную интрижку и вскоре забывать с той же беззаботностью, ведь обязательств нет. А у Чуи есть — перед мертвецом.

— Вечно на цепи! — зло прошипел он. Впервые подумал о чувствах к кочевнику как об оковах, которые не подарили счастье, а лишили свободы.

Он никогда не перестанет быть чьим-то узником, никогда не сможет выбирать, и, похоже, даже после смерти он будет привязан к другому человеку кровавой клятвой. Самое лучшее для него — это новая попытка уйти, не поддаваясь на уловки и соблазнение, поскорее убраться вон, закрыв глаза и уши.

Чуя даже поднялся, почти решившись, как в квартире послышался приглушенный голос. Пришел кто-то чужой? Грабители или убийцы. Что, если Черные ящерицы были не единственными?

Чуя стремительно выскочил в прихожую, так же поспешно влетел на кухню, откуда доносился звук и мысленно выругался — он слышал только один голос, хорошо знакомый, так что в дом никто посторонний не врывался. Глупый паникер, он испугался за жизнь и здоровье лживого эгоиста. Тот сидел за столом и хмурым взглядом сверлил экран мобильника.

— Срочный вызов на место преступления, — сухо отрапортовал Дазай. — Я бы отказался, но звонил мой давний приятель Сакагучи, а он в свое время очень помог мне, — он посмотрел на Чую и, кажется, на миг забыл, о чем говорил, так что закончил фразу растерянно, лишь по инерции: — когда я пришел сюда. Пришел в мафию, — быстро уточнил Дазай и укоризненно покачал головой. — Ради бога, оденься! У меня все мысли путаются.

Чуя проигнорировал жалобы — он был одет, если не считать человека обнаженным из-за расстегнутой рубашки.

— Разве мафия здесь, а не там? — задумчиво произнес Чуя. — Она осталась в прошлом, далеко, а теперь ты работаешь в агентстве. Или нет? Ты обманываешь всех, никогда не покидал портовую мафию и живешь на два фронта, — он кивал каждой догадке, шаг за шагом подходя ближе.

— Если так, то что? Как быть, когда нельзя определиться с окончательным решением? Ты бы сам хотел остаться здесь и там одновременно?

— Этот мир, где есть ты, и другой, где живу я? — Чуя кивнул так слабо, будто боялся, что кто-то заметит. — Это невозможно. — Он вздохнул, сбрасывая груз тяжелых мыслей, потянулся к виску Дазая и коснулся раны. Повязку сменил пластырь. Травма оказалась неопасной, как и предполагалось. — Неужели полиция никак не справится без тебя? Ты расследуешь дела подрывников, на тебе устранение Дагона, так еще и бытовые преступления без тебя не раскроются. Не много ли они требуют?

— Убийства ритуальные, а не обычные, — опасливо глянул он на ладонь Чуи, ожидая чего угодно, даже враждебного змеиного броска. Но нападения не было, ни в жесте, ни во взгляде, ни в мыслях.

— А ты знаток и, наверное, единственный.

— Я эксперт по обрядам, древним и забытым прочими людьми, — осмелев, Дазай поднялся. — Мои познания простираются далеко за пределами современного мира и общества, — шепнул он, прижимая Чую к себе, блуждая ладонями по его спине, поцелуями прокладывая путь от впадинки за ухом до губ. — Это память предыдущих поколений и вымерших народов. Не дает покоя мне только одна загадка. Над ней я бьюсь полжизни, но она по-прежнему неразрешима.

— И что это?.. — Чуя ахнул, опрокинутый на стол. По телу прокатилась острая боль, но тут же вспыхнула и сгорела. Поцелуи Дазая были грубыми и жесткими, почти по-звериному жестокими, оставляющими после себя следы, а Чуя, потерявшись где-то на задворках сознания, с трудом понимал, что со стонами подается навстречу.

Неправильно, так не должно быть!.. Или наоборот, лишь так и должно быть? Лишь бы это не оказалось притворством… Однако, нет, нельзя подделать такую страсть и пугливый трепет сердца, и Дазай не лгал, по крайней мере не в этот раз.

А тем временем телефон звенел, не замолкая, казалось, целую вечность, и трель становилась требовательней с каждой секундой.

— Чертов Анго, — пробурчал Дазай. — Ему хватит наглости явиться ко мне с отрядом солдат. Запомни этот момент, милый, — удерживая Чую под колено, он с нажимом провел по внутренней стороне бедра и остановился в считанных миллиметрах от паха. Но лишь подразнил и с хитрой улыбкой отстранился. — Начнем с него, когда я вернусь.

— Когда мы вернемся, — поправил Чуя. Он на миг взглянул на Дазая, чтобы увидеть недовольство или возражение, но не нашел ничего, кроме той же довольной улыбки. — Не отпущу на побережье одного. Кто защитит тебя, если Дагон нападет?

Дорога прошла в тишине, не напряженной, а умиротворенной. Чуя молчал и сдерживал желание придвинуться еще плотнее, давил в себе нелогичное стремление прикоснуться к Дазаю, тихонько говорить ему что-то милое или до жути неприличное и целовать его ладони, которые должны обхватывать вовсе не руль. Однако любое действие отвлечет водителя, и приходилось терпеть. Сложно! Особенно тяжело, ощущая на себе мимолетные, но преисполненные животной похоти взгляды.

— Ничего не замечаешь? — лукаво прищурился Дазай, выходя из машины.

— Нет.

Чуя растерялся: хитрый тон наводил на неприятные мысли. Сердце на секунду замерло. Сейчас скажет, что всё было шуткой и Чуя отвратителен в своей глупости. Он ждал дальнейших слов как приговора, способного прикончить на месте.

— Если намекну, то пропадет эффект неожиданности, — продолжал тот. — Я хочу подарить тебе кое-что. Это сюрприз, который, надеюсь, обрадует тебя и наверняка удивит.

Снова та многозначительная улыбка. В прошлый раз обещанным подарком, который должен был понравиться, оказался ошейник. Что теперь? Поводок в комплект? Чуя с трудом перевел остановившееся дыхание: что угодно, лишь бы не признание, что все слова и поступки были игрой и притворством. Еще одну насмешку он не переживет.

На пляже собралось непривычно много людей — пять человек в полицейской форме, но уже это казалось чуть ли не столпотворением. Двое пытались нести большой ящик, но, видимо, без договоренности, так что бесцельно перетаскивали его туда-сюда. Третий временами прикрикивал на нерадивых бестолковых работников.

— Утречка, — панибратски поприветствовал один полицейский. — Не сильно отвлек? — Это, разумеется, и был Сакагучи. Скользнув взглядом по Чуе, тут же забыл о нем и снова обратился к Дазаю: — Жертвы в мешках, положили их в тень, чтобы не зажарились окончательно. Посмотришь? — Дождавшись скупого кивка, он крикнул коллегам: — Тащите к трупам! Понабрали дурачья и возись с ними, — под нос пробубнил Сакагучи и указал на черные свертки, спрятанные от солнца.

Над пакетами стайками вились мухи, желая отложить личинки в протухших тушах. В нос бил смрад застарелой крови и прокисшего мяса, будто трупы держали в теплом помещении не меньше недели. Не человеческие тела даже, а действительно куски мяса. Два освежеванных куска, местами подсохшего и темного, а кое-где поблескивающего волокнами мышц.

Дазай натянул предложенные перчатки и принялся за изучение. Он едва касался пальцами трупа, и рука парила, словно в незамысловатых пассах шамана. Он как будто исследовал не видимые повреждения, а ауру.

— Орудие убийства нашли? — наконец отвлекся Дазай. Сакагучи мотнул головой и придвинул принесенный ящик, содержимое которого напоминало окровавленные тряпки вперемешку с требухой. — Это не Дагон, — Дазай вынес вердикт после беглого просмотра. То, что он копался в вонючих трупах и лоскутках человеческой кожи, не заставило дрогнуть ни голосом, ни единым мускулом. Повседневная работа. Он скинул перчатки и поднялся. — Странно. Их не били и не связывали, но они всё равно не сопротивлялись, пока с них аккуратно сдирали кожу. Глубоких ран нет, горло или вены не перерезаны, внутренние органы не повреждены.

— Их скоро отправят на вскрытие, — добавил Сакагучи, — и тогда скажем наверняка, в сознании находились жертвы или их чем-то опоили. Значит, точно не наш морской божок?

— Точно.

Полицейский отошел, когда у него запищал телефон.

— Скольких преступников тебе теперь ловить? — с ноткой досадливости пробормотал Чуя.

— Может, одного. Или банду, где достаточно найти главаря. Мне кажется, я знаю, кто убил этих двоих, но прости, — Дазай вдруг страдальчески скривился и рьяно потер лоб, как от резкой головной боли. — Мне нужно многое сделать. Давай перенесем планы на вечер, — он до онемения в ладони сжал пальцы Чуи. — Приготовленный сюрприз окупит ожидание сполна, обещаю.

Чуе ничего не оставалось, кроме как согласиться. Согласиться с решением Дазая и отпустить того одного — в полицию, куда тот отправился, они не могли поехать вместе, поскольку власти вовсю разыскивали таинственного ночного карателя.

Он убедил себя не ждать подвоха. Мысли прояснялись, подозрения рассеивались, и сохранялось лишь приятное щекочущее чувство предвкушения. Подарок-сюрприз. Что это могло быть? Ключ? Или Дазай наконец решил дать Чуе свободу от клятвы? В любом случае после подобного нагнетания интриги это не должно было обернуться пустяком или шуткой.

Чуя не спеша брел по пляжу, лениво ковыряя ботинками песок, который от волн и ветра стелился крошечными барханами. До вечера оставалась уйма времени. Нужно было себя чем-то занять, например, морально подготовиться к следующей встрече с Дазаем. Даже в самых смелых мечтах он никогда не предполагал, что ему выпадет такой долгий срок для безмятежного счастья, две недели рядом с потрясающим, милым и вопреки здравому смыслу любимым человеком. С Дазаем? Чуя мысленно усмехнулся: он окончательно рехнулся. И всё-таки нужно во всем признаться, нельзя снова лишиться самого главного, смысла жизни, из-за собственной глупости и упрямства.

А кочевник мертв, и его не вернуть. Чуя покосился на океан, бездумно ища там что-то важное. Душу того, кого потерял?

Черные ленты густой паутиной завились над головой и на миг закрыли солнце. Темнота распустилась и захлопнулась, как клетка с сотней шипов, — сверху, перед глазами и за спиной. А затем — секунда, и ловушка расплелась тонкими лезвиями и исчезла. Остался лишь дрожащий песок как запоздалая реакция Чуи, который, нервно прикусив губу, развернулся к противнику.

— Ты расслабился, я мог убить тебя, — невозмутимо начал Акутагава, то ли скрывая истинные чувства за маской безразличия, то ли вправду ничего не испытывая. Плащ, колышущийся от ветра, казался более живым, нежели его хозяин.

— Вряд ли, — процедил сквозь зубы Чуя. На кончиках пальцев поблескивали красноватые молнии и расходились по телу, заставляя мир вокруг трещать. Беспечная прогулка едва не стоила ему жизни. Он проворонил опасность, позволив подкрасться и напасть, и теперь гнев на самого себя требовал выхода.

— Однако мы этого уже не узнаем, — Чуя сжал кулаки. Если Рюноске не атакует первым и не покажет всю мощь, то через минуту от него останутся только воспоминания. Он не напал, а с прежним спокойствием заговорил:

— Я не собирался сражаться или пытаться убить тебя. Я не хочу, чтобы мы были врагами. Гин всё рассказала: о главе клана Мори, которому служила, о путешествиях в прошлое, о кровавой клятве, которая связала тебя с некой девицей, и о ключе. Она заверила меня, что покончила с той жизнью и никогда не навредит Дазаю или тебе. Гин раскаивается в том, что натворила, но и ты пойми ее и не считай врагом, ведь она тоже пострадала и потеряла друзей.

— Ага, — Чуя сдержанно кивнул. Драки не предвидится. Какая досада! Он уже настроился.

Сравнивать потерю команды с потерей собственной жизни по крайней мере странно, но Гин действительно сложно винить — она стала очередной куклой Мори. Рюноске-то тем более ни при чем. Они не враги, теперь всё будет как раньше, и агрессию можно выплеснуть иначе, никого не калеча. Чуя глубоко вдохнул, отпуская злость.

***

Кляня себя и заодно проектировщиков Йокогамы на чем свет стоит, Чуя возвращался домой. Ему только-только удалось выбраться на знакомый участок, когда город уже захватили сумерки, и он понимал, что как бы ни торопился, всё равно непростительно опаздывает.

Чтоб еще хоть раз поехать в незнакомую часть города? Даже с тем, кто чуть ли не клянется в вечной дружбе? Никогда и ни за что! Но главное, не говорить о случившемся Дазаю, который обязательно воспользуется дополнительным поводом для издевок.

— Ну наконец-то! — тот встретил на пороге, как сварливая супруга, грозным тоном и скрестив руки на груди. Хмурился он, впрочем, недолго, секунды две, после чего с лукавыми нотками заявил: — Помнишь, что сегодня намечалось? Я приготовил подарок, для тебя, для нас обоих, но сначала предлагаю поужинать вместе.

— Да, — рассеянно протянул Чуя, — но пропустим ужин. Я не голоден. На пляже встретил Рюноске, мы всё прояснили и помирились, а позже обедали в ресторане. То есть… хм… — Он запнулся в попытке снять ботинки. Чуя больше пил, чем ел, и это не могло не отразиться на его состоянии. — Я немного устал. Если дашь полчаса на отдых, то после я…

Фраза оборвалась на полуслове — тихие шаги возвестили о том, что Дазай ушел. Вот так, молча и ничего не ответив. Чуя тяжело вздохнул, снял пальто, чтобы повесить его, и едва не выронил, вздрогнув, — на кухне что-то громыхнуло. Треск стела и звонкий удар от падения тяжелого предмета. Чуя на миг обомлел, пальто бесформенной грудой легло на пол, а сознание пронзило жуткой мыслью: «Психованный самоубийца! Что он творит?!»

Спазм, сковавший горло, отступил, когда появился Дазай, целый и невредимый. Он, бледнее смерти и уставившийся в одну точку, прошагал мимо, но Чуя успел поймать его за рукав.

— Я что-то не то сказал? — едва оправившись от секундной паники, всё еще боясь за жизнь Дазая, терзаемый смутными догадками, спросил Чуя. — Я дурак, прости.

— Нет, — тот смотрел куда-то мимо, сквозь собеседника, который вдруг превратился в невидимку или пустоту, и губы слабо дернулись в кривой злобной улыбке. — Идиот здесь только я, а ты хитрец, лихо скачешь от одного к другому. — Дазай незаметным движением без труда освободился от захвата. — Значит, я тебе больше не нужен, раз вы с Акутагавой снова замечательно проводите время: прогулки, походы в рестораны и примирения, которые тебя утомляют.

Он оставил ошеломленного Чую недоумевать, что случилось и откуда столь резкая перемена настроения, а сам направился в спальню. Наугад, не выбирая взял с полки книгу и, открыв ее на середине, завалился в кровать и притворился, будто увлекся чтением. Взгляд не концентрировался на строчках, был бессмысленным и неподвижным.

— Уходи, — он наконец удостоил вниманием Чую, который растерянно шел следом. Холодный и пустой взгляд, и полный желчи колючий тон. — Я не хочу тебя сейчас видеть, после того, как ты променял меня на него.

— Я не понимаю, — едва слышно пролепетал Чуя. Он мотал головой, не веря в происходящее. Это недоразумение и просто путаный нелепый сон. — Да, я помирился с Акутагавой, и мы были в ресторане, но совсем недолго. У него появились срочные дела, он уехал, а я… я заблудился, — с трудом закончил он. Впрочем, до чувства стыда ли теперь? Пусть считает тупицей, не приспособленным к городской жизни, лишь бы прислушался к объяснениям и поверил. — Я ни разу не бывал в той части Йокогамы, так еще и полицейские привязались, наверное, поняли, кто я — тот самый преступник, которого они ищут. Я совсем не ориентировался в городе. Нанять машину не мог, потому что не знаю твоего адреса или адреса агентства. У меня даже компаса теперь нет, чтобы по крови тебя отыскать! — Чуя говорил быстро, на одном дыхании, которое вот-вот могло прерваться, навсегда, вместе с жизнью. Холодные щупальца необъяснимого страха медленно сковывали его, лишая дара речи и воли. Он резко выдохся и замолчал: кажется, ничто на свете не способно было пробить бездушность Дазая.

— Ты уйдешь из моей комнаты, но не покинешь квартиру, — ровно и тихо заговорил тот. — Если замечу, что ты сбежал ночью, убью Акутагаву. Если один из вас хоть единожды упомянет о другом, я убью Акутагаву. Если мне просто покажется, что он промелькнул в твоих мыслях, а ты — в его, я убью его. — Он выдавливал из себя слова, словно каждое было острым кинжалом. Впрочем, так и было, а иначе они не пронзали бы насквозь. — И ночуй впредь там, где и принято спать псу, — на пороге.

Что эта тварь о себе возомнила?! Разбить ублюдку физиономию! Первый порыв взорвался гневом, горячей яростью, обжег нутро. Расколотить паршивцу все кости в мелкое крошево, утопиться в его крови, чтобы сломать ледяную стену, которая возникла между ними. Чтобы вернуть погасшие искры в огненных, но теперь вдруг опустевших, глазах.

Чувства оказались слишком сильны. Безумие охватило не только Чую, и не один он готов был шагнуть к финальной стадии, за которой нет возврата. За смертью ничего не будет. Он стремительно вышел. Его колотила дрожь, всё могло завершиться прямо сейчас из-за глупого недопонимания.

Конечно, Дазай не хотел всё это говорить и ранить жестокостью, он одумается, если дать ему немного времени, он поймет, что ошибся. Чуя обязательно поможет ему всё осознать. Может, завтра.

На кухне, в углу лежал тюк, который мгновенно привлек внимание чужеродностью и… багряными пятнами, обильно растекшимися по ткани. Кровь? В доме чей-то расчлененный труп? Чуя поспешно развязал узел и осторожно развернул скатерть, уже понимая абсурдность первого предположения. Осколки стекла и фарфора, разлитое вино и похожие на пластик, крупные и белые, поломанные лепестки неведомых цветов — то, что предстало изумленному взору. Ужин, приготовленный Дазаем, а после безжалостно скомканный и выброшенный им же.

В глаза бросился небольшой бумажный пакет, как те, в которые кладут покупки в магазинах. Обещанный сюрприз? Чуя без особой надежды заглянул внутрь — пустой. Разумеется, он не заслужил подарок и Дазай его оттуда вынул, но зато не забрал кое-что не менее важное: бумажный листочек, прикрепленный к пакету.

«Глупый Чуя-кун, — с привычным обращением гласила надпись, — там твой подарок, возьми его. Самому любимому и дорогому человеку во все времена». И, как прежде, сердечко в уголке.

Дазай его любит. Мысль теплым комком забилась в груди, и Чуя грустно улыбнулся: он, казалось, всегда об этом знал, и теперь у них непременно всё будет хорошо. Нельзя упускать этот последний единственный шанс, что бы ни случилось.