Когда впереди показались предгорья, было раннее утро, и Лили очень обрадовалась тому, что на восхождение останется целый день; но к моменту, когда они добрались до города у подножья, солнце уже успело упасть за горизонт, и вокруг настала холодная, неприветливая летняя ночь. Отражение настояла на том, что повозку нужно бросить вдали от людей, и потому к городу они добрались пешком.
— А как мы поднимемся на гору, Отраженьице?
— Ну, на это нетрудно ответить, — засмеялась та. — Пешком!
— Пешком? В юбке? Ты, верно, смеешься надо мной...
— Не волнуйся, миледи! Нам нужно лишь немного вытерпеть, а после нас подвезут.
— Кто подвезет?
Отражение не ответила ей, лишь загадочно покачала головой; а Лили вдруг залюбовалась высокой, мощной, суровой горой, и совершенно забыла об этом разговоре.
Город в ночи не показался ей каким-то примечательным, разве что в глаза бросилось то, что вокруг было как-то неожиданно много дам, но Лили не стала об этом задумываться. Они прошли поселение насквозь, и скоро дорога повела вверх, все время вверх; Лили волновалась, что местные обратят на них внимание, спросят, куда же они собрались на ночь глядя, попытаются предостеречь, но всем было все равно. Можно было подумать, что Лили стала невидимой, но эту мысль развеял прохожий, обозвавший ее падшей женщиной за то, что засмотрелась на пейзажи и путалась под ногами.
— Холодно наверху-то, — снова пожаловалась Лили, вспомнив, что за восхождение их ждет. — И мы, наверное, в один день до вершины не дойдем, не так ли?
— Цыц, — огрызнулась Отражение. — Иди за мной и не трать силы на болтовню.
Лили повиновалась.
Они пошли еще, еще, и еще чуть-чуть, и с каждым шагом идти становилось все труднее. Лили изорвала платье и промокла, ночной горный холод больно кусал ее за щеки; она завидовала тому, как ловко и легко Отражение шла вперед в мужском костюме и удобных ботинках, тому, какое крепкое и сильное у нее было тело; но больше с ней Лили не заговаривала.
Наконец, когда Лили была уже готова бросить все и сдаться, и умереть на скалах от усталости и холода, в небе над ними просвистела птица, и прежде, чем Лили успела удивиться птице на такой высоте, она опустилась ниже и оказалось, что это была вовсе не птица, а счастливая женщина, оседлавшая половую швабру. Женщина была от макушки до пяток нагая, и ее белое тело светилось едва заметным зеленым сиянием; Лили в смущении закрыла лицо руками, а Отражение посмеялась с этого и приветливо помахала женщине.
— Путницы! — воскликнула та, рассматривая их. — Остановитесь и поверните назад! Этой ночью гора принадлежит ведьмам.
— Ведьма! — ответила Отражение в том же тоне. — Спустись и погляди на нас! Мы не путники, мы такие же владелицы горы, как и ты!
— О, теперь я вижу! Передо мной владычица геенны в милом облике, — засмеялась ведьма. — А твоя спутница?
Лили ощутила, что с нее сорвали капюшон, и вскрикнула недовольно, и глаза открыла; женщина на швабре была совсем близко, смотрела ей в лицо, улыбалась.
— Ты почему одета, девушка? Разве не знаешь правила?
— Это ее первый вечер, — пояснила Отражение, стоявшая чуть дальше. — Правила ей пока не известны. Да и не просто это, в первый раз в жизни избавиться от покровов! Пойми ее.
— Понимаю... и у меня был первый раз, — засмеялась ведьма. — Но ведь до начала остались минуты, а вам на вершину идти еще не один день! Тем более в платье, тем более в мокром по колени! Угробишь ты свою госпожу, демоница!
— Ну, а что я тут сделаю? От магии она отказалась: видишь ли, не может причинить живому существу боль. Так что придется идти! А чтобы успеть, то, возможно, и бежать даже...
— Бежать! — Лили испугалась одной этой мысли. — Нет, я не могу бежать! Госпожа! — она в отчаянии протянула к голой ведьме руки. — Помогите, умоляю!
— Помогу, но только везти твое платье и тяжелую накидку я не стану, тяжело, — заявила та, заглянула в перепуганные глаза Лили и сжалилась немного: — Оставь нательную рубашку, остальное сними.
— Я замерзну насмерть!
— А... ты не сделала ведьминой мази? Еще пока не умеешь? Это не беда! У меня как раз есть с собой запасная. От езды на швабре мазь часто стирается с бедер, и я ношу запасную, чтобы намазаться, если что. Раздевайся!
Лили встала к ней спиной, в бессмысленном смущении оттягивая момент, когда ведьма увидит все, и сбросила с себя отяжелевшие вещи. Один вопрос мучил ее до смерти, но она старалась не задавать его себе, убегать от него: где же обнаженная ведьма хранила эту мазь?!
Когда на Лили осталась только нательная рубашка, прилипавшая от пота к ее телу, ведьма наклонилась к ней и передала круглую стеклянную банку, полную неприятной жижи; но когда Лили открутила крышку, в нос ей ударил сладкий, приятный аромат лаванды и фиалок, похожий на запах самого изысканного на свете торта.
— Намажься вся, не пропусти ни сантиметра, — заявила ведьма. — И бедра, и бедра! И голову даже. Закрой глаза и намажь веки. Не бойся! Тебе это пойдет только на пользу, милая. Кого-то ты мне напоминаешь, на кого-то похожа...
Лили покорно намазала свое тело мазью, но своего имени называть не стала. После ведьма протянула ей руку, взяла ее за запястье, потянула и до того легко оторвала от земли, что Лили сама себе показалась ватной.
— Как это!
— Волшебная мазь! — засмеялась ведьма довольно. Лили опустилась на швабру, с удивлением обнаружив, что ей не больно и не неудобно сидеть так, а после взглянула на Отражение:
— А ты что же?
— А я? Милая Лили! Не забывай. Я могу пройти в любое зеркало, в любое место, и не пройдет и минуты, как я окажусь на вершине. Там и свидимся, Лили! Береги ее, сестрица!
Ведьма помахала Отражению, и та пропала, как в воду канула; Лили поздно поняла, что она вошла в отражение ночного снега в банке, которую Лили все еще держала в руках.
Ведьма пришпорила свою деревянную клячу и поднялась в воздух вместе с Лили.
Лили жмурилась от бившего в лицо ветра и пыталась спрятаться за тонким плечом ведьмы, но, на удивление, ей совсем не было холодно. Ветер как будто обнимал ее, согревал своими объятиями, целовал в щеки; даже тело ведьмы перед ней казалось горячим, едва ли не обжигающим, и скоро Лили поняла, что пылает, как будто в лихорадке, но это ощущение угасло так же резко, как и появилось. Теперь была только она, черный бесконечный небосвод, тянувшийся от горизонта до горизонта, словно расстеленное полотно, и горы, что плотно теснились друг к другу плечами и седыми шапками тянулись в вышину.
Лили думала, что в горах будет лишь снег, пустота и холод, но быстро поняла, как сильно ошибалась. Впереди показались огни, маленькие пестрые фигурки, копошившиеся в снегу, широкие навесы, растянутые прямо среди скал; люди бегали туда-сюда, смеялись, веселились, плясали, и скоро Лили поняла, что все до одной там были женщинами, и все как одна были обнажены.
Швабра опустилась на снежный склон, ведьма спрыгнула с нее, и швабра рухнула на камни вместе с Лили; засмеявшись, ведьма за руки подняла ее и заботливо спросила, не повредила ли та свои ноги. Лили приподняла подол сорочки и убедилась, что от падения не осталось и царапинки; ведьма объяснила ей, что это из-за волшебной мази, что защищала ее от любых бед и боли, и Лили сразу же проверила это, со всей силы ударив себя по лицу. Ведьма вскрикнула и схватила ее руки.
— Зачем же ты так, девочка?
— Так ведь не больно!
— Не в боли дело, не в боли... в намерении! Ну, ничего, и у тебя это пройдет... идем! Нас уже заждались.
Они спустились по склону, и Лили еле стояла на ногах, а вот ее спутница плыла вниз, словно летела по воздуху. На маленьком скалистом плато, расположенном почти у самой верхушки Монблана, удивительным образом держались столы, ломившиеся от яств, повсюду висели гирлянды, вырезанные из бумаги или сплетенные из живых цветов, совершенно не увядавших на холоде. Вокруг были женщины, молодые, старые, красивые, уродливые, стройные, жирные, но все обнаженные и с распущенными волосами, и на всех их лицах царили до того беззаботные улыбки, что даже сердце радовалось при одном взгляде на них, и хотя Лили ужасно стеснялась глядеть на наготу, она не могла оторвать от них взгляда.
И ведьмы тоже увидели ее, и двинулись ей навстречу, не изменяя радостным улыбкам. Ее сложно было не заметить, ведь она единственная не была обнажена, но никто не сказала ей ничего по этому поводу; вместо этого ведьмы приветствовали, расспрашивали, как прошел путь, как давно она среди них, как чувствует себя и не боится ли; спрашивали, голодна ли, устала ли, нужно ли ей прилечь, пока не начались танцы, хочет ли она выпить вина, или лучше развести водой морс, предлагали даже пиво; ни одна из них не спросила, как ее зовут, и Лили была этому очень рада, но почему-то сама вдруг сказала, глядя в глаза ближайшей к ней ведьмы:
— Я — Лили.
Она могла лишь догадываться, сколько женщин знают ее имя, сколько из них узнают в ней теперь миледи из особняка, но в эту ночь, кажется, ее происхождение не имело значения; ведьмы тоже не подали виду, не перестали улыбаться, не переменились в лицах. Среди них Лили увидела старуху из своего города, ту, что дала ей роковое яблоко, и, преисполненная радостного возбуждения, подошла к ней, обняла, засмеялась беззаботно. Все вокруг были счастливы — как могла Лили не быть счастлива вместе с ними?
— Столько людей... столько женщин! — поделилась Лили впечатлениями со старухой. — Узнают ли они меня, бабушка?
— Ты что же, думаешь, ты единственная на свете блондинка?
— Вряд ли! Но я назвала свое имя.
— И по-твоему, на свете нет больше ни одной Лили?
Лили растерянно ей улыбнулась и пожала плечами: она не задумывалась так глубоко.
Женщины, что владели музыкальными инструментами, собрались в стороне и грянула мелодия, веселая, заливистая, бодрая; дамы бросились плясать, кто-то ела, по коже текло вино и оставалось кровью на снегу, до самого неба возносился беззаботный смех. Из толпы показалась фигура, интуитивно знакомая Лили, и та узнала в ней Отражение, и немедленно отвела глаза, ведь та была обнажена.
— На саму себя боишься смотреть, Лили?
— Оставь ее, лукавая, — засмеялась старуха. — Барышня еще не отошла от шока.
Лили поглядела на нее с благодарностью, надула щеки, думая, что это придаст ей уверенности, посмотрела через силу на Отражение, стараясь глядеть только на ее глаза.
— Тебе самой не холодно? Тебе не досталось мази...
— Я демоница, я с этим как-нибудь справлюсь.
— И много ли здесь таких, как ты?
— В каждой ведьме живет хоть одна, но не все они ходят по миру. Можешь считать себя уникальной.
— Не этим бы я хотела выделиться...
Смеющиеся, разгоряченные женщины подхватили Лили, потянули за собой, втянули в хоровод, и скоро она напрочь позабыла о цели своего прибытия, о стеснении, о стыде. Стоило ей почувствовать жажду, как в руках разве что не сами собой появлялось вино; стоило ей проголодаться, как тарелка, полная вкусностей, была тут как тут, и Лили ела и пила, словно не в себя, и пела, восхищая всех ангельским голосом, и плясала до стоптанных ног. В самом разгаре была ночь, празднество освещалось только фонарями и луной; под светом фонарей вдруг объявилось животное, черное, лоснящееся, с небольшой бородой и крепкими рогами, и все кошмары, выслушанные от глупых священников в церкви, вдруг проснулись в Лили с новой силой.
— Господи! — воскликнула она; испугалась, что не имела права припоминать это слово в окружении ведьм, но убедилась, что никто из них не разозлился на нее. — Господи, да это же козел! Это сам Сатана!
— Эту персону на нашу вечеринку не звали, — заявила Отражение, появившись за ее спиной. — И присмотрись внимательнее, Лили! Я понимаю, что ты ни разу не фермерша, но и ты могла бы понять: перед тобой коза.
Лили растерянно уставилась на животное: рога, борода и копыта у того были вполне себе козлиные; но затем оно, словно прочитав ее сомнения, повернулось задом, и Лили оставила сомнения.
— Коза... Но я не уверена, что это что-то меняет! — заявила она. — Все равно... коза... на шабаше ведьм... мне страшно...
— Бояться нашу гостью стоит не больше, чем твоего демона из зеркал, — мягко произнесла одна из ведьм, фамильярно обняв Лили теплыми руками за худые плечи. — Да, та персона, что пришла к нам с рогами и копытами, будет несколько могущественнее твоей спутницы, но по сути они обе есть одно: они обе демоницы. Разница лишь в том, что одна выше по статусу, чем другая.
— Но зачем она здесь?
— Затем же, зачем и все мы: ради веселья!
Лили вспомнила, что она тут, вообще-то не совсем за этим, и ей стало тоскливо; демоническая коза как будто заметила ее печаль, спрыгнула к ней с постамента, на котором прежде держалась, подошла к Лили, цокая копытцами, ткнулась мягкой, теплой головой в ее маленькую ладонь, и Лили вскрикнула сперва, одернула руку, но после, уверившись, что коза ей не навредит, осторожно коснулась твердых, прохладных рогов, мягкой шерсти на голове и между глаз, позволила обнюхать свою руку...
Коза была маленькая, смешная, и напоминала скорее домашнее животное, чем чудовище из Ада. Лили осмелела до того, до того опьянела от вина и радости, что поцеловала козу прямо в плоский козлиный нос, и та заблеяла довольно, а женщины вокруг засмеялись одобрительно.
— Мы рады приветствовать тебя в наших рядах, — заявила одна из ведьм, дружелюбно похлопав Лили по плечу. — Надеемся, ты будешь нашей верной подругой...
— Мы уверены, теперь ты будешь жить без страха, — сказала другая, погладив Лили по локтю. — Мы — не просто ковен, мы — семья.
Лили улыбалась, гладила козу и с радостью подставлялась под прикосновения.
Коза осторожно, одними губами взяла ее за руку и потянула прочь из толпы ведьм, в центр круга, и Лили потянулась; там, на небольшом пятачке голых скал коза стала блеять, стучать копытами, прыгать и задирать зад, так, что Лили видела ее маленький торчащий хвостик, и в человечески-умных козлиных глазах она видела веселый задор; Лили смеялась, хлопала в ладоши, веселилась, да и сама незаметно начала пританцовывать тоже, а после и вовсе пустилась в пляс; со стороны казалось, что она танцует с козой, но сама Лили знала, что ее партнершами в этом танце было все, что окружало ее: горы, небо, снег, молодость и сила, ночь, холод, тепло и жизнь, и с ними со всеми, взявшись за руки, Лили вела неутомимый хоровод, кружилась, смеялась, сама себе казалась непобедимой, непоколебимой; и каждый раз, когда ее пальцы касались черной козлиной шерсти, сила наполняла ее тело новой волной.
Скоро Лили поняла, что больше никто из ведьм не стоит, все танцуют, все, даже старухи и калеки; танцевали и музыкантки, побросав свои инструменты, и все танцы собрались вокруг общего центра, которым и была Лили с козой; и хотя инструменты лежали на земле, Лили все равно слышала музыку, веселую, бодрую, неутомимую музыку, и понимала, что это играют не ведьмы — это играет музыка их непобедимых сердец
Непобедимые, непоколебимые.
Лили стало жарко, она запыхалась от танца, и в едином порыве сорвала с себя сорочку, бросила ее к ногам и позволила затоптать козе; ветер не мог укусить ее тела из-за ведьминой мази, но все же без сорочки ей было немного легче, немного вольнее дышать: и дело там было не в ткани, совершенно точно не в ткани.
До самого рассвета коза не прекращала пляски, а Лили не переставала танцевать. Она стоптала ноги, но не чувствовала усталости и боли, она раскраснелась от мороза, но не ощущала его. У нее жестоко растрепались волосы и торчали во все стороны, но впервые в жизни Лили было начхать на состояние волос; вообще впервые в жизни Лили было наплевать на то, как она выглядит, как стоит, как держится, и впервые Лили была собой; она просто танцевала, потому что хотелось танцевать, просто смеялась, потому что из груди рвался смех. Веселье закончилось в момент, когда над высокой горой показались первые лучи солнца, и кто-то из ведьм объявил громко и твердо:
— Над Монбланом вновь встает рассвет!
И все немедленно принялись собираться.
Лили остановилась, едва дыша, обвела разбредавшихся женщин взглядом; она упала бы, если бы коза не подложила свою теплую рогатую голову ей под локоть; она уснула бы, если бы не помнила о своей цели.
— Остановитесь!
Ближайшая к ней ведьма, уже собиравшаяся седлать метлу, оглянулась на Лили с улыбкой:
— Никому не хочется покидать шабаш, но придется потерпеть годик... Воспоминания об этой ночи не дадут увянуть! Главное, ни с кем ими не делись...
— Дело не в том... не в этом, — Лили простерла к ним руки, и ведьмы в едином порыве бросили сборы, взглянули на нее. — Пожалуйста, послушайте меня! Я ведь вовсе не танцевать сюда пришла... хотя всю ночь танцевала...
Ведьмы переглянулись, и одна из них сказала миролюбиво:
— Ну же, зачем же ты сюда пришла? Расскажи нам.
Лили присела, коза положила голову на ее колени, и вместе они поведали ее историю: говорила одна Лили, но чувство было, что коза с ней заодно.
Ведьмы слушали с непроницаемыми лицами, но ощущалось, что каждая из них едина с Лили, что они внимают и сочувствуют ей; в конце, когда Лили, подняв на них пылающих взор, спросила, кто из сестер согласится помочь ей, ни одна из них не осталась без движения. К Лили потекли слова, утешения, слезы, руки, и на мгновение она даже опьянела от этой волны, но затем ее разум стал кристально-ясным, словно очистился от малейших сомнений. Лили уже не была всего лишь Лили. Лили была армией.
— Ты молодец, Лили, — с нежностью сказала Отражение, когда ведьмы отступили от нее. — Я была уверена, что все согласятся помочь тебе, ведь за каждой ведьмой обязательно стоит жертва мужской жестокости; но и ты, без сомнения, показала себя лучшим образом. Я рада, что этой ночью ты смогла сбросить покров миледи и стать одной из нас.
Отражение приблизилась, положила руку на плечо Лили, поцеловала ее в лоб мимолетным, нежным поцелуем, и Лили, прикрыв глаза от удовольствия, все же не смогла не спросить в душе у самой себя: была ли Отражение в самом деле наказанием?
— Я вернусь домой, — произнесла Лили, обращаясь ко всем. — Я не знаю, что будет ждать меня дома... Меня там считают похищенной. Но что бы там ни было! С вашей помощью и поддержкой я сумею справиться со всем...
Женщины одобрительно закивали, и одна из них мягко обратилась к Лили:
— Есть дни, когда наша сестра могущественнее, чем в другое время. Совсем скоро нас ждет начало осени, Лугнасад, и в этот день мы достигнем одного из пиков своего могущества; дождись этого дня, и мы явимся к тебе.
Лили задумчиво подняла глаза к небосводу: до указанной даты, насколько ей было известно, оставалось вытерпеть всего несколько дней.
— Я согласна, — кивнула она. — В Лугнасад все свершится... в Лугнасад я буду вас ждать.
— Но самое главное, — сказала другая женщина. — Самое ответственное и самое тяжелое решение... будут на тебе, Лили. Одной тебе придется взять на себя груз суда над зачинщиком всех бед твоей родины. Над твоим братом.
Лили не могла решить, испугало ли ее сильнее то, какую ответственность на нее взвалили, или же то, что теперь все знали, кто она, что она миледи из особняка; но как бы там ни было, их поддержка осталась с ней, и Лили чувствовала себя способной даже на самые серьезные поступки.
— Отбрось сомненья, — одобрительно сказала знакомая ей старуха. — И садись на мое помело! Я довезу тебя до дома. А там — а там все будет зависеть от тебя.
Лили кивнула, разыскала свою сорочку, оделась и послушно разместилась позади ведьмы на ее волшебном скакуне. Отражение помахала ей на прощание и пообещала скоро быть.
— Придумай оправдание посерьезнее, — попросила она. — Тебе стоит вернуться домой. Если кто-то найдет тебя у бабушки или еще где-то в городе, то тебя могут попытаться по-быстрому убрать... ты понимаешь, Лили?
Лили понимала. Ее исчезновение было радостью для братика; от ее возвращения он наверняка не будет в восторге.
— Бабушка, — обратилась она к старой ведьме. — Знаешь ли ты часовню, что стоит недалеко от моего дома?
— Кто ж не знает, миледи?
— Тогда... вот туда... вот туда меня и отвези, — попросила она. — Моя пропажа была тихой; мое возвращение должно быть громким.
Старуха-ведьма послушно пришпорила коня, и они взмыли в воздух, оставив позади окутанный сиянием дня Монблан и черную козу, что с материнской теплотой глядела им вслед.
К часовне они добрались незадолго до утренней службы. Лили пробралась туда через неплотно закрытое окно, благо, она была достаточно маленькой для этого; простилась с бабушкой взглядом, села перед алтарем. Скоро пришел старый и мрачный священнослужитель и обомлел от одного лишь ее вида, ее, полуобнаженной, обезумевшей, не спавшей всю ночь; приходили прихожане, и все они впадали в ступор при виде ее, толпились у входа, не решались пройти внутрь или убежать. Под конец, как всегда, со значительным опозданием, пришел и братик, и он тоже замер в ужасе и шоке; при виде него Лили поднялась, расправила плечи, набрала полную грудь воздуха, разрыдалась, как ребеночек.
— Я верила! — провозгласила она сквозь слезы. — Я верила и молилась! Я молилась денно и нощно, с утра и до вечера, не пила и не ела, лишь молилась; я молилась, чтобы Он помог мне вернуться домой, я умоляла его, я до крови стоптала свои ноги, ходя по своей клетке и молясь; и молилась я так долго и неистово, что ангелы Его спустились ко мне с небес, подняли на руки и принесли сюда, принесли к порогу моему родному... Люди! Злые души схватили меня и унесли из отчего дома; но добрая моя душа до того искренне взывала к небесам, что ничего не досталось злодеям... Это чудо божье! Это благословенье божье! Я благословлена!
Набожные слуги растерянно переговаривались, кто-то плакал, кто-то с благоговением глядел в небо; братик был зеленый от гнева, но не успел бы он и шагу ступить с порога часовни, как уже весь город знал бы, что ангелы возвратили миледи домой, и теперь нельзя было скрыть, что она вернулась. Хитрая Лили, жестокосердная Лили! Обвела вокруг пальца и его, и весь город!
Но и братик не лыком шит.
Он подбежал к Лили, расцеловал ее в обе щеки, хотя лавандовый вкус ее кожи показался ему странным, стиснул в объятиях так, что было почти больно; Лили выдержала это. Братик воскликнул:
— Возвращение миледи в дом — это чудо небесное!
Люди с восторгом приняли его слова.
— Мы должны отблагодарить Его за чудо это!
Люди были едины в своем согласии с ним.
— И лучшей наградой будет свадебное празднество! Выпейте за здоровье молодых, друзья, и пусть все в городе выпьют — совсем скоро свершится торжество, и миледи станет замужней!
Лили смотрела на него, склонив голову к плечу, изучала его, разглядывала; у него было лицо ее любимого братика, а вот глаза, как будто бы, принадлежали другому.
За руки и за ноги ее вынесли из часовни, и все кругом плакали и восхищались, пытались коснуться подола ее сорочки, причитали и рассыпались в комплиментах. Ее отмыли, убрали, одели в белоснежное платье с розовой лентой, усадили на завтрак; и даже братик, хотя чувствовал, что ее возвращение это дурной знак, выдержал ее присутствие.
— Что с тобой случилось, Лили?
Он стоял у своего места, положив руку на свой стул, поправляя другой рукой свой воротничок, и все смотрел на Лили, все изучал ее, словно сам не верил; Лили смотрела ему в глаза и тоже не верила, не верила до сих пор, что оказалась здесь, что сидит на своем месте; и в воспоминаниях еще жила та старуха, что тоже одно утро провела на этом стуле, но ее образ был уже бледным, а вот ее боль — яркой.
— Ответьте со всей честностью, миледи, — произнес братик холодно, стоило их чувствам лишь немного улечься в сердцах, — вас ведь вовсе не похищали.
— Не похищали, ваша светлость.
— Я так и знал! — он отпихнул от себя стул, так, что тот едва не рухнул на пол. — Я так и знал! Вы удрали из-под венца, и ваш любовник выгнал вас взашей, обесчестив, вскрыв, как банку солений!
— Вы ошибаетесь на мой счет, — спокойно, сохраняя достоинство, заявила Лили. — Пригласите любого врача, любую бабу-повитуху, и я докажу, что я девственна столь же, сколь и в день своего рождения.
— Тогда зачем вы вернулись! Вы сделали бы для меня самый драгоценный подарок, если бы навсегда остались там, куда вас черт побрал!
Лили вдруг стало безумно смешно от такой метафоры, практически совпавшей с реальностью, и она залилась счастливым смехом. Братик рвал и метал.
— Миледи!
— Скажите, драгоценный братик, — со смехом сказала она, глядя на него искрящимися зелеными глазами. — За что вы так? Чем я вам не мила? Чем помешала?
— Вы?! Вы, миледи, мне вовсе не немилы, — заявил он холодно. — В некотором роде, дорогая, вы даже милы моему сердцу. Сложно забыть годы, что мы провели вместе в нашу детскую пору...
Лили прикрыла глаза, предаваясь воспоминаниям.
— Вы правы, дорогой брат... когда я была малышкой, а вы — малышом, между нами царила действительно очаровательная дружба...
— И ничто не могло этой дружбы запятнать.
— Ничто в целом свете!
Оба замолчали, но Лили скоро решилась нарушить тишину.
— И что же изменилось, братец? Во мне? В вас? В нас обоих?
— Миледи, вашей главной прелестью была и навсегда осталась бы скромность. Я обожал вашу непритязательность, любил всем сердцем ваше умение стоять в углу и не отсвечивать. Я выбрал для вас самую лучшую судьбу, судьбу, о которой вы и не могли мечтать: из богатого дома отцов вы попали бы в богатый дом мужа, и жили бы свою жалкую маленькую жизнь с сытым пузом и довольной мордой...
— Как собака!
— Как женщина. Я выбрал для вас самого богатого мужа в городе!
— Этот человек ударил меня.
— Что вы сделали, чтобы его довести? А впрочем, неважно... я все равно вам не верю.
— И если бы я вышла замуж, если бы я послушно ушла из вашего дома и никогда не открыла рта, вы любили бы меня?
— Если бы вы никогда не прикоснулись к моим вещам, никогда не открыли запретных книг и газет, никогда не открывали бы пасть и никогда не стали старухой, тогда бы я вас любил.
— Грош цена твоей любви!
— Да у тебя и гроша теперь нет.
— Ошибаешься, Светлость, — засмеялась она, после чего встала, хотя еще не притронулась к завтраку, вышла из-за стола. — Совсем скоро я стану богатой женой, и благодаря моим усилиям, поверь мне, я камня на камне не оставлю от твоего собственного богатства.
— Не забывайся, Лили! Я — главный в этом городе!
— Ты всего лишь червь, трясущийся от страха перед собственной сестрой, — спокойно ответила она, поворачиваясь к нему спиной. — Я больше никогда не сяду с тобой за один стол.
— Из-за свадебного стола ты меня не выгонишь.
— Поспорим.
Лили вышла из столовой, и хотя ее щеки пылали, в сердце ее была ледяная пустота.
Братец ее не подвел. Когда Лили вошла в свою спальню, с замиранием сердца вдыхая аромат родных покоев, ее там уже ждали служанки, и в их руках уже было готовое свадебное платье. Не успела Лили выразить свое удивление по этому поводу, как к ней уже бросились купальщицы, уже начали раздевать, уже начали мыть, и между делом обмолвились, что свадьба состоится сегодня же вечером; такой прыти Лили, конечно, не ожидала, но не позволила ей выбить себя из колеи. Да пусть хоть через полчаса! Не так много ей оставалось сделать.
В толпе служанок она увидела другое лицо, грязное, в саже вымазанное лицо, узнала в нем свои черты, захохотала так, что бедные девушки едва не решили, будто миледи тронулась умишком. Лили было смешно.
— Отворите окно, — заявила она беззаботно. — В спальне ужасно душно.
Отражение пошла исполнить приказ, но не справилась с замком; тогда Лили, не дав служанкам и минуты опомниться, отправилась ей на помощь, успела подобрать нож для писем, мирно лежавший на ее трюмо, распахнула окно так, что створка врезалась в стену.
— Ах, до чего прекрасен этот день! — заявила Лили. — До чего прекрасна грядущая ночь!
Отражение как раз закончила рисовать круг вокруг ее ног с помощью портняцкого мела; Лили повернулась к растерянным, испуганным служанкам, сжала покрепче нож в своих руках, улыбнулась изо всех сил, и вонзила нож прямо в свое сердце.
А ала гоия! Хо! Хопи! Хаята!
Тупое лезвие вошло так мягко, словно Лили была сделана из подтаявшего масла, и круг осветился до того ясным светом, что и солнце на мгновение погасло. Сила переполнила Лили, вскружила голову, свела с ума; но и в этом безумии она сумела извлечь нож, махнуть рукой и магией залечить собственную рану, остаться невредимой. Белое лицо Отражения показалось из света, и на мгновение Лили показалось, что на ее голове росли рога.
— Ты обманула нас, противная Лили.
— Ты сказала, что нужна жертва большая, чем предыдущая. Я явно буду побольше крысы!
— Но никто не умер!
— Я должна предоставить жертву, и я убила себя, — возразила Лили. — О запрете возвратить жертве жизнь речи не шло.
Отражение засмеялась и посмотрела на Лили с нескрываемой гордостью во взгляде.
— Я знала, что ты будешь величайшей из ведьм.
— Не нужно лести! Нас еще ждет дело.
На теле Лили вновь появилось ее белое платье, в волосах ее показались те самые цветы, что стоили ей души.
— Идем, Отражение, — она смерила служанок высокомерным взором и обратилась в крошечную голубку, только кровавый нож остался лежать на полу. Отражение подняла нож, обтерла о свой подол, протянула его служанкам.
— А вы сидите тихо, — засмеялась она. — Госпожа скоро будет дома.