В мире покоя колыхалась тихая вечность. В мире людей годы шли своим чередом. Ему больше не составляло труда пребывать везде. Тягучая неторопливость умиротворённой тишины — и полноводная, никогда не смолкающая река жизни. Он научился скользить между ними отголосками сущности, просачиваться меж струн дыханием океана, больше не разрывая границы болезненным камнепадом неумелости. 

   Серебряный Ворон Кейнхёрста, не ставший Кровавым, всё так же верно служил своей Королеве, что стала пятой Говорившей. Искра помнила одинокую стройную фигурку на троне, помнила казавшийся слишком тяжёлым для тонкой шеи глухой шлем.  

   Ныне же Аннализа представляла из себя статную женщину в самом расцвете лет, твёрдой рукой державшую знать Кейнхёрста за горло. Её авторитет был неоспорим. Просившая дитя от Великого, она не желала верить, что в случае успеха будет обречена на муки безумия и гибель. И тогда он коснулся высокого лба, вытолкнув из глубин искры образ женщины, познавшей эту непосильную ношу. 

   И оставил тяжело дышавшую Королеву, утиравшую из-под тонкого носа красные капли. 

   Не было охоты на "особую" кровь, не было крестового похода Палачей. Кейнхёрст продолжал жить своей закрытой жизнью мятежной элиты, которую никто не смел тронуть. 

   Маленькая девочка свято хранила свой самый главный секрет: иногда она видела за окном чёрную глубину космоса, напевавшую загрустившему ребёнку сказки о неведомом. Теперь он не приходил к подросшей, начавшей распускаться звонким цветком девушке, но мимолетное касание поддержки простирал уже над обеими сёстрами, сиявшими игристыми огоньками скромной, бескорыстной веры. 

   Часовня Идона по-прежнему носила имя Могущественного, а Многий продолжал свой незримый отдых на её кровле. Их песни были иными — более холодными и глубокими, простирались далеко в бесконечность изменчивых струн. Они не мешали его океану вплетаться в узор познания, с рокочущим плеском лени наблюдали, как люди в стенах часовни начали обращаться не только к Идону, но и к Хью. Он не лез в жизнь города своей сутью, не рушил бурливыми порывами равновесие — и повод одёрнуть молодое сознание не тревожил бездонную зыбь Старших. 

   Неприязнь третьей, Общающейся, растворилась в колком равнодушии уже давно. Она тоже помнила образ человека, его ненависть к Великим и радость её убийства. Но искра памяти не возрождала смертного, и настороженные струны сыграли штиль, стерев колыхание интереса к новой душе. 

   Людская вера приходит и уходит, они — остаются. Всегда. 

   Уже слишком древние, чтобы им действительно было что-то делить с этим Младшим.  

   Только люди почему-то считали иначе. 

***

   — Ворона старая, открывай! — грохот от чужого тяжёлого кулака разнёсся по дому, и Эйлин с Брегис недоумённо переглянулись. Этот голос они ожидали услышать менее всего. 

   — Открывай, я знаю, что ты там! — ещё один удар в дверь. 

   — Гаскойн, совсем что ли озверел? — годы не пощадили старую Охотницу, полностью выбелив некогда смоляные пряди, высушили тело, вплотную принялись за силы — но ещё не добрались до крепкого духа. 

   — Я тебе сейчас окно вышибу, — с угрозой прорычало с той стороны, и вскоре иссечённая морщинами физиономия всё ещё крепкого мужчины в годах действительно нарисовалась за мутноватым стеклом. Вот только не было в ней той исступлённой агрессии, с которой отец счастливого семейства ломился в дом. 

   "Разговор есть", — беззвучно шевельнулись губы, а в следующий миг всё ещё мощная глотка грохнула: 

   — Ну?! 

   — Не ори, мудак старый, како... — стоило Эйлин убрать засов и щёлкнуть замком, как её чуть было не снесло бесцеремонным вторженцем.  

   — Эй! — старость — не старость, а оружие под рукой женщина держала. 

   Дверь с грохотом захлопнулась, и Гаскойн угрюмо огляделся, смерив взглядом напряжённо застывшую на пороге Брегис с тростью и двуствольным пистолетом — "сувениром" от Ворона в честь посещения Кейнхёрста. 

   — Будет неплохо, если иногда отсюда будет раздаваться грохот, — сообщил он, аккуратно пытаясь отвести от себя клинок Эйлин, после чего заорал. — Убери от меня свою палку, старуха! 

   Брегис моргнула — а затем по лестнице в подвал загрохотало ведро с несколькими швабрами. 

   — Труба церковная, — поморщилась старая Охотница и кивнула в сторону всё того же подвала. — За кой явился? 

   — Пусть соплячка твоя выходит! — раздался в ответ рёв, и Гаскойн, согнувшись чуть ли не в три погибели, последовал за женщинами, не забыв от души треснуть в стенку оставшейся шваброй. — Пусть вылезает, разговор к ней у меня! Я ей покажу, как умы неокрепшие совращать! 

   Когда все расселись на бочках при тусклом свете небольшой масляной лампы, незванный гость тяжело вздохнул и прокашлялся. 

   — В Церкви нездоровые шевеления, — без обиняков начал он. — Новый Великий пользуется любовью за то, что ничего от людей не просит, и высшие чины видят в этом подрыв своей власти. Особенно — из-за тебя, — тычок в младшую Охотницу 

   — Не новость, — буркнула Брегис, поджав под себя ногу.  

   Поначалу никто не обращал внимания, но время шло — а она не менялась. Годы не касались лица первыми морщинками, не оседали новым серебром на рыжеватых волосах. Точно такая же, как в ту далёкую ночь — молодая женщина с ясным, тяжёлым взглядом матёрой убийцы.  

   И это наконец стали замечать. 

   Припомнили день, когда в районе скромного домика всех пришибло мигренью и головокружением. Не забыли о том, что Брегис никогда не ходила в храмы Церкви.  

   И всё чаще стало звучать кем-то придуманное прозвище: 

   "Его Избранница". 

   — Ты явно не смотришь по сторонам, — качнул головой Гаскойн. — Церковь уже давно начала агитацию. Хью хотят очернить как можно больше. Истинно верующих, кому он являлся, травят. Пока только словесно, но, сами понимаете... 

   Женщины мрачно переглянулись. Именно этого опасалась Брегис ещё семь лет назад.  

   — Ты рискуешь, — заметила Эйлин, и Гаскойн досадливо зарычал. 

   — Я помню не только чем всё закончилось, — старая Охотница вскинула брови, и он неохотно договорил. — Да, там мы были неплохими друзьями. И эта пигалица, — кивок на Брегис, — с её Великим дружком — доказательство, что всё было. Я же правильно понял, — Гаскойн перевёл взгляд на безмолвствовавшую Охотницу, — что именно с появлением этого Хью всё изменилось? 

   — Да, — почему-то она охрипла. Убитый в неслучившемся кивнул и поднялся на ноги. 

   — Считайте это моей благодарностью. И да, — Гаскойн с силой пнул рассохшуюся бочку. — Я требовал не засорять мозги моим девочкам. Они от него в восторге, хотя и пытаются скрыть.  

   — Спасибо за предупреждение, старый засранец, — улыбнулась Эйлин, вызвав ещё одно раздражённое рычание. 

   — Я от своих слов про расстояние выстрела не отказался. 

   — Да-да... Иди уже. Не забудь уронить тумбочку у входа — всё равно перебирать. 

   Уже дома, сидя на кровати и хмуро глядя в забранное витой решёткой окно, Гаскойн ощутил легчайшее касание не уличной прохлады. 

   — Я это сделал не только ради тебя, — едва слышно пробормотал он, сцепив руки. — Ты защитишь мою семью? 

   По спине прошла успокаивающая волна приязни, поддержки и благодарности. Мужчина передёрнул плечами и наконец лёг, притянув к себе сонно завозившуюся жену. Он тоже с некоторых пор верил в нового Великого — но не имел права показать это. В Ярнаме единожды чужак — чужак навсегда. Надо будет поговорить с Хенриком... 

   Слишком глубоко в Ярнам запустила когти Церковь, слишком сильно она цеплялась за власть. И если с неприступным Кейнхарстом тягаться не выходило, то внутри города её монополия должна быть неоспоримой.  

   А для этого нужно либо перетянуть провозвестницу нового Великого к себе... 

   Либо уничтожить. 

   Растоптать эту веру, искоренить, заставить отказаться — чтобы отказались и все прочие. 

***

   — Смотри по сторонам, — сварливо каркнуло сбоку, откуда прилетел острый локоть. На Брегис воззрился бесцветный глаз старого Джуры.

   — Никакого уважения к старикам, что за недоросли пошли! — он замахнулся корявой клюкой. — Давай, иди куда шла, чего уставилась!

   Брегис поправила бутафорские круглые очки, которые начала носить уже несколько лет как, и с удивлением нащупала в кармане клочок бумаги. 

   "Приходи в библиотеку вечерком, потолкуем". 

   И этот туда же. Чего ещё она не знает о старых знакомцах? Ведь запретила Гилберту ввязываться во что-то сомнительное, едва только ветер подул в эту сторону!  

   Гаскойн прав — настроение в городе действительно изменилось. Стало меньше покоя. Альфред, если попадался, смотрел с неодобрительной прохладцей, с Аделлой Брегис вовсе старалась не сталкиваться, обходя тот храм десятой дорогой. И выучилась быстро растворяться в толпе. Пока что это помогало. 

   А теперь она стояла и не знала, ругаться, истерически смеяться или вовсе развернуться и уйти, чтобы потом обозвать это всё галлюцинацией. 

   Потому что в полумраке небольшого помещения собралась самая невозможная компания из всех, какие только могла себе позволить фантазия Охотницы. И если довольно скалившийся Джура был хотя бы ожидаем, как передавший записку, то застывший в тенях памятником себе Ворон на фоне не менее неподвижно устроившегося в кресле Хенрика придавал картине откровенно нездоровые нотки сюрреализма. 

   — Теперь — верю, — вздохнул Вальтр, и монетка золотым бликом исчезла в кулаке кейнхёрстского рыцаря. Не случившийся глава Лиги за прошедшее время заметно поправился, однако не расплылся, превратившись в довольно крепко сбитого мужчину в годах, с интеллигентным лицом бывалого законника, коим, собственно, и являлся. 

   Гилберт в этой компании определённо терялся. 

   — Джентльмены, — прокашлявшись, наконец обрела дар речи Брегис. — Это, конечно, прекрасно, что вы все сейчас собрались здесь, но у меня один вопрос... — она обвела взглядом высокое собрание и с чувством выдохнула. — Какого хрена? 

   Джура скривился, и уже серебряный блик перекочевал в ладонь Ворона, соизволившего пояснить эту пантомиму: 

   — Вальтр не хотел верить в реальность наших снов. А я не верил в твою сдержанность. 

   — Рада, что дала подзаработать, — не удержавшись, съязвила она, после чего плотно закрыла дверь и уселась на свободный стул. — Ну так чем обязана? Признаться, увидеть вас всех вместе было... неожиданно. 

   — Зато никому в голову не придёт нас связать, — проскрипел Хенрик, блеснув глазами из своего кресла. Годы заметно согнули старого Охотника, однако, в отличие от Джуры, он всё ещё не спешил хвататься за трость. 

   — Надо обсудить, что делать, пока Церковь не зарвалась окончательно. Я Гаскойну уже шею намылил за ту его выходку, теперь, вот, сам не лучше... 

   Брегис нахмурилась.  

   — А я тут при чём? Вы же наоборот себя подставляете, сейчас находясь здесь. И если Альбера и так и так в Ярнаме не жалуют, то вы-то все зачем рискуете? 

   — Какая трогательная забота, — фыркнул Джура. — Сейчас расплачусь. 

   — Не пойми нас неправильно, — подал голос Ворон. — Мы собрались вовсе не от большой симпатии к тебе или друг к другу, — косой взгляд на поджавшего губы Хенрика. — Вальтра и вовсе заманили, потому что полезен и адекватен. 

   — Вот за что я тебя всегда уважал, Альбер, так это за честность, — проворчал вышеозначенный, поправив монокль. 

   — В общем, — продолжил рыцарь, — мы все здесь не желаем, чтобы те сны хоть каким-то образом претворились в жизнь.  

   — А с чего вы вообще решили, что это возможно? — чувствуя холодок в животе, спросила Брегис. 

   — А как ты думаешь, что сделает Хью, если ты пострадаешь от рук фанатиков? — во вкрадчивом голосе Ворона плеснуло столько яда, что всех присутствующих убило бы на месте. — Вот и мы не знаем. И узнавать совершенно не стремимся. 

   Повисла тягостная пауза. Охотница переваривала сказанное, мужчины мрачно переглядывались.  

   — Церковь не отступится, — первым нарушил тишину Вальтр, поглаживая аккуратную бородку. — Вариант просто спрятать Брегис с глаз долой хорош ровно до тех пор, пока озлобленные отсутствием добычи клерики не крикнут "фас!" на всех подозрительных и сочувствующих. Тогда правосудие превратится в фарс, и никто не будет в безопасности. 

   — А оно не уже? — хмыкнул Джура, и холёное лицо законника перекосило. 

   — Хотя бы не так вопиюще, как может стать, — процедил-таки Вальтр, неприязненно бросив взгляд на одноглазого старика. 

   — Королева не откажет в убежище, — произнёс Ворон, задумчиво глянув на Брегис. Та покачала головой. 

   — Ты прекрасно знаешь, почему это плохая идея, — первого и единственного визита в Кейнхёрст Охотнице хватило за глаза, чтобы понять — в этот серпентарий она не сунется даже от большого отчаяния. 

   — Вариант сбежать из Ярнама, полагаю, даже не рассматривается? — Хенрик мрачно окинул взглядом стройную девичью фигуру Брегис. — Ты всё ещё видишь Сон, я прав? 

   Она кивнула и со вздохом добавила: 

   — Бежать не вариант ещё и потому, что за вас всё равно примутся. Ровно по тем же причинам, что озвучил Вальтр. Вера в Хью никуда ведь не уйдёт, а Церкви нужно полное искоренение. 

   — Так что, всем сидеть на жопе ровно и ждать невесть чего? — каркнул Джура, зло блеснув единственным глазом. — Отдать им Брегис мы не можем. Не отдать — тоже нам же боком выйдет. Особенно семейству Гаскойна, — выразительный взгляд на Хенрика. 

Вновь тишина затопила помещение, ещё более тяжёлая, чем была.  

   — Вот что, — голос Охотницы немного дрогнул, но она поднялась на ноги и твёрдо обвела взглядом присутствующих. — Оставьте меня. — она подняла ладонь, прерывая попытку двоих стариков возразить. — Пока я — главная цель, у вас всех есть время и возможность подготовить пути отхода. Не спорьте! — карие глаза взглянули жёстче. — Одного защитить проще, чем многих. Да и память человека вряд ли позволит Хью накрыть проклятьем весь город. Он скорее пройдётся именно по Цервки, а её мне, простите, не жалко. 

   На самом деле, Брегис вовсе не была так уверена в своих словах. Боялась представить, на что может оказаться способен Великий в гневе. Но здесь и сейчас ей нужно было убедить этих людей в необходимости держаться от неё подальше. А это значило, что впервые Охотница всё-таки сыграет на своём плотном общении с Хью. 

   — Ты уверена? — четыре тяжёлых взгляда скрестились на ней почти физически ощутимо. Опасные даже сейчас, в случившейся реальности...

   — Да.