Они согласились выждать, готовясь к грядущим проблемам Ярнама в меру личной нужды. Однако в итоге с Брегис всё равно выбили согласие — то есть, просто не спросили о нём — на предоставление информации. В этом особенно полезен, как и предрекалось, оказался Вальтр: в его кругах многое обсуждалось, и не меньше всплывало. За исключением Ворона, он занимал самое высокое положение в иерархии общества из всей сложившейся компании, но при этом, в отличие от рыцаря, не был так ограничен в информации именно по Ярнаму. Также неожиданно отличился Джура — ушлый старикан, напротив, поставлял новости "со дна", в которых тоже оказывалось немало полезного. И нехорошего. 

   Нарыв зрел. 

   — Ты же всё видишь, — Ворон стоял в своих покоях и хмуро смотрел на сгусток тьмы в человеческой форме у стены напротив. — И прекрасно понимаешь, к чему оно идёт. Почему не вмешаешься? 

   — Люди вольны в своих поступках, — голос Великого всё так же оставался мало похожим на людской, но теперь он хотя бы не разрывал мозг давлением непостижимого, воспроизводя звуки речи смертных. — Мы не вмешиваемся в поток жизни. 

   — Да? — рыцарь и так почти перестал чувствовать тот иррациональный страх перед могущественным собеседником, но сейчас ему вообще хотелось встряхнуть этого нечеловека. Ткнуть в то, что ожидание ни к чему хорошему не приведёт. В первую очередь — сам мир. 

   — А как тогда называть твои явления? На тебя молятся, уже даже пару часовен отдельных поставили, во славу Хью, — Ворон последнее слово вообще едко выплюнул. Но Великий даже на эту дерзость лишь продолжал бесстрастно взирать на озлобленного рыцаря, и просто ответил: 

   — Я слышу молящих о помощи. Они зовут — и я прихожу, дабы уменьшить страдания. Ни больше, ни меньше. Мы — не правители, не наставники.  

   — Тогда почему прочие Великие не поступают как ты? 

   Хью по-человечески пожал плечами. 

   — Они поступают. Но редко. Им уже слабо интересны люди, — вновь мерно загудел всепроникающий голос из тысяч звуков. — Могущественный, которого вы знаете как Идон, перестал искать сосуд для своего дитя, обратив сознание в космос. Многий Амигдала наблюдает. Общающейся Ибраитас довольно контакта с жадными людьми Церкви. Они — Старшие. Их песни иные. 

   — А ты? 

   — А я — помню... 

   Ворон понимал, что постичь нечеловеческую логику ему не по силам — просто нет такой возможности для смертного разума. Однако он не мог не использовать последний шанс расшевелить это... существо: 

   — А что Брегис? Её тебе не жаль? Они рано или поздно придут, и отнюдь не для того, чтобы мирно побеседовать. Будешь дожидаться, когда она позовёт? 

   Шесть немигающих зелёных глаз зажглись на лице человеческой формы, и воздух в помещении задрожал от тяжкого эха шторма: 

   — Если они придут за ней, к ним приду Я. 

   Рыцарь Кейнхёрста сделал ещё один глоток из изящной посеребрённой фляжки и глухо выругался, вспоминая последние слова Великого перед уходом: 

   "Люди вольны в своих поступках. И каждый поступок имеет последствия". 

***

   Похожее спрашивала и Брегис. Спрашивала, звеня тонкостенной неуверенностью, почему он не вмешается, не явится, не выскажет ненасытным всё уже сейчас. Ответ был тот же, что и для Ворона.  

   Она провела пальцами по блестящей холодной коже его руки, пряча крохотные, но такие острые осколки страха. 

   — Я не хочу ввязываться в это дерьмо, — тихо рассыпала она песок признания. — Мне не нужна та слава, которую на меня они повесили. 

   Вздохнув, Брегис прислонилась лбом к чёрно-плотному плечу, распространяя усталость горькой рябью. 

   — Они же делают ту же самую ошибку. Навлекают проклятье... 

   — Это в природе людей. Без ошибок нет развития. Диктуй свою волю Мы, вводя живой мир в покой — что осталось бы от него? 

   — Но опять ту же самую! 

   — Это их решение, — всё тот же безмятежный ответ с отголосками сожаления и касанием сочувственного непонимания. — До тех пор, пока не поймут... 

   — Я бы сбежала, — буркнула Охотница. — Вот честно. Пошли бы они все к демонам. Мне этот город задолжал столько, что не хватит расплатиться за целую жизнь. Про тебя вообще молчу... 

   Антрацитовые руки легли на дрогнувшие плечи, и Брегис плотнее прижалась к нему, жадно и благодарно впитывая прохладу бескрайней поддержки.  

   — Но сбежать сейчас — значит подставить под удар всех тех, кого ты спас своим появлением, — слова Брегис звучали глухо и неразборчиво — но ему не было нужды вслушиваться. Режущие кристаллы сомнений, жгучий металл бессильной злобы, рвущий гармонию тон боли. 

   — Всех с собой тоже не забрать. Я не хочу оставаться здесь — и уже не могу их бросить. Даже этого высокомерного урода Ворона, хоть и знаю, что он-то точно не пропадёт. Что мне делать, Хью?  

   Возникшие за спиной человечьего образа щупальца мягко объяли Брегис, завершая укрытие в штиле, глубине его любви и шёпоте одобрения. 

   — Выбор только твой, — голос везде и нигде, до морских пучин хрупкой человеческой души по струнам тихого мира. — Я приму любой. 

   Она почему-то заплакала, крича вокруг не утихшей болью метаний... и горько-сладким дождём благодарности. 

***

   — Беспомощно, — припечатал Вальтр, и Брегис сдула прядь со лба, хмуро поджав губы. — Ты не веришь в то, что говоришь. Как ты таким блеяньем собралась побеждать в спорах с этими фанатиками? Тебя даже слушать не станут! 

   О да, ещё одна инициатива их маленького "клуба по интересам". Обучение риторике, дабы "побеждать врага на его собственном поле", как выразился законник и с нехорошей усмешкой водрузил перед Охотницей стопку книг. 

   Он был совершенно безжалостен. Придирался к малейшей неточности, раз за разом разбивая попытки Брегис в диспут в пух и прах. 

   — Знание законов очень помогает избежать ответственности, поверь старому крючкотвору, — наставительно говорил Вальтр, когда она в очередной раз лежала лицом на столе в закрытой библиотеке часовни Идона, не желая даже смотреть в сторону ненавистного Церковного кодекса. — Это деморализует самых настырных и ввергнет в сомнения тех, кто придёт "за компанию".  

   Всё это было красиво и понятно, безумно полезно и всё такое. Но, глядя в насмешливые голубые глаза несостоявшегося лигиста, Брегис не могла представить, что говорит с толпой. Толпа — тупа. Толпа — это стадо. Слова, вложенная в них душа — хлыст. Вот только женщина каждый раз стояла перед слишком опытным пастухом, против которого пламенные речи давным-давно просто не сработают.  

   Но попыток она не прекращала. Выбора-то не дали. 

   — Ладно, так вполне сносно... 

   Эйлин окончательно отошла от дел, полностью посвятив себя домашнему хозяйству. Ей не особо нравилась компания, что собралась вокруг Брегис, но старая Охотница не только не возражала, но и подталкивала к продолжению общения. 

   — Мы все в одной лодке, — как-то раз признала она. — Они это, хвала богам, понимают, пойми и ты наконец. Не отказывайся от помощи. 

   Легко сказать. Брегис привыкла доверять себе, в крайнем случае — Хью или той же Эйлин. А тут в её жизнь бесцеремонно ворвалась и нахально расположилась куча посторонних мужчин, часть из которых, на минуточку, даже близко друзьями не были. 

   Другой вопрос, что от этого... становилось теплее на душе. Ими всеми двигало эгоистичное желание просто жить дальше, без кошмаров — и как раз это Брегис понимала и принимала лучше всего — но главное, что она и среди людей совершенно неожиданно оказалась не одна. 

   В тишине опустевшего дома перебирала ноты музыкальная шкатулка.  

   Гаскойн помнил прощание. Сколько понимания и страха было в глазах повзрослевших дочерей, не желавших выпускать его из своих объятий. Сколько горечи в поцелуе жены. Сколько мрачного предупреждения в молчании Хенрика. Чего Гаскойну стоило уломать упрямого старика на отъезд вместе с ними — одни Великие ведают. Но зато теперь можно успокоиться и полностью сосредоточиться на цели. 

   Шкатулка, щёлкнув, смолкла. 

   Дом Арианны дымился почерневшими провалами окон. Кто стоял за поджогом — было неясно. Что оставалось очевидным — приют женщине крови ненавистного Кейнхёрста никто из ярнамитов не даст.  

   — Навевает воспоминания, правда, Агата? 

   — Я бы сказал, что рад, но, боюсь, это будет неуместно... — когда хранитель часовни отвернулся, улыбка пропала с красивого лица, и Арианна подавила невыносимое желание обхватить себя руками. С этой часовней был связан самый страшный сон-воспоминание — и всё же, кроме неё идти женщине было некуда.  

   — Надеюсь, в этот раз всё будет иначе... 

   — Я вам покажу у моего дома с огнём баловаться, р-раздолбаи! — громкий вой от попавшей пониже спины соли прекрасно дополнил брань старой Охотницы. Да, несмотря на официальный уход "на покой", рука у Эйлин всё ещё оставалась твёрдой. 

   — Больше истерики в голос — и идеальный образ склочной старухи готов. 

   — Зачем пожаловал, — нелюбезно отозвалась она, кладя заново взведённый пистолет на подоконник и отыскав взглядом в сумраке зарослей, звавшихся "садом", статную фигуру в плаще, — ученик. 

   — Не в этой жизни, — изящно поклонился Ворон, впрочем, окончательно на свет не явился. — В дом-то пустишь? 

   — Залетай. 

   Когда закрылась дверь, садиться рыцарь тоже не стал, по неизводимой привычке подперев собой стену.

   — Начинается. Кто стоял за поджогом дома Арианны — Джура обещал выяснить. Гаскойн заставил-таки Хенрика уехать вместе с остальным семейством. 

   — А сам? 

   — А сам остался, — равнодушно пожал плечами Ворон. — При встрече красиво, прямо-таки по-церковному обложил. Не думал, что у него такой неплохой талант играть на публику. 

   — Думаю, ему и играть-то особо не пришлось, — фыркнула Эйлин. — Что наша девочка? 

   — Вальтр развлекается от всей широты своей души. Брегис — скрипит зубами, но терпит и вникает. Видела бы ты, как она теперь обходит убогих, я почти восхищён. Недостаток слов компенсирует своим видом понимающего сочувствия.  

   Рыцарь помолчал и добавил: 

   — Библиотекаря тоже спровадили к Вальтру, официально — на стажировку. Наш законник заработал достаточно благонадёжную репутацию, так что с этой стороны не подкопаются. И ходит вовсе не к Брегис, а в часовню, где "библиотека редких изданий". Что примечательно — этими "редкими изданиями" ткнёт в нос любому, ибо чистая правда.  

   — А... он? 

   — Мне — больше не являлся, — последовал лаконичный ответ. — По городу, вроде, продолжает изредка ходить.  

   — Отзывчивый. 

   — И не говори, — поморщился Ворон. — Никогда не пойму эти космические мозги с физиономией того чокнутого парня. 

   — А кто поймёт? — резонно заметила Эйлин. — Брегис с ним столько общается — а толку чуть. Вроде поговоришь — что-то понимает, помнит. А на самом деле демоны его разберут. Умники из Церкви и Бюргенверта совсем дурные, считая, что их можно понять. И то, наш хотя бы человеком был, а что там у их "Общающейся" в голове — подумать страшно. 

   Не случившиеся ученик и наставница помолчали. 

   — Тебе бы тоже уехать, — нехотя произнёс Ворон.  

   — Куда? — невесело хмыкнула Эйлин. — Разве что в часовню к Агате, а оно мне надо — глаза мозолить чуть ли не в центре города? 

   Рыцарь досадливо вздохнул. 

   — Пока на саму Избранницу не рискуют открывать гонения, под ударом все, с кем у неё дела.  

   — Только не говори, что это сейчас была забота о старой вороне. 

   — Не скажу, — с достоинством отозвался Ворон. — Это Брегис твоя смерть не понравится, а значит и Хью может что-то устроить. Как последствия решения. 

   Оба синхронно поёжились. Эйлин тяжело вздохнула.  

   — Никуда уже я не пойду. До старости тут прожила, тут и останусь до конца. А если дела пойдут совсем плохо... — она любовно погладила пистолет на поясе. Не ту пугалку с солью, а полноценно заряженный, родной. — Охотники не забывают своих снов. 

   — Моё дело предупредить, — вновь пожал плечами Ворон и отлип от стены. Эйлин не стала подниматься, чуть близоруко щуря глаза вслед рыцарю. Второй-первый раз. — Не заберёшь никого с собой — на могилу даже плюнуть не приду. 

***

   — Ты! — Аделла стояла прямо на пути, но остановилась Брегис лишь когда подошла вплотную к уже не такой молодой женщине. Что ж, везти вечно ей не могло. 

   — Горделивая еретичка! Твоё неуважение к Церкви переходит все границы! — тем временем начала разгоняться та, ожидаемо привлекая внимание.  

   — Первое, — нарочито негромкий голос Охотницы вынудил фанатичку сбавить тон и прислушаться, — я с уважением отношусь к Церкви Исцеления и её последователям. Второе — согласно постулатам Церкви Исцеления, в неё волен вступить всякий желающий. А не желающий — проходит мимо, не чиня препятствий или оскорблений.  

   Судя по скривившемуся лицу Аделлы, она искала лазейку в словах оппонентки. И, разумеется, нашла. 

   — Твоё поклонение лжебогу и есть оскорбление Церкви! — возвестила она. — Твоё лицо — печать греха! 

   — Лжебогу? — показательно изумилась Брегис. — С каких это пор Великие стали лжебогами?  

   — Они и не стали! — почти взвизгнула уязвлённая подобным предположением Аделла. Прав был Вальтр, на фоне только что не брызжущей слюной оппонентки Охотница выглядела гораздо достойнее. — Это твой Хью — лжебог, смущающий честные умы и совращающий с пути праведные души! 

   — Не нужно приписывать мне свою гордыню, сестра Аделла, — ледяной тон Брегис прошил воздух, возвращая тишину, нарушаемую лишь хватающей воздух оппоненткой и негромким гулом собравшихся людей. — Великие не могут принадлежать кому-то, ибо непостижимы для слабого человеческого разума своим неизмеримым могуществом. Кто станет приписывать вину щенку за то, что хозяин решил жениться?  

   — Так ты сравниваешь себя с его питомцем! — радостно вцепилась в зацепку Аделла. — И тем самым унижаешь само понятие людского достоинства! 

   Не в этот раз. Охотница уже почувствовала свою силу, свою правду. Пусть Хью сейчас здесь не было, ощущение нечужого одобрения и поддержки, мягко укрывающих плечи, ожило в душе, даря уверенность и лёгкость. Знание правоты обращалось зеркальным панцирем, о который разбивались все попытки уязвить — и люди больше прислушивались к спокойной "жертве" церковницы. 

   — А Церковь уже настолько высокомерна, что ставит себя вровень с Ними? — победа вновь обернулась поражением, и лицо фанатички густо покраснело от гнева и осознания своих слов. — Кому теперь говорить о гордыне, сестра Аделла? 

   Та уже поняла своё поражение. Только принимать не желала. Но люди зашумели, видя, как церковницу в годах на её же поле раскатывает двадцатилетняя соплячка. 

   Брегис не стала дожидаться, пока оппонентка придумает новую придирку, как будто равнодушно скользнув мимо. А внутри всё пело — она смогла! Вальтр не зря мучил, заставлял штудировать кошмарные труды словоблудов.  

   Но это был лишь первый бой. 

   Ещё несколько раз Брегис пришлось выстоять в похожих "поединках веры и воли", порою с трудом, но всё же заканчивая их в свою пользу. Даже "техническое поражение" при повторной встрече с Аделлой оказалось победой — симпатии зрителей были явно на стороне Охотницы, которая не сорила пафосными речами и сомнительными выкриками, выдерживая чужой агрессивный натиск со достоинством и долей сочувствия, что неизменно приводило оппонентку в бешенство. 

   — Почему ты?! — наконец Аделлу прорвало. — Почему Он избрал тебя?! Ты, несвятая убийца, проклятая Охотница! Ты недостойна Их внимания и милости! 

   — А кто достоин, сестра Аделла? — Брегис улыбнулась. — Считаешь себя вправе решать за Них? Считаешь себя способной постигнуть Их замысел? 

   Снова та же ловушка, в которую фанатичка опять свалилась. 

   — Церковь Исцеления проповедует смирение — но в тебе я вижу лишь гордыню и зависть, — Охотница покачала головой, развернулась и двинулась прочь. Люди начали расступаться — и лица были разными. Кто-то довольно ухмылялся, кто-то не знал, что и думать, кто-то смотрел одобрительно. Лишь единицы продолжали сверлить её взглядом фанатичной неприязни. 

   — Избранница, берегись! — Брегис пропустила мимо себя остро блеснувшую сталь и заломила руку Аделле, оборвавшей свой вопль, стоило только наткнуться на взгляд Охотницы. И осознать кончик собственного кинжала, застывший в паре волосков от её же широко распахнутого глаза.  

   Ночь Охоты не забывается никогда. 

   Сколько бы времени ни прошло, инстинкты и рефлексы лишь впадают в спячку, чтобы в свой момент подчинить себе тело и дать прочесть в хищной глубине получеловеческого взгляда неизбежность смерти.  

   Брегис не хотела сдерживаться. Весь её опыт жаждал забрать эту жизнь — привычной, правильной, естественной платой за желание, за само намерение убить.  

   Но Охота была давно. И разум остановил руку в последний миг. 

   Благодаря всё той же науке Вальтра Брегис понимала, чем на самом деле обернётся убийство кровавой святой. Для Церкви Аделла станет мученицей, павшей от рук кровожадной твари, что наконец показала свою истинную натуру.  

   Поэтому кинжал был убран к себе, а фанатичка — оставлена на земле баюкать вывихнутую руку, сквозь слёзы ненависти глядя на Охотницу. 

   — Я не знаю, ведомо ли милосердие ему, — предупреждение прозвучало, а услышат ли его... Вряд ли, увы. Но это проблема уже не Брегис. 

   Больше никто не мешал ей вернуться домой.