Вопреки всем легендам, дошедшим до людей, Гортхауэр вовсе не был изначально сильнейшим из майар, более того — он не был даже одним из сильнейших.

Изначально.

Пока не начал развивать свою силу самостоятельно.

Более того. В нём был некий дефект, о котором многие даже не догадывались.

Очень серьёзный дефект.

Те самые глаза, которых поначалу так напугался Арагорн и которых в своё время страшились многие люди и эльфы, прекрасно видели во тьме — лучше, чем глаза многих других, и смертных и бессмертных.

Но были практически слепы при свете солнца.

Оттого боевой шлем его имел особое строение: он защищал глаза от попадания на них прямых солнечных лучей.

С Элендилом в том бою он справился довольно быстро: доблести королю было не занимать, но вот особой искусностью в бою он не отличался. Оставался старший сын Элендила, Исильдур, и Гортхауэр сам нашёл бы его в гуще боя, но Исильдур опередил его.

Он был пьян, несмотря на кипящее вокруг сражение. Он всякий раз успевал набраться.

А может, это он со вчерашнего уже не протрезвел? Это было неизвестно. Но исходивший от него запах был ужасным, зловонным и явно не тем, какой должен исходить от будущего короля.

Теперь уже не будущего — потому что холодный труп его отца валялся неподалёку.

Впрочем, то, что Исильдур был пьян, играло ему на руку: никакого страха он сейчас не ведал и бросился на убийцу своего отца с азартом дикого зверя.

Исильдур был вооружён мечом, но, видимо, своего меча ему показалось недостаточно. Издав горестный крик, он поднял меч Элендила, который тот, уже испустивший дух, всё ещё сжимал, и ринулся на обидчика.

В руке Гортхауэра была булава. Не просто булава — жезл, жезл майар с наконечником в виде булавы. Он всегда сражался жезлом, почти всегда, беря в руки меч только в случае крайней необходимости.

Исильдур был пьян и смел, но шансов у него было бы немного, когда бы не одно обстоятельство.

В пылу боя он ударил мечом Элендила по шлему противника. Удар был такой силы, что меч сломался, а шлем тотчас отлетел прочь.

Исильдур давно хотел увидеть лицо. Он слышал много баек о Тёмном Власлетине, и ему хотелось узнать, как всё обстоит на самом деле.

Ходили слухи, что глазницы его пусты, и в них — Тьма.

Ходили слухи, что у него вообще нет лица.

Разумеется, это всё была абсолютная ложь. Лицо у него было. Сбив шлем, Исильдур увидел волосы цвета красной меди и ужасные, будто пропитанные насквозь огнём, глаза.

Глаза, взгляд которых, казалось, выжигал изнутри.

— Иди сюда, вонючая отрыжка Моргота, — прохрипел Исильдур. — Иди, тварь.

«Тварь» осклабилась, занесла булаву, но тут из-за туч появилось солнце, и яркий луч ударил ей в лицо, заставив пошатнуться и едва не выронить жезл. И тут Исильдур всё понял.

— Солнца боишься, высерок? — ухмыльнулся он. — И правильно боишься.

Отбросив в сторону сломанный меч, он с разбегу толкнул потерявшего ориентацию противника прямо на так заманчиво торчащий выступ скалы.

— Сгинь! — заорал он. — Сгинь, чудовище, сгинь!

«Чудовище» попыталось обороняться, но солнце снова ударило ему в глаза, и, воспользовавшись этим, Исильдур толкнул его ещё, на этот раз ногой.

Ударившись головой о скалу, противник обмяк и рухнул на землю. Исильдур решил, что убил его.

Но его интересовало не только это.

В два прыжка оказавшись рядом, он предусмотрительно ощупал потерявшего сознание противника, а затем решительно сдёрнул перчатку с его правой руки.

Противник сражался левой рукой (леворукий подсос Моргота!), а значит, то, что искал Исильдур, должно было быть на правой.

Исильдур не ошибся: на указательном пальце правой руки было толстое золотое кольцо, покрытое эльфийскими рунами.

— Так вот ты, значит, какое, — произнёс он вслух. — Давало ему силу, да? А теперь мне будешь! — довольно заржав, он попытался сдёрнуть кольцо с пальца, но оно не поддалось.

Исильдур снова подёргал и покрутил кольцо, но снова ничего не вышло: кольцо сидело на пальце, как влитое. Владельцу своему оно было явно по размеру, не мало и не велико, но снять его отчего-то было невозможно.

— Это всё твоя чёрная магия, да, вонючий морготовский членосос?

Кольцо по-прежнему не желало сниматься с пальца, медлить было нельзя; тучи вновь заволокли небо, и, если бы Гортхауэр вдруг пришёл в себя, Исильдуру бы не поздоровилось.

С опаской поглядывая на всё ещё бывшего без сознания Гортхауэра, Исильдур отошёл на пару шагов, поднял обрубок меча Элендила и вернулся обратно.

Решительно занеся обрубок меча над рукой, он одним взмахом отсёк указательный палец и стащил кольцо с основания.

Кольцо было красивым и каким-то благородным. Оно было вовсе не похоже на кричащие перстни нуменорских королей с их огромными камнями, и на какое-то мгновение Исильдур искренне залюбовался им.

— Прелесть, — сказал он. — Какая же прелесть.

Швырнув палец рядом с телом, которое теперь уже стало казаться Исилдуру бездыханным (как знать — может, он его правда убил?), он надел кольцо на палец, широко заулыбался и зашагал прочь.

Так, словно до убитого совсем немного раньше отца, ему больше не было никакого дела.

Обрубок меча он на всякий случай прихватил с собой.

Он знал, что это поможет ему правдоподобно преподнести красивую легенду, которую он уже сочинил.

Когда Гортхауэр пришёл в себя, луч солнца снова ударил ему в глаза, и он едва не заорал от боли, но была ещё и другая, более острая боль — боль в правой руке. Взглянув на неё прищуренными глазами, он увидел, что рука была в крови, и на ней не было указательного пальца.

Палец валялся рядом, отсечённый под корень.

И, увидев это, Гортхауэр действительно начал орать.

Он вопил, будто раненое животное, пока двое его чудом уцелевших подчинённых не нашли его и не унесли с поля боя.

Исильдур, грязная ты свинья, ты поплатишься за это.

Головой поплатишься.

Арагорн понял глаза от палантира. Они были мокрыми от слёз.

Он хотел было что-то сказать, но Гортхауэр предупреждающе поднял руку:

— Знаю, что ты скажешь. Тебя учили иначе. Я понимаю твои чувства. Это больно.

Арагорн покачал головой:

— Исильдур... он же... он же герой моего народа... как... как такое может быть?

Гортхауэр присел рядом на корточки.

— Мои глаза не выносят солнечного света, — объяснил он. — Проще говоря, солнце делает меня слепым, как крот. Оно ослепило меня в тот день, и Исильдур воспользовался этим. Нарсил сломался о мой шлем — Исильдур ударил в него с такой силой, что даже удивительно, что моя голова не отлетела прочь вместе с ним.

Арагорн сощурился:

— Ты из майар, как такое может быть? Разве все майар не совершенны?

— Не совершенны. Это глупости. Как и то, что все мы обречены быть служителями валар и не имеем выбора. Выбор есть всегда, Элессар.

— И ты его сделал, присягнув на верность Морготу, — Арагорн усмехнулся.

— Считаешь себя героем?

— Когда-нибудь мы поговорим и об этом, если тебе будет интересно, — ответил Гортхауэр. Арагорн ощутил, что, сам того не желая, проникается глубоким уважением, и решил, что стоит всё же поумерить пыл и не говорить с Гортхауэром так грубо.

— Если то, что ты показываешь, правда, то это отвратительно. Отрезать палец тому, кто лежит без сознания, — это недостойный поступок.

Гортхауэр улыбнулся уголками губ:

— Даже если без сознания лежит сам Тёмный Властелин?

— Да. Даже тогда.

Гортхауэр кивнул:

— Благородно. Скажи, ты никогда не сомневался в достоверности того, о чём без конца твердил Митрандир? Что Саурон не имеет телесной оболочки, что он — большой огненный глаз?

Арагорн вздохнул.

— Нет, не сомневался, — ответил он. — Только смеяться надо мной снова не начинай, и так тошно.

— Признаться, я так и думал.

Арагорн усмехнулся:

— Считаешь меня дураком?

Гортхауэр вернул усмешку:

— Кажется, я тебе уже говорил, что я о тебе думаю. А если серьёзно, было бы странно, если бы ты не верил в эти байки. Думать ты был не приучен; никому не было выгодно вырастить тебя думающим. Ну а дальше ты, как я понимаю, и сам не особо жаждал.

Арагорн покачал головой:

— Все верили Гэндальфу.

— Неправда. Не все. Ты просто многого не знаешь.

— Хочешь сказать, что кто-то...

— Боромир не верил.

Арагорн поперхнулся воздухом.

— Боромир? — переспросил он.

— Да. Боромир. В отличие от тебя, он вырос думающим. Уж не знаю, каким образом, Дэнетору это явно было не на руку, но тем не менее.

Арагорн нахмурился.

— Правда, что ты свёл Дэнетора с ума? — спросил он.

— Отчасти. Но он и сам стремился к этому всей душой. Ему хотелось всё больше и больше власти, а я возьми да и скажи ему в палантир какую-то глупость. Дэнетор уверился, что обладает какими-то там способностями, которые де делают его сильнее древних нуменорских королей. Он стал смотреть в палантир всё чаще, и, признаться, это очень меня забавляло. Я создавал забавные видения и посылал их ему. Одни его пугали, другие — веселили, третьи — заставляли горевать... От видений ему с каждым днём становилось всё хуже, но он уверился, что преисполняется силы и великой мудрости, — Гортхауэр развёл руками. — Печальная история.

Арагорн сложил руки на груди.

— Мне снова сказать, что ты тварь? — поинтересовался он, тотчас позабыв про вежливость.

Гортхауэр развёл руками:

— Как тебе будет угодно. Можешь ещё сделать вид, будто скорбишь по Дэнетору. Я, правду сказать, всё равно тебе не поверю, но, возможно, твоей совести станет от этого гораздо спокойнее.

Арагорн пребывал в смятении. Тёмный Властелин говорил странные вещи, вся душа Арагорна его словам будто бы противилась — и в то же самое время он говорил правду, и это будоражило и раздражало одновременно.

— Так что с Боромиром? — напомнил Арагорн.

— Боромир изначально не верил во все эти эльфийско-майарские бредни. Он любил думать. Он задавал вопросы... много вопросов. Преимущественно самому себе — потому что никому другому задать эти вопросы не представлялось возможным. Скажем, ему было интересно, с какой стати один из майар вдруг рассыпался пеплом только лишь от того, что с него сняли кольцо, — он тихо рассмеялся. — Ну существовал ведь я раньше без Кольца — так почему же после не мог? Также много вопросов у него вызывали бредни про Великое Око. Короче говоря, всё, что вызвало бы сомнения у человека думающего, вызвало их у Боромира. Он изначально был против идеи вашего похода, и он был совершенно прав.

— Подожди, — перебил Арагорн, — ты хочешь сказать, что идея похода изначально была провальной?

— Абсолютно. И твой ненаглядный Митрандир об этом прекрасно знал.

— Ты хочешь сказать, что... — Арагорн, не договорив, возвёл руки к небу.

Гортхауэр коснулся его плеча:

— Он совершенно спокойно послал хоббитов на смерть, Элессар, — сказал он. — Совершенно спокойно, без малейших угрызений совести. Он знал, что разрушение Кольца ничего не даст — но это его не остановило. Да, я действительно посылал своих приспешников, чтобы они вернули кольцо. Оно было мне дорого, и я вовсе не собирался отдавать его кому-либо. И кому как не Митрандиру было знать о том, сколько опасны такие игрушки для такого народа, как хоббиты, — Гортхауэр взглянул ему в глаза: — Что до Боромира, то именно Митрандир виновен в его гибели.

Арагорн непонимающе уставился на него:

— Что ты несёшь? Боромира убили орки Изенгарда.

Глаза Гортхауэра вновь всполыхнули — впервые за долгое время, и Арагорн отшатнулся.

— Ты не мог бы так не таращиться? — в сердцах попросил он.

Гортхауэр кивнул:

— Прости. Признаться, я не всегда это контролирую. Мои подчинённые привыкли, но я запомню, что с тобой следует быть осторожнее, — немного помолчав, он продолжил: — Орки не могли убить Боромира сами по себе. Они подчиняются Саруману, а тот никогда не пошёл бы против моего приказа.

— Приказа?

— Да. Я отдал приказ доставить Боромира живым в Мордор. Я пытался достучаться до него во сне, но мне не удавалось пробиться. Если бы он ещё в Гондоре додумался заглянуть в отцовский палантир, я бы заговорил с ним сразу. Но Дэнетор так основательно повредился умом на своём палантире, что даже в уборную ходил, крепко прижимая его к себе.

— Ты хотел склонить Боромира на свою сторону?

— Возможно. Для начала я хотел показать ему, как всё обстоит на самом деле. Раз уж ему было это так интересно.

Арагорн, встряхнув головой, отмахнулся.

— Боромир никогда не перешёл бы на сторону Мордора, — сказал он. — Это глупости.

— Вероятно. Но заговорить с ним точно стоило, — Гортхауэр горько усмехнулся. — Не столь часто мне попадаются такие достойные экземпляры среди людей.

— И поэтому ты собрался взять его в плен?

— В плен — Боромира? Никогда. Он стал бы моим гостем. Дорогим и долгожданным. Но, увы, этому не суждено было свершиться. Митрандир, одолевший Барлога, стал Белым и обрёл большую силу. Это он вложил в голову командира урук-хай то, что Боромира следует убить, притом — как можно более жестоко. Бедолага орк был уверен, что выполняет приказ Сарумана. Сам Саруман едва не лишился головы. Я был в бешенстве, и одному Морготу известно, почему я не врезал ему как следует своим жезлом... вероятно, потому, что в глубине души понимал, что Саруман не мог так меня ослушаться. Впрочем, мы оба довольно быстро поняли, какую ошибку совершили. Мы отчего-то поверили, что Митрандир упал во тьму... не стоило так быстро сбрасывать его со счетов.

Глаза Гортхауэра, казалось, вновь начали разгораться, и, взглянув в палантир, Арагорн увидел его, сидящего пред палантиром в большом зале с чёрными стенами. Глаза его полыхали, а на лице была такая жуткая смесь ярости и скорби, что Арагорну стало не по себе. Повторив несколько раз «нет», Гортхауэр что-то быстро проговорил на чёрном наречии, а затем, вознеся булаву, с размаху опустил её на стол, на котором стоял палантир. Стол тотчас разлетелся на куски, а упавший палантир закатился в дальний угол зала. Гортхауэр опустился на пол, сжимая булаву в руке, его медные волосы казались единственным ярким пятном в этом безнадёжно-чёрном зале. После чего картина погасла.

Арагорн поднял глаза на Гортхауэра.

— Ты скорбел, — сказал он.

— Да. Ваш Митрандир угробил одного из лучших представителей народа людей. Я не могу сказать, что люблю людей, но я люблю качество. Поэтому я скорбел.

Арагорн покачал головой:

— Не поэтому. Ты хотел его себе.

Гортхауэр вскинулся.

— Оставь свои догадки, — резко проговорил он. — Ты хотел узнать больше о Митрандире, и сейчас ты увидишь доказательства того, что я не вру, — он кивнул в сторону палантира. — Смотри!

— Ты навязчив, будто навозная муха, — Гэндальф Белый, он же Митрандир, стоял, облокотившись спиной на большое сухое дерево. — Чего тебе ещё надо?

Гортхауэр стоял напротив него. Доспехов на нём не было. Вместо них на нём была длинная хламида — навроде той, что носил Гэндальф, только она была полностью чёрной.

— Я просил тебя убрать гондорцев и эльфов от моих границ, — ответил он. — Кажется,ты забыл.

— Нет, кажется, это ты забыл, что я не король.

— Это неважно. Король тебя слушается, и ты это знаешь. Скажи им, пусть проваливают. Хватит резать моих людей и орков. Они считают, что победили — этого достаточно. Я говорю серьёзно, Митрандир, не вынуждай меня злиться.

Гэндальф выразительно поднял свои белые брови. Сейчас он выглядел почти кокетливо.

— А то — что, Гортхауэр? Ну же? Что же такого страшного случится, ежели ты разозлишься?

— Ты меня знаешь, Митрандир. Не провоцируй.

Гэндальф усмехнулся.

— Кажется, ты сейчас не в том положении, чтобы шантажировать, Гортхауэр.

— Ты ошибаешься. Я найду выход из любого положения. Не вынуждай меня открывать правду королю.

— Что ты несёшь? — Гэндальф прыснул со смеху. — И от чьего же, позволь поинтересоваться, имени ты собрался говорить с королём? Как кто ты будешь с ним говорить? Как бесплотный дух? Как огненный глаз? Быть может, как подстилка Моргота?

Глаза Гортхауэра зажглись тем самым огнём, который Арагорн уже хорошо знал:

— Я сказал, не провоцируй Митрандир!

Гэндальф подошёл к нему вплотную, сейчас они стояли ровно друг напротив друга: чёрное и белое, Свет и Тьма.

— А я сказал, завали свой рот, — ответил он. — Используй его в каком-нибудь другом месте и по другому назначению, — он усмехнулся. — Не удивляйся, о твоих приключениях я наслышан. А теперь пошёл вон, грязная вонючая мордорская шлюха.

Арагорн отшатнулся, на глаза его снова навернулись слёзы.

— Это слишком! — воскликнул он. — Гэндальф... он... он не мог! Он не такой! Он даже такими словами не разговаривает!

— Ты совсем не знаешь его, Элессар!

— Я не верю тебе! — Арагорн уже почти рыдал. — Это... это всё твои проклятые чёрные чары! Чары Моргота!

— Элессар, я не наводил никаких чар, ты сам всё видел в палантире!

— Ты силён и способен подчинять себе палантиры! Ты сам сказал, что свёл Дэнетора с ума с его помощью! Оставь меня, лжец!

— Элессар...

Арагорн выставил руки вперёд, всхлипывая.

— Не подходи, — сказал он, — не подходи!

Развернувшись, он подошёл к коню и вскочил на него.

— Не подходи, — ещё раз предупредил он.

Гортхауэр взглянул ему в глаза.

— Ты не случайно не смог увидеть хоббита на эльфийском корабле, — сказал он, — потому что его там не было.

Арагорн снова всхлипнул:

— Что ты несёшь, морготовский прихвостень?

— Его там не было, потому что он мёртв. Он умер весной этого года. Это должно было свершиться рано или поздно, он не перенёс бы отравленный моргульский клинок. Он и так прожил с этой раной достаточно долго. Палантир верно показывал тебе лес в Шире. Могила Фродо именно там. Туда никто не ходит, кроме его верного Сэма Гэмджи. Эльфы и Митрандир велели Сэму молчать, — губы Гортхауэра растянулись в усмешке, а глаза теперь горели так яростно, что от них исходил ощутимый жар. — А теперь скачи, скачи в свой проклятый дворец, трус!

Арагорн не стал отвечать. Слёзы душили.

Он пришпорил коня и понёсся прочь.