«Ну, не унывай, волчара, – раздаётся негромкий голос за спиной. – Покажи зубы».
Вольф старательно пытается широко улыбнуться, но выходит лишь жуткая усмешка, скалящаяся в дымящую пустоту. Дышать тяжело, кажется, будто на горле затянулась шипастая удавка, и не знаешь, что хуже: нехватка воздуха или острые иглы, вдавливающиеся в глотку. Или то, что ничего из этого нет на самом деле. Как и голоса, отчётливо звучащего в ушах:
«Вон, смотри, какой ты большой и злой волк, чего тебе раскисать…»
Глаза щиплет, всё заволокло пеленой. Он знает, что не заплачет – давно разучился. С самого начала войны все чувства были насильно спрятаны за холодную металлическую стену, выдержавшую даже тот роковой день, когда град авиаударов стёр с лица земли его мир, его семью, его прошлое…
«Думаешь, ты так вот взял, сделал вид, что тебе всё равно, и оно сработало? – он перебирает в руках два покорёженных армейских жетона. – Вернётся. Не сейчас, так потом».
Когда же это прозвучало? Целая жизнь минула с того момента. Тогда Вольф чуть не потерял друга. Взрыв гранаты в траншее, несколько трупов. Не обнаружь их командир, что среди мёртвых тел на дне есть одно ещё живое, Фриц не прожил бы дольше тех жалких нескольких минут, что оставались на оказание срочной помощи…
«Бессердечный дурак!» – это другой голос, Фриц. Он всегда был такой смешной, даже когда ругался. Его просто невозможно было воспринимать серьёзно. Теперь стало поздно. «А когда я умирал, тебе тоже было наплевать?! Выживу – не выживу, совсем без разницы?»
Альберту тогда казалось, что он спокоен. Он не верил, что его друг умрёт, когда того уже общими усилиями втащили к фельдшеру. Этого не могло случиться, этого и не случилось… тогда. Но они просто выкроили Фрицу два года жизни. Как же скоротечно время. Как быстро оно подошло к концу, оставив после себя лишь фотографии да жетон-смертники.
«Вот и всё, волчья морда, – ветер ерошит опалённые волосы, принося с собой дотлевающие искры и запах гари. – Рано или поздно это должно было произойти».
Оскал становится шире, распахнутые глаза остекленело смотрят в никуда.
Пробовали пролежать с выключенным сердцем, отсчитывая секунды до момента, когда уже не получится включить обратно этот грёбаный кусок металла в груди? Момент, когда не захочется включать его снова, наступит куда раньше.
Он терял новообретённых друзей. Каждый оставлял неизгладимый след в памяти. Встреться они ему раньше, в мирное время, Вольф и за год-два их не запомнил бы. Всё меняется, когда оказываешься с людьми в одном окопе.
Он помнил болотистые топи и рыскающих по ним «терминаторов», расстрелявших разведгруппу. Спасибо фельдфебелю Мартину Шмидту, вбивавшему хоть какие-то навыки растерянным новобранцам – живым выкарабкался только Вольф. Сам Шмидт так и остался в той трясине. Альберт вернулся только через пару недель, чудом не напоровшись на вражеские отряды, на растяжки и мины. Перебивался чем мог, день-другой – помер бы с голоду. Едва дополз до лагеря. Хорошо ещё своего в нём опознали, а Хайнрих его всеми правдами и неправдами выгородил перед начальством, уберёг от проблем.
Сколь бы ни был ты честен, узнают, что ты вернулся один – доверия к тебе не будет, и хорошо если дело обойдётся одними допросами и внеочередным сканированием. Получишь в личное дело красную метку – отправят к кибернетикам.
Он помнил полыхающее зарево над горизонтом, огненный фейерверк из боеприпасов, всё продолжающих с грохотом озарять ночное небо, а в ушах стоял радостный крик в передатчик: «Народ, ща салют будет!». Последние слова Дрейка Майера, наёмного боевика, до сих пор разносились по сознанию эхом взрывов. Этот камикадзе утащил за собой в пылающую преисподнюю пару десятков вражеских бойцов.
Как треснувшая скорлупа – оплавленные фрагменты металла, в которых ещё дымилась плоть. Ганс Рихтер, их диверсант. Карты минных полей – штука ненадёжная.
Сданные позиции, оккупированный город. Выставленные на всеобщее обозрение зверски изуродованные трупы. Где-то среди них остался их унтер-лейтенант, полевой фельдшер Отто Лейтнер…
Один за другим. Снова, и снова, и снова. Череда смертей была столь же бесконечной, как и война, которая никак не хотела прекращаться, даже оставив в руинах и хаосе полмира.
Он потерял всех, кого знал, а с ними – и себя.
Западная Европа. 25 Июля 2053 год
18 месяцев до конца Третьей Мировой Войны
– …Альберт? – позвал Кирхнер.
Тишина. На оклик Августа Альберт не отреагировал, будто не услышал.
Связист вздохнул: состояние Вольфа начинало серьёзно беспокоить. Альберт сидел так уже несколько часов подряд – совершенно неподвижно, уставившись в одну точку. Утром их заместитель командира отказался от еды. Посоветовавшись за углом, паёк Вольфа прибрали, не вскрывая – сунут под нос, когда оклемается от потери. Главное сейчас – чтобы было кому последить за этим чёртом. Может и руки на себя наложить, кто его остановит?
Хуже чипированного. От церебралов хотя бы ожидаешь, что они ведут себя не вполне как люди и мыслят как-то иначе, а с этим никогда не знаешь, к чему готовиться!
В отсутствии конкретных указаний Вольф принимал первое решение, зачастую не поддающееся никакому объяснению. Сколько раз Шульц его взгревал за такое – никто даже не считал. Как-то раз и зуб выбил, и мордой в грязь при всех окунул, было за что. Вероятно, объяснение на самом деле у Альберта было. Вероятно, даже логически обоснованное. Но командир, конечно же, не намеревался разбираться в причинах, и по возвращении на базу Вольфа ждал неизменный нагоняй. Как, впрочем, и всех остальных.
Теперь Хайнриха не стало, следом за ним погиб и их неугомонный Фриц, и требовалось как-то оповестить впавшего в депрессию Вольфа, что спустя два часа надо идти на полевое собрание. Собрание, где, конечно же, смешают с дерьмом всех, невзирая на все заслуги и ранги. Где на повестке будет давно бессмысленное «что теперь делать» – и не менее бессмысленные поиски виновного в том, что они потеряли несколько десятков человек. Больше всего достанется младшему офицерскому составу, в который с некоторых пор входил и Альберт. Вскоре их недавно произведённого унтер-лейтенанта поставят перед фактом: либо он берёт на себя полное руководство отрядом, либо вместо него назначат кого-то левого. Вольф, похоже, за своим горем не понимал, что именно от его решения сейчас зависит их судьба.
А может, всё он прекрасно понимал, но в данный момент ему было попросту наплевать.
Связист даже не знал, с какой стороны подступиться к проблеме. Они с Альбертом редко разговаривали вообще, а уж по душам так и вовсе никогда. Сказывалась обоюдная предвзятость: убеждённый до мозга костей атеист и глубоко верующий католик, вынужденно оказавшиеся в одной лодке. Ужиться-то смогут, а вот друзьями стать – навряд ли.
Подхватив стул, Август устроился прямо напротив Альберта. Вольф медленно опустил взгляд, не сразу сфокусировавшийся на сослуживце.
Впервые за всё время связист обратил внимание на то, что Альберт носит очки, как и он сам. И почему Август был уверен, что тот в линзах или с протезами, когда у Вольфа был такой же примитивный доисторический костыль? Да ещё и такие толстые стёкла. По его меткости и не скажешь, что он настолько плохо видит. Внимательность…
– Эй, командир, – позвал Кирхнер повторно.
– Я не командир, – безэмоционально отозвался Альберт. – И никогда им не был.
– Теперь будешь, – сообщил Август новость, которая наверняка и новостью-то не была. – Кроме тебя некому. Ты старший по званию в отряде, у тебя есть опыт… ты сейчас единственная замена Хайнриху.
Никакого ответа.
Сквозь пыльное окно сочился реденький свет, за стенами импровизированной казармы был пасмурный и туманный, но день. Мирозданию не было дела до копошившихся на земле людей, солнце всё так же восходило и заходило. «Апокалипсис» не изменил естественного хода вещей, не стёр человечество с лица Земли. Ядерное оружие отгремело лишь в первых залпах, столь быстро же заглохнув до того, как это привело бы к катастрофическим последствиям. Объединённые войска нескольких стран ещё вели партизанскую войну, пытаясь дать отпор интервентам, не перегрызть глотки друг другу и дотянуть до того дня, когда что-то изменится к лучшему…
Кирхнер сомневался, что доживёт до этого момента.
Как бы это ни звучало, но жизнь продолжалась, надо было вставать и идти дальше. Все понесли тяжёлые потери и продолжали их нести. Мёртвых не вернёшь, остаётся надеяться, что их души обретут заслуженное после смерти…
На осторожные попытки Августа донести эту мысль Альберт отреагировал ожидаемо:
– Нет там после смерти ничего, – Вольф произнёс это ровно, смотря сквозь Кирхнера. – И никогда не было. Никакой души не существует. Мозг просто умирает, и всё. Никакого воздаяния, никакого заслуженного. Детские сказки. Вся эта «справедливость», эта «мораль», прочее дерьмо…
Связист спорить не стал. Альберту без толку что-то доказывать: он свои аргументы может повторять словно мантру, будто убеждая в этом самого себя, неизвестно зачем.
Понятия, придуманные людьми. Повод для обделённых найти надежду на лучшую жизнь – и не разевать пасть на тех, кто ими бессовестно играет. Повод утешить себя, спастись от жестокой реальности, которой нет никакого дела до очередного шмата органики, пытающегося оправдать себя и своё бессмысленное существование. И дальше по списку, который мог продолжаться вечно, если случайно съехать на эту тему.
Спорить с Альбертом по этому вопросу было всё равно, что спорить со стеной, но стена хотя бы не делает вид, что тебя слышит. Позиция Хайнриха с «и где же он, этот ваш Бог?» – и та звучала куда человечнее, чем этот машинный пересчёт аргументов. Порой начинало казаться, что душа действительно находится где-то в сердце, иначе Август не мог объяснить, почему Альберт с одной-единственной заменой в груди ведёт себя порой хуже церебрала.
Даже сейчас Вольф выглядел больше сломанным роботом, чем человеком.
Вздохнув, Август протянул руки, твёрдо взяв Альберта за кисти. Тот не шелохнулся. Кожа холодная-холодная, глаза пустые, потухшие. Вместо сердцебиения – ровный «пульс» от искусственного сердца, будто там переменный ток в проводах, а не кровь в жилах.
И как он с этим живёт?
– Существует или нет – ты не знаешь наверняка, – Август старался звучать как можно более ободряюще. – Ты не можешь утверждать. Только не начинай опять про научные доказательства, хотя бы сейчас! Я переубеждать тебя не собираюсь. Просто послушай меня…
Они потеряли двоих. Что сейчас творится у расквартированных рядом «соседей» – лучше и не думать. В этой бойне общие потери только их «крыла» перевалили за сотню. Это была ещё скромная статистика. Всего лишь статистика, за каждой цифрой которой чья-то трагедия, которая быстро уйдёт в прошлое, забудется. И помнить их будут только те, кто знал лично, да и то – если доживут.
Всегда тяжело осознавать, что окровавленное месиво совсем недавно было твоим другом. Может, вы разговаривали вчера, делились мыслями и проблемами, смеялись вместе над шуткой. Может, ты знал его всего неделю-две, а может – всю свою жизнь. Только теперь это всё уже неважно, потому что его больше нет, а ты – всё ещё жив.
Как Альберт сейчас. Накануне его нашли без сознания, в метре от уже остывающего тела. Вовремя свои заметили, пока их не выкурили оттуда вновь засвистевшими снарядами.
– Хорошие люди были, оба, – собравшись, продолжил Август. – Но ничего с этим уже не сделаешь, надо жить здесь и сейчас, пока мы ещё живы…
– А смысл? – Альберт косо усмехнулся, странным образом не изменив безжизненного выражения лица. Обычно блестящие глаза казались теперь выцветшими, потускневшими: – Разве это жизнь? Это конвульсии трупа! Нас сжирают заживо! Всё давно потеряно, посмотри вокруг. Поддержку обещают. Сколько её уже обещают? Чего мы тут ждём?! Пока международники соберутся? Пока они стравят нас с соседями, а потом вырежут оставшихся?!
Он махнул куда-то в сторону:
– Им просто нужно, чтобы мы тут все подохли! Меньше сопротивления будет…
– Тормози, – Кирхнер осторожно сжал пальцы. – Не сейчас, Альберт.
Вольф за языком редко следит. Наговорит в запале лишнего – мало ли кто их может слушать. Хотя кого интересуют выкрики солдат, уставших от войны? Уже давно не ловили дезертиров. Валите на все четыре стороны. Скорее всего вы просто сдохнете по дороге. Изведёт голод, нарвётесь на мины, на блуждающих дронов. Убьют, не свои – так чужие. Расстреляют на чужой границе – даже не посмотрят, кто вы и откуда. Мира, который вы знали, больше нет и никогда не будет.
Ну как, всё ещё есть желание бежать? Вам есть, куда бежать?
– Замена… хотите замену? – на порядок тише, почти шёпотом выговорил Альберт. – Хорошо. Я прямо сейчас пойду до наших кибернетиков, подпишу документы на добровольную чипизацию… так всем лучше будет. Я… буду хорошей заменой.
Кирхнер непонимающе уставился на Вольфа, секундой позже с ужасом сообразив, что тот это сказал совершенно серьёзно. Он действительно это может и сделает, без всяких приказов, без принуждения, уверенный, что поступает правильно. Что это – лучший выход из ситуации, а не уход от ответственности кардинальными методами.
– Никуда ты не пойдёшь, – осадил его Август твёрдо. – Даже думать не смей. Мы тебя к этим живодёрам не пустим, не надейся. Ты нужен таким, какой ты есть.
– Зачем вам псих, неспособный держать себя в руках? Мне же самому легче станет, если я ничего чувствовать не буду. В остальном для меня ничего не изменится. Я с самого начала выполнял приказы. Да, своевольничал иногда, получал… меньше глупостей делать буду…
– Что ты несёшь?! – в сердцах высказался Август. – Слышал бы это Шульц! Думаешь, раз его больше нет, так теперь всё можно?
Связист осёкся, заметив, как побледнел Вольф.
Об этом не стоило напоминать. Эта гневная тирада прозвучала как пощёчина, далеко не отрезвляющая, наоборот сделавшая ещё больнее. Альберт зажмурился, руки задрожали, лицо исказила страшная гримаса – он отчаянно сдерживался, но маска видимого безразличия уже не могла скрыть человека за ней. Лучше бы дал волю эмоциям, выплеснул бы всё, как бы это ни выглядело. Никто не осуждал проявления слабости в такие моменты: все они люди, пусть и не все – полностью. К чёрту предвзятость, к чёрту разногласия! Иногда нужна минутная поддержка, чтобы человек смог снова подняться на ноги. Но Вольф никогда ни у кого помощи не попросит – будет терпеть, пока не сломается.
Железными такие кажутся только снаружи.
– Слушай, Альберт, – негромко повторил Август. – Если совсем плохо, если нужна помощь – скажи, не молчи. Не совсем чужие же люди, всё понимаем…
– Всё нормально, я сам справлюсь, – еле слышно пробормотал Вольф.
Почувствовав прикосновение металла, Август опустил взгляд, отстраняясь, только сейчас заметив, что Альберт всё это время перебирал в руках цепочку с двумя бирками на ней.
У них не было возможности толком проститься с погибшими, даже захоронить тела, так и оставшиеся гнить на полыхающем могильнике, в который обратилось недавнее поле сражения. Туда лезть – самоубийство, не говоря уже о том, чтобы найти что-то среди покорёженного металла и трупов, по которым рыщут падальщики. В том числе – вооружённые огнестрелом любители лёгкой наживы, чужих протезов и вывернутой из разбитых машин электроники. Но огненную зачистку местности уже начали, вскоре там останется только выжженная земля и обгорелые остовы.
Кто-то успел подобрать с тел бирки и передал их Альберту, уже вторые сутки не находящему себе места среди ещё живых.
О смерти Фрица сожалели все: добрый парень был, хоть и дурашливый. Фриц с Альбертом были буквально как братья – знакомы с первых лет жизни, не разлей вода. Для Альберта эта потеря была особенно тяжёлой: можно смириться со смертями тех, кого знал год-два-три, но не того, кто был неотъемлемой частью твоего существования.
Да и по командиру тосковали, несмотря на то, что Шульца и человеком далеко не все считали, хоть об этом говорить было не принято даже в его отсутствие. Хотя бы из человеческого же уважения: здесь каждый третий ему был обязан жизнью.
Август поначалу жутко боялся Хайнриха. Не по себе становилось уже от одного только его вида, а в экзоскелете Шульц и вовсе походил на оживший механизм. Подобные люди внушали безотчётный страх. Военные кибернетики никогда не беспокоились эстетикой, лишь бы оно работало. А иначе как «оно» таких людей и не назвать: от «терминаторов» их отличало только наличие остатков живой плоти в теле и мозгов в черепе, независимо от того, были последние протезированы или нет.
Про «красный пазл» в присутствии Шульца лишний раз старались не говорить, что нередко дезориентировало новичков, не сразу понимавших, что здесь происходит. Но рано или поздно кто-нибудь оговаривался. Приходили офицеры из вышестоящих. Достаточно было просто присмотреться, и всё становилось на свои места, оставляя только тихие перешёптывания за спиной.
Хайнрих никак на это не реагировал. Последние дни он вообще всё реже и реже проявлял хоть какой-то интерес к окружению. Зачастую, когда всё стихало, просто сидел неподвижно, бездумно смотря в пустоту. Порой так и засыпал – не сразу поймёшь, что спит: механические глаза смотрят перед собой, застыл в одной позе, будто отключённый робот. Зрелище довольно жуткое, как и всё его поведение в целом, становящееся всё более и более машинным. Он уже давно сломался и теперь медленно умирал в своей оболочке из металла и пластика.
Сам Август, несмотря на всё это, видел в Хайнрихе простого человека. Он был выжжен изнутри, практически обезличен, но всё ещё пытался сохранить жизни доверенных ему солдат. Им бы ещё жить и жить, это ему уже было без разницы, что с ним случится и как он сдохнет. У него не было другого повода к существованию. Ему не к кому возвращаться, его никто не ждёт, уже очень много лет как.
Своё отмучился, оставалось надеяться, что он ушёл в действительно лучший мир.
Как-то некстати вспоминался старый ещё разговор. Кто-то спросил: «если бы у вас была возможность начать жизнь с начала, что бы вы себе пожелали?» – и пошло-поехало. Шутки-шутками, а выговорились тогда все, даже Хайнрих, обычно не встревавший в такие пьяные беседы. И только Вольф, привычно отмалчивавшийся в углу, на повторенный вопрос с привычным цинизмом прокомментировал поставленную задачу:
«Это буду уже не я, следовательно, мне всё равно».
С такой позицией – только в забвение. Впрочем, каждому воздастся по вере его.
– Попрошу Гретель, – подвёл итог Август, – она тебе успокоительное принесёт, у нас ещё немного осталось. Закинешься – и пойдём в штаб. Продержишься?
Вольф кивнул.
Гретель весь разговор поджидала Августа за дверью. Милая рыжая девчушка, волей случая оказавшаяся среди взрослых мужчин. Гретель хорошо разбиралась в технике, копалась в трофейных дронах, смело участвовала в боевых действиях вместе со старшими товарищами, её даже занесли в официальные списки. Автомат не вручишь, конечно, но снайперку потянет – глаз меткий, руки твёрдые, не дрожат.
Жить ей оставалось всего три месяца. Её останки найдут лишь спустя несколько дней в пакете, подброшенном им прямо к порогу базы. Но Август этого уже не застанет: ему самому судьба отвела немногим больше месяца. Наверное, оно и к лучшему, что Вольф так и не узнает, что произошло. Одним кошмаром меньше будет преследовать его всю оставшуюся жизнь.
К несчастью, очень долгую в сравнении с его товарищами.
Канада. 25 Июля 2082 год
27 лет после Третьей Мировой Войны
Несмотря на летний полдень, было пасмурно.
В распахнутые форточки просачивалась прохлада. Капало с навеса над входом, хлюпали лужи под ногами проходящих мимо людей и проезжающего транспорта. Рассеянный свет стекал по краям стола, поблёскивал на металлических уголках, полосами ложился на дощатый пол. В приглушенное естественное освещение, скорее подчёркивающее, чем разгоняющее тени, вплетались бледные искусственные блики от включённого экрана под потолком.
Негромко бубнили сброшенные до минимума динамики: транслировали новости – очередную мешанину из бытового бреда, рекламы и политической повестки.
– …военные действия на территории Восточной Европы продолжаются… местные по-прежнему отказываются вести переговоры с Коалицией, называя миротворцев оккупантами… по прогнозам аналитиков силовое подавление восстания приведёт к десяткам тысяч жертв, однако мирная деэскалация конфликта в данном секторе не представляется возможной…
От приоткрытой двери тянуло запахом недавнего дождя, перемешанного с тяжёлым дыханием промышленной окраины, перетекающей в километры так и не отстроенных развалин.
Город постепенно возвращался на уничтоженные территории. Сегодняшний блестящий центр города три десятилетия назад лежал в дымящихся руинах; сегодняшние заводы – вчерашние новостройки, возведённые поверх разрушенных комбинатов; развалины за сегодняшней окраиной завтра будут захоронены под новой застройкой. На восстановление ключевых городов и промышленности были брошены все силы – и мир в них возрождался прямо на глазах. Однако за их пределами по-прежнему оставалось опасно, особенно – вблизи бывшей границы. Пройдёт ещё немало лет, прежде чем окончательно сотрутся следы войны. А пока разрушенные и разграбленные массивы по-прежнему радовали морем разнообразных сюрпризов.
Чаще всего – неприятных.
– …свыше десяти неучтённых бункеров и более пяти крупных захоронений неконвенционного оружия обнаружено на территории провинции Мантиоба, – в бормотание новостей никто не вслушивался; они шли себе задним фоном, на который обращаешь внимание только когда он внезапно исчезает, – доступ к ним сильно затруднён в связи с экстремально опасными условиями внешней среды. Проводится предварительная разведка дронами…
Посетителей в придорожной забегаловке, совмещённой с заправкой и авторемонтной мастерской, сегодня было немного. Здесь мелькали разные лица. Старые друзья случайно встречались и снова расходились; чужие люди знакомились – чтобы назавтра забыть, что вообще разговаривали, или же наоборот, чтобы найти друг друга в паутине, вновь опутывающей мир. Кто-то прощался и расставался здесь – возможно, навсегда.
Такие неприметные заведения зачастую становятся свидетелями различных драм, иногда кровавых: районы этого сектора практически ежедневно становились местом для бандитских разборок, на которые полиция смотрела сквозь пальцы. Рейды «для галочки» – простая формальность. Ни для кого не секрет, что местные правоохранительные органы сами нередко покрывают процветающую преступность.
Никто с этим, естественно, ничего не делает. Времена, когда это кого-либо заботило, давно канули в Стикс. Люди непринуждённо скатываются в средневековье, пусть даже оно будет на этот раз выковано из металла и начинено электроникой – всё равно останется новым тёмным веком. Достаточно одного поколения, выросшего в атмосфере полного беззакония и анархии, когда жизнь и права человека стоят не дороже пули. Остальное – последствия, к сожалению, закономерные.
Дети животных редко становятся людьми.
– …корпорация AEON объявила об официальном закрытии ряда разработок, – невозмутимо продолжал речь диктор.
В отдалении ото всех пристроился невысокий мужчина средних лет, с заметной сединой на тёмных волосах, топорщащихся, словно собачья шерсть.
Сидел он тихо, лишнего внимания к себе не привлекал, только смотрел куда-то в пустоту за окном. О его существовании можно было легко забыть сразу же после того, как он заказал себе воды и задал пару дежурных вопросов о состоянии маршрута. Однако если бы кому-то в голову пришло присмотреться внимательнее, то заметили бы и странно бликующие глаза-импланты, и прочие неприметные, но не спрятанные искусственные детали.
Едва уловимый эффект «зловещей долины», на той самой грани, когда ещё не понимаешь, что именно неправильно, но уже чувствуешь нечто неладное. И списываешь это на мнительность – ведь обычные люди-машины нервируют куда больше, а причины этого куда более явные. Ведь военных церебралов больше нет? Уничтожены, все до одного, независимо от стран, где они были созданы…
– …по-прежнему вызывает ожесточённые дебаты вокруг этичности данного вопроса, в частности – в связи с третьим разделом Конвенции…
Он был нарушением этой самой Конвенции. Его официально не существовало. Не должно было существовать. У него даже имени как такового не было, один позывной.
Внутри металлического каркаса груди был спрятан старый армейский жетон, доставшийся ему от человека, которого он звал своим «отцом».