Тусклое зимнее солнце озаряло город, едва просачиваясь сквозь стальную завесу облаков. Шёл снег, и пушистые хлопья грязно-серого цвета оседали на брусчатку давно не ремонтированных дорог.
Бесконечно тянущиеся разбитые улицы петляли среди развалин, дома с щербатыми крышами смотрели в никуда зияющими провалами окон. Временами среди разрушенных кварталов мелькали частично восстановленные здания, в некоторых даже кто-то жил, но большинство квартир пустовало. За очередной проржавевшей оградой блеснул сквер, давно превратившийся в поросший кустарником пустырь, на который свезли мёртвую технику, ныне годную только в металлолом. Сейчас эти горы хлама, как и всё вокруг, укрывали снежные шапки, иначе вид был бы куда более плачевным.
Посреди заметённой площади стоял долговязый мужчина. Запрокинув голову и подслеповато щурясь сквозь очки, он рассматривал нависающие силуэты зданий, проступающие из снежного тумана.
Альберт не мог вспомнить, когда был здесь в последний раз. Казалось, это было с кем-то другим, в прошлой жизни. Открывающаяся перед ним картина лишний раз подтверждала это – не таким он запомнил Берлин, покидая его много лет назад.
Некогда величественный, казавшийся незыблемым, родной город теперь превратился в медленно угасающее эхо прошлого. Безжизненные руины простирались на мили окрест, и лишь ближе к центру столицы ютилось некое подобие старого мира, заботливо восстановленного энтузиастами. Зеленел практически с нуля воссозданный Большой Тиргартен, с горем пополам была реставрирована часть культурных и архитектурных памятников. В этих местах ещё сохранялась зыбкая иллюзия прошлого, но достаточно было сделать несколько шагов в сторону, чтобы мираж бесследно растаял, открывая холодные останки зданий, уничтоженных массированными бомбардировками. На восстановление столицы не поскупились, но это была капля в море: Берлин по-прежнему напоминал одну гигантскую могилу – массивы мёртвых районов, над которыми возвышались редкие шпили небоскрёбов, выглядящих чуждо на фоне общей разрухи.
Как искусственные цветы в венке на надгробии.
Альберт ни разу не возвращался сюда после войны. Незачем, не к кому. Мира, который он знал, не существовало уже четверть века, а при слове «Берлин» в памяти всплывал тот роковой день, когда от города не осталось камня на камне – шёл 2052-й год…
Строчки новостей и голос репортёра, сообщающего о приблизительном количестве жертв. С каждым часом и без того устрашающие числа становились всё больше, вместе с разрастающейся пустотой внутри. Где-то в этих сводках, округлённых в минус для ровного счёта, были его близкие и родные. Никого из них не осталось в живых, никто не успел покинуть город, когда объявили экстренную эвакуацию – слишком поздно.
Альберт помнил своего друга детства, Фрица Кёнига, вместе с ним пошедшего на войну. Этого белобрысого паренька давно нет, и память настойчиво подкидывает образ его окровавленного тела – лето, 53-й год. Не было в живых и их первого командира, и всех, кто так или иначе оказывался рядом. Не было и самого Альберта Вольфа – такого, каким он покидал дом последний раз, уходя на войну. На этом месте теперь стоял некто другой – с его памятью, с его именем и фамилией, выбитыми на до сих пор носимом жетоне. Вместо живого бьющегося сердца в груди монотонно гудел безотказный имплант, исправно перекачивающий кровь.
До сих пор не вышел из строя. «Этот протез ещё тебя переживёт», – сообщил тогда хирург в военном госпитале. Жизнеутверждающее обещание так и не предоставило возможности проверить себя на практике. Точнее, возможность-то предоставлялась, и не единожды.
Просто Альберту очень везло.
Завтра – двадцать пять лет со дня, когда закончилась Третья Мировая
Берлин. Январь, 2080 год
Решение руководства корпорации провести конференцию в Германии выглядело какой-то злой шуткой. Вольф принял это сообщение поначалу за плохой розыгрыш, пока не пришло непосредственное подтверждение от генерального директора AEON, Теда Эриксона. По всей видимости, глава корпорации подозревал, что их ведущий программист будет под любым предлогом отказываться от такой поездки, раз Тед снизошёл до личного оповещения, решив на корню пресечь возражения немца. В итоге всё закончилось ультиматумом, высказанном в великодушно-заботливой форме:
«Ты, наверное, скучаешь по дому. Это твой шанс, когда ещё такой выдастся?»
Да лучше бы никогда. Уж точно не в преддверии «праздника», который и праздником-то назвать язык не поворачивается. Что ему праздновать? Победу врага, уничтожившего его родину, его прошлое и всех, кто был ему близок?
Смысл в борьбе потерялся ещё задолго до окончания войны. Когда та подошла к концу, оставалось лишь сдаться, сложить оружие перед занявшими страну войсками Коалиции – и идти на все четыре стороны. Попытаться заново найти своё место под солнцем в разрушенном мире, где ты остался один и тебя никто не ждёт. Попытаться не умереть в нищете и не сойти с ума. Конечно, можно было продолжать делать то, что теперь умеешь лучше всего – убивать. Податься в наёмники – там место всегда найдётся, локальные конфликты продолжаются и поныне.
Осточертело. Не было больше сил и смысла сражаться неизвестно за что, неизвестно зачем. Найти свою смерть можно куда проще – пустив себе пулю в рот.
«Ты, конечно, высококлассный программист, но не вынуждай напоминать, кому ты обязан работой и достойной жизнью», – можно сколь угодно скрипеть зубами, но в каком-то смысле Эриксон был прав. Кто знает, где бы Вольф был сейчас, если бы его, отчаявшегося и потерявшего всякую надежду и волю к жизни, не «подобрали» AEON.
От аэропорта и гостиницы до восстановленного Берлинского Технического Университета – километры пути через «мёртвые зоны», проще и разумнее было взять транспорт, чем добираться пешком в метель. Однако до открытия конференции было ещё предостаточно времени, а в одном Эриксон был прав: когда ещё представится возможность окончательно проститься с прошлым?
Снег безмятежно оседал на мостовую, скрипел под ногами. Редкие прохожие изредка оглядывались на Альберта, в их взглядах мелькало недоумение. Нечасто сейчас увидишь кого-то, кто задерживается на одном месте надолго. Вольф не только выглядел чужим для некогда родного города – он и являлся чужим, как бы ни было тяжело это признать. С этим местом кроме воспоминаний его ничего больше не связывало, а они сейчас терзали вдвойне.
Идти быстро. Не вглядываться в лица людей, не пытаться искать среди них знакомые. Их нет. Их всех очень давно уже нет в живых, а совпадения – не более чем грустная случайность. Даже когда человек безвозвратно уходит, по-прежнему сложно, если не сказать – невозможно его отпустить. Свыкнуться с фактом смерти – да. Смириться – возможно.
Забыть – нет.
Всего тридцать лет назад никто не верил, что небольшой военный конфликт перерастёт в полномасштабную войну. Но нарастающая паника в обществе и внезапная всеобщая мобилизация были только предвестником настоящего кошмара, в котором спустя несколько месяцев оказался весь мир. Стремительность, с которой развивались события тогда, пугала до сих пор: никто толком не успел понять, когда всё вышло из-под контроля.
Как же там было, на одной из карикатур прошлого века? «Волк съел детей и выплюнул их кости. Но это были чужие дети, поэтому волноваться не о чём». В далёком прошлом эта фраза казалась пугающе бесчеловечной, однако в пятидесятые годы, да и после – стала частью обыденности, когда начали закрывать границы и избавляться от «лишнего груза».
Идти быстрее, плотнее кутаясь в негреющую одежду. Не обращать внимания на невзрачных, но вездесущих военных дронов, заставляющих зябко передёрнуть плечами. Вроде бы стоило давно привыкнуть к виду этих механических патрульных. В благоустроенных городах Коалиции их как собак нерезаных. Вот только полицейские дроны там гражданской сборки, не военной, и они не показываются лишний раз на глаза, не напоминают о своём присутствии ежесекундно, словно жандармы.
«Терминаторы» были последним, что Альберту хотелось видеть здесь. Вольф слишком хорошо знал, зачем на самом деле, под предлогом обеспечения правопорядка и сохранения мира, поставляют эти машины на территории разрушенных стран, находящихся под бдительным надзором нового международного «правительства». Найдите хоть одного здравомыслящего человека, который и правда верит в благие намерения Коалиции, якобы обеспокоенной реставрацией «старого мира» и жизнями тех немногих, у кого хватило духу вернуться на его развалины.
«Хотелось бы мне знать, что бы сказал Генрих?»
На лице Альберта мелькнула отстранённая усмешка. Их ныне покойный командир Генрих Шульц был бы очень недоволен, узнай он, чем окончится война.
Скамейки в парке припорошены снегом, людей совсем немного. Почти полное отсутствие звуков, ватная тишина, давящая, холодная. Ничего не слышно кроме редких шагов. Штиль, и снег падает практически вертикально. Завеса столь плотная, что скрывает силуэты соседних деревьев, отчего кажется, будто здесь и сейчас существует лишь этот маленький заснеженный островок под стальным небом, посреди молочно-белого тумана.
Ещё существующий фрагмент пазла посреди гложущей пустоты.
Вольф и не заметил, как простоял на одном месте больше получаса, смотря куда-то вдаль, поверх верхушек деревьев. Обратно в реальность его вернул настойчиво зудящий в гарнитуру телефон: время. Выключив мобильный, Альберт отправил его обратно в карман и направился быстрым шагом в сторону университета.
Как тридцать лет назад, незадолго до дня, когда началась война.
Если закрыть глаза, можно было поверить, будто никогда не было всего этого – привиделось в страшном сне. Поверить, что до сих пор находишься в том мгновении. Что так вокруг тихо лишь потому, что на секунду заглохла музыка в наушниках, а слух не успел привыкнуть к окружающим звукам. Что ещё пара-другая метров по дороге – и со спины налетит друг, весело смеясь и безостановочно болтая. Обернуться, обнять и выпалить, что никогда больше не будет просить его наконец замолчать и не нести чепуху…
Несколько шагов. Никого. Якорем в реальность тянет замёрзшее тело, пробирающий до костей холод, пустующие аллеи. Тяжёлым металлом, завязшим в груди – редко обращающее на себя внимание искусственное сердце.
Не осталось даже могил, на которые можно было бы вернуться.
[Note # 2049]
…Так называемые «терминаторы» и подобные им автономные дроны существовали на протяжении десятилетий. Вычислительные мощности и системы искусственного интеллекта превзошли человеческие способности ещё в начале века, задолго до войны, и с каждым годом совершенствовались. К началу Третьей Мировой автоматизация достигла невероятного размаха. Развивались не только компьютерные технологии, но именно они дали дорогу стремительному развитию в других областях: в медицине, в химии, в биологии…
Плотину прорвало. Это был ускоряющийся процесс, уследить за которым невозможно. Наука покоряла всё новые и новые вершины, а вместе с тем в обществе нарастали религиозные и националистические настроения, стремительно набирающие обороты на фоне усугубляющегося социального расслоения.
Трудно сказать, было ли это прямой или косвенной виной технического прогресса; следствием нежизнеспособности старых моделей, оказавшихся неприспособленными под новую технологическую эру; изъяном в человеческой натуре, остающейся натурой животных даже в высокоразвитом мире. Во всяком случае, никакого «восстания машин», конечно же, не произошло. Люди всё так же убивали других людей, как это происходило испокон веков. Да, с помощью новых технологий, но велика ли на самом деле разница между камнем, снайперской винтовкой, оружием массового поражения и дронами? С одной стороны, да. Разные принцип действия, эффективность, количество жертв. С другой – нет. Всё это – инструменты в руках всё тех же людей, не более того.
Речи об искусственном интеллекте, равноценном человеческому, так и оставались речами. Машина – на то и машина, чтобы превосходить вычислительные ресурсы человеческого разума, оставаясь бездумным калькулятором.
Программа может обыграть чемпиона мира в шахматы, но будет ли она осознавать, что играет в шахматы?
Искусственная нейросеть может найти ассоциации, порой совершенно неочевидные для человека, но будет ли она понимать их? Нет, просто весовые коэффициенты её связей благополучно адаптировались под заданные условия. Она может классифицировать объекты на изображении: вот это «собака», вот это «человек», это – «машина», а это – «дом». Но понимает ли она, что такое «человек»? Что такое «машина»? «Дом»?
Способен ли чат-бот по-настоящему понять, что он говорит? Нет, он просто подбирает «уместный» ответ, даже если его речь, на первый взгляд, настолько осмысленна, что невозможно понять, что с тобой говорит программа.
Осознаёт ли нейросеть суть опознанного объекта? Нет, просто эта топология пикселей с некоторой вероятностью соответствует объекту конкретно заданного класса. Бортовые системы передают и обрабатывают огромное количество данных, но понимают ли они, что обсчитывают траекторию боеголовки, направляя её на город, полный людей? Понимает ли «терминатор», в кого и почему он стреляет?
Нет, конечно, нет.
Просто мы привыкли всё мерить по себе, наделять неживые объекты качествами живых, нечеловеческое – человеческими чертами. Нет подходящей замены слову «понимать», и оно, столь часто использующееся, подменяет саму суть того, как «понимает» всё компьютер…
Никак. Он просто считает.
[23:55:45 day before]
Тускло блеснула матовая линза камеры над дверью.
Часы напротив входа показывали 12:35 местного времени. В вестибюле всё ещё было немало народу. Люди беседовали, неспешно прогуливаясь по холлу или устроившись на скамейках. Кто-то топтался у информационной стойки с распечаткой документов – бумаги никогда не умирают, даже если вся информация хранится в электронном виде, а регистраторы уже много раз отметили участников ещё на входе. Кто-то уже поднялся в конференц-зал или просто бродил по коридорам университета, подтягивались вновь прибывшие; кто-то говорил по телефону, кто-то лениво фотографировал окружение…
Мобильные телефоны, беспроводные гарнитуры, планшеты и инфо-очки использовали и по сей день: это было много дешевле и удобнее других средств связи. Если у тебя нет церебральных имплантов, конечно. Впрочем, таких людей проблемы связи волнуют в последнюю очередь – положению церебралов не позавидует никто, даже киборги с открыто видимыми протезами. А ведь когда-то о подобных технологиях говорили чуть ли не как о спасении человечества. Возвращающие полную функциональность утерянных конечностей и отказавших органов, нередко расширяющие возможности по сравнению с родным телом, импланты тогда казались венцом медицины и техники.
Правом на полноценную жизнь, а не пожизненной стигмой.
Альберт невольно улыбнулся, заслышав родную речь: у гардероба галдела стайка студентов – местным учащимся позволили участвовать в конференции на правах слушателей.
Война успешно откатила уровень образования подавляющей части человечества, и без того не блиставший. В совокупности с тем подъёмом, на который, при всём этом, вышли технологии, для большинства людей программно-аппаратная начинка находилась, в лучшем случае, за гранью понимания, в худшем – казалась настоящей магией. Естественно и раньше находились уникумы, даже среди взрослых студентов, неспособные справиться с «hello world», но это было скорее исключением, чем правилом. Долгое знакомство с одним таким человеком подсказывало, что тот был не столько глупым, сколько ему просто было лень разбираться. И в одной группе с Альбертом он оказался исключительно по принципу «я пойду туда же, куда и ты».
Они вместе прошли половину войны.
За девять часовых поясов отсюда, в Канаде, в служебной квартире до сих пор лежит допотопный мобильник с разбитым экраном, переживший войну. Там же находились распечатки фотографий, продублированные и «в цифру». Кто бы мог подумать лет тридцать назад, что эта нелепая привычка снимать всё подряд спустя годы подарит хотя бы призрачную связь с прошлым?
Сидящий рядом на скамье молодой человек выраженно смотрел перед собой почти немигающим взглядом, и только изменяющаяся мимика, беззвучно шевелящиеся губы да характерный сине-зелёный отблеск контактных инфо-линз выдавали, что он сёрфит сеть.
Мир пережил практически десятилетие в полном офлайне с конца 2052-го года, когда окончательно легла глобальная паутина. Ещё раньше начали массово выключаться сервера, не работали операторы, терялась связь со спутниками, и целые регионы оказывались вне зоны покрытия.
Вольф родился в те дни, когда сеть уже много лет была неотъемлемой частью окружающего мира; никто не представлял себе жизни без подручных устройств и возможности в любой момент получить доступ к интересующей информации или пообщаться с человеком с другого конца света.
Оффлайн. Мёртвая тишина.
[Note # 2050]
…Мысль об окончательной смерти всегда была страшна для человечества.
Люди на подсознательном уровне отрицают саму идею того, что после смерти их просто не станет. Это заложено в природе человека, настолько глубоко, что даже очевидные факты и их формальное принятие зачастую не могут перекрыть ужаса перед прекращением существования.
Веками человечество выдумывает сказки об Аде и Рае, ищет утешение в религии, в самых бессмысленных и абсурдных обещаниях о загробной жизни – лишь бы не смотреть правде в глаза. Ведь именно это отрицание, этот первобытный страх перед смертью и даёт живому существу невероятный толчок к тому, чтобы выживать любой ценой, пока его «срок эксплуатации» не подойдёт к концу, а на смену ему не придут «новые версии».
Тысячи лет люди ищут несуществующую таблетку против смерти, в попытках продлить жизнь. Словно компьютер, в лобовую перебирая все возможные варианты, порой заведомо ведущие в никуда…
[23:56:12 day before]
Опершись на балюстраду балкона на втором этаже, Вольф глядел сквозь гудящую в холле толпу. Альберту были не по душе такие мероприятия, и он смотрел на них как на неизбежное зло, как и на любой случай, когда была необходимость находиться в людном месте. Приобретённое за годы войны чувство опасности сразу же начинало сбоить, не зная, откуда ожидать удара – мало того, что такое скопление народу было удобной мишенью, так ещё и неизвестно, кто в этой толпе мог затеряться.
Вот и сейчас, почти с момента входа, всё крепло ощущение, что за ним пристально следят. Этот «прицел между лопатками», со всех сторон сразу – едва держишься, чтобы не начать озираться, высматривая угрозу.
Народ потихоньку стекался в конференц-зал. Вольфа не прельщала ни перспектива толкаться в узких проходах, ни тем более встретить словоохотливых коллег. Потому он решил подождать немного здесь, наверху, пытаясь успокоить исподволь гложущее чувство тревоги.
[Note # 2051]
…Можно заменить имплантами отдельные повреждённые участки мозговой коры. Это не решит проблемы, да и полная замена с сохранением полноценной функциональности, памяти, личности, невозможна. Можно досконально изучить все взаимосвязи в организме, не ограничивающиеся одним лишь его управляющим центром, мозгом. Можно раскрыть все секреты человеческого сознания и психики. Во всех многочисленных проявлениях и вариациях, во всём многообразии и неучтённых девиациях, во всей динамике…
Благими намерениями дорога в Ад выстлана. Начиная с грёз о лекарстве, мы заканчиваем созданием нового бесчеловечно жестокого оружия.
Церебральные импланты – лишнее тому подтверждение. Нет нужды объяснять изнанку подобных технологий. Заступая на территорию разума, даже под благим предлогом исследования и помощи, мы собственными руками копаем себе могилу. Оглянуться не успеешь – как завтра обнаружишь себя в роли марионетки, выполняющей любые чужие прихоти против своей воли, принимая их за свою волю, а то и вовсе не способной больше осознать себя.
И всё это – лишь верхушка айсберга.
Можно отыскать способ безопасно и бесконтактно просканировать вплоть до субклеточного уровня всю структуру мозга, сделать невероятно детальную и подробную реконструкцию. Но это останется не более чем статической фотографией, снимком, который невозможно заставить «заработать» снова. «Заработать» точно так же, как и оригинал.
Продолжить жизнь оригинала с этой импровизированной «точки сохранения»…
[23:57:38 day before]
Последние минуты он провёл в оцепенении, сдерживая рефлекс «прижаться к земле и искать укрытие». Несмотря на все попытки успокоиться, Альберт уже сжал пальцами пульсирующие виски. Ещё больших усилий стоило не крутануться на сто восемьдесят градусов, уходя с линии предполагаемой атаки, когда он услышал шаги за спиной – слишком близко…
– День добрый, мистер Вольф. Репетируем? – раздался звонкий женский голос рядом.
«Репетируем? Я что, вслух говорил?»
Он медленно обернулся, встретившись взглядом с невысокой женщиной, такой же немолодой, как и он сам – это была руководитель их отдела, нейрофизиолог Мелисса Лоран. Вольф утомлённо, но искренне улыбнулся коллеге. Напряжение, наконец, отступило – не улеглось полностью, но хотя бы отошло на второй план.
– Да, день добрый, – ответил Вольф, взирая на коллегу с высоты своего роста.
Рядом с долговязым программистом Мелисса выглядела миниатюрной. Каштановые волосы подкрашены: Лоран, будучи старше всего на пару лет, начала седеть недавно, в то время как у Вольфа естественный цвет волос уже лет двадцать как полностью пропал под сединой. Несколько заметных резаных полос на лице Альберта почти не искажали его черты, только заставляли многих неловко отводить глаза.
Несколько долгих секунд Мелисса разглядывала Альберта. Подавленный, разбитый вид, опустошённый взгляд. Заметные пятна под глазами, синий оттенок радужки казался выцветшим до серого.
– Выглядите плохо, – сообщила Мелисса наконец. – Что-то случилось?
– Ничего, всё в порядке.
Лоран по-прежнему выжидающе смотрела на него.
– Не хотел сюда возвращаться, – уклончиво пояснил Альберт.
– Понимаю, – сочувственно откликнулась Мелисса. – Не лучшее зрелище.
Так и не дождавшись ответа, она коротко кивнула в направлении к конференц-залу. Вольф, помедлив пару секунд, пошёл следом за ней. Продолжать разговор не хотелось, но другого выхода не было.
– Вы так до сих пор и не сходили в мед-центр, – укоризненно заметила Лоран.
– Не вижу в этом необходимости, – в голосе Альберта слышались нотки придушенной злости. – Я в порядке.
В отделе знали отношение Вольфа к медикам: он их боялся, как огня. Каких усилий стоило загнать его хотя бы на обязательное обследование, которого он избегал всеми доступными путями! Когда разумные аргументы закончились, а дело в итоге дошло до жалобы начальству, потребовалась прямо озвученная угроза увольнения, чтобы вынудить Альберта прийти. Но даже на приёме он заметно нервничал и смотрел на врачей, как на вивисекторов.
Его сердечный имплант до сих пор работал идеально – это для старой серии TPT-Heart-50v2b с дефектной прошивкой. От обновления прошивки или полной замены импланта на новый Вольф наотрез отказался: «проверяю, действительно ли он меня переживёт». Знали они таких проверяющих! – но формально не имели права принуждать к операции после письменного заявления пациента об отказе, с прилагающимся заключением эксперта: «в лечении не нуждается».
– Это всего лишь ежегодный осмотр, – осадила Альберта Мелисса. – Вас там не собираются оперировать. Вы пропускаете обследование уже который год подряд под бредовыми надуманными предлогами, а потом лежите пластом с температурой под сорок.
– И хуже бывало. Пробовали полежать пару минут с отключённым сердцем? – с деланным равнодушием поинтересовался программист. И добавил, уже холодно: – В окружении трупов.
Мелисса утомлённо покачала головой. Она умела дистанцироваться от чужой боли, а сам Альберт не горел желанием распространяться дальше издевательских выпадов. Несмотря на то, что, по итогам психодиагностики Вольф был признан вменяемым, сами результаты не радовали: пост-травматический синдром, тяжёлая социальная адаптация, целый букет других проблем. За почти 18 лет в AEON ситуация не сильно изменилась. Улучшение в первые годы оказалось временным, если не вообще кажущимся, однако со стороны Вольфа последовал категоричный бойкот на любые виды терапии: «я в порядке, сам справлюсь».
– Мне порой кажется, – заметила Мелисса вскользь, – вы сами себе хуже делаете. Вы ведь не такой чёрствый, каким пытаетесь выглядеть. И не такой страшный, пока не повышаете голос. Наши младшие сотрудники боятся вас больше, чем Теда.
– Половину из них я и в глаза не видел, – процедил Альберт сквозь зубы.
– Слухи быстро распространяются. Вы бы хоть послушали, что говорят. О вас складывается не лучшее впечатление, поверьте.
– Мне, безусловно, интересно, что обо мне думают люди, которых я не запоминаю.
Мелисса, хотевшая что-то добавить, прикусила губу. Она знала, что означает эта ремарка от Вольфа, особенно в контексте вышеупомянутых новых сотрудников. Звучало так, как если бы он прямо назвал их «пушечным мясом, половина из которого не переживёт первого же рейда, а половина оставшихся – следующего».
Любая попытка переступить некую негласную черту в разговоре в лучшем случае упиралась в стену, в худшем – во враждебный оскал. Иди пойми, что ты не так сказал.
– И что там на этот раз? Очередные шутки про бессердечного робота? – едко поинтересовался Вольф, когда молчание затянулось. – Так это я слышал, как только не перемыли. Что-то новое?
– Про восстание машин, на этот раз, – пожала плечами Мелисса. – Там уже пошли слухи, что вы знаете какой-то ключ, – она неопределённо повела рукой, – мол, как бы они ни были запрограммированы, ну и всё в этом духе. Дошло до сказок о захвате мира, представляете? – Лоран едва сдерживала смех.
Альберт поморщился: вот же! Подхватили высказывания журналистов, не думающих, что говорят! Остальным, недолюбливающим «этого немца», только дай повод нарисовать из него дьявола – охотно подхватят на волне оставшихся с войны стереотипов, в том числе и национальных. Пропаганда сделала своё дело ещё в 50-е, и тот маятник, который она раскачала, ещё не скоро затихнет.
– Полный бред, вам это не хуже меня известно.
– Тем не менее, – с ободряющим смешком заметила Лоран, похлопав Вольфа по плечу. – Можете гордиться, даже наши сотрудники провозгласили вас папашей целого нового поколения роботов. Это отличная работа, что бы о вас ни говорили.
«Отличная “гуманная” замена церебралам – вы это хотели сказать?»
Назовите хоть одного, кому это не было понятно с самого начала! Проект «цифрового бессмертия» давно умер в конвульсиях. Очередной побочный продукт с почти стопроцентной вероятностью повторит судьбу предыдущего, рано или поздно зайдя во всё тот же смертельный тупик.
Любая технология может быть… а, к чёрту!
– В их разработке участвовал далеко не один я, – вслух произнёс Вольф.
– Но именно вы возродили проект, – возразила Мелисса.
– То же самое можно сказать и о вас, и обо всём отделе, – кинул Альберт. – Всё, что сделал я – нашёл пару алгоритмов и решение, столь очевидное, что и без меня до него бы рано или поздно кто-нибудь додумался.
– Но додумались первым – вы. Это только вам кажется, что оно очевидное. Ваш вклад бесценен, сколько бы вы не скромничали, – улыбнувшись, Мелисса с театрально-мечтательным тоном добавила: – безумный гений…
Вольф никак это не прокомментировал, хотя ему было что сказать. Очень много чего. Вот только любое сказанное слово, даже самое безобидное, в AEON обратят против говорящего.
Незаменимых не бывает. Если бы «прорывное открытие» сделал не он – сделал бы кто-то ещё. Нашли бы другого дурака-идеалиста, которым можно безнаказанно пользоваться и играть, словно марионеткой с церебральным имплантом. Оперируя призрачными надеждами и совсем не призрачными угрозами. Давя на больные точки, вынуждая плясать под свою дудку. А если – когда! – у них что-то пойдёт не так, и им снова потребуется найти козла отпущения, они свалят всю вину на «безумного учёного».
Не он первый – не он последний.
[Note # 2052]
…по факту, наш мозг представляет собой всё тот же биологический «компьютер». Невероятно сложный механизм, отточенный веками эволюции. Где-то глубоко в этом сплетении нейронов и синапсов пролегает та черта, что даёт душу природному вычислителю. То, что мы беспечно называем душой. Миллиарды факторов, делающих эту систему достаточно непредсказуемой, чтобы можно было говорить о «свободной воле» и о «самосознании», природу которых мы до сих пор не до конца понимаем.
Возможно ли это – подарить человеческую «душу» компьютеру? Идеально воспроизвести работу всего организма на новой, искусственной основе?
Многие годы ответ казался очевидным – нет. Как бы глубоко ни забирались в мозг исследователи, слишком многое оставалось по-прежнему неизученным и непонятным. Даже когда было накоплено достаточно информации, было всё ещё непонятно, что с ней делать.
Как собрать этот пазл в единое целое, привести систему в движение.
В конце концов, мы тоже – всего лишь биологический компьютер, мы тоже всего лишь «считаем». Обратными связями системы – биохимическая регуляция организма, электрическая стимуляция в синапсах. Жёстким кодом – структуры ДНК. Зашитым алгоритмом – безусловные рефлексы, инстинкты. Можно продолжать перечисление и дальше, но есть ли в этом смысл? Какая разница, когда мы осознаем себя и мир вокруг, чувствуем, испытываем эмоции?..
Всё то, что отличает нас, как нам кажется, от животных.
Всё то, что отличает нас от холодных машин…
[23:59:30 day before]
Под редкие аплодисменты Альберт подошёл к центру сцены, под сияющий белым экран. Он толком не готовил речь, лишь накануне в самолёте набросал несколько тезисов на планшет – и оставил тот в номере в гостинице.
За окнами конференц-зала светло и идёт густой снег. Яркая завеса скрывает силуэты окружающего города, будто в помехах белого шума. Пока не видно очертаний, кажется, словно где-то там, за стеклянной гранью прячется всё тот же мир, что и десятки лет назад – теперь утраченный, кажущийся счастливой и безоблачной утопией, в которую больше нет возврата.
Не закрывать глаза. Не бросать взгляд всё время вверх, в светлое снежное небо, на слепящие лучи солнца, просачивающиеся сквозь обледеневший застеклённый потолок.
– Думаю, представляться лишний раз не имеет смысла… – начал Вольф, привычно вытянувшись в полный рост и сцепив руки за спиной, оглядывая зал, полный людей и техники.
Голографический дисплей на всю стену над трибунами окрашивает сцену в сине-зелёную гамму искусственного света. Посреди переливающегося полотна зависла статичная эмблема AEON – взятая в круг лигатура «æ», стилизованная под знак бесконечности. Из-под рам отовсюду смотрят прицелы камер. Слепят фотовспышки, репортёры снимают сцену. Прохладный воздух зала словно хрустит, как снег, напряжение почти осязаемо. Реальность кажется зыбкой и ненадёжной, на грани действительности и кошмарного сна, в котором ты уже знаешь, что произойдёт в следующий миг, но никак не можешь этого предотвратить, вынужденный раз за разом пересматривать закольцованную запись.
Отставим в сторону мечты о цифровом бессмертии. Ведь как бы ни была детальна фотография, вы же не ожидаете, что она оживёт?..
[23:59:59 day before]