Сколько дашь за мою им свободу ты

Разменяв в мелочах все свои мечты

Разорись, покупай, только не спеши

Шанс моей души

***

Пустой.

Ничтожный, жалкий, бессильный, незначительный, неважный, несущественный, незаметный, несерьёзный, убогий, беспомощный, нестоящий, бессмысленный, бесполезный.

НИКАКОЙ.

Он распахивает глаза.

Мирно пищат приборы, руку на сгибе локтя покалывает. Он немного поворачивает голову, чтобы увидеть капельницу. 

Захотелось разозлиться, выдернуть эту штуку из себя, расхерачить её об стену.

Убежать.

Тело казалось неподъёмным, веки словно наливались свинцом каждый раз, когда он моргал, а слюной было проще захлебнуться, чем глотать. 

Его едва хватало на то, чтобы думать.

Он прикрыл глаза, переставая бороться со слабостью.

У Карла Хайзенберга не осталось ничего, за что бы стоило цепляться. Это было безумно, это было глупо, но он умудрился просрать вообще всё. Свою фабрику, свои силы, свою свободу, а сейчас терял и самого себя.

Был ли смысл вообще хоть в чём-то? Всё же складывалось так удачно, Итан с удовольствием пользовался его подсказками, устранял одного Лорда за другим, собирал свою Розу, пришёл к нему на фабрику, они всё прекрасно согласовали… А потом припёрлись эти сраные солдаты. Загребли Итана с мелкой и его в придачу. 

Стоило убить их всех. Проткнуть прутом, придавить пластом или крышей, хоть вынудить их стрелять и развернуть пули в полёте. Но нет, он же решил поиграть в благородного — было ясно, что Уинтерсу и его девчонке нужна помощь, вот он и отступил. Обещал же.

И теперь подыхал здесь.

Получалось, что даже эта его благородная жертва была напрасной. Конечно, он был не особо посвящен в семейные перипетии Уинтерсов, но Мия теперь казалась ему сукой. Муж, значит, из кожи вон лезет, носится с дочкой, переживает в буквальном смысле семейную драму Миранды, а ему прилетает за то, что у него биология изменилась и пошёл он нахер.

Интересные девушки пошли нынче. Карл, признаться, в своё время не особо ими увлекался, работа и всё такое, но был уверен, что зашоренность во взглядах должна рано или поздно кончится. Оказывается, семидесяти с лишним лет было недостаточно. 

А Итан был таким, ничего, бодрячком. Не распустил нюни, хотя ему-то, наверное, теперь уже ничего не страшно. 

Итан ему нравился. Хороший мужик, упрямый как баран, немного туповатый, но не настолько, чтобы не разобраться раскиданными по деревне загадками. Сложно было назвать это одним словом, но, в общем, Итан завоевал его доверие достаточно быстро — хватило суток. Был прямым, как палка, во всём. Выживал, несмотря ни на что, как таракан.

Неожиданно для самого себя его одолела злость — какого такого хера этот глист выжил, а он тут пытается кони двинуть? Это было неправильно. Не для этого он строил своих солдат, не для этого заёбывался с ящиками с патронами и всякой шелухой, не для этого платил взятки Герцогу. 

Пусть весь мир сгорит к чертям, а он и Итан выживут. 

***

Прежде всего, он начал есть. Это были законы физики: чтобы тратить энергию, её надо откуда-то получать.

Из палаты его не выпускали, да и сил куда-то идти не было.

Первые три дня он пил только какие-то приторно-сладкие соки. Фруктовые. Овощные. Микс.

После каждого глотка хотелось вывернуть желудок наизнанку, прополоскать рот и наложить на себя руки. Было противно от самого себя, от ослабшего организма, от своей несовершенности. Но он тащил себя к свету на тех остатках силы воли, что у него оставались. 

У него получится.

— На данный момент ваш пищеварительный тракт не в состоянии справиться с более жёсткой и жирной пищей из-за того, что его не использовали, поэтому пища будет усложняться постепенно. Думаю, через нделю мы доберёмся до цельных овощей и фруктов! — с каким-то необъяснимым восторгом закончил лаборант, представившийся Морисом. Где он раньше слышал это имя?

— Ты от радости только не обоссысь здесь. На мясо я когда смогу рассчитывать? — бурчит Карл, отодвигая от себя стакан с трубочкой. 

— С моей мочевыделительной системой всё в порядке и я не испытываю трудностей со сдерживанием позывов от эмоций, так что удовольствия лицезреть мои биологически выделения я вам не доставлю. — Карл пытается понять, какого хрена он сейчас только что услышал, но лаборант уже продолжает: — Отварное мясо, думаю, не раньше, чем через две недели, жареное не раньше, чем через месяц, но посмотрим на реакцию вашего организма, быть может, у него его сохранились какие-то сверхрегенеративные свойства. 

Месяц.

Месяц он точно будет жить. За это время он должен доказать, что он полезен, чтобы прожить дольше.

Когда настала пора первых исследований, он проклял своё решение столько раз, что можно было сбиться со счёта. 

На голову ему надевали какой-то шлем, а потом показывали картинки на экране. Разные. От каких-то тянуло блевать.

— Что вы, блять, от меня на это хотите услышать? — рычит он, когда ему показывают расстрелянного ребёнка и его мать.

Ответа, закономерно, нет.

После таких сеансов ему хочется помыться. В принципе, ничто не мешает ему это сделать, просто он отвык от воды. Нет, он не купался в масле на своей фабрике, но какие-то неполадки с водой там случались постоянно, поэтому даже ополоснуться удавалось редко.

Он проходит тесты тысячами. 

“Выберите правильный ответ из четырёх представленных”

— Засуньте это себе в задницу, Морис, — говорит он, отдавая кипу бумажек и ручку.

Тот смешно пучит глаза, глядя на исписанные листы в своих руках. 

Кажется, его пытаются заставить вспомнить всё, что он проходил в гимназии и институте. Историю, биологию, физику. 

Он отвечает и решает всё, что знает. Что-то приходится вспоминать. Что-то уже давно стало неотъемлемой частью его жизни.

Когда с ним начинают вести философский дискурс, он теряет терпение. Он говорит, что либо этот человек сейчас же выметается из его палаты, либо он голыми руками свернёт ему шею. 

Работает это только в первый раз. 

Он сдаётся и включается в разговор. Намного охотнее, чем когда с ним пытались провернуть это две недели назад. Кажется, девушка напротив него выглядит довольной. 

В рацион включаются какие-то пюре, и, какое счастье, он больше не похож на замедленную амёбу в собственном соку. Сладковатая масса, к его собственному удивлению, ему нравится.

Спустя неделю после оглушительного провала приходит время заключить сделку.

Карл готов предложить всю подноготную суки-Миранды. А взамен он предлагает снять с него электрошок. 

Он видит, как мудак-учёный, которому доставляло особое удовольствие херачить его током, ломается. Только вот Карл знает, что решение не за ним. Потому что то, что он предлагает, предназначено не для учёных и исследователей. 

Крис Редфилд смотрит на него оценивающе. Пытается просканировать своим взглядом, но Хайзенберг всё таки достаточно плотный, чтобы с ним такой фокус не прошёл.

Они жмут руки.

Когда он находится на середине рассказа, то замечает, с какой скукой во взгляде его слушают. Даже если эти мрази знают… Про “Амбреллу”, про мегамицелий, про связь с “Соединениями”... Плевать. У него всегда есть козырь.

Информация про Каду им нравится куда больше. Он объясняет, рисует схемы, чтобы точно всё поняли и к нему не было вопросов.

Свою часть сделки он всегда выполняет честно.

Без ошейника хорошо. Карл разглядывает шрамы на шее от электрошока — те почти незаметные, их перекрывают другие, куда более широкие. 

Именно в этот момент его тянет всё бросить и вскрыть себе горло. Быстро, чтобы когда на камере увидят и прибегут, то уже ничего не сделают. Он смакует эту мысль весь остаток дня, засыпает вместе с ней. Он добился чего-то, но что ему с этого? Это не вернёт ему ни потраченных лет, ни способностей, ничего. 

Он стирает свою личность, позволяя себе дрейфовать в океане боли и жалости.

Утром от этого не остаётся и следа.

***

— Итан Уинтерс, — притворно тянет Карл, стоя за спиной у мужчины.

Звон вилки режет по ушам. Итан резко оборачивается, но почти сразу успокаивается.

— А, ты. Садись.

— Я не спрашивал разрешения.

— Но ты его получил, так что пользуйся.

Карл довольно хмыкает и садится напротив Итана. У того в тарелке какой-то суп, а Карлу намешали овощей и вручили апельсиновый сок. Он превращается в грёбаного травоядного. 

Итан чем-то озадачен. Хайзенберг периодически ловит на себе его задумчивые взгляды, но делает вид, что не замечает. Так проще.

— Как ты?

Вопрос неожиданный, и Карл не знает, как ответить. Честно или как обычно? 

Над Итаном издеваться не хочется.

— Лучше. — Он почти не врёт. Каждую минуту он чувствует, как его сознание заходится в агонии и кричит, какой же он болван. Но он пытается сопротивляться. Так что, да, ему лучше.

— Я рад. — Кажется, искренне.

Итан рассказывает, что у него опять взяли кровь и теперь проводят исследование, не мутирует ли она вблизи Розы. И что-то ещё. Про Мию. Карлу это не нравится, но он ничего не говорит. Пусть рассказывает. Это лучше, чем тарабарщина Мориса.

Почти успокаивает. 

***

Ему показывают фильмы. Про войну, про новые открытия, про устройство современного автомобиля. 

Карл не понимает, какого чёрта происходит и чего от него хотят. Почти хочет вернуться к слайд-шоу и шлему на башке, но он вовремя решает, что лучше посмотрит на современный мир, чем на жертв концлагерей.

Словно он не знает, что творила Гитлеровская Германия. У Карла было достаточно времени разобраться и выстроить собственное отношение к этому дерьму. Да, он работал с ними, но ему было срать на идеологию и что вообще происходило тогда в мире — он просто был помешанным на своих идеях инженером и хотел добиться воплощения своих мечтаний. 

Фильмы… Занимательные. Какую-то информацию он уже знает, что-то для него новое, но, в целом, ему интересно. И руки чертовски чешутся что-нибудь собрать по мотивам или хотя бы покопаться в движке самолёта. 

Ему не хватает его фабрики, понимает он в какой-то момент. Он скучает. Ему не хватает жара плавящегося металла, тяжести гаечного ключа в руках, запаха машинного масла.

Отчаянно хочется курить. 

— Знаешь, были бы мы у меня, я бы состряпал тебе протез, — говорит он Итану однажды. — А то больно смотреть, как ты мучаешься. 

— Я не мучаюсь, — возражает Итан. — Разве что несколько… неудобно, — добавляет он и дёргает рукой.

Карл бесцеремонно берёт его за кисть и внимательно разглядывает то, что осталось от пальцев.

Выглядят они, конечно, намного лучше. Более менее подзажившие, правильно прооперированные — сам бы он так не смог, — с мягкой и нежной кожей. 

Итан издаёт странный рваный вдох, когда Карл проводит подушечкой большого пальца по его обрубкам. Мужчина тут же прекращает. Он не хочет навредить.

— Они пытались усилить твои регенеративные способности? 

— Наверное. У них не получилось. 

Хайзенберг считает, что они идиоты, раз лезут туда, в чём ничего не понимают. 

***

Карл дремлет на койке, когда его будит какой-то непонятный шум. 

Нет.

Металл. Так шумит металл.

— Да-да, больше спасибо за помощь уважаемый достопочтеннейший лорд Хайзенберг, это же то, чего мне так не хватало и в чём я так нуждался, вы так благородны и добры. — Морис пытается протиснуться в дверь, держа в руках огромную позвякивающую коробку и ногой пропихивает ещё одну.

— Если ты не заткнёшься, то я тебя придушу, а из-за коробки в руках ты не сможешь мне помешать.

Морис выглядит почти обиженным. Карл пугающе улыбается и забирает коробку у него из рук. Та оказывается неожиданно тяжёлой, и он невольно думает, как этот парнишка смог её дотащить. Ему на вид не больше двадцати, и он худой, как щепка. Или как кто-то, кто пытается выжить на зарплату лаборанта.

В любом случае, это не важно, потому что Карл наконец-то видит содержимое коробок.

— Вы решили, чтобы я сам собрал себе пыточный станок? — присвистывает он, разглядывая детали.

— Здесь не хватит на пыточный станок, только на небольшую пыточную машинку, — начинает в своей манере тараторить Морис и вдруг запинается, осознавая, что и кому он говорит. Карл зубоскалит, всем своим видом призывая продолжить. 

— Э-это вот, тут и-инструкции и пояснения, а я- мне пора, — совсем сдаётся он ровно в тот момент, когда Карл вытаскивает из коробки разводной ключ.

Хайзенберг довольно смеётся ему вслед, громко, как он любит. 

Он садится за стол и проводит за ним столько времени, как может себе позволить, то есть до того момента, как ему не выключают свет. Ответственных за это он коротко называет ебаными суками.

На койку он почти валится, но это приятно.

Он не знает, начали в нём видеть что-то вроде личности или это очередной эксперимент. Но теперь у него хотя бы есть, чем занять руки. 

Хотя, местами больно. Почти всегда. Когда он не может заставить гайки закрутиться самостоятельно, когда листы стали приходиться гнуть молотком, а не силой мысли, когда нужный инструмент не прилетает в руку самостоятельно. Он просто не чувствует. Раньше он знал, где находится каждый винтик в доме, а теперь не знал ничего.

В голове снова начали собираться мысли. Нехорошие. 

Кто он теперь? 

На что он способен? 

Что с ним будет потом, когда эксперименты потеряют смысл?

К счастью, он засыпает раньше, чем даёт себе ответы на эти вопросы.

***

Он старается. Делает-делает, что-то там преодолевает, затем срывается и потом снова делает.

Он держится за мысль, что ничего не было зря, что ему только кажется, что он ушёл в бесконечный минус, что плюсов гораздо больше.

Один день он позволяет себе просто лежать на койке и ни на кого не реагировать. Огромная роскошь. Он показывает фак сначала в камеру, потом просунувшему голову в его палату Морису. Пусть катятся к чертям, он отдыхает от самого себя, это дорогого стоит.

Хотя на обед он, всё таки, выбирается.

Итан кажется довольным, и Карл не теряя времени спрашивает, что заставило его так светиться.

— Я могу увидеться с Розой! — Итан рад. Действительно рад. — Мия против, но, знаешь, плевать.

— Ты же о ней так трясся, чего сейчас не волнуешься? — Карл почти удивлён.

Итан только отмахивается.

— Долгая история, но оказалось, что она просто не тот человек, за которого я её принимал. 

Карл хмыкает. Отчего-то это казалось неочевидным, но предсказуемым. 

Итан выглядит хорошо. Он уже не похож на решительную машину для убийств, скорее на обычного человека, который наконец-то отдохнул и решил какие-то свои проблемы. Карл даже завидует.

Ему бы отделаться от голоса в голове, который пищит назойливым комаром о том, какое он убожество, и жизнь стала бы намного лучше. 

Карл рассказывает про фильмы, что ему ставят. Итан удивлён его восторгом.

— Но у вас же в деревне были телевизоры.

— Но не было никакого сигнала. Это было что-то типа раций, если тебе так угодно. В этой глубинке не ловило нихрена, Миранда просто отсекла нас всех от внешнего мира. Одной части было плевать — зацикленные на себе ублюдки. Я же выцарапывал всё новое через Герцога. Ну, как новое. Устаревшее лет на тридцать, но это было хоть чем-то. Я торчал днями, пытаясь разобраться, что и как работает, разбирал и собирал всякую херню, добавлял что-то своё. В большинстве случаев — вполне удачно. 

— Да и кино сильно изменилось с того времени, каким я его запомнил. Ваш мир интересный, — добавляет Карл. — Высокотехнологичный, развитой. Я бы хотел его изучить, но не думаю, что отсюда, — он делает какой-то неопределённый взмах рукой, имея ввиду ни сколько помещение столовой, сколько само здание лаборатории. — у меня хоть что-то получится. 

Уголки губ кривятся сами собой. У Итана выражение лица какое-то отчаянно сочувственное. 

Карл ненавидит себя и то, какие сопли он тут распустил. 

— Я… Я не знаю, что будет, — вдруг признаётся Итан. Не то, чтобы Карл его спрашивал, но ему интересно, что тот думает об их дальнейшей судьбе. — Я знаю, что Розу отпускают под опеку Мии и она будет должна постоянно отчитываться о происходящем. А мы словно какой-то бесполезный мусор.

И Карл понимает. Ни одного его каждый день переёбывает тревогой. Перед ним сидит точно такой же сломанный и перекрученный человек, как он сам, тоже с кучей загонов и чувством собственного бессилия перед неизвестным. 

— Мы выберемся отсюда, Итан Уинтерс. Не знаю, как, но выберемся.

Он протягивает руку.

— Обязательно.

Рука Итана тёплая. Приятная на ощупь. Боевая, с мозолями. Карл не совсем осознаёт это чувство, но ему нравится.