Коля плохо спал, а точнее не мог уснуть от слова «совсем». Александр сделал с ним что-то невероятное: не бил, не заламывал руки и, как бы ни упрашивал Коля, не стал его резать. Колю просто трогали, но так, что все его тело буквально выламывало и рвало на части от боли. Александр — волшебник. Александр просто дьявол по плоти, он в аду был бы самым ценным работником с его способностью выбивать из людей крики и мольбы, не оставив ни единого следа на коже. Коля честно думал, что хотя бы синяки ему достанутся на память как свидетельство прошедшей чудовищной, кислотой растекающейся по нервам, боли. Но — ничего. Ни единого пятнышка. Даже от глупой попытки навредить себе по дороге из машины домой остались мелкие царапинки, а от грубых, будто вгрызающихся в плоть до самой кости, пальцев Александра — ничего.

На Коле не осталось ни следа, но чувствовал он себя при этом так, будто его прокрутили через мясорубку и кое-как, без особого старания, слепили обратно. Не морально — в душе все было прекрасно, светло и спокойно, но тело помнило ад, через который его бережно провел Александр, капризно ныло и отказывалось расслабляться, чтобы наконец провалиться в сон. Еще и в голове беспокойно роились мысли, пытаясь разложить по полочкам все произошедшее, ну или для начала хотя бы повесить ярлык «понравилось» или «ужас-кошмар» на то, как теперь предпочитает заниматься сексом Саша. С болью, требованием обращаться на «Вы» и добавлять идиотское «Хозяин» после каждой фразы — вот такие у него теперь игры.

А Коле, видимо, уготована роль его собачки. Саша ему даже ошейник надел: широкая полоска черной кожи с кольцом под поводок… Не дай бог Александр захочет водить его на поводке и заставит изъясняться лаем — он этого не переживет. Лучше повесится, прям на том самом странном крюке, что подозрительно торчит у Александра из потолка спальни. Наверняка это тоже какое-то приспособление для пыток… Но если эти пытки будут такими же приятными, как то, что сделал с ним Александр несколько часов назад, то Коля совсем не против. Он очень даже за, но только если Саша снизойдет до того, чтобы хоть что-нибудь объяснить. Например, откуда он знает все эти сладкие точки на теле, от нажатия на которые выламывает кости и болезненным электричеством пробирает до самых пальцев. Что-то подсказывало Коле, что таким приемчикам не учат в ментовском универе.

Не то чтобы это все стало для него шокирующим, он в местах не столь отдаленных успел повидать и не такие извращения. Превращение в собачку — не самое страшное, что могло произойти с ним в объятьях демона, в которого теперь превратился Саша. Просьба обращаться только на «Вы» и «Хозяин» и вовсе звучала бы как забавная прихоть, только если бы Коля хоть немного понимал, что за этим стоит и какого именно поведения Александр от него ожидает. Точнее он конечно догадывался, память подкидывала ему похожие эпизоды прошлого из колонии, но ему просто не хотелось верить, что Саша, его любимый, заботливый, нежный Сашенька, стал одним из тех ублюдков с зоны, которым нравится опускать. Коля только отмотал свою каторгу, вырвался и даже вроде как слез с иглы — у него начиналась новая жизнь, и в ней он не хотел снова быть грязью под ногами какого-то извращенца.

Так он думал, когда смотрел на мирно сопящего Сашу под боком, до боли знакомого, с пухлыми губами и ямочкой на подбородке, квадратными скулами и высоким лбом с наметившимися залысинами. Его любимый вырос и огрубел, стал каким-то слишком жестоким и даже пугающим. Но таким, с огнем в глазах и дьявольской улыбкой на губах, пока дарит ему сладкую, вынимающую душу, боль, он, кажется, нравится Коле даже больше. И ради таких моментов между ними будто можно было потерпеть ошейник и обращения на «Вы», это Коле ничего не стоит, а Саше будет приятно. Сделать приятно Саше, Александру и даже Хозяину, как его ни называй, стало для Коли навязчивой идеей именно после водоворота ощущений, который тот подарил ему в ответ на жалобное «сделай мне больно».

Благодарность за все и сразу: за то, что впустил в дом и показал, как сильно любит даже спустя годы, за то, что уложил в больницу и оплатил специалистов, которые сделали из него человека, и особенно за то, как бережно обошелся с его болезненной тягой к самоповреждениям. Благодарность, любовь, преданность — Коля с трудом подбирал слова, чтобы самому себе объяснить то светлое, яркое чувство, которое загоралось у него в груди, стоило только взглянуть на отдыхающего после их странного секса Сашу. Коля не заслужил быть сейчас тут и до сих пор с легкой дрожью ловить воспоминания о подаренной боли. Он же вел себя кошмарно: пререкался, капризничал и снова пытался прогнуть Сашу под свои желания — ведь это так в духе его прошлого, конченого нарка, живущего от дозы к дозе. А Александр ничего, с улыбкой поставил его на место и авансом показал, как приятно может сделать, если только Коля усмирит свою гордость и начнет его слушаться.

Хотелось отблагодарить соразмерно, тоже сделать для него что-то особенное. Для начала обнять, но Коля не мог себя заставить даже дотронуться до Саши, чтобы не потревожить его сон. Коля лежал рядом, мучаясь от бессонницы и стыда за свою беспомощность. Он всю жизнь причинял Саше только страдания, без конца врал и пользовался незаслуженной добротой, и теперь, когда вроде как решил меняться, снова ни за что получал хорошее отношение. Колю ломало наркотикам, и за это ему тоже было стыдно. Ему все еще хотелось порезать кожу, чтобы наказать себя за слабость, но Саша же сказал, что ему больше нельзя причинять себе вред, надо всегда просить и получать боль только на его условиях. О чем-то просить Коле всегда было сложно, в такие моменты он чувствовал себя униженным. Но ради Саши такие унижения как будто бы можно было и потерпеть.

В этой каше варился Коля, пока совсем не отчаялся поспать сегодня. Небо за окном было черным, и только свет фонаря во дворе кое-как добивал до пятого этажа — в комнате едва ли что-то можно было разглядеть, и Коля на ощупь, чтобы не включать свет и не будить Сашу, пробрался на кухню. Его трясло. Холодная вода из-под крана ничуть его не отрезвила, а ножи, целая подставка разных, от больших мясных топориков и до мелких столовых, манили хуже героина. Воспоминания о жизни в этой квартире, далеко не счастливой, но понятной и комфортной, его топили, не оставляя и шанса быть сильным и удержаться от необдуманных поступков. Надо разбудить Сашу и попросить побыть рядом, но заставлять его снова нянчиться со своими капризами Коля не мог.

Он держался за грязную хромированную раковину с остатками посуды в мойке, смотрел на тонкую струю из не до конца закрытого крана и думал о том, что в нем не осталось ни капли силы воли. Что стоит ему только оторвать взгляд от воды, отвлечься на любой посторонний звук или даже поймать за хвост одну из шальных мыслей, мучительным роем крутящихся в голове, как его переклинит, и он точно натворит дел. Саша его обратно домой обдолбанного не пустит, как и за несогласованные с ним порезы тоже непонятно что сделает. Наказанием этот новый Саша угрожает так, что у Коли на загривке мелкие волоски встают дыбом и интуиция бьет тревогу. И это у Коли, который всего пару месяцев назад без стеснения слал вертухаев по известному не печатному адресу. Внутренний голос подсказывал ему, что новый Саша может сделать с ним что-то пострашнее удара дубинкой и заключения в ШИЗОшню.

— Что за ночные хождения? — вдруг окликнул его Саша, заставив вздрогнуть всем телом, но тем не менее послушно обернуться с виноватым видом.

— А что нельзя, Хозяин? В туалет тоже у Вас отпрашиваться? — не смог не сострить Коля, снова почувствовав укол неуместного возмущения. Только что он едва не боготворил своего нежного мучителя, зарекаясь впредь не слушаться и хоть в чем-то ему не угождать, но когда пришло время продемонстрировать свое хорошее поведение, снова стал огрызаться и щетиниться.

— А ты хочешь? — равнодушно парировал Александр, подходя ближе, чтобы наконец закрутить раздражающий кран. Приструненный Коля только молча помотал головой с видом полного отвращения, но тут же одернул себя, закусив сухие губы. — Знаю, любимый, мы не с того начали, очень резко. Никогда не вводил новичка в Тему, понятия не имею, как сделать это правильно, чтобы не испугать. Я обязательно все объясню, но не сейчас. Потерпишь до утра? — раскаялся он, осторожно притянув Колю к себе за руку, мягко обнял и погладил напряженные плечи.

— Давай сейчас. Что за Тема и во что ты пытаешься меня втянуть? Я с ума схожу от твоих игр, — заныл Коля, уронив голову Саше на плечо. Он правда чувствовал себя уставшим, хотелось поспать в надежде на то, что утро вечера мудренее, но так же ясно он понимал, что не сомкнет глаз, пока Александр не расставит все точки между ними.

— Я с тобой играть не собираюсь, это будет наша жизнь. Неравноправные отношения Доминанта и сабмиссива. Твоя задача — уважать меня и слушаться. Не думать лишнего, не капризничать, делать все, что говорю. В последний раз предупреждаю: ко мне на «Вы» и «Хозяин», при посторонних «Александр», ничего другого. Это понятно? — с раздражением, явно нехотя стал разъяснять Александр, мягко обхватив Колю за подбородок так, чтобы смотреть прямо в испуганные глаза.

— Ну если мы теперь так официально, то ко мне теперь тоже «Николай» и на «Вы», — фыркнул Коля, не в силах справиться с таким откровенным давлением. Ему было страшно от жесткости и предельной уверенности Александра, и он не нашел лучшей защиты, чем неудачные шутки. Александр в ответ посмотрел на него так, что у Коли задрожали поджилки. — Ну правда, как ты себе это представляешь? «Засадите мне поглубже, Хозяин!» — продолжил он тихо ворчать, опустив взгляд в пол.

— Нет, не так. Только: «Хозяин, не могли бы Вы, пожалуйста, трахнуть меня. Мне это очень нужно», — без тени улыбки ответил Александр, снова хватая Колю за подбородок и заставляя смотреть себе в глаза. — И тогда я буду знать о твоих желаниях и в случае, если мне понравится твое поведение, я буду знать, как тебя поощрить. Последнее слово всегда за мной. В твоих руках — попросить вежливо, снизу вверх, из позиции слабого. Мною ты больше не командуешь, не имеешь права, — стал терпеливо объяснять Александр, ласково поглаживая сосредоточенно слушающего Колю по щеке, смягчая горькую пилюлю новой информации.

— Я, значит, теперь «тварь дрожащая», а ты «право имеешь»? — не смог удержаться от новой подколки Коля, за что получил легкий шлепок ладонью по скуле.

— Именно так. Только, пожалуйста, на «Вы», последний раз предупреждаю, в следующий раз накажу больно, — фыркнул Александр, возвращая пальцы Коле на подбородок. — Я ценю твое остроумие, ты явно времени даром не терял и за семь лет перечитал всю тюремную библиотеку с классикой, но проявлению характера должны быть пределы. Ты мне больше не хамишь, никогда. Ни в шутку, ни всерьез, ни забывшись, словом — никогда. Как еще тебе объяснить правильное отношение? Придется применить силу? — гораздо более жестко и строго предупредил Александр, и у Коли перехватило дыхание от страха.

— Не надо, — едва смог выдавить из себя Коля. Его голос дрожал, от Александра хотелось спрятаться, лишь бы не чувствовать на себе его полный злости взгляд. — Извини… те. Блять, как меня это все пугает! Хорош смотреть на меня так, я уже все понял, — добавил он, пытаясь отойти на шаг, чтобы хоть немного почувствовать себя в безопасности. Но Александр не позволил, осторожно притянул к себе и снова обнял.

— Ни черта ты не понял. Давай-ка вместе: «Хозяин, мне страшно, когда Вы на меня так смотрите. Умоляю, не надо так больше, я обещаю исправиться впредь», — вкрадчиво, жарким шепотом на ухо проворковал Александр, и Коля послушно повторил — выбора у него не было. — Форма подачи информации очень важна. Вежливость — то, что будет неоднократно спасать твою задницу от порки. Я куплю тебе книжку про этикет для самых маленьких. Будешь изучать, — злорадно пообещал он, коротко посмеявшись.

Коля ничего не ответил, только кивнул, проехавшись щекой по чужому плечу. Все его внимание сосредоточилось на пальцах Александра, осторожно растрепавших его волосы и теперь мягко поглаживающих заднюю сторону шеи над ошейником. Запах Александра, его сила, строгость — это все Колю плавило и сгибало, расслабляло, но одновременно и пугало до чертиков. Ему хотелось раствориться в его объятиях и не думать; быть чуть менее язвительным и не раздражать любимого каждой своей фразой, но Коле, видно, и правда была жизненно необходима какая-то книжка про хорошие манеры. Может, хотя бы в ней будет написано, что происходит между ними и с чего вдруг он, влюбленный в Сашу с самого детства, такой близкий и родной для него, должен вдруг перейти на «Вы» и сыпать обязательными бессмысленными «не могли бы Вы», как в каком-то викторианском романе.

— Ты такой молодец. Все получится, если ты мне доверишься и станешь слушаться, — добавил Александр после пятиминутной паузы, когда Коля перестал дрожать и наконец смог восстановить дыхание.

— Объясни… те, как Вас слушаться, и я буду. Мне все еще нихера не понятно, — скривился Коля, отстранившись. Он попытался смерить Александра таким же грозным взглядом, чтобы показать всю серьезность намерений выбить из него ответы, но тот лишь саркастически приподнял брови и рассмеялся, добродушно похлопав Колю по плечу.

— Давай-ка без мата. Прекрасно понимаю, каким языком общаются там, — при этих словах он неопределенно мотнул головой в сторону, будто пытаясь показать, где именно «там», — но тебе надо возвращаться к норме и чистить речь от быдло-лексикона, — слишком прямолинейно, до раздражения назидательным тоном закончил он.

— Хозяин, умоляю простить Вашему глупому рабу его быдло-лексикон, — притворно виноватым тоном залепетал Коля, закатив глаза. — Понятия не имею, как мне и в голову пришло выражаться так недостойно, как я мог! — под конец он все же перегнул с сарказмом и сжался, прикрыв глаза в ожидании нового удара по лицу (причем он отчетливо понимал, что намеренно нарвался, и готовился принять такое унижение как абсолютно заслуженное наказание). Но Александр снова лишь рассмеялся.

— Остри-остри, мелочь. На первый раз издевку прощаю, потом доиграешься, — пообещал он, но так беззаботно, что Коля лишь пожал плечами в ответ, совсем не приняв угрозу всерьез. Он хотел бы кинуть в ответ еще что-нибудь из разряда «на грани», например, напомнить Саше, что мелочью он перестал быть десяток лет назад, но решил промолчать от греха подальше. Он не хотел узнавать, как в понимании Александра выглядит «доиграешься».

Александр без лишних объяснений вышел из кухни, кинув вслед сухое «Сейчас вернусь». Коля снова остался наедине со своими тараканами. Ему хотелось называть Сашу Сашей и обращаться на ты, не играя в его странные игры в Хозяина и собачку, не подбирать слова в общении и не слышать в свою сторону обидные замечания про быдло-лексикон. Он-то умел общаться в духе дворянина семнадцатого века, растекаясь бесконечными «не могли бы Вы», но просто не хотел, только не с любимым Сашей, с которым хотелось быть как можно более близким и искренним, без противных «Вы» и лицемерного этикета. Он чувствовал себя чужим, когда называл Сашу Хозяином, будто его больше не любят и собираются держать на расстоянии, как опасного, но забавного зверька.

Он не смог удержаться и снова стал царапать кожу на руках. Честно пытался остановиться, но чем больше думал, что так нельзя, что Саша его накажет и больше не подарит волшебную, гораздо более сильную, боль от своих пальцев, тем пуще в нем вспыхивала вина, которая заставляла его продолжать причинять себе вред. Вряд ли прошло много времени, но трясущемуся от накрывшей его лавины эмоций Коле минуты, пока Александр отходил за чем-то, показались вечностью, за которую он успел расчертить ногтями кожу на руках до самых плеч. Этого было чертовски мало и ничуть не приносило успокоения, но Коля уже не мог остановиться, он планомерно катился в истерику. Он не смог остановиться, даже когда Александр вернулся в кухню, только закрыл глаза, чтобы не столкнуться с его недовольным взглядом.

— Прекрати. Я запрещаю тебе заниматься самоповреждениями. Руки опусти и не трогай себя, — строго приказал Александр, но Коля не послушался, он в своем состоянии просто не мог взять себя в руки и притормозить. — Я сказал, руки отпустил и не трогаешь больше себя! — чуть повысил голос Александр, и только так смог достучаться до уплывающего сознания Ника. Тот наконец кое-как смог разомкнуть дрожащие руки и сложить их по швам. — Глаза на меня! — гаркнул Александр, и от этого злого тона Колю пробило ледяным потом. Он отчаянно помотал головой, сжав бледные сухие губы в тонкую линию. — Всё, что-ли, сломался? А то смелого из себя корчил, я почти поверил… — продолжил Александр тоном, полным гадкой издевки, из-за чего спазм в центре груди, который так мучил Колю, выдавливая из лёгких неровные вздохи, только крепче сжался, усиливая истерику. — Ну-ну, мой мальчик, тише-тише. Что такое?

— Да потому что, блядь, орать не надо. Не буду я больше, только прекрати меня кошмарить, — заныл Коля, как только Александр одним шагом оказался рядом, снова обнял и разрешил уложить тяжёлую от слез голову к себе на плечо. Он снова чувствовал себя маленьким и ни на что, буквально ни на что, даже взять себя в руки и перестать выть на потеху Александру, не способным.

— Да, тяжело нам с тобой будет, — задумчиво протянул Александр после короткой паузы. — Ты хоть понимаешь, почему я запретил тебе самоповреждения? Ты по необработанной коже делаешь раны, которые потом воспаляются и плохо заживают, появляются шрамы… — устало растолковывал он, продолжая успокаивающе гладить Колю по плечам.

— Похуй, — фыркнул тот, даже не подумав быть осторожнее в выражениях. — Почти тридцать лет прожил, и нормально, — продолжил ворчать он, когда понял, что Александр не собирается ругаться за мат и вообще, кажется, решил сменить гнев на милость.

— Не нормально, — отрезал Александр, что-то невзначай нащупывая у Коли под лопаткой. Тот закусил губу в предвкушении и выгнулся, подставляясь родным пальцам, но, заметив это, Александр только рассмеялся и издевательски ласково погладил. — Ты — мой сабмиссив, твое тело и твоя жизнь принадлежит мне. Будешь портить мою собственность — накажу, — преувеличенно серьезно объявил он, наконец надавив в сладкую точку в плече, запуская непередаваемую сладкую боль по нервам. Коля заскулил, размякнув всем телом и едва не закатив глаза от удовольствия.

— Убьешь? — спросил он, когда Александр наконец убрал пальцы, оставив лишь слабый отголосок быстро затухающих ощущений, которые уже не перетягивали все внимание на себя и оставляли место логичным мыслям. — Если моя жизнь теперь твоя, ты меня убьешь? — уточнил он, когда Александр в ответ лишь вопросительно приподнял брови.

— А ты все свои любимые вещи ломаешь? — хмыкнул Александр, снова принимаясь за ощупывание плеча, теперь второй руки. — Я уже сказал: ты мне нужен живым и здоровым. То, что твое тело и жизнь принадлежит мне, означает лишь то, что я ими распоряжаюсь по своему усмотрению. Хочу — приласкаю, — эти слова он тут же проиллюстрировал мягким поглаживанием по спине, — хочу — вот так могу сделать, — сказал он, надавив куда-то в центр лопатки, вырвав из Коли болезненный вскрик.

— А можно еще? — жалобно застонал Коля, как только Александр убрал пальцы. Боль, как это обычно и бывает, вытеснила из сознания все лишние неприятные мысли. Коле не нужно было думать, насколько унизительно просить о боли и дрожать от счастья, когда любимый исполняет такую старую просьбу. Он весь был в воспоминаниях о прошедшей волне спазмов и очень хотел еще, больше и сильнее.

— Можно. Если будешь хорошо себя вести и просить правильно, — с улыбкой пообещал Александр, ободряюще похлопав его по плечу. — Кто-то хотел разобраться, что к чему. Пойдем за стол, — пригласил он, чуть толкнув Колю в спину.

Тот недовольно скривился, но спорить не стал. Ему в голову вложили простую программу: надо слушаться, тогда получишь удовольствие. А еще его будоражила мысль о том, что он теперь и правда вещь Александра. Любимая, желанная, о которой будут заботиться и непременно беречь, но права голоса у нее нет. Александр сказал не вредить себе, потому что Коля нужен ему живым и здоровым, и у него теперь нет права думать о ножах или царапать плечи, как бы сильно ни хотелось успокоить себя болью. Теперь все приятное только из его рук, с его разрешения, и это понимание придавливало Колю к полу. Он теперь, как хороший песик, не копается в мусорном ведре, а выпрашивает отборные кусочки мяса из рук хозяина — это унизительно, но это же для него самого приятнее. Сам он, как бы ни старался, не мог так же ловко нащупать сладкие точки на своем теле.

Александр с довольной улыбкой наблюдал за тем, как Коля послушно садится на стул, готовясь без пререканий выслушать длинную нудную лекцию об их новой жизни. Не зря же Александр приготовил несколько листочков в клеточку и ручку — чтобы рисовать всякие графики и цифры, издеваясь над Колей, который никогда не понимал и попросту ненавидел математику. Того успокаивали лишь мысли о том, что после ему непременно обломится удовольствие, ведь он покажет Хозяину, что может стараться и вести себя достойно. По крайней мере, он собрался приложить все силы к тому, чтобы обращаться к Саше только на Вы и ни разу не сказать матом — все ради вкусной боли от его рук, чтобы больше не посмел пугать своим грозным «накажу».

— ДС — неравноправные отношения Доминанта и сабмиссива. Доминант (я) управляет, сабмиссив (ты) подчиняется. Не будешь меня слушаться, игнорировать правила и хамить — накажу. Наказание — это не обязательно больно, но всегда неприятно. Попробуешь специально меня доводить, чтобы получить вкусную боль — обломаешься очень сильно, это я тебе гарантирую. Чтобы получить от меня вкусняшку, надо будет хорошо постараться — усвоено? — начал Александр, параллельно записывая на бумагу ключевые тезисы: «ДС», «Доминант», «Сабмиссив» и остальное. Коля кивнул, это все уже было вполне ему ясно.

— Как постараться? Что конкретно делать, скажи, я сделаю, — нетерпеливо спросил Коля. Ему хотелось как можно скорее перейти к главному, галопом пробежав мимо бесполезных терминов.

— Ну, для начала, выполнять правила, которые я устанавливаю. Во-первых, никаких психоактивных веществ. Ни наркоты, ни алкоголя, даже кофе и чай тебе нельзя. Сигареты тоже нельзя, будем избавляться от вредных привычек, — ответил Александр, выводя на другом листе цифру один и «Никаких наркотиков». Коля автоматически скривился, напоминания о прошлом все еще отзывались у него в груди безотчетной тянущей болью.

— А если я не смогу? Это не так-то просто, — стал возражать он, как обычно пытаясь съехать с неудобной темы. На сей раз он действительно искренне хотел слезть с иглы, но не был уверен в себе и хотел заранее подстелить соломку под свой срыв. Внимание Александра к этой проблеме казалось лишним; это целиком и полностью забота Коли, он вполне способен самого себя и поругать, и наказать за срыв, строгий Хозяин ему для этого не нужен.

— Мне похуй, — резко бросил Александр, не оставляя ни единой лазейки для колиных «но». — Срыв — это конец всему. Мне будет все равно, как и почему, если ты сорвешься, я просто соберу твои вещи, выпну за дверь и поменяю замки. Мне не нужен партнер наркоман, — жестко расставил все точки он, ожидая, видимо, что Коля в ответ снова задрожит от страха и станет только молча кивать, но как бы не так.

— «Партнер»… «Партнер», блять?! Вот так ты это теперь называешь? Не «любимый», «родной» и все такое, а «партнер»? — взорвался он, чуть не подпрыгнув на месте. Он и до этого подозревал, что Саша сильно охладел к нему за прошедшие годы; они слишком долго были порознь и отвыкли друг от друга, нужно было проделать долгий путь, чтобы восстановить доверие и близость, но Коля надеялся, что они начнут хотя бы с точки «мой парень», а не безликого «партнер».

— Не цепляйся к словам. Я могу тебя хоть своим мужем назвать, если тебе от этого будет приятнее. Смысл тот же: примешь наркотик — я тебя больше знать не хочу, — холодно отрезал Александр. Не стал успокаивать взбесившегося Колю и хоть что-то ему объяснять. — И в последний раз напоминаю и фиксирую: никакого неуважения ко мне. Никакого мата, повышенного тона, обращений на ты и всего, что хоть немного может мне не понравиться в разговоре с тобой. Я вот это сейчас записываю и забываю о том, что у нас в принципе есть такая проблема, договорились? — продолжил он уже гораздо мягче, добавляя второй пункт в список.

— Я так не хочу, — заартачился Коля с твердым намерением отвоевать себе хотя бы привычное «ты».

— Мне похуй, — снова отрубил Александр. Коля отшатнулся, до боли сжав зубы, лишь бы не брякнуть ничего поперек такому строгому, совсем не настроенному на компромиссы, Хозяину, в тоне и жестах которого ничуть не угадывался родной и любимый Саша. — Сейчас я ставлю свои правила, без которых дальше у нас ничего не получится. Это мои условия, ты их выполняешь и получаешь хорошее отношение в ответ. Что-то не нравится — можешь валить, тебя никто не держит, — договорил он так же холодно, мотнув головой в сторону входной двери.

— Ты меня не любишь, — заныл Коля, чувствуя, что это его последний рубеж обороны. Он наконец-то понял, что его так смущало в новом Саше, пугало и доводило до истерик: он больше не чувствовал себя любимым и нужным. Его держали в ежовых рукавицах и чуть что кивали на дверь, заставляя делать всякие странные вещи, равнодушно называли партнером и ставили непреодолимую стену из этикетного «Вы». Любви в этом всем он не видел. Кажется, даже со своими насильниками в тюрьме Коля состоял в гораздо более открытых доверительных отношениях.

— Люблю. Очень. Если бы не любил, не пытался бы все наладить и не тратил бы на тебя столько сил, малыш. Проявляю свою любовь так, как умею, и, кажется, тебе это понравилось, правильно? — осекся Александр, но все же смог взять себя в руки и постарался объяснить. Он дотронулся до колиной ладони и мягко размял холмики, затем положил большой палец в ямку между большим и указательным и резко надавил, запуская болезненное электричество во все пальцы. Коля заскулил, сжав его руку в ответ, без лишних слов было понятно, что ему очень нравится. — Но мне нужны правила и рамки. Я хочу к себе уважения в отношениях. Без этого я страдаю, и если ты хочешь сделать мне приятно, показать, как сильно любишь, то пожалуйста, хватит мне «тыкать» и хамить. И так как предупреждения не действуют, я думаю, пока начинать переходить к наказаниям, — очень ласково растолковал Александр до самой последней фразы.

— Ну нет, блять, пожалуйста! — взмолился Коля, когда Александр вдруг поднялся с места и до него наконец дошел смысл последнего предложения.

— Ты кого сейчас блядью назвал? — со смешком переспросил Александр, роясь в ящике над плитой, явно чтобы нагнать ужаса.

Колю выворачивало от желания ответить чем-то в духе: «Тебя, сука тупая, ты разве тут еще кого-то видишь?!», — но это определенно было бы перебором, слишком обидно даже для обычного разговора в паре, а уж для Александра, который требовал особого обходительного «Вы» к себе, определенно стало бы последней каплей в чашу терпения. Коля прикусил язык и тихо кипел, пока Александр отыскивал что-то на полках, лишь бы снова не испугаться и не показывать свою слабость. Ему много чего хотелось, например, назвать Сашу лицемером, ведь Коле мат строго запретил, а своим коронным «Мне похуй» сыпал только за здрасьте. Еще ему хотелось назло продолжать называть Сашу Сашей и посмотреть, как выглядит то самое страшное наказание, чтобы впредь знать, какие есть варианты. Но все из этих порывов он тормозил, потому что и правда боялся.

Потом он стал успокаивать себя тем, что Саша несколько раз признался ему в любви и даже говорил, что Коля нужен ему живым и здоровым, а, значит, калечить не станет. У Коли перед глазами мелькали картины унижений и избиений в колонии, связанные изолентой руки в машине, а еще почему-то игнор. Если бы Александр в качестве наказания запретил ему на несколько дней чувствовать боль или пообещал больше никогда не повторять тот волшебный фокус с точками, он бы умер на месте. Но Саша обещал его не убивать и именно поэтому, наверное, принес с собой из шкафа пакет с металлическими бельевыми прищепками. Коля дернулся в сторону, но под строгим взглядом Александра вернулся на место. Глубоко вдохнул и резко выдохнул, смело протянул левую руку, трезво рассудив, что в случае чего, в целом, и без нее спокойно проживет. Но Александр только улыбнулся и сам выбрал место: на груди прямо над ключицами.

— Это тебе за хамство, — прокомментировал Александр первую противно болезненную прищепку. Коля отшатнулся и тихо захныкал, когда холодные стальные зубы совсем не приятно впились в нежную кожу на горле. — А это за «блядь», — еще более кровожадным тоном добавил он, симметрично цепляя вторую.

— Сука! — выкрикнул Коля в пустоту, не удержавшись. Он-то думал, что ему нравится любая боль, но эти адские тугие прищепки, тем более у горла, казалось, откусывали тонкую кожу.

— И еще за «суку», — тут же отреагировал Александр вынимая из пакета еще одну и цепляя прямо по центру, над ямкой между ключиц. — Видишь, сколько еще осталось? На все твои выеживания хватит, так что ни в чем себе не отказывай, — хохотнул Александр, играючи щелкая по закрепленным прищепкам, явно наслаждаясь поскуливаниями Коли.

— Я все понял. Можно снять? — пискнул он, чувствуя, как дрожат сцепленные в замок на коленях руки в попытке не сопротивляться. Каждый вздох сквозь острую боль над ключицами давался с трудом; во рту скопилось слюна, но проглотить её было страшно, чтобы лишний раз не тревожить металлические крокодильчики.

— Нет конечно, — хмыкнул Александр, отвлекаясь от паркета с прищепками, чтобы снова взять ручку. — Когда решу, что тебе хватит, сам сниму. И если болтнешь ещё какую-нибудь гадость в мою сторону, получишь больше, — пообещал он с дежурной улыбкой врача, какого-нибудь стоматолога, объясняющего необходимость воспользоваться бормашиной. Коля усмехнулся, закатив глаза, за что получил ещё одну прищепку.

Так продолжалось около получаса: Александр объяснял ему правила, длинный их список на несколько тетрадных листов, не слушая ни возражений, ни даже вежливых пожеланий от Коли. Тот старался вести себя смирно и не отсвечивать, вообще ничего от греха подальше не говорить и только молча кивать, чтобы это поскорее закончилось и его освободили от совсем не приятной пытки прищепками. Но, видно, зона и правда его испортила, а может, он всегда таким был: невежливым, нетерпеливым, с быдло-лексиконом вместо нормальной речи. Он получил бы целое ожерелье из металлических крокодильчиков, если бы Александр не сжаливался над ним, изредка убирая старые, под которыми уже совсем не чувствовалась кожа. Россыпь алых точек от зажимов адски ныла и чесалась, но Александр строго запретил их трогать, и Коля слушался.

Ему теперь решительно ничего было нельзя без указки Александра, разве что какие-то простейшие бытовые нужды ему оставили как последний клочок свободы. Теперь у него целый список из «нельзя» и ещё больше «надо». Надо ходить на группы и к психологу, чтобы бросить наркотик, надо быть уборщицей и поваром для Александра в одном лице, нельзя лгать, нельзя причинять себе вред, нельзя и шагу ступить, не отпросившись у Александра. У него теперь нет своих денег, но работать он будет, чтобы знать цену тем самым деньгам. Саша будет делать ему сладко больно, но только если Коля нигде не накосячит и вежливо попросит, он даже получил дословную инструкцию к тому самому «вежливо», чтобы полностью удовлетворить Александра. Последнее и вовсе становилось его главной целью в жизни.

После окончания нравоучений над Колей все же сжалились. Александр осторожно, одну за одной, отцепил прищепки, после тщательно размяв красные следы, оставленные металлическими зубами крокодильчиков. Коля скулил и рефлекторно вырвался, но Александр не ругался за это и даже терпеливо успокаивал, рассказывая, что все пройдет в течение пары часов, и если что-то останется, то небольшие синяки. Колю следы вовсе не волновали, он весь с головы до пят был в камуфляже из шрамов, собственноручных и оставленных на память насильниками. Получить новые от руки любимого Саши казалось очень закономерным и правильным. Но тот совсем не разделял особое отношение Коли к шрамам, он даже с частичкой гордости обещал Коле, что умеет делать все аккуратно, без следов, и что только из-за сильной боли все кажется необратимо травматичным.

— Ну-ну, мой хороший, иди сюда, пожалею, — с усмешкой поманил к себе Александр, раскрывая объятия, и Коля, ещё секунду назад чувствовавший себя вполне обычно, вдруг задохнулся от кома слез в горле.

— Не хочу, — беззубо заартачился он, как только возможно сглаживая свое возмущение. Его подбивало ответить грубым «Да пошёл ты», особенно когда Саша сюсюкал с ним так свысока, но следы от прищепок все ещё предупреждающе болели, и меньше всего на свете Коля хотел продолжения наказания за свой длинный язык.

— Не упрямься, мелочь, — осторожно надавил Александр, и этого хватило Коле, чтобы закончить пререкания и с облегчением упасть в объятия Саши, позволив слезам катиться по щекам. — Ты такой молодец, уже заметен прогресс. Ещё пара таких уроков, и станешь совсем шелковым, — снова притворно ласково заворковал Александр, поглаживая Колю по плечам.

— А без этого никак нельзя? — взмолился Коля без надежды на снисхождение. Слезы застыли мокрой плёнкой на лице, голова болела после таких приключений, но это была далеко не истерика, просто горькие эмоции больше от обиды, чем боли, наконец нашли выход и, как ни парадоксально, утешение в объятиях мучителя.

— Можно, — неожиданно ответил Александр с деланной серьезностью. — У нас с тобой будет только приятная боль, когда ты научишься вести себя достойно. Пойми: в обычных отношениях в ответ на твои выкрутасы была бы обида и долгие скандалы. Сейчас, в ДС, я могу чётко сказать, что не так, и закрепить это в качестве правила. В случае нарушения, наказать и отпустить тебе вину, начать все с чистого листа. Думаю, для нас с тобой это очень важно, — аккуратно и обстоятельно растолковывал он, не прекращая гладить Колю по спине.

— Но наркотики ты что-то не хочешь мне забыть и начать с «чистого листа», — просто физически не смог не огрызнуться Коля.

— Этот «чистый лист» тебя просто убьёт, — не без лишнего пафоса заявил Александр. — Гораздо лучше для нас обоих будет помнить о твоих проблемах и учитывать их. Если ты будешь выполнять все условия выздоровления, то больше не сорвешься. Срыв я посчитаю за личное оскорбление: это будет значить, что наши отношения для тебя не так важны, как наркотик. Тебя влечёт туда, знаю, но надеюсь, что ко мне тебя влечёт больше, — снова заумно стал объяснять он, но почувствовав каким-то третьим глазом, что Коле по горло нравоучений и тот его совсем не слушает, чуть отстранился и взял его за подбородок, вынуждая смотреть в глаза. Последнюю фразу он произнёс с особенным нажимом.

— Раньше влекло, — ответил Коля после долгой паузы. Он копался в себе и честно пытался наскрести решимости на однозначное «да», но не смог. — Сейчас Вы меня больше пугаете. — Он все усилия приложил к тому, чтобы снова не «тыкнуть». — Я не чувствую прежнего… тепла, что ли… Если это сейчас было обидно, я сразу извиняюсь, не надо прищепки, — попробовал раскрыться Коля, но тут же одернул себя, заметив, как темнеет взгляд Александра.

— Когда я давил в болевые точки, ты чувствовал от меня тепло? — уточнил Александр, снова беря Колю за руку. Тот приготовился ощутить приятное электричество от надавливания между большим и указательным пальцами, но Александр только нежно гладил, что вдруг почему-то показалось ему издевательством. Саша знал, как Коле нравится эта боль, но не причинял её, наверняка снова наказывая его за какую-то ерунду.

— Да… — начал он опасливо, ожидая новых поучений от Александра, но тот молчал, и ему пришлось продолжить. — Но прищепки — это гадость. И просить унизительно. Я не хочу больше унижений, мне их на зоне на всю жизнь вперёд хватило, — разошёлся он, смелея с каждым новым сказанные словом.

— Отлично, я как раз хотел перейти к твоим табу, — ничуть не удивившись, согласился Александр, раскладывая перед собой на этот раз сразу три тетрадных листа. — У нас будет три списка: зелёный — то, что тебе нравится. Жёлтый — что не нравится, но ты готов мне уступить в качестве наказания. И красный — что с тобой делать недопустимо, — разъяснил он, подписывая каждый лист.

— Болевые точки в зелёный, — как можно скорее бросил Коля. Почему-то ему казалось, что строгий Александр непременно вот-вот запретит ему говорить и до этого жизненно необходимо успеть сообщить все самое важное. — И порезы зелёный. Секс с тобой тоже. И когда ты меня душил, мне понравилось.

— А теперь скажи-ка, как мне тебя наказать за неуместное «тыканье», — ласково прервал его Александр, быстро записывая на первый лист все колины откровения. Это подействовало на того как пощечина. Он только нашёл в себе смелость сказать, какие странные вещи ему теперь нравятся, а его прервали, грубо поставив на место.

— Прищепки? — спросил он с видом полнейшего отчаяния. Он уже понял, что спорить с новым Сашей бесполезно, остаётся только смириться, тогда все пройдёт быстрее.

— Прекрасно, — довольно заурчал Александр. — Дай-ка руку, — зачем-то скомандовал он, хотя мог сам дотянуться и взять. Коля лишь пожал плечами и уже привычно протянул левую.

Александр раскрыл его пальцы, цепляя крокодильчик на перепонку между указательным и средним. Коля взвизгнул, не ожидая такой сильной боли на грани терпимого. Он непременно бы попытался скинуть орудие пыток, если бы Александр не удержал его за ладонь, сильно надавив в центр большим и зафиксировав запястье остальным пальцами, словно специально выставляя напоказ злополучную прищепку. У Коли в голове забилась мысль о том, что его распяли: так же демонстративно, за грехи — как бы кощунственно это ни звучало. Он не мог оторвать взгляд от своей руки, не мог перестать чувствовать боль и скулить в тщетных попытках с нею справиться. У него появилась шальная мысль крикнуть «хватит» и только понимание, что это все равно ни на что не повлияет, его удержало.

Александр помучил его в таком положении некоторое время, затем резко сдернул прищепку, тут же заменяя её своими пальцами. Одновременно с этим Коля совсем потерял контроль над собой и закричал, рванувшись куда-то в сторону, но Александр мастерски удержал его на месте, стиснув в объятиях. Он не прекращал шептать успокаивающую чушь, пока Коля не перестал трястись и реветь, сжимая повреждённой рукой его руку в ответ. Пока боль окончательно не прошла, оставив после себя лишь ноющую красную точку между пальцами и плёнку высохших слез на лице. Пока Коля не растаял в объятиях Александр, поверив, что теперь точно все, он свободен от своего проступка и любых экзекуций по этому поводу.

— Так-то, мой хороший, — приторно заворковал Александр. — В следующий раз получишь на язык, — с предвкушением пообещал он, стирая пальцами последние слезы с лица Коли.

— Как скажете, Хозяин, — отозвался Коля с издевкой, но, кажется, случайно попал в то, что без всякой иронии хотел услышать от его Александр. Он сжал его крепче и горячо поцеловал сначала в щеку, а затем, подумав секунду, и в губы. И Коля, уже приготовившись сказать разочаровывающее «шутка», заткнул себя и с урчанием принимал ласки.

— Спасибо тебе. Не представляю, через что приходится проходить, чтобы понять меня, и я благодарен тебе за все, что ты делаешь. Даже если с тысячей усмешек, мне нравится взаимодействовать с тобой, и я не пожалею времени, чтобы научить тебя, — прошептал горячее признание Александр, скрепляя свое обещание новым поцелуем.

— «Взаимодействовать»… — передразнил Коля, скривившись. — Обычно люди это называют сексом, — фыркнул он, обнимая Сашу в ответ. Тот совсем не был против, уткнулся носом Коле в шею и тихо засмеялся.

— Проблема в том, что Тема — это не только и не столько секс, малыш, — наконец ответил он, откашлявшись от приступа хохота.

— Странный, но все-таки секс, — упрямился Коля. — Я без боли себе его уже вообще не представляю, — признался он, прижимаясь ещё ближе. Его снова накрыло воспоминаниями, акты насилия слились в одну кошмарную кашу из страха и жгучей ненависти, причём непонятно, больше к насильникам или все же к себе. Он же сам подставлялся, цинично рассудив, что сопротивление не стоит свеч. И перед Сашей за это было невозможно стыдно.

— Запиши в красный все, что возвращает тебя туда. У меня нет иллюзий по поводу нашей наказательной системы, в красках представляю себе, что там с тобой творилось, и совсем не хочу наступать на больные мозоли, не в твоей душе, мелочь. Она тоже нужна мне целой, — несколько поэтично выразился Александр, трогая Колю за самое тонкое в той самой душе. Где рвётся и кровоточит от одного намёка на проблему.

— Не хочу, — ответил он, мотнув головой, словно пытаясь выкинуть из неё всю боль. — Я скажу, что мне нравится и что не нравится, в остальном сам… сами решите, Хозяин. Пожалуйста, — постарался объяснить он, но получилось это у него из рук вон плохо. Он не мог признаться Александру в том, что если позволял насильникам все это, то почему вдруг Саше, любимому и родному, который примерил на себя амплуа его Хозяина, он в праве что-то запрещать.

— Ты что-то явно попутал, родной. Ты мне условия не ставишь, а делаешь все, как я говорю. У тебя должны быть табу, я не хочу догадываться, что просто неприятно, а что тебя морально уничтожает — это путь, на котором ошибки не допустимы, — одернул его Александр со стальным звоном в голосе. У Коли от этого тона все внутри оборвалось.

— Я не могу! — вскрикнул он, сжавшись каждой мышцей. — Может, можно как-то… я не знаю… Мне ещё удары ремнем нравятся, с пряжкой если в кровь особенно… — попытался невзначай съехать с темы он, в глубине души надеясь соблазнить Александра на эксперименты и забыть светофорные списки.

— Это хорошо, — похвалил его Александр, вписывая новый пункт на «зелёный» лист. — И все же, мальчик мой, сосредоточься и выдай мне хотя бы три пункта того, что с тобой нельзя делать никогда. Например, унижения? Ты говорил, что тебе их в колонии хватило, — ласково попытался уговорить он, снова беря в руки «красный» лист. У Коли внутри все застыло хрупким льдом.

— Нет, это можно. Неприятно, но можно, если тебе… блять… Вам это нравится, — постарался объяснить Коля и снова, из-за того что сосредоточился на другом, забыл и должное обращение, и запрет мата. — Извините меня пожалуйста, я не понимаю, что несу. Не надо прищепки на язык! Боже, что угодно, только не прищепки! — взмолился он, когда понял, что натворил.

— Я прощу, если ты извинишься передо мной на коленях. Давай, протестируем, как на тебя действуют унижения, — ласково подтолкнул его Александр, будто радуясь тому, что Коля снова нарушил правила и есть повод наказать его за это. Коля скривился от горечи, но все же сполз на пол и как можно более искренне промямлил извинения. Он за годы в колонии научился забывать про какую-то там гордость, выпадать из ситуации и возвращаться в тело уже после того, как все унизительные манипуляции с ним заканчивались. — Как ощущения? — спросил Александр после того, как разрешил Коле вернуться на место.

— Никак. Это для меня ничего не значит. То есть задевает, но не как прищепки, и близко нет. Для меня это не настоящие унижения, — честно ответил тот, трезво рассудив, что лгать бесполезно, у него и так на лице все написано.

— И что же в твоём понимании «настоящие унижения»? — будто даже с искренним интересом переспросил Александр, но, видимо, не смог удержаться от ироничной ухмылки. Из-за этого же Коля никак не мог набраться смелости на то, чтобы честно ответить. Ему снова было страшно показаться слабым.

— Взять за волосы и прижать к земле, в какую-нибудь грязь. В сортир окунуть. Раздеть и напоказ выебать. Пустить по кругу, рассказывая, какая я умелая блядь. Заставить переодеться в бабу и называть Машенькой, Викулей и другими женскими кличками, — начал он, не без злорадства отмечая, как округляются глаза Александра в попытке переварить услышанное. — Хозяину невдомёк, что творится ТАМ? Культурный шок? — участливо переспросил он, вдруг поняв, что никакой он не слабый рядом с Александром и даже наоборот: окунулся в ад и стоически выдержал то, что его грозному Хозяину даже не снилось.

— В таких деталях — нет, — честно ответил он, откашлявшись. — И все же это не табу? Мне можно? — спросил он тоном человека, который ни за что не поверит в ответ «да».

— Все, на что хватит фантазии, делай…те. Меня ничем не удивить, — ответил Коля с лишней дерзостью. До него вдруг дошло, что Александр хоть и корчит из себя тирана, никогда не пойдет на что-то действительно из ряда вон. Так, только пугает, а ни на что страшнее прищепок не способен.

— А если я захочу отрезать тебе палец? Выколоть глаз? Выжечь клеймо на лбу? Ты сейчас неебически смелый, но только потому что и представить себе не можешь, что способен сделать садист с нижним совсем без табу, — с коварной усмешкой поставил его на место Александр.

— Мне только что обещали, что убивать и калечить меня не будут. Что я типа нужен живым и здоровым, — напомнил Коля с дрожью в голосе. Тон Александра ему совсем не нравился.

— Ну, любовь моя, все обсуждаемо. Если твоя самая яркая сексуальная фантазия — это чтобы я вынул тебе ложкой оба глаза и до конца жизни сделал полностью зависимым от меня калекой, то как я могу отказать? — слишком серьёзно для такой безумной идеи предложил Александр. Коля в ответ смог лишь недоверчиво помотать головой. — Так что, тяжкие телесные заносим в табу или мне можно вырезать твой поганый язык и избавить нас от множества проблем? — продолжил язвить он, наконец добившись своего: Коля действительно поверил в то, что его способны покалечить, и по-настоящему испугался.

— Убийство — красный. Я хочу жить. И необратимые повреждения типа отрезанного языка — красный. Все, что не получится потом вылечить и вернуть в норму. Но шрамы можно, мне они нравятся, — быстро затараторил он, пока Александр не принял его молчание за знак согласия. — Вы же никогда не сделаете этого, правда? Просто пугаете всякими ужасами? — спросил он с ноткой истерики в голосе, когда Александр толком ничего ему не ответил, только коротко кивнул и принялся записывать пункты в «красный» лист.

— Теперь, когда ты поставил это в табу, не сделаю. Мне нужно, чтобы ты сейчас понял одну вещь, мелкий: это первый и последний раз, когда я вообще спрашиваю твоё мнение и разрешаю ставить границы. Потом, когда список будет готов, в него будут вноситься изменения, несомненно, но не ной потом, что тебя раздели и поставили раком на Красной площади, потому что этого не было в твоих табу, а у меня, так уж получилось, нет дара телепатии, чтобы из твоего «делайте все, на что хватит фантазии» догадаться, что табу все-таки были, только кто-то слишком упрям и глуп, чтобы сразу о них сказать, — бросил Александр, явно выходя из себя.

— Я в любом случае не буду ныть. Вам надо, значит, делайте. Если не выдержу и сломаюсь, значит, слабый и Вам не подхожу. Им я и не такое позволял за пачку печенья и пару носков, а Вам за все то, сколько Вы для меня сделали, нельзя? Не убьете и не покалечите, и слава Богу, остальное не важно, — признался Коля, краснея до самых ушей. Он не хотел говорить это Саше и давать такой весомый рычаг управления собой, но на эмоциях едва ли контролировал свой поток сознания.

— Я не хочу становиться твоим насильником. И ты, мой хороший, не проститутка, чтобы мерить доверие к человеку в потраченных на тебя деньгах. Там были другие условия и порядки, у тебя не было возможности сказать «нет», приходилось наступать на себя и прогибаться под чужие желания, ставя свои на десятое место. Со мной этого не нужно. Я пойму любое «нет», любое их количество, потому что мне нужен ты, а не абстрактный безотказный нижний. Расскажи мне честно о том, что страшно, плохо, невыносимо, и мы вместе найдём компромиссы. Не скажешь сейчас — я перейду к тому, чтобы искать твои табу на практике, и тебе это ой как не понравится, — балансировал на тонкой грани между уговорами и запугиваниями Александр, и только так до Коли наконец дошел смысл. То самое «невыносимо» нашло отклик в его сердце, и он начал говорить.

— Надевать женские тряпки и откликаться на имя «Вика» было невыносимо. Обслуживать ораву подонков во все дыры — невыносимо. Еще невыносимо, когда макают лицом в мочу, в говно, заставляют все это вылизывать… Когда кости ломают — страшно. И срывать ногти. Понятно, что оно потом зарастет, но все равно страшно. И невыносимо. И еще я боюсь насекомых и змей… в целом, все, что ползает — это ужасно, — признался Коля с каждым новым словом все больше набираясь решимости высказать Саше все, перестав корчить из себя непробиваемого супергероя в одежде из стали. Недавно, пока лежал в больнице, он посмотрел фильм про такого персонажа по телевизору, но не сказать, что он ему понравился. — И огонь. Ожоги ладно, но открытое пламя… не знаю, почему-то пугает. Или все-таки…? — начал Коля, но осекся, впервые задумавшись над разницей между желтым и красным, что правда стоит запретить Саше навсегда, а где уступить, чтобы не давиться одними прищепками в качестве наказания.

— Можем написать это в «желтый» со звездочкой и вернуться к этому позднее. Я пока и сам не умею фаер-плей, — помог ему Александр, тонко уловив все сомнения. — В любом случае нам нужно будет все попробовать, пока в самом щадящем режиме, чтобы понять ощущения. Что-то только по факту раскроется тебе как табу, что-то не очень понравится мне, как садисту. Но в любом случае мы найдем то, что подходит нам обоим, и будем практиковать только это. Пойми, эти списки — не инструкция, а лишь координаты, — попытался снова объяснить он, но Коля последних нудных слов совсем не понял.

— Что такое координаты? — переспросил он с искренним интересом. Он чувствовал, что страшное слово как-то относится к ненавистной ему математике, но не мог с точностью сказать даже к какому именно ее разделу: к алгебре или геометрии. Школа осталась в его памяти лишь смутным, плохо расчленимым на конкретные эпизоды, пятном. Считать как-то научился не на пальцах — и ладно.

— Кому-то надо повторить учебники за пятый класс? — хохотнул Александр беззлобно, но Коля в ответ все равно смущенно кашлянул, показывая, что такая насмешка немного его задела. — Оу, кажется я случайно попал в «настоящие унижения»? — тут же одернул себя Александр, готовясь извиниться.

— Вообще-то да, но все в порядке. Я и правда чем только не занимался вместо учебы и мне надо бы сесть за книжки. Сначала этикет для самых маленьких, потом математика — я исправлюсь. Буду… как там… достойным рабом своего хозяина, — мгновенно нашелся Коля, иронией защищаясь от слишком серьезного обсуждения этой непростой темы. Александр снова бурно отреагировал на «хозяин» из его уст: отложил бесполезные теперь уже бумажки и поманил любимого к себе, пересаживая на колени.

— Тебе вообще нравится слово «раб»? Просто я обычно другое использую, — спросил он невзначай, ласково сжимая Колю поперек торса.

— Какое? — без задней мысли спросил тот, растекаясь в объятиях Александра. Ему уже много стало понятно и от этого пропал страх сделать неверный шаг. С Александром все просто: слушаться, стелиться на «Вы», не материться и периодически вставлять «хозяин» как главную козырную карту — и можно снимать сливки в виде разомлевшего от благодарности любимого мужчины, который готов отвечать самыми приятными, нежными и болезненными, прикосновениями.

— Питомец, — с самым серьезным видом выдал Александр, попытавшись тут же поймать губы Коли и переключить его внимание, но тот отреагировал мгновенно, рассмеявшись, как бы ни старался играть покладистого сабмиссива. — Нет, не собачка. Не смейся. Это не про зверушек, а про заботу и любовь. В слове «раб» много невольности, будто я тебя принуждаю служить мне, а ты только и мечтаешь о том, чтобы поднять восстание и стать свободным человеком. Питомец же физически не может без меня и обожает хозяина уже за то, что он у него есть. Ты был бездомным котенком, которого все безнаказанно шпыняли; я взял тебя домой, сделав своим питомцем, и теперь ты чистый и ухоженный, счастливый рядом со мной, — не без лишней гордости за щедрого себя пояснил Александр. Коля только кивнул, не желая вступать в спор. Мелкие странности своего Хозяина он решил принимать как дождик за окном — неприятно, но куда от этого денешься. — И, если захочешь, можем поиграть с тобой в зверюшку, я не против, — осторожно добавил Александр, когда Коля в ответ только невнятно мотнул головой.

— Это унизительно. Я по доброй воле ползать на четвереньках и лаять не буду. Мне вообще надевать какой-то костюм и играть роль не нравится, — честно признался Коля, решив больше не лгать и не кидаться «желтым» или «красным», предпочитая прямо говорить о своих чувствах, доверяя Александру самому распутывать клубок сомнений в его голове.

— А не по доброй воле можно? — переспросил он с усмешкой, ласковыми поглаживаниями по спине усыпляя бдительность.

Щеки Коли заалели от стыда. Он не мог и ляпнуть однозначное «нет», потому что не чувствовал и близко такого же отторжения ко всему этому, как к возможности лишиться глаза. Но он и не мог, до сведенных судорогой скул, был не способен ответить «да» на этот вопрос. Не мог он, как Александр, спокойно, без лишнего смущения, говорить о своих желаниях. Неприятие всех подобных игр будто бы защищало его все эти годы, сохраняло человеческий облик и не позволяло упасть еще ниже, чем есть. Но сейчас рядом с ним был Саша, который обещал любить его и беречь, вроде не собирался осуждать даже за самые странные желания и вообще кому как не ему доверить свою тягу к принуждению. У Коли внутри все сладко дрожало от его насмешливого «не по доброй воле» и ниже пояса тяжелело, стоило только представить сцену изнасилования с участием Саши, а еще лучше Александра в образе строгого Хозяина.

Хозяин может брать, не спрашивая, он может задавить любые попытки сопротивления одним тяжелым взглядом и грозным «накажу». Коля вдруг понял, что очень бы хотел, чтобы его понарошку наказали принудительным сексом. Или заставили ползать по полу, а он бы скулил, как собачка, сквозь заклеенный изолентой рот. Ему было бы стыдно, больно, плохо, он бы задыхался от слез, но был бы счастлив отдаться не кому-нибудь, а именно Саше. Потому что тот, как ни крути, все же видит в нем личность и остановит игру, если Коле она перестанет нравиться. Или же Коля все бы отдал, чтобы он не останавливался и сломал его с концами — он и сам не мог найти точный ответ в своей голове, и это тоже его пугало. Теперь Колю пугал не Саша в образе Хозяина, а собственные желания: сколько именно этот новый, жесткий и смелый Саша может ему дать, стоит только попросить.

Коля кивнул с полнейшим ужасом во взгляде, и Александр привлек его к себе, чтобы успокоить. Он даже стал говорить что-то о том, что это вовсе не обязательно и если Коле так противны такие игры, их смело можно убрать в табу, но тот агрессивно помотал головой, снова не в силах сказать хоть что-то. Сам взял ручку и своим корявым, совсем не чета резкому и убористому, какому-то слишком правильному, почерку Александра, записал игры в собачку на «желтый» лист, тоже под звездочкой. Затем, подумав секунду, добавил еще одну звездочку и наотрез отказался обсуждать это с ничего не понимающим Сашей. Лишь снова обнял его, уткнувшись носом в заботливо подставленную шею, и трясся в попытках совладать с собой. Эти светофорные списки опрокинули его с ног на голову, он не просил открывать ему такую черную и стыдную сторону его души, но теперь Александр его мнения спрашивать не собирается. Колю грела лишь мысль о том, что это все закончилось.

— Мой хороший. Умничка. Самый честный, открытый, старательный. У нас с тобой теперь все получится, я в этом уверен, — ворковал Александр, успокаивающе поглаживая его по плечам. — Пойдем-ка спать, мы оба устали, — предложил он вполне резонно, но Коле такая перспектива категорически не нравилась. Он даже нашел в себе смелости, чтобы возразить.

— Порежете меня, пожалуйста, Хозяин? Мне очень надо. Что угодно, только порежьте, умоляю, — заныл он, готовясь в случае чего даже сползти на пол и продолжить мольбы с колен. Столько событий за один день — он не выдерживал и чувствовал, что либо доверится Саше, либо вскроет вены сам. По-другому он успокаиваться пока не умеет, все советы психолога оказались бесполезными в реальной жизни.

— У тебя ВИЧ, — без каких-либо эмоций ответил Александр, но в его взгляде читалось однозначное «нет». Вот только Коле было очень надо, до дрожи, до кома в горле, который мешал нормально дышать.

— И что теперь, заботливый Хозяин брезгует кровью любимого раба?! — сорвался он, готовясь лезть на стену от скребущейся в сознание истерики. Ему было плохо, и чем дольше Александр удерживал его и не давал желаемого, тем хуже ему становилось.

— Заботливый Хозяин, — начал Александр, чуть не рыча от гнева. Он принял за личное оскорбление новую издевку Коли, — не хочет убить своего любимого раба. Вирус уничтожает твой иммунитет, а это значит, что любой микроб, попав в твою рану, не умрет на подступах, а проникнет глубже в кровь, заразит важные органы… Нет, пока нельзя. Через полгода, когда анализы будут хорошие, я обязательно тебя порежу. Сейчас — нет, — строго предупредил он, стараясь снова нагнать на Колю ужаса, но тот уже в красках представлял себе, как загонит лезвие в руку и как из раны польется тонкая тугая струя алой крови. Ему было не интересно про какие-то там микробы.

— Я хуй пойми сколько жил с этим ВИЧом, резался, царапался, спал со всеми подряд, и ничего, живой. Ты не сделаешь — я сам вскроюсь, в ванной были лезвия, — взвыл Коля, совсем отбросив маску покладистого сабмиссива. С этими словами он рванулся из рук Александра, но тот сжал его крепче и не оставил ни единой возможности сбежать.

— А ну-ка заткнулся, дрянь, иначе я тебя свяжу и уложу отдохнуть на несколько часов, — гаркнул Александр, одной рукой мастерски перехватывая руки Коли, а второй до синяков впиваясь в подбородок, чтобы удержать его голову на месте. — Ты мне, сука, условия не ставишь, суицидами не шантажируешь и даже голос на меня не повышаешь, иначе я быстро научу, как вести себя нормально. Ты больше не смеешь причинять себе вред, потому что я так сказал. Усвоено? — гораздо более жестко стал давить он уже без всяких смешков. И в каких бы расстроенных чувствах ни был Коля, это немного поставило ему мозги на место.

— Но мне нужно. Очень. Очень. Очень нужно. Порежьте меня, Хозяин. Просто порежьте. Чем хотите, как хотите, где хотите. Хотите — отрежьте палец. Хотите — убейте. Я сейчас сам умру, если Вы не разрешите мне почувствовать боль, — заныл он, даже не пытаясь вырваться из стальной хватки Александра, все равно это было безнадежно. Он размяк в его руках, откинувшись всем весом — показывая, что полностью отдается его воле и больше ни на что не претендует.

— Видишь ли, мелочь, игры с ножами, если делать это правильно, а не как ты привык, с реками крови и мясом, не такие уж болезненные, примерно на троечку из десяти, — терпеливо объяснил Александр, то ли проникнувшись жалостью к обессилевшему Коле, а то ли банально устав от ругани. — Но я тебя понял. Сейчас мы с тобой успокоимся и пойдем в комнату. Там ты разденешься и встанешь на колени. Я надену на тебя маску, закрывающую глаза, и оставлю так ждать на десять минут. Твоя задача продержаться. Не трогать себя, не царапаться, не снимать маску, не укатиться в истерику и просто спокойно подождать, пока я все подготовлю. Сможешь? — спросил Александр, лишь немного ослабив хватку.

— Да, Хозяин, смогу. Если Вы меня потом порежете, я все смогу, — тут же отозвался Коля, чуть не плача от счастья.

— Никаких «если», раб, ты мне условий не ставишь. Вообще забудь про такое слово в своем лексиконе, — рявкнул Александр, до боли сжав колин подбородок. — После этих десяти минут, если мне понравится твое поведение, я тебя выпорю. Начнем с разогрева мягкими плетьми и потихоньку дойдем до тяжелых и очень болезненных, я посмотрю на твое состояние. И если хватит сил, в конце будут игры с ножом, так уж и быть. Но все под твою ответственность, я предупреждал о рисках, — продолжил рассказывать он, пока Коля только молча кивал.

— Да, Хозяин, как скажете, — отозвался он специально преувеличенно покладисто. План его устраивал: без явных сложностей из «желтого» и «красного» списка, без неожиданностей и с обещанием в конце все-таки порезать. Все остальное до столь желанного ножа Коля как-нибудь потерпит, уже не маленький.

— Тогда слушай внимательно: ко мне во время сессии только и исключительно на «Вы» и «Хозяин». Тыкнешь хоть раз, даже случайно — я мигом все закончу. Обращения уважительные, матом постарайся сильно не сорить, но если вырвется — не страшно. Кричи, не сдерживайся. Слушаешься меня беспрекословно. Если скажу стоять и не дергаться — ты стоишь и, блять, не дергаешься, потому что у меня в руках будет острый нож, и если ты на него случайно насадишься из-за своих выкрутасов, это точно будет не моя проблема, — гораздо более жестко, не оставляя ни шанса на возражения, сказал Александр. Коля снова молча кивнул. Его, конечно, подбивало спросить, чья же тогда это будет проблема, но промолчал — получить лезвие в бок совсем не входило в его планы, а если для этого надо всего лишь внимательно слушать Александра и не нарываться специально, то о чем вообще спорить. — Молодец, запомни это. Теперь глубокий вдох…

Они посидели так еще долго, по ощущениям Коли, где-то полчаса, но учитывая его общее нервозное состояние, в реальности всего минут пятнадцать. Александр его держал и приказывал дышать в особом ритме: глубокий вдох и очень медленный выдох, потом задержка. Коля дышал, ему и в голову не приходило капризничать и сопротивляться. Он помнил, что за хорошее поведение ему обещали нож, и не хотел потерять свое драгоценное поощрение из-за какой-то ерунды. Если Александру надо, чтобы он подышал под его команды, он подышит, не вникая зачем и почему. Он расслабится всем телом, положит пустую от мыслей голову ему на плечо и будет дышать, повинуясь его голосу, только чтобы показать, какой он молодец и несомненно достоин ножа. О ноже в этот момент Коля думал гораздо больше, чем о чувствах Александра, они были лишь фоном для предстоящего действия.

По истечении пятнадцати минут Колю поцеловали как бы в благодарность за покладистость, затем подняли на ноги и за руку, так как после глубокого расслабления он едва ли был способен собрать мысли в кучу, отвели сначала в коридор, а затем в другую комнату, не спальню, а ту, что когда-то занимала Игнатья Филипповна. Этот факт немного отрезвил Колю, он прекрасно помнил, как и почему умерла старушка, и заниматься сексом с Сашей практически на ее могиле казалось ему дикостью. Но теперь тут ничего не напоминало о прежней хозяйке: Саша вынес лабиринты советских шифоньеров вместе со всем содержимым, ковры и высокую кровать с продавленным матрасом, сорвал обои в цветочек, поменял растрескавшиеся от старости полы и сделал из последнего пристанища ярой сталинистки логово Маркиза де Сада (Коля понятия не имел, как его книги оказались в тюремной библиотеке, но прочитал он их с большим интересом).

Комната была оформлена в строгих черно-серых тонах, немного красного в деталях мебели — было видно, что составлялся интерьер стихийно, под эгидой общего вкуса хозяина, но без конкретного плана в начале. Сначала Александр положил дорогущий черный паркет и выкрасил стены в темно-серый нейтральный оттенок; широкий выкрашенный в черный столб посреди комнаты с торчащими из него крюками и кольцо в потолке тоже явно были сделаны сразу. Потом, прогуливаясь по какой-нибудь Икее, Александр наверняка заметил черную напольную вешалку для одежды и с помощью блестящих стальных крюков и карабинов из ближайшего строймага приспособил ее под то, чтобы вешать на нее свои страшные плети и наручники. По такому же принципу была подобрана двуспальная кровать с черной кованой спинкой и полочки под те пыточные инструменты, что не поместились на вешалку.

Больше всего внимания Коли привлек огромный черный крест во всю стену напротив с четырьмя точками фиксации под руки и ноги и заботливо приделанными подушками под спину. Именно к нему его и повели, приказав раздеться и ждать на месте. Коля послушался, он помнил предупреждение Александра и не собирался попадать под горячую руку: без лишнего стеснения стянул с себя трусы и футболку, сделав только пару шагов до окна, чтобы бросить одежду на подоконник. Мутное стекло прекрасно пропускало свет, но надежно скрывало комнату от вида с улицы — в этом тоже была большая продуманность. Комнату явно делали с умом под четкую цель с упором на функциональность, но и не забывая про красоту. Красоту в особом понимании Александра и в той мере, в которой он сам умел сделать красиво — рука дизайнера к работе явно даже не прикасалась.

— Подойди сюда, хватит ворон считать, — рыкнул на него Александр, отвлекая от разглядываний интерьера. В руках он уже держал маску из плотной кожи с липучками для крепления на затылке. Коля послушно опустил голову, чтобы было удобнее ее надеть. — Сейчас у меня нет цели тебя наказать и сделать неприятно, поэтому если чувствуешь, что что-то не так: плохо, страшно, больно не так, как тебе нравится, говори «желтый», будем исправлять ситуацию. Если почувствуешь, что голова кружится, тошнит, сложно дышать… что угодно еще, не знаю, допустим, ногу свело — говори прямо, не надо терпеть. Понятно? — объяснял он, неспеша, выверенными движениями, поправляя маску, чтобы совсем лишить Колю зрения.

— Да, Хозяин, все понятно, — отозвался Коля совсем без иронии. На время действия он решил целиком играть по правилам Александра, не раздражая его даже по мелочи. От греха подальше.

— Если совсем плохо и захочешь все закончить, говоришь «красный», и я останавливаюсь. Только учти, что потом не продолжим, поэтому если просто нужен перерыв, лучше сказать «желтый», а стоп-кран приберечь на крайний случай. Договорились? — продолжил Александр, надавив Коле на плечо, чтобы поставить его на колени. Тот едва успел кивнуть, с тихим писком падая на ледяной паркет. Александр не обратил на это никакого внимания; сам, как куклу выставил его в правильное, с его точки зрения, положение, убрав обе руки в замок за спину. — Десять минут, как договаривались. Не меняешь положение, не снимаешь маску, спокойно дышишь и не причиняешь себе вред. Я буду рядом, если что «желтый» и «красный» услышу, но я верю, что ты справишься. Давай, маленький, это не долго. Ради меня, — шепнул Александр ему прямо в губы. В последний раз поцеловал и обнял, после чего оставил в темноте одного.

Коля проглотил вязкую слюну. Он покрепче стиснул пальцы в замке и попробовал сосредоточиться на дыхании и окружающих звуках, но выходило это у него из рук вон плохо. Ему нельзя было укатиться в истерику, Александр сказал, что не станет его резать, если Коля доведет себя до слез за эти десять минут. Он сказал «ради меня», и это было так трогательно, что Коля не имел никакого морального права сдаться, он должен быть сильным и показать себя исключительно с лучшей стороны. Но только «желтый» сам лез на язык, несмотря на то, что он прекрасно понимал, что его не бросили, что Саша чем-то гремит буквально в двух шагах и наверняка наблюдает за тем, как прекрасно Коля держится. Он и понимал, что над ним не издеваются, давая такое сложное задание, Саше наверняка нужно это время, чтобы подготовить обещанные плети и нож, но проще от этого не становилось.

Отсутствие зрения угнетало, Колю гложило чувство, что он остался наедине с собой, с этим грязным слабым существом, которое так униженно просило его порезать. Тем, который игры в собачку писал в «желтый», а не «красный» список, потому что в глубине души именно этого хотел. Быть таким для него было невыносимо. Он себя практически ненавидел и поэтому постоянно хотел убить. Не по-настоящему, у него никогда не хватило бы на это смелости, но оставить попытки суицида он никак не мог, даже ради Саши, которого вроде как любил. Чем глубже погружался Коля в себя, тем больше тонул в стыде и ненависти. Хотелось кричать и плакать, но он знал, что если позволит себе свалиться в истерику, то это будет равносильно «красному», никакой порки и ножей он в таком случае не получит. И он снова постарался хотя бы ровно дышать в надежде, что Александр зачтет ему это, несмотря на каплю слез, которые не могли впитаться в кожаную маску и стекли вниз к носу.

— Все хорошо? — спросили у него спустя целую вечность. У Коли хватило сил только на то, чтобы неискренне кивнуть. Ничего хорошего в его состоянии не было, но ему очень хотелось продолжения, поэтому он лгал, но считал это малой ценой за нож в руках Саши. — Когда я задаю вопросы, я хочу слышать ответ, — строго одернул тот его.

— Д...да, нормально, — не сразу смог выговорить Коля. Ему нужно было некоторое время, чтобы прийти в себя, Александр требовал слишком многого от него.

— А что я говорил про ложь? — с усмешкой спросил Александр, хватая Колю за кольцо в ошейнике и рывком поднимая на ноги. Тот не смог удержать равновесие и в панике схватился за его руку, сердце сорвалось в галоп.

— Пожалуйста, простите меня, Хозяин, этого больше не повторится. Я просто очень хочу порезы. Я боялся, что если скажу, что мне плохо, то все закончится, — ответил он, не прекращая сжимать напряженную руку Александра — она стала его единственным ориентиром в медленно раскачивающимся от головокружения мире.

— И ради них ты готов на что угодно? — продолжил Александр с насмешкой. Он резко развернул Колю от себя, толкая в спину, чтобы подвести его к кресту, затем резко и грубо поднял его руку, чтобы заковать в наручник.

— Да, Хозяин! — смело отозвался Коля, отдавая для фиксации и вторую руку. Теперь он стоял на носочках, повиснув на прикованных к кресту кожаных наручниках. Спину в таком положении сводило от напряжения, подушка под животом никак не облегчала жизнь.

— А себя пожалеть? — не смог сдержать новой усмешки Александр, принимаясь за фиксацию ног. Коля в ответ лишь фыркнул, но вовремя понял, что такой ответ строгого Хозяина не устроит, придется объясниться.

— Я не считаю, что это важно, — как можно красивее постарался сформулировать он, лишь бы отвлечься от того, что теперь он полностью висит на кресте и при всем желании не может освободиться.

— Очень зря, — многозначительно ответил Александр, снова бросив Колю одного, в закрывающей глаза маске, теперь еще и полностью обездвиженного.

Коля только собрался испугаться и тут же ляпнуть «жёлтый», как ему тут же прилетел первый удар, выбив из легких весь воздух. Он ахнул, выгнувшись, и тут же получил второй, как показалось, гораздо менее сильный, но растекающийся по всей площади спины. Спустя еще несколько он понял, что это многохвостая плеть, но мягкая и легкая, так что ее хвосты лишь обнимают кожу, совсем не причиняя боли. Удары сыпались быстро, были сильными, но ощущались как волна, которая мягко толкает в спину, как миллион дружеских похлопываний ладонью одновременно — это не было больно, не было страшно, а скорее было никак. Коля честно пытался распробовать новые ощущения, стараясь найти в них хоть что-то приятное для себя, но в конце концов повис в оковах, не издавая ни единого звука, как мертвый, с намерением просто перетерпеть это странное действо, если Александру так надо. А тот, кажется, входил в раж, взяв такую же многохвостую плеть во вторую руку, чтобы теперь вдвое активнее вбивать в Колю мягкие хвосты.

Коля обиженно сопел под ним, от безысходности принявшись считать удары — он устал от невесомых прикосновений хвостов, хотелось чего-нибудь потяжелее, хотелось ремня с пряжкой… Но он же не мог сказать Александру, что он бьет как-то неправильно, он ведь так строго говорил свое «ты мне условия не ставишь, раб». Коля теперь раб, и если Хозяину приспичило помахать именно этой плетью, то ему право голоса не давали. В конце концов, странно, если раб возмущается слишком мягким истязанием, для садиста как-то даже оскорбительно. Поэтому Коля терпел, даже когда следующая плеть, за которую взялся Александр, тоже оказалась почти никакой по ощущениям. Ну то есть она оказалась чуть более кусачей, особенно когда прилетала по одному и тому же месту, но этого Коле было безнадежно мало. Он капризно завозился, расправил плечи с видом «ну давай уже, сильнее», но вслух ничего сказать не смог. В конце этой экзекуции ему обещали нож, и он не станет себе все портить только из-за того, что стало скучно.

— Как ощущения? — наконец спросил Александр, когда вся спина Коли стала равномерно горячей, но не более того. Тот воспринял это как зеленый свет для нытья, Хозяин же сам поставил запрет на ложь.

— Никак, мне мало, — признался он, поочередно напрягая лопатки, чтобы распробовать ощущение жара на коже — единственное развлечение для него с повязкой на глазах.

— Конечно, — со знанием дела согласился Александр. — Так всегда, к сожалению, по-другому нельзя. Сейчас будет веселее, — безошибочно прочитав его настрой, пообещал он, тут же со свистом вбивая в Колю новое орудие: только с одним хвостом, наконец-то оставляющим на коже длинный горящий болью след.

Коля заорал, переживая неожиданную вспышку, а затем почему-то рассмеялся, теряя голову от удовольствия. Ему было хорошо, и это еще мягко сказано. Каждый росчерк новой плетью оставлял полосу будто бы снятой кожи, и это ощущение нравилось Коле до щенячьего визга. Александр давал эту новую вкусную боль очень дозированно, через большие интервалы, позволяя как следует распробовать все краски: сначала острую вспышку, затем адский пожар, вырывающий из горла крики боли, а после ноющее, медленно сходящее на нет жжение. «Если будет слишком, скажешь «желтый», хорошо?» — попросил Александр вдруг, и это почему-то подняло в Коле волну ненависти. Он наконец получил желаемое, а Саша будто уже хочет все закончить, даже новый удар пришелся на спину как-то криво, будто нехотя, неаккуратным мазком, и Коля неосознанно дернулся, пытаясь уйти от него.

Саша истолковал его реакции как-то по-своему, тут же поменяв плеть на более мягкую, не такую пробивную. Она тоже приходилась на кожу горячими мазками, но ощущение не погружалось внутрь мышц, быстро затухая яркой вспышкой на поверхности. Она быстро ласково кусала, а не вгрызалась в плоть зубами адского пса, как ее предшественница. Коля повел плечами, пробуя на вкус новые ощущения. Они были слишком слабыми, чтобы заставить его кричать, как прежние, но тоже по-своему приятными, до ужаса напоминающими ему жжение от пореза, и только отсутствие тягучих капель крови и звонкие щелчки при встрече плети с кожей не позволяли Коле представить себе, что Саша взялся за нож.

А когда эти приятные поверхностные мазки вдруг сменились более глубокими, очень похожим на старую плеть, ударами, в сознании Коли что-то щелкнуло, заставляя его забыть обо всем на свете: о тянущей боли в распятых руках, о обо всех сомнениях и даже желаниях. Ему осталась только боль, такая приятная, что его крики с каждым новым ударом стали все больше походить на стоны. Тело стало легким, но одновременно невыносимо тяжелым, и если бы не плотная фиксация, Коля бы непременно свалился бы в некое подобие обморока. Вынырнуть из этого странного состояния ему позволило только возвращение к мягкой мажущей горячими мазками плети. Так, чередуя воздействие, Александр управлял его погружениями в транс, заставляя несколько раз нырять и снова выныривать, качаться на ласковых волнах удовольствия, не позволяя уйти достаточно глубоко.

Вдруг все ощущения прекратились, Коля остался висеть на кресте и дышать, пока Александр шуршал чем-то сзади. А затем абсолютно неожиданно в спину Коли ворвался тяжелый, проникающий в самую кость, удар. Он и не понял поначалу, что случилось: привычного, хотя бы малого, поверхностного жжения кожи он и не почувствовал, зато ударная волна ворвалась в его тело резко и глубоко, едва не до самой груди, не позволяя даже толком осознать причиненную боль. А после он заорал так громко, что у него самого зазвенело в ушах, когда никакой боли в нем уже и не осталось вовсе, она пропала вместе с ударом, вопль не успел ее догнать и подарить Коле хоть какое-то облегчение. Когда он наконец проорался, Александр вбил следующий удар, и снова Коля сначала не почувствовал ничего, успел только понять сам факт, едва уловимую идею удара, и собственный вопль будто бы со стороны. Третий наконец помог ему сформировать на языке то, что стоило сказать еще при первом.

— Ай, блять, нет, это желтый, — охнул он, пока Александр замахивался на четвертый, и, видимо, успел, потому что удара не последовало, плеть лишь ласково, ничуть не болезненно, мазнула его самым своим концом.

— Не нравится? — переспросил Александр участливо.

— Нет, это полный кошмар, желтый говорю! — поднял голос Коля, чтобы теперь его точно расслышали. Александр в ответ лишь тихо засмеялся и отошел сменить орудие.

— А до этого нравилось? — спросил он, поглаживая Колю самой первой скучной многохвосткой.

— Да, очень. Которая жгучая, по поверхности кожи, приятная. И еще вторая, которая сильнее жгучая… не знаю, как объяснить, — силился рассказать Коля, чтобы как-то донести до Саши, что ему не понравилась вовсе не вся порка, а только последняя адская пробивная дрянь.

— Я понял, — отмахнулся от него Александр, продолжая лупить его мягкой многохвосткой. По свежевыпоротой спине, задевая раздраженные другими орудиями участки, она чувствовалась уже гораздо интереснее, чем в самом начале, но все равно и близко не так ярко, как хотелось Коле, который уже успел распробовать, какой приятной может быть порка.

— А вот эта скучная, — бросил он, не подумав, за что получил довольно резкий удар одной из понравившихся ему жгучих, более тяжелой. — Ай, блять! — заорал он, выгибаясь навстречу следующему, такому же болезненному, укусу однохвостки.

— Так веселее? — подколол его Александр, после чего продолжил то, что Коле так нравилось до этого: чередование ласково-жгучих и обжигающе-пробивных ударов, заново погружая его в транс.

Ответить ему Коля уже не смог, он с энтузиазмом впрыгнул в уже знакомые ощущения, с разбега погружаясь в нирвану, из которой мог общаться с внешним миром лишь невнятными поскуливаниями и стонами. Погружался, выныривал, снова погружался. И с каждым таким кругом удары становились все более сильными и болезненными, принимать их получалось с трудом, даже кричать становилось сложнее. Александр все чаще использовал более жгучую плеть, все больше урезая, а затем и вовсе убрав передышки с менее жгучей. Он уже не укачивал его на волнах неглубокого транса, а целенаправленно топил, погружал глубже. Коля вымотался в этом адском марафоне, под конец он уже даже орать не мог, только выть на одной ноте, не осознавая ни своего тела, ни времени, ни пространства.

Он чувствовал только Сашу, его энергию, которая буквально размазывала более слабого Колю по кресту. Рядом со своим мучителем тот представлял себя маленьким и слабым, ни на что, кроме криков, не способным существом, благодарным ему за каждое мгновение горячей и такой приятной боли. Коля уже не понимал, плакал или смеялся, ему было слишком хорошо оттого, что боль заполнила собой все его сознание, не оставляя места ни одной лишней мысли. Ни стыда, ни сомнений, ни ненависти к себе, только боль, тупая и беспощадная, сложная, сотканная из целого вихря ощущений, но все-таки самая родная и приятная даже в своей новой форме. Никогда до этого Колю еще не избивали так, но он уже понял, что костьми ляжет за возможность повторить это снова и снова, ему нужно было туда, глубже в ослепленное подсознание, там где легко и спокойно, до одури больно и от этого сладко.

— Тебе все еще нужен нож? — спросил Александр с усмешкой, и Коля не сразу понял смысл его фразы, как и то, что удары закончились и теперь его кожа вот так адски горит сама по себе, а не под ударами плети.

— Да, Хозяин, пожалуйста! — взмолился Коля, только представив себе, как на такой ошпаренной коже будет чувствоваться холодное стальное лезвие, еще и из рук Саши. — Мне очень надо, пожалуйста, порежьте меня!

Чтобы умолять, Коле не нужно было даже задумываться над словами, губы и язык сами как-то складывались в приятные для Александра фразы. Ему теперь и в голову не приходило «тыкать» и обращаться иначе, чем «Хозяин», это казалось невозможным после того, как тот его практически раздавил жгучей волной боли. Он продолжил умолять, пока не почувствовал на своей коже холодный металл, тут же разрыдавшись от благодарности. Его мелко затрясло, тело прошибла судорога удовольствия, пока Александр водил по спине кругами, по ощущениям, самым кончиком ножа, а за ним тянулись бисеринки густой и теплой крови. Коля плакал и просил еще, еле мог вздохнуть сквозь всхлипы и шептал благодарности вперемешку с просьбами продолжать. Нож царапал воспаленную ударами кожу, и Коле от этого было непередаваемо хорошо.

— Блять, как я тебя обожаю! — ляпнул он в горячке, и Александр тут же отнял лезвие, как показалось ослепленному Коле, рукоятью ножа многозначительно уперевшись между ребер.

— Я бы на твоем месте, бестолочь, — начал он по-хищному вкрадчиво, — не рисковал «тыкать» человеку с ножом в руках, — предупредил он, сильнее надавив на рукоять, вырывая из Коли болезненный вскрик.

— А что? — переспросил все еще не осознавший, что натворил, Коля. Чувство страха глубоко внутри только наметилось сквозь толстый слой эйфорического счастья.

— А то, что я тебе сейчас его под ребра загоню, сука, — выругался Александр, лезвием снова процарапывая замершему от испуга Коле длинную мокрую от крови полосу вдоль позвоночника. — Вот сюда, в печень, — рыкнул он еще более страшно, большим пальцем несильно, но ощутимо надавив Коле в правое подреберье.

— У нас убийство в «красном», — ахнул Коля, все еще до конца не веря, что Александр правда сможет вонзить нож туда, где не прекращал давить его палец, доводя чуть не плачущего от страха Колю до ручки.

— Вот уж блин, и правда, нехорошо получается, — цокнул Александр, убирая палец, но тут же заменяя его росчерком лезвия. Коля весь сжался, чтобы не дернуться в сторону, он все еще помнил предупреждение Александра про то, что может любым неосторожным движением и сам случайно насадиться на острый нож. — И что мне теперь, весь кайф себе обламывать из-за твоих табу? — пугающе серьезно спросил Александр, перемещая мокрое от крови лезвие ниже, к правой ноге.

— Нет, нет, Саш, пожалуйста, не надо! — взвизгнул Коля, прекрасно уловив настроение Александра. Не будь он сейчас крепко скован по рукам и ногам, то непременно попытался бы сбежать, а так мог только дрожать, переживая, возможно, последние мгновения своей жизни.

— Как не надо? Я уже настроился воткнуть тебе куда-нибудь нож, — ласково, будто бы даже пытаясь успокоить совсем одуревшего от страха Колю, зашептал Александр. — Ну не хочешь в печень, сам скажи куда. Нож я в тебя все равно воткну, — твердо заявил он, перемещая лезвие на поясницу. — Ну? — поторопил он с выбором, ведя кончиком между позвонками, как бы намекая, куда падает его собственный взгляд.

— Руку! Умоляю, пожалуйста, левую руку, ее не жалко! — заорал Коля, что было сил, сквозь слезы и удушающий страх.

— Какой ты щедрый, ну спасибо, — с иронией отозвался Александр, покашливая страшным, безумным смехом. — Руку так руку. Как скажешь, мелочь. Готов? — спросил он, резко убрав лезвие, явно замахиваясь для глубокого удара по самую рукоять.

— Да! — выкрикнул Коля, хотя конечно же был не готов, к такому невозможно было подготовиться. Он только успел подумать о том, что Александр говорил вполне серьезно и явно не отступится от своего адского наказания, что если Коля не решится сейчас потерять левую руку, то нож вонзится в печень, как ему угрожали изначально, и тогда конец всему, никакой новой жизни без наркотиков и с новым Сашей больше у него не будет. Эта жизнь показалась ему дороже какой-то там руки, тем более левой, поэтому он даже сам подставил плечо, насилу повернувшись в крепкой фиксации.

Удар обрушился мгновенно, сильный, раздирающий кожу до кости, и из раны полилось огромным потоком мокрое и теплое. Коля завопил, рванувшись, и тут же потерял сознание от шока.

***

Очнулся Коля уже на постели, весь мокрый от пота и слез. Маски на глазах, судя по ощущениям, уже не было, но он не рисковал открыть глаза, чтобы не видеть, что стало с его телом и особенно с рукой, которая до сих пор горела в районе плеча. Ему было достаточно лежать по самую макушку замотанным в плед в объятиях Саши и думать только о том, что он рядом, такой теплый и ласковый, абсолютно довольный всем, что было до, а значит, можно рассчитывать на повторение и порки жгучими плетками, и игры с ножом. Коля попытался пошевелить левой рукой, и это у него даже получилось, а значит, что либо рана была не такая страшная, как он себе напридумывал, не имея возможности посмотреть, либо Александр все оперативно обработал, возможно, даже зашил. Коля плакал и с благодарностью полез целовать Александра туда, куда мог дотянуться — в шею. Тот совсем не было против, ласково погладил его по голове в ответ и назвал хорошим мальчиком.

Коле все произошедшее казалось адским перебором, особенно последний удар ножом, но если Саше так нравится, то какое право у него говорить нет. Вся спина до сих пор горела от ожогов плетьми и еще наверняка от порезов, и это добавляло ему приятных ощущений, чуть успокаивало и сглаживало шок от произошедшего. «Пусть лучше так, чем совсем без порезов», — подумал Коля, напоминая себе и о том, что Александр заблаговременно предупреждал, что он все делает под его личную ответственность, так что не о чем теперь ныть. Ну останется огромный уродливый шрам, но вроде как Коля совсем недавно не был против них и даже мечтал заиметь на своей шкурке что-то в подарок от любимого Саши. Ну будет плохо слушаться левая рука из-за порезанной мышцы, но это же не навсегда. Александр же обещал ему не калечить, а значит, все пройдет рано или поздно. Должно пройти.

Но он все равно ревел от пережитого ужаса и жался к Александру как к последней опоре и защите. Ему он верил без оглядки и готов был найти оправдание любой его сумасшедшей выходке, даже желанию воткнуть в него лезвие целиком, а не только лишь неглубоко порезать, как договаривались. Он запоздало подумал, что не внес протыкания ножом в табу, а значит, сам виноват, не о чем теперь плакать. Но он плакал и слушал, как ласково его успокаивал Александр, уверяя, что все хорошо и на самом деле не произошло ничего страшного. Он ревел, отпуская боль и страх, пока наконец не нашел в себе силы приоткрыть сначала один глаз, потом второй и увидеть перед собой мутный от пелены слез колкий подбородок Александра. Он тут же потянулся поцеловать его, но наткнулся на губы. Его в который раз осторожно погладили по голове и назвали умницей.

— Да ты посмотри на руку, бестолочь, потом истери, — хмыкнул Александр, вытряхивая его из пледа. Коля тут же снова закрыл глаза от греха подальше.

— Не хочу, там пиздец, — уверенно заявил Коля, пытаясь от ужаса уползти Александру куда-то под подмышку. Тот лишь тихо засмеялся и снова обнял его. — Протыкания ножом — это «красный», я забыл сказать. Ничего страшного, Хозяин, Вы не знали, — добавил он, когда Александр оставил попытки непременно показать ему свежую рану.

— Да, блять, Коля, я ведь такой идиот и не знаю, что нельзя тыкать в людей ножом! — со злой иронией каркнул Александр, явно зверея от такой постановки вопроса. Коля поднял на него непонимающий взгляд. — Никто ножом тебя не протыкал, бестолочь. Сначала посмотри, потом закатывай истерику, — приказал он, хлопая Колю по поврежденному плечу. Тот взвыл от боли, но голову все-таки повернул. После последнего наказания он навсегда зарекся перечить Александру.

Он увидел наливающийся синевой синяк на месте, где должна была быть чудовищная рана, что тоже неприятно, но гораздо меньший ужас, чем то, что он мог ожидать. Он повертел рукой, не веря своим глазам, и все-таки не нашел ничего, ни единого повреждения кожи, даже крошечного алого пятнышка. Горло сдавило от слез, теперь уже обиды. Он хоть и был в тот момент в маске, но отчетливо помнил теплый поток, который хлынул из руки после удара. Даже если Александр в последний момент решил его обдурить и ударил рукоятью ножа, а не лезвием, откуда взяться такому количеству крови? Он полез под одеяло, чтобы осмотреть остальное тело на предмет порезов. Все произошедшее теперь казалось ему каким-то дурным сном, не могло быть такого, чтобы кровь лилась, но ни единого пореза после не было.

— Это что? Это как? — задохнулся от возмущения он, ощупывая себя через болезненное шипение. Кожа на спине, насколько у него получилось разглядеть, была розовой там, куда приходились удары плетей, но никаких намеков на порезы, которые щедро оставил ему Александр ножом, не было.

— Холодное колесо Вартенберга и теплая водичка, только и всего. Я не идиот, чтобы резать человека с ВИЧ в острой фазе, — фыркнул Александр, насильно подтягивая вырывающегося Колю к себе в объятия.

— Какое колесо? Какая водичка? Ты совсем ебанулся? Я поверил! Я доверился! А ты! — вопил Коля, пытаясь выбраться из теплого плена, но куда там. Его основательно запаковали обратно в одеяло, не давая ни единого шанса как-либо вывернуться.

— Мне очень лестно, что ты мне доверился и даже отдал на растерзание левую руку, так и не сказав «красный», это было очень смело. Из-за этого твоего намерения идти до конца, кстати, пришлось импровизировать и лупить тебя железной рукояткой по плечу. Если не хочешь себе отек на полруки, очень советую успокоиться и дойти вместе со мной до аптечки за хлад пакетом, — в перевес впавшему в истерику Коле очень спокойно и рассудительно стал говорить Александр, но Коля его не слушал. Он снова ревел, но теперь уже от обиды, малодушно думая о том, что лучше бы ему все-таки раскроили руку, по крайней мере это было бы не так унизительно для него.