Беги, беги вперёд,

Покуда хватит тепла,

Покуда крепок лёд,

Пока летит стрела;

Не дай господь тебе

Мой свист услышать!

Беги, беги вперёд,

Беги, не чуя ног,

Хоть холод мышцы рвёт,

Хоть нет в снегу дорог;

Пусть даст тебе твой Бог

Силы — ВЫЖИТЬ! 

Два года. Два долгих мучительных года. Именно столько ушло у меня на то, чтобы вычислить предателя, найти его и прикончить. Видят боги, я стремился к тому, чтобы всё сделать идеально, чтобы устранить опасность, чтобы моему жестокому повелителю не пришлось разрываться на части и распылять силы на такие «мелочи». Мне и моим друзьям никто не верил, что проблема вовсе не в другой фракции, что рыба гниёт с головы. А, доказав это, я оказался сурово наказан.

Два года прошли впустую. Два года я выкладывался на полную, чтобы вновь ощутить, как ломаются кости под железной подошвой сапога.

Два года я жил, чтобы снова почувствовать себя побитой собакой.

Два года я жил, чтобы найти истину.

Два года я смотрел в телескоп, чтобы увидеть её на расстоянии вытянутой руки.

Я не жил эти два года.

❃ ❃ ❃ 

     Лето выдалось жарким по всем параметрам: Талиарен содрогался от войны чернокнижников и элементалистов, Сотминре умирал под гнётом изгнанников, а погода стояла такая, что проще было повеситься, чем выйти на улицу и немедленно спечься. Застать Господина чернокнижников в замке становилось всё сложнее и сложнее. Ему приходилось метаться между крепостями, проверять армию и вместе с тем не спускать глаз со своего фаворита. Беспокойство вызывало не столько то, что он балансирует на тонкой грани между открытыми столкновениями с изгнанниками, сколько его странная тяга к смертным музыкантам. Но, видя его счастливое и полное вдохновения лицо, чернокнижник приходил к неутешительному выводу, что пусть он развлекается так, пока Найтгест не может уделить ему всё своё внимание. Своеобразная свобода ударяла в голову, окрыляла, и Артемис постепенно приходил к выводу, что дело не сдвинется с мёртвой точки, если только он сам не предпримет решительных действий. То, что Лихнис задумывает нечто дурное, стало ясно уже достаточно давно, и Люук даже выискал его четверых сообщников, но никаких доказательств у них на руках пока что не было. И теперь это становилось делом принципа для гордого Акио, привыкшего подчёркивать собственную победу всеми возможными способами. Но изворотливый секретарь понимал, что если его поймают на горячем, то ему мало не покажется, а потому действовал осторожно и предусмотрительно. Именно это бесило Охотника особенно. Даже то, что братья Мирроры втёрлись в доверие к этой змее, мало помогало юноше. И вместе с тем он буквально разрывался на части: с одной стороны на нём висела обязанность выяснить, что собираются делать изгнанники, с другой Лихнис со своим заговором, с третьей великолепные друзья, придающие сил, а с последней — молодые музыканты, дарящие желание открывать глаза по утрам.

     Очередной зов Руруки застал его врасплох во время записи первого студийного альбома его воспитанников. Юноша едва не подскочил, потому что мысленный порыв был таким громким, что едва не оглушил его.

     — Артемис, скажи мне, что ты можешь прямо сейчас явиться в замок! — буквально орал летописец, и Охотник приложил ладонь к виску, пытаясь справиться с таким эмоциональным потоком. Старший Миррор всё ещё плохо владел искусством ментальной связи, и ему приходилось терпеть подобные казусы со стоическим спокойствием. — Это ужасно важно!

     — Да что там, пожар, что ли? — вяло огрызнулся Акио, стараясь одновременно сосредоточиться и на друге, и на музыке. — Я немного занят, если честно.

     — Дохлые боги, если ты не поспешишь, может случиться переворот! — снова закричал Рурука, и Акио прикоснулся уже ко второму виску. — Они собираются напасть на Гилберта сегодня. Я не знаю, что мне делать!

     — Укуси тебя дьявол за зад, — мысленно прошипел Охотник. — Тяните время, как можете. Мне нужно ещё полчаса.

     — Ничего не обещаю. Поторопись.

     Охотник выдохнул, когда летописец разорвал связь и перестал штурмовать его разум своим едва ли связным бредом, который приходилось собирать по кусочкам, как слова в сломанном телефоне. Он медленно выпрямился, расправил плечи, окинув взглядом музыкантов, что старались изо всех сил, сосредоточенные до ужаса. Едва дождавшись, пока они закончат песню, Акио поднял руку, и ребята понурились, подумав было, что где-то опять допустили ошибку.

     — Должен вас покинуть, — сурово произнёс Артемис, когда они вышли из комнаты звукозаписи к нему. — Дело очень важное. Не могу его больше откладывать.

     — Ты откладывал запись альбома полгода! — возмутился Руперт, ткнув ему пальцем в грудь. — Что может быть важнее этого?

     — Закончите без меня, — юноша был непреклонен, и почему-то музыканты даже не подумали воспротивиться, услышав его ледяной тон.

     Лицо Акио исказила мука, он поморщился и приложил ладонь ко лбу, кажется, готовый упасть в обморок. Слов прощания они так и не смогли понять: пронзённый очередным мысленным зовом, юноша обратился к родному японскому, прозвучавшему для молодых дарований диким и неразборчивым. Артемис почти что выбежал из студии, на ходу накидывая на плечи плащ и кутаясь в него по самые уши. Ясный июньский день, удушливый и жаркий, сбивал с мыслей и сушил губы, пока Охотник выискивал безлюдное место, чтобы воспроизвести матрицу заклинания и раскрыть портал. А затем, наплевав на всё, замер, резко резанув рукой по воздуху. Ткань мира вздрогнула, возмущённо вскрикнула, равно как и люди, увидевшие, что человек исчез прямо посреди улицы.

     Защитные чары, окружавшие Чёрный замок, не позволили ему переместиться непосредственно в цитадель, и он вывалился в лесу, споткнулся, рухнул на колени, но тут же подорвался и через тьму, укрывшую взор, рванулся в нужную сторону. Сердце его совершенно заполошно колотилось в груди, разрываясь от нестерпимой боли после магической нагрузки. И липкий страх. Он знал, что Гилберт вовсе не слабак и способен дать отпор, знал, что он носит титул Господина чернокнижников не за красивые глаза (что было бы весьма справедливо, ведь эти глаза Акио любил особенно сильно). Но всё равно опасался, что предательство может стать именно тем самым событием, которое ломает даже самых могущественных. Юноша задыхался, но бежал, не чувствовал ног, но заставлял себя нестись вперёд, огибая деревья и перемахивая через овраги. Подвесной мост был поднят, и Артемис с чувством чертыхнулся, поняв, что придётся потратить время ещё и на это. Завидев его, бегущего, словно за ним гонится орда демонов, стражники переглянулись, однако решили, что лучше разберутся потом, и дали знак опустить мост. Акио метался вдоль рва, как тигр в клетке, и мост ещё не успел опуститься, как он вспрыгнул на него и рванулся на внутреннюю территорию замка, махнув стражам собственной картой, чтобы лишний раз не прыгали. На ступенях замка его уже поджидали Мирроры, пребывавшие не в меньшем беспокойстве, чем сам Акио.

     — Где Гилберт? — выпалил он, останавливаясь и складываясь пополам, пытаясь отдышаться, унять резь в боку.

     — У себя в кабинете, — отозвался Роккэн, с опаской глядя на запыхавшегося юношу. — Чернокнижники проиграли битву в рудниках, и у него просто отвратительное настроение. Уже грозится казнями и изгнаниями, если кто-то ему под руку попадётся. Кажется, говорят о внеплановом собрании. И о том, что элементалисты могут напасть на эту цитадель. По крайней мере, так говорят.

     — А Лихнис?

     — В обеденном зале со своими прихвостнями, — сплюнул Рурука, поморщившись, как от мерзкого привкуса во рту. — Он сказал нам задержать тебя любыми способами. После того, как выдал долгий монолог на тему того, что Господина чернокнижников уже не спасти от пагубного влияния Акио, и тебе самое время отправиться к праотцам. Он слишком далеко зашёл.

     — Пятеро значит, да? — мрачно прошептал Акио, а затем выпрямился и встряхнулся. — Я оставил свой стилет в Сотминре, потому как не было времени забежать за ним. Придётся действовать подручными средствами.

     — Не хочешь сначала сказать об этом Гилберту? — осторожно напомнил художник, с опаской глядя на мрачную физиономию Охотника. — У нас так и не нашлось вещественных доказательств.

     — Да плевал я на них! — заорал он, бросив бешеный взгляд на братьев. — Если этот сукин сын попробует хоть пальцем тронуть Гилберта, я ему кишки через нос вытащу и обратно в задницу запихну. Только я могу убить этого ублюдка.

     Мирроры отшатнулись от него, дав войти в замок, а затем поспешили следом, держась на безопасном расстоянии. Им впервые довелось видеть, как Охотник берётся за дело, как он выглядит, когда встаёт на след собственной жертвы. Зрелище было пугающим, но в то же время абсолютно завораживающим. Прежде они видели расслабленного, вальяжного и немного даже заносчивого юношу, теперь же перед ними был дикий зверь, готовый разорвать добычу на клочки. Обеденный зал назывался так постольку поскольку, однако выполнял функцию не только столовой, но ещё и места для проведения торжеств. Именно здесь чернокнижники собирались вместе, общались, обменивались новостями и просто напросто отдыхали. После проигранной битвы здесь было шумно и вовсе не радостно, в воздухе повисли злость, негодование, обида. Маги сбивались в небольшие компании, жарко обсуждая произошедшее и мало обращая внимание на происходящее вокруг. Кто пил, кто заедал горе, кто просто молча сидел за длинными столами. А потому группа из пяти людей в форменных чёрных плащах не особенно бросалась в глаза. Однако Охотник знал, что ищет. Он скользил между людьми, ненавязчиво пододвигая их, если те заслоняли дорогу, огибал, если это было нужно.

     — Сейчас самый лучший момент, — негромко говорил Лихнис, помешивая сахар в чае, но во все глаза глядя на своих единомышленников. Троих Артемис знал, по крайней мере, видел их мельком на собраниях. Четвёртый же был ему совершенно незнаком, и это несколько напрягало его. Походя сняв с чужого пояса баронг, Акио замер неподалёку, прислушиваясь. — Гилберт совершенно потерял концентрацию. Мы должны напасть сейчас.

     — Придерживаемся старого плана? — хмыкнул незнакомый маг с невзрачным, серым лицом. И всё же он казался Артемису смутно знакомым. — Или ты ещё что-то предлагаешь?

     — Сейчас же пойдём к нему в кабинет. Я знаю короткий путь. Скажу, что принёс доклад с передовой. Он с радостью клюнет, — похвастал секретарь, отпивая из чашки и снова начиная помешивать. — Мирроры задержат Акио, если он появится. Но не должен. Акира говорил о том, что он плотно сидит у них на хвосте и не хочет слезать. А если всё-таки появится… будьте осторожны и держитесь от него как можно дальше. Это ужасный человек.

     — Согласен, — Артемис присел рядом с ним, вроде бы невзначай уложив руку на стол, однако клинок смотрел прямо в горло заговорщику. — Кошмарное создание. Как его только терпят?

     Лица диверсантов вытянулись, а Лихнис вовсе побелел как полотно, судорожно размышляя, что из сказанного им Охотник услышал, а что нет. Юноша беспечно улыбался, поддерживая видимость дружеской встречи, отхлебнул из чашки секретаря и поморщился от слишком сладкого вкуса, вернул её на блюдце, облизнув губы.

     — Что ещё расскажешь? Звучит любопытно, — ехидно подтрунивал он, чувствуя, что маги начинают набирать силы для одновременной атаки. — Хотя я вот слышал версию, что Артемис Второй ничего так парень, весёлый и дружелюбный. Может, Акира придерживается другого мнения?

     Заклятья ударили с пяти сторон, но только одно частично достигло своей цели, мазнув огнём по руке Акио. В зале поднялся шум, вокруг них образовалось пустое пространство. Артемис замахнулся и кинул клинок, попав прямиком в лоб одному из магов. Завязалась драка.

❃ ❃ ❃

     — Господин!

     — Я сказал не беспокоить меня, — рявкнул Гилберт, стукнув по карте сжатым кулаком. Он бросил яростный взгляд на вбежавшего чернокнижника. — Дьявол, если не хочешь угодить в темницу, немедленно выметайся вон!

     — Господин, там сражение в главном зале! — быстро выпалил он, отшатнувшись от разъярённого вампира. — Это сущий ад, несколько наших уже погибло, и…

     — И? — сквозь зубы прошипел Найтгест, резко поднимаясь из-за стола и двинувшись на него. — Ну?!

     — Артемис, — полупридушенно прошептал доносчик, ощущая ледяную хватку тени на собственном горле, — он напал на кого-то. Убил двоих. Не знаю, что сейчас, но там было море крови.

     Зрачки Гилберта сузились. «Ах ты мелкая дрянь, — мысленно ругнулся он, бегом выбравшись из кабинета и кинувшись вниз по лестницам. — Почувствовал слабину и напал, да? Ну я тебе покажу, сучонок». Дикая злость обуревала его, затмевая холодный разум и не давая взглянуть на ситуацию со стороны. Всё это время он жил по принципу, который диктовал ему держать Охотника на коротком поводке. Акио никогда не были послушными или покладистыми, и Гилберт был уверен, что рано или поздно любовник решит отомстить. Войдя в зал, он немедленно увидел то, зачем шёл. Чернокнижники были, мягко говоря, растеряны, не зная, стоит ли помогать фавориту Господина или попытаться остановить его. Кто-то даже сунулся за этим, но попал под раздачу, схлопотав каблуком сапога прямиком в пах, после чего откатился к стене и не возникал. Трупов было уже четыре. Кто-то, раненый по случайности, кого-то лишь задели, и большинство просто ушло в глухую защиту, возведя щиты из теней. Прямо на глазах у Гилберта Акио схватил Лихниса за шею и опрокинул на пол единым мощным рывком. Нож взметнулся и резко опустился раз, другой, третий, а через мгновение он поднял вверх руку с зажатой в ней головой. Воцарилась тишина.

     — Ты, — вскричал Найтгест, чувствуя, что вампирская сущность рвётся наружу, требуя немедленно вонзить клыки в шею наглеца.

     Охотник обернулся, а затем одарил его нахальной улыбкой и поднялся на ноги. Голова секретаря упала перед Найтгестом.

     — Вот тебе доказательства, — ухмыльнулся Охотник и отбросил на пол баронг.

     Никто так и не смог сообразить, что именно произошло, потому что в следующий миг тени взметнулись и подняли убийцу в воздух, укутав плотным коконом. Господин чернокнижников зарычал, махнул рукой, и тело полетело к стене, громко ударившись об него, но не успев повалиться на пол.

     — Ты убил моих людей, — ледяным тоном бросил мужчина, чтобы затем отправить Артемиса к другой стене. Чернокнижники метнулись ему за спину, чтобы не попасть под раздачу. Лишь пятеро остались стоять на своих местах, более чем шокированные увиденным. — Молись, чтобы я не сломал тебе шею.

     — Ты не понимаешь, — застонал Артемис, пытаясь подняться на ноги, но переломанные кости не желали держать его. — Послушай, пожалуйста!

     — Гилберт! — крик принадлежал брату Господина чернокнижников. Пассиса метнулся было к нему, но Люук перехватил его за талию, не дав угодить под горячую руку тирана. — Не надо!

     — Молчать! — рявкнул мужчина, а затем приблизился к любовнику и незамедлительно ударил ногой в бок, заставив опрокинуться на спину. — Я не желаю ничего слышать.

     Охотник не кричал, не вырывался, только вяло взбрыкнул, когда пальцы вампира впились в волосы, а сам он потащил его через весь зал прочь. Маги отступали в немом ужасе, опускали и отводили взгляды. На Найтгеста страшно было смотреть: клыки проступили от бешенства, а среди ледяных аметистовых глаз алым пылали зрачки; серая кожа, будто покрытая пеплом, и абсолютно чёрные крылья за его спиной выдавали крайнюю степень бешенства. В последний раз его видели таким во время конфликта чернокнижников и болотников почти сто пятьдесят лет назад. Гилберт спускался в подземелье, вовсе не заботясь о том, что за ним по полу и ступеням волочится хрупкое тело. Он затащил его в одну из тюремных камер и заставил себя разжать пальцы. Акио свернулся калачиком, и его вырвало кровью. Он дрожал, не мог справиться с болью, и смотрел на мужчину полными ужаса глазами. «Гилберт», — беззвучно шевельнулись алые от крови губы. Вампир отвернулся и вышел прочь, захлопнув за собой дверь. Сколько его не было, Охотник не знал, забившись в угол, содрогаясь от страха и нестерпимой боли. Казалось, что не осталось ни единой целой кости в теле, и хуже всего было ожидание. Наказания? Помилования? «Боги, как донести до него правду, если он не желает слушать?» — про себя закричал юноша, а затем крепко зажмурился, заслышав до боли знакомые шаги. Сердце сжалось, а душа заметалась, ища спасение. Когда Найтгест явился в камеру, Артемис был на грани самой настоящей истерики. Колба в руках чернокнижника вовсе не придавала сил.

     — Гилберт, пожалуйста, я могу всё объяснить, — зашептал юноша, понимая, что едва ли сможет вынести наказание от столь горячо любимых рук. Глаза подозрительно щипало, и он не смел моргнуть, смотря на то, как мужчина приближается к нему.

     Лицо вампира, принявшего свой обычный вид, не выражало ни единой эмоции. И Артемис не выдержал, закричал, когда тот склонился и схватил его за воротник рубашки. Найтгест не слушал. С Акио следовало быть строгим, жестоким. Их надо было ломать, подчинять, стискивая на обманчиво хрупких шеях строгий ошейник. Он раздел его до гола, несмотря на то, что в подземелье было невыносимо холодно, а затем сковал тенями.

     — Пожалуйста, пожалуйста, — лихорадочно шептал Акио, пытаясь дозваться разума чернокнижника, закрывшегося от него на семь замков. — Умоляю тебя, не надо, просто выслушай меня!

     Тень закрыла ему рот через пару мгновений. В склянке переливалась тьмой и серебром дымчатая жидкость, от неё несло потусторонним холодом, и любой, увидев её, немедленно бы трижды открестился. Его сотворение считалось дьявольски сложным и столь же опасным, и применялось оно в исключительных случаях. Господин чернокнижников счёл ситуацию достаточно критической, чтобы погрузить душу Акио в Пустоту.

     Когда шприц проколол тонкую вену, Артемис яростно замычал, по щекам его хлынули слёзы, но Гилберт не обратил на них ровным счётом никакого внимания. Чёрная жижа хлынула в кровь юноши, моментально распространяясь по всему телу. Глаза Охотника абсолютно почернели, дыхание прервалось, и он обмяк. Не говоря ни слова, Найтгест подвесил его в цепях и вышел прочь.

❃ ❃ ❃

     Пусто. Абсолютное ничто. Именно так и никак иначе можно объяснить саму суть этого измерения. Ничего нет. Голая душа, незащищённая и открытая этому ледяному безразличию, попадая в Пустоту, обречена на страдания. Сотни, тысячи, миллионы призраков заключены в ней, вопят от безысходности, чтобы услышать хоть единый звук. Никто не слышит себя, но чужие крики ввинчиваются в самую суть, пронзая её нестерпимой болью.

     Пусто.

     Предатели, изменники обречены на Пустоту после смерти. Преступившие золотое равновесие мира, поколебавшие Сердце мира, будут кричать и вопить в идеальной Пустоте, пока их проступок не будет искуплен. Кто проводит в ней век за веком без шанса на покой в Долине вечной тени, кто покидает этот дикий вакуум спустя эпохи, кому достаточно и нескольких дней.

     Пусто.

     Исчерпывающе. Дико. Беспредельно.

     Повелители не раз и не два прибегали к этой мере наказания, сумев выделить эссенцию этого мира, заключить его в сосуд и обратить против серьёзно провинившихся подчинённых.

     Пусто.

     Артемис закричал, и не услышал собственного голоса. Рыдания потонули в бесконечной Пустоте.

     Пусто.

     — Я не заслужил этого!

     Пусто. Тихо. Холодно.

     — Гилберт!

     Пусто.

❃ ❃ ❃ 

     Подорвавшись на постели, Акио очнулся в ледяном поту, содрагаясь всем телом. Подушка и волосы были влажными от слёз. Воспоминания были слишком свежи. Пусто. Он с трудом вернул дыхание в норму и теснее закутался в одеяло, судорожно прислушиваясь к темноте в комнате. Едва различимо тикали часы, прошуршала шинами машина на улице, а собственное сердце колотилось, как безумное. Эти крохи звуков спасали от сумасшествия, от них становилось немного легче. Бледные пальцы стиснули простыню, юноша повернулся на бок, уставившись за окно. Он проспал весь день и всю ночь, и теперь за окном снова занимался рассвет, окрашивая небо в светлый тон. Желудок скрутило судорогой, и Охотник содрогнулся с ног до головы, приложил ладонь к животу. Хранитель, конечно, подлатал его, но все синяки и ссадины до сих пор беспощадно болели, а двигаться не всегда удавалось без проблем. Он с ужасом ждал того момента, когда Найтгест спохватится, что его любимая марионетка не вернулась в ненавистный кукольный домик. Акио осторожно коснулся кончиками пальцев щеки, слегка надавил на шрам, пытаясь нащупать уродливую сердцевину, однако та ускользала от него, текуче перемещалась под кожей. Он попытался оттолкнуть её собственными силами, но натолкнулся на яростное сопротивление. Из груди юноши вырвался тихий вздох. Он с головой укутался в одеяло и задрожал.

❃ ❃ ❃ 

     В главном зале царила могильная тишина. Взгляды перебегали с одного трупа на другой, с лица на лицо, и немые вопросы повисли в загустевшем воздухе, тяжёлом от крови. Обезглавленное тело секретаря и вовсе было сплошь и рядом покрыто кровавыми полосами. Другие четверо лежали порознь: кто со вскрытым животом, кто с перерезанным горлом. Последний же, неизвестный, был убит единственным выверенным ударом в сердце. Медленно зашевелились чернокнижники, выветриваясь из помещения, потеряв интерес к еде и питью, к разговорам и произошедшему. Вызванные слуги торопливо убирались, оттаскивая тела к дверям, а затем унося в морг. Следовало установить личности погибших и просто увериться в том, что помочь им уже нельзя.

     Мирроры опустили плечи, переглянулись, почти не моргая. Кажется, до них только сейчас дошло, к кому на службу они угодили, что все россказни про жестокость Господина чернокнижников — правда. А затем, не сговариваясь, двинулись на выход из зала, полные решимости немедленно поговорить с ним и донести, насколько сильно он не прав на самом деле. Щёлкнул кнут, захватив их обоих в кольцо, не повредив, но и не дав сдвинуться дальше.

     — Куда это вы намылились? — сурово и холодно поинтересовался Лоренцо, глядя на пыхтящих братьев с видимым осуждением.

     — К Гилберту! — выпалил Рурука. — Ты что, не видел, что он натворил?!

     — Он его ни за что, ни про что чуть не убил! — закричал Роккэн, содрогаясь всем телом и пытаясь вырваться из захвата плети. — Это несправедливо.

     — Артемис убил его людей, — напомнил, как маленьким, дрессировщик, лицо которого оставалось непроницаемым.

     Он не раз слышал от Артемиса, что Найтгест не всегда обращается с ним по-хорошему, не редко творя вещи, выходящие за пределы отношений любовников. Но увидеть это воочию не ожидал, не верил до последнего, что весёлый балагур, который вместе с ним учился на одном курсе, может повести себя таким образом. Ещё и при всех. Оборотень, наконец, отпустил Пассису, и тот неловко приобнял себя за плечо, опустив взгляд.

     — Это не были его люди, — спокойно произнёс Люук, скосив взгляд на Минора. Рядом с ним он чувствовал себя неуютно, понимая, что в любой момент этот мужчина может скрутить его в драконий рог. — Лихнис уже несколько лет планировал напасть на Гилберта. Сначала на Артемиса, а потом уже на Гилберта. Как видишь, он был не одинок в своих желаниях. И слава Великому зверю, что Арти смог остановить их. Никто не знает, чем бы это могло для всех обернуться.

     — А он его… избил! Нет, перемолол! — вскричал Рурука, подняв ошарашенный взгляд на друзей и наконец обретя дар речи. — Как у него вообще рука поднялась после такого? Он что, совсем идиот? Или да?

     — Надо ему рассказать! — поддакнул Роккэн, и братья уже рванулись на выход, но тут ощутили стальную хватку на воротниках. — Эй!

     — Вы что, не видели? — тихо прошептал Пассиса. Он был бледен и напуган не меньше них. — Он готов был ударить меня, чуть не убил Артемиса. Вам настанет конец, едва вы только зайдёте в кабинет. Дайте ему остыть.

     — Остыть? — прошипел летописец, сощурившись. — О да, теперь-то он остынет, когда переломал нашему Арти все кости.

     — Он должен был сперва поговорить с Гилбертом, а потом уже заниматься самодеятельностью, — продолжал гнуть свою линию Лоренцо, упрямо хмурясь. — Если бы он не торопился, то всё бы обернулось иначе.

     — Ты думаешь, мы не пытались говорить с Гилбертом? — вспылил Роккэн. — Да мы все уши ему прожжужжали этим. А он только и мог, что отмахиваться и говорить про доказательства. И что в итоге?

     — В итоге вы заварили кашу, — отрезал дрессировщик. — Я поговорю с ним.

     — Нет уж. Это сделаю я, — встрял Люук, глаза которого опасно светились изумрудным глубоким сиянием. — Даже если он меня и попробует убить, я смогу дать отпор.

     — Ты что, хочешь сказать, что я слабак? — взъярился Лоренцо, уложив ладонь на рукоять кнута, собираясь сей же миг доказать обратное.

     — Я хочу сказать, что ты хуй мантикоровый, — спокойно улыбнулся оборотень, иронично приподняв брови. — А если эта элементарная истина тебя не устраивает, то это уже не мои проблемы. Я работал с предателями дольше твоего, и смогу доказать Гилберту, что он упустил очень важную вещь.

     — Свои мозги! — крикнули в голос художник и летописец, яростно сощурившись. — Мы тоже хотим.

     — Не сейчас, мальчики, — успокоил всех Пассиса, мягко и несколько грустно улыбнувшись. — Дайте ему несколько дней. Он сам поймёт, что натворил, и тогда уже надо будет ковать железо, пока горячо.

     На него посмотрели с осуждением, но ничего не сказали. Компания неловко сдвинулась с места, огибая пятна крови, оставленные на полу и до сих пор не смытые. Они прошлись по территории замка в абсолютном молчании, затем разошлись в стороны: Люук отправился в конюшню; Лоренцо — в пещеры тварей; а братья и младший Найтгест поднялись в кабинет бывшего секретаря. Странно было смотреть на пустующее кресло. Так и казалось, что вот-вот войдёт Артемис и с хозяйским видом уместится в нём, закинув длинные ноги на стол. Ещё некоторое время они сидели в каком-то помутнении, изо всех сил прогоняя из памяти увиденное. Дикая, безумная картина, лишённая всякой жалости, всякого благоразумия и какого бы то ни было намёка на любовь.

     — Как он мог? — одними губами прошептал Рурука, едва заметно хмурясь, сосредоточенно скользя пером по свитку. — Артемис так любит его, а этот баран просто взял и…

     — Он Господин чернокнижников, — устало выдохнул вампир, массируя виски. — По долгу службы он должен быть жестоким, когда это требуется. Я надеялся, что Арти вышибет из него привычку демонстрировать силу по любому поводу. Но, похоже, всё стало только хуже. Если дело касается Охотника, Гилу сносит крышу с корнем.

     — Не оправдывай его, — буркнул художник, уставившись в пустой холст. Кисть замерла в нескольких сантиметрах от поверхности. Не было не то что мысли, но и желания рисовать. — Просто он мудак, каких поискать. И ты сам это прекрасно знаешь.

     — Знаю. Но не знаю, почему он продолжает себя так вести с Артемисом, — расписался в собственном бессилии юноша, опустив голову. — Иногда кажется, что его просто подменили в какой-то момент.

     — Ты начинаешь говорить, как Лихнис, — заворчал летописец, воткнув перо в чернильницу и скрестив на груди руки. — Тоже будешь твердить про гипноз Акио?

     — Может.

     Братья с непониманием переглянулись, а Пассиса лишь покачал головой, съёжившись на диванчике и подняв к себе ноги, неохотно высвобождая их из тяжёлых сапог. Несмотря на то, что погода была достаточно жаркой, он чувствовал неприятный холод, пробирающийся вместе со страхом из глубины души. Страх, что его единственный защитник во всём чёртовом замке обратится в того, кого Пассиса боялся больше всего на свете. Страх, что однажды Гилберт станет точной копией своего отца. И то, что он увидел в зале, лишь сильнее давило на плечи, заставляя сгорбиться и теснее закутаться в тяжёлый плащ. Кедзин никогда и никого не уважал, даже не пытался прислушиваться к чужому мнению, и с каждым годом Господин чернокнижников становился всё более на него похожим. И это пугало, это вызывало судороги в теле, воскрешая страшные воспоминания. Пальцы вампира стиснулись в кулаки до боли, до крови давя ногтями на ладони.

❃ ❃ ❃ 

     За прошедшую неделю Пассиса нередко ловил Мирроров возле темниц: те тщательно прислушивались, вглядывались, пытаясь отыскать камеру Акио, но юноша вовремя ловил их и заставлял вернуться в кабинет. Это можно было бы счесть забавной игрой, однако и той, и другой стороне становилось не до смеха, когда до них доносился далёкий отголосок полного боли и отчаяния крика. Он рвался будто из самого Сердца мира, проносился по коридорам и прокатывался по венам и внутренностям, вызывая крупную постыдную дрожь. Но однажды всё затихло и перестало тревожить случайно и специально проходящих мимо магов, и Мирроров стал терзать вполне закономерный вопрос: сменил ли Господин чернокнижников гнев на милость или же прикончил Охотника? Когда же они набрались смелости, едва дождались, пока Пассиса покинет теперь уже полностью их кабинет, а сами рванулись к Гилберту. Они даже не пытались переглядываться и обсуждать, что именно будут говорить Господину чернокнижников, что будут делать, если он всё ещё зол. Их вела единственная цель и мысль, возмущение, переполнявшее их на протяжении всего этого времени. Поднявшись к дверям кабинета, они даже не стали стучаться и молча зашли внутрь. Гилберт поднял на них резкий, ледяной взгляд, не столько злой, сколько абсолютно безразличный.

     — Ну? — бросил он, отложив перо и поднявшись на ноги. — Что вы мне заявите? Я уже выслушал достаточно объяснений.

     — Придётся послушать ещё, — набычился Рурука, выйдя вперёд и чуть заслонив плечом брата, глядя на чернокнижника исподлобья. — И постарайся слушать очень внимательно, ничего не упусти.

     — Потому что иначе…

     — Иначе? Вы меня запугиваете? — прохладно поинтересовался Гилберт, плавно обходя стол и останавливаясь напротив Руруки — достаточно руку протянуть, чтобы схватить за воротник и как следует встряхнуть. Но пока что вампир держался в рамках приличий, скрестив на груди руки.

     — Можешь и так считать, — ухмыльнулись братья. Найтгест саркастично приподнял бровь, всем своим видом намекая на то, кто здесь на самом деле является угрозой. Рурука продолжил, стараясь не отводить взгляд от ледяных, колючих аметистовых глаз. — Мы уже несколько лет наблюдали за Лихнисом, и клянусь тебе, он был намерен убить Артемиса. — Зрачки мужчины сузились, в них проступили кровавые блики, но так же быстро погасли, как и появились. — Люук тоже помогал нам найти его сообщников и, поверь мне, многие хотели вовсе не смерти Арти, а твоей. И, более того, твой дорогой секретарь как-то связался с изгнанниками, потому что получал от них информацию.

     — И не только её, — подал голос Роккэн, чуть отступив в сторону, чтобы его было видно из-за брата. — Они стали возвращаться. Всё то, о чём говорил Артемис, правда. А ты его за это!.. я даже не знаю, как это назвать!

     — Бастонада, — на автомате подсказал ему Рурука, мельком глянув на него, а затем снова посмотрев на чернокнижника. — Гилберт, очнись! Мы делали всё возможное, чтобы тебе помочь, а ты всё вверх дном перевернул.

     Некоторое время Найтгест молчал, и по выражению его лица невозможно было угадать, о чём он думает, что испытывает, когда его отчитывают два мелких шпендрика, даже не закончивших академию и не имеющих ни малейшего понятия о ситуации фракции. Он медленно подался вперёд, склонился к лицу старшего Миррора и совершенно ровным тоном поинтересовался:

     — Это вы толкнули Артемиса на убийство моих людей?

     Братья вздрогнули, Рурука невольно сделал шаг назад, помотав головой из стороны в сторону. Он рассчитывал на что угодно, но только не на это, ведь говорил об одном, а результат вышел совершенно противоположным! Мирроры переглянулись, пытаясь найти слова для защиты. Гилберт неторопливо приблизился к Роккэну, обошёл его кругом и уложил ладонь на плечо, улыбаясь Руруке мягко и жестоко:

     — Так что? Вы?

     — Нет! — возмущённо вскрикнул Роккэн, попытался обернуться, но ощутил, что на второе плечо тоже легла рука, и пошевелиться больше не в его силах. — Ты, придурок, вообще нас слышишь?! Мы тебе про одно, а ты про другое! Единственный, кто тебя предал — это Лихнис, а уж никак не Арти! Ты ошибся!

     — Я ошибся? — почти нежно поинтересовался Гилберт. А затем с силой оттолкнул художника.

     Этого хватило, чтобы отбросить его к стене. Юноша тихо пискнул, сжавшись в комочек. Рурука с рычанием кинулся на чернокнижника, двинувшегося к его брату, но тени схватили его за конечности, не давая сдвинуться с места. Гилберт наклонился и взял Роккэна за воротник, подняв его, весьма сильно вытерев его спиной стену. Юноша упрямо сжал губы и посмотрел прямо в лицо Найтгесту, гордо поднял подбородок, а затем ухмыльнулся во всю ширь лица, хотя, видят боги, поджилки у него затряслись:

     — Что-то мне подсказывает, что ты всё прекрасно понимаешь, Гилберт, но тебе куда как проще притвориться, наказать Артемиса и нас, потому что принять ошибку у тебя кишка тонка. Может быть, Лихнис был прав насчёт того, что ты никудышный правитель?

     — Обсудишь это с ним лично, — сухо кивнул чернокнижник, а затем окинул его взглядом, будто примеряясь, куда бы лучше ударить.

     Шорох за спиной заставил его обернуться и насторожиться, ненадолго оставив Роккэна в покое. Дверь в кабинет была открыта нараспашку, и в проёме мрачной тенью возник Пассиса, столь хмурый и решительный, что невольно становилось не по себе. Острая боль пронзила голову Господина чернокнижников, вслед за ней пришёл громкий, невыносимый звон, оглушающий, сбивающий с толку, и мужчине пришлось уйти в глухую защиту, отпустив братьев. Ноги его неохотно подкосились, и вампир едва удержался от падения, приподняв перед собой руки. Камень в магическом кольце его заполыхал, тени затанцевали по кабинету, обволакивая Господина, но Пассиса не останавливался, шаг за шагом сокращая расстояние между собой и братом, всё усиливая собственное давление и не говоря ни слова, давая Миррорам время собрать себя в целое и отойти подальше. Остановившись в нескольких дюймах от Гилберта, младший Найтгест заглушил собственные силы и поднял взгляд на Господина чернокнижников. Тот с трудом выдохнул, закашлялся, стерев с подбородка сбежавшую струйку крови.

     — Если тебе так сильно не нравится правда, — прошипел Пассиса, почти не разжимая челюстей и лишь едва заметно шевеля губами, — тогда тебе придётся избить нас всех. Ты ведь только так умеешь решать свои проблемы, да, Гилберт Кедзин Найтгест?

     На имени отца он сделал особенное ударение, а затем уже собрался развернуться и выйти, преисполненный злости и гордости, но Гилберт не позволил ему. Рука мужчины метнулась вперёд, впившись пальцами в чёрные волосы на затылке, заставив юношу вздрогнуть и запрокинуть назад голову. Мужчина склонился к самому его лицу, стискивая пальцы до боли, не сводя ледяного взгляда с Пассисы.

     — Ты всё сказал? — тихо поинтересовался Гилберт, неторопливо намотав его локоны на кулак и чуть оттянув назад руку, вынуждая Пассису сильнее выгнуться. Тот стиснул зубы, зажмурился, пытаясь высвободиться из стальной хватки, вновь попытался атаковать разум Повелителя, но столкнулся со стальным блоком, ощерившемся тысячами ядовитых игл. — Отвечай. Это всё?

     — Нет, — выдохнул юноша, яростно сжав пальцами руку брата. — Я лишь удивлён, что Артемис до сих пор от тебя не сбежал!

     — Пошёл вон! — рявкнул Найтгест, отпихнув от себя Пассису и едва сдержавшись от того, чтобы напоследок отвесить ему тяжёлый и сильный пинок железным носком сапога. — Живо! Все вместе — выметайтесь!

     Молодой вампир молча развернулся и отправился на выход из кабинета, бросив резкий взгляд на братьев и кивнув им на двери. Мирроры торопливо шмыгнули на лестничную площадку, ссутулившись, чувствуя себя нашкодившими котятами, которых встряхнули за шкирки. Прикрыв за собой дверь, Пассиса стал неторопливо спускаться по лестнице, проведя по измождённому лицу ладонью. Каким бы хорошим псиоником он ни был, но даже ему было трудно пробить защиту Господина чернокнижников, и эти усилия не прошли для него даром. Острая жажда подкашивала, а от слабости кружилась голова. Едва только почувствовав, что земля уходит из-под ног, юноша приготовился к удару о ступени, но почти тут же ощутил, что его с двух сторон поддерживают. Мирроры крайне взволнованно смотрели на него, их виноватые физиономии выражали столько внимания и волнения, сколько вообще может уместиться на лицах, в выражении глаз.

     — Прости, мы просто уже не могли сидеть на месте, — пробормотал художник, помогая Пассисе присесть на высокий широкий подоконник в коридоре возле кабинета Гилберта. — Это ведь несправедливо!

     — Совсем, — кивнул Найтгест, понурившись и неловко потерев руки друг о друга. Тонкие пальцы и кисти поворачивались изящно, легко, и художник невольно засмотрелся на эти жесты, округлив глаза. — Это я должен просить у вас прощения. Если бы я вам поверил, если бы только не так слепо доверял Гилберту, никто бы не пострадал, этого бы всего не случилось. Чёрт, больно.

     Вампир приложил кончики ледяных пальцев к затылку, опасаясь, что несколько прядей взбесившийся брат ему всё-таки вырвал, но не обнаружил лысин и в какой-то мере вздохнул с облегчением, передёрнув плечами. Подняв отсутствующий взгляд на Мирроров, он осторожно стёк с подоконника на нетвёрдые ноги и двинулся по коридору, не произнеся ни слова. Братья обменялись взглядами и хвостиками пошли следом за ним.

     — Куда ты? — вопросил Рурука, с сомнением глядя на то, как Пассиса то и дело спотыкается и покачивается, опираясь на стену. — Ты на ногах не стоишь.

     — Мне надо поесть. И заглянуть в морг. Если Гилберт хочет доказательства, он их получит.

     — А Артемис?

     — Он в Сотминре. Я пытался с ним поговорить, но он послал меня по матери, а из памяти Гилберта я узнал достаточно неприятную вещь, — он помолчал, нахмурившись, затем стал спускаться, осторожно наступая на каждую ступень и, кажется, проверяя её. — Брат приказал Арти убить его друзей, с которыми он рос. Чтобы восстановить «баланс». Не знаю, увидим ли мы снова нашего лиса.

     — Он сумасшедший, — в полной тишине прошептал Роккэн, не уверенный, что сможет переварить эту информацию.

     — Ему есть, кому подражать, — одними губами прошептал Пассиса и весь сжался, крепко зажмурившись.

❃ ❃ ❃ 

     Чем дальше, тем менее радостные донесения и отчёты приходили с мест сражений, всё меньше чернокнижников и тварей возвращалось в свои замки, и всё чаще — бегом, побитые и едва живые. Элементалисты наступали с яростью, достойной особенного упоминания. Словно возвращая долг за поражения двадцатилетней давности, они появлялись то тут, то там, загоняя чернокнижников в угол и не уставая нападать, как будто обладали бесконечными человеческими и иными ресурсами, словно те финансовые проблемы, которые их сдерживали последние несколько лет, внезапно сошли на нет. Дело было в том, что на их территории, за восточным склоном гор, обнаружилось крупное месторождение золота, и Повелитель элементалистов незамедлительно этим воспользовался, вооружив и снарядов огромную армию. Пришлось перебрасывать силы из других крепостей и улучшать линию обороны, проходящую по лесу, в диком темпе возводить защитные посты. И чем больше Господин чернокнижников думал о войне, тем быстрее остывал и возвращался в колею, из которой его выбил поступок Артемиса и Мирроров, начинал понимать, что в гневе натворил столько вещей, сколько не сможет исправить и простить себе за всю жизнь. Настроение от этого было ни к чёрту, потому, как правильно заметил Роккэн, признать свою ошибку гордому Господину чернокнижников было невероятно тяжело. И вместе с тем, совесть его ещё не совсем атрофировалась и теперь весьма болезненно кусала, не давая полностью отдаться стратегии. Дошло до того, что Найтгест не меньше часа не мог правильно написать одно единственное слово, по сто раз начиная писать распоряжение из-за него заново. Ругнувшись, вампир вышел из кабинета, решительно направившись на поиски брата, перед которым считал себя едва ли не более виноватым, чем перед Артемисом. А Акио и вовсе пропал из вида, так глухо закрыв своё сознание, что достучаться до него не получалось, да и явиться ему на глаза Гилберт считал для себя неприемлемым, по крайней мере, до поры. Младший Найтгест нашёлся в своей скромной, небольшой комнате, по большей части заставленной книжными шкафами. Поглядев на вошедшего, юноша весь сжался, съёжился и потупился, полагая, что брат пришёл за чем-то не слишком приятным.

     — Пассиса, — мягко проговорил Гилберт, чувствуя, что сердце невольно болезненно ёкает от того, что юноша старается не смотреть на него и при этом отодвинуться. — Малыш, погляди на меня, — дождавшись, пока младший Найтгест поднимет взгляд, чернокнижник улыбнулся, мягко и спокойно, почти нежно, в глазах его проклюнулось тепло. — Можешь не бояться.

     — Да конечно, — с недоверием огрызнулся псионик, но всё же поник и приблизился к нему, затем обняв. — Прости, я погорячился.

     — Эй, это я должен был сказать, — мягко пихнув брата под бок, тихо рассмеялся Гилберт, затем крепко его обняв и уложив подбородок на макушку, поглаживая подозрительно подрагивающие плечи. — Ну, тише-тише. Не плачь. Я смогу всё наладить.

     — Ты хоть сам себе веришь? — едва слышно прошептал Пассиса, вглядываясь в его лицо не в силах удержать постыдные для него слёзы. — Гилберт, ты ведь понимаешь, что Артемис это всё делал для тебя.

     — Понимаю, — неохотно отозвался чернокнижник, закрыв глаза и уткнувшись лбом в лоб брата, невольно теснее стискивая его плечи. — И тем более погано мне от самого себя. Такая злость накатывает, когда он делает что-то без моего ведома. Когда мне донесли о столкновении в зале, я подумал, что он сделал это, чтобы ослабить меня, подвести, изменить.

     Пассиса протянул ладонь и накрыл ею рот Гилберта, не дав ему договорить. Юноша покачал головой и натянуто улыбнулся, тонкая морщинка появилась на его лбу.

     — Ты знаешь, что это не так, Гил. Тебе нужно поговорить с ним. Поверь мне, он сможет тебя простить.

     — Смогу ли я? — бесцветным голосом поинтересовался чернокнижник, а затем отстранился и встрепал волосы на макушке Пассисы, чуть более живо улыбнувшись. — Надо ещё поймать этих бедолашных мальчишек. Думаю, им мне тоже есть, что сказать.

     — Да уж будь добр, — возмутился младший Найтгест, махнув на него руками. — Они так перепугались, а ты ещё и накинулся сверху, изверг! Клянусь, Гилберт, тебе надо подлечить нервишки.

     — О да, ванна со льдом мне сейчас не помешает, — мрачно ухмыльнулся мужчина, и Пассиса пристыженно замолк, опустив голову. Эти слова вызывали слишком горькие воспоминания. — Не вешай нос, малыш. Я налажу всё.

     Сказал и вышел вон, оставив брата тихо молиться всем известным богам, чтобы его слова не разошлись с делом, как то нередко бывало, когда эмоции брали верх над чересчур могущественным чернокнижником. Вышагивая по Чёрному замку, он бросал редкие взгляды на пробегающих мимо слуг, на подчинённых, прикидывая, где можно было бы найти горемычных братьев. В кабинете их не обнаружилось, и Гилберт там надолго не задержался — царящая там тишина слишком давила на слух, равно как и связанные с этим местом воспоминания на плечи. И всё же странно было не найти в кабинете братьев Мирроров, которых оттуда было прежде не выгнать ни под каким предлогом. Пришлось спуститься и побродить по коридорам, вспоминая, где же находились те апартаменты, которые когда-то один из Повелителей отдал под мастерскую для художников. С момента смерти Сириуса Найтгеста она пустовала и не находила своих хозяев, но зато теперь была полностью отдана в распоряжение младшему Миррору. Который именно там и находился, творя что-то в дальнем углу у окна, с таким вдохновлённо-радостным лицом, что Гилберт смягчился сильнее.

     Большое светлое помещение с высоким потолком, казалось, было атаковано кем-то или же по нему прошёлся как минимум дикий ураган, растрепав по всему полу и поверхностям ворох листов, эскизов, куски холстины, пустые баночки из-под краски, тут и там попадались склянки с мутной водой. В воздухе повис тяжёлый, не слишком приятный запах, резанувший по острому обонянию вампира хуже ножа. Юноша, увлечённый художеством, не обратил никакого внимания на чернокнижника, даже не выглянув из-за высокого мольберта, чтобы посмотреть на нарушителя территории. Местами у стен просушивались законченные работы, повёрнутые изнанкой к свету, а потому рассмотреть их не представлялось возможным. Говорить с Роккэном Гилберту хотелось меньше всего, потому как внутри него всё ещё местами вспыхивала и всколыхивалась ярость, когда в голове мелькали брошенные смелым парнишкой слова про никудышность. В чём-то он был прав, и именно это злило Найтгеста особенно. Он понимал, что художник всё ещё очень юн, даже непростительно юн, вспыльчив, несговорчив, с обострённым чувством справедливости. И оттого найти с ним общий язык казалось особенно трудно.

     Мужчина неторопливо ходил по мастерской, изредка останавливаясь и поддевая носком сапога тот или иной лист, переворачивая и рассматривая линии, складывающиеся в силуэты, лица. Среди них было достаточно и Артемиса, и его самого, встречались и такие, где они были рядом, и от них Найтгесту становилось тяжко, душно и тоскливо. «Что же я наделал?» — спросил у самого себя чернокнижник, поднимая с пола смятый лист и осторожно разворачивая. Тень улыбки прошлась по его лицу, когда он понял, что на ней изображено. Хитрый мальчишка набросал и кровать, и скомканное одеяло, сикось-накось покоящееся на плечах Акио, и его возмущённое выражение лица, и ухмылку Господина чернокнижников. «Вот ведь… хорёк», — едва не с нежностью подумал Найтгест, аккуратно расправляя бумагу.

     — Столько эскизов. И так мало из них закончил. Почему так? — подал голос вампир, и Роккэн за мольбертом на секунду замер, выглянул, но тут же скрылся, не изменив светлого выражения лица.

     — Это долгая работа, — поделился он, сдувая с лица выбившуюся из причёски вьющуюся прядь. Его длинные тёмно-каштановые волосы были сплетены сейчас в низкую свободную косу, собранную бархатной лентой на уровне поясницы. — Да и сам понимаешь, есть вдохновение, нет вдохновения — тоже весьма важная штука.

     — Значит, сейчас есть? — уточнил Найтгест, которому такое состояние было совершенно неизвестно, и лишь отчасти знакомо по фавориту и вот по таким экспонатам, как Роккэн Миррор.

     Мужчина медленно ходил туда-сюда, цепляя всё больше мелочей из общей обстановки мастерской. Капли краски были абсолютно везде и повсюду, некоторые свежие, а некоторые уже почти истёршиеся и потрескавшиеся. К тому же, местами встречались кусочки угля, стружка от карандашей, изрисованные до двух-трёх тонких волосков кисти. Этот мир хаоса и настроения завораживал, пусть Найтгест и был далёк от живописи настолько, насколько это вообще возможно. Юноша хмыкнул что-то со своего места, так и не дав точного ответа, но чернокнижника то уже мало интересовало. Похоже, он был настроен достаточно благодушно, а лучшего Гилберт и не мог ожидать, чтобы попытаться извиниться.

     — Мне есть, что сказать, — издалека начал вампир, стараясь ступать теперь чуть осторожнее, чтобы не наступить на важный набросок, незаметный за ворохом других бумаг. Он судорожно подбирал слова, чтобы не выставить себя совсем беззащитным перед острым на язык мальчишкой и при этом ясно донести собственную мысль и идею. Проще было вести переговоры с Повелителем гоблинов на языке жестов! — Я читал записи о вас из академии и, должен сознаться, считал, что вы самые обыкновенные хулиганы, не нашедшие своего дела. Даже не думал относиться к вам важно и обстоятельно, в конце концов, вы ещё совсем дети. — Со стороны Роккэна раздалось хмыканье, и Гилберт расценил это по-своему. — Ваши отношения не делают вас возмужавшими, ты и сам это знаешь. Поэтому, когда вы стали жаловаться на Лихниса, я счёл это плодом ваших фантазий, потому как помнил, что в свои годы делал ещё и не такое. Но когда тоже самое стал талдычить Артемис, это меня возмутило. Я считал, что ваше знакомство изумительно на него влияет, помогает ему осилить одиночество и освоиться здесь. Да, ваши шутки и шалости иногда выводили из себя, но дети всегда так себя ведут. У него было важное задание, я полагался на него. И эта ваша общая увлечённость идеей об измене Лихниса казалась ему идеальным связующим звеном, он не уставал болтать об этом чуть ли не больше, чем о своей настоящей задаче. Мне чудилось, что он забывает о ней, не может вытянуть её — его доклады становились всё более скудными. А тут ещё и эти элементалисты со своей войной, — мужчина поморщился, как от зубной боли, и покачал головой, постепенно приближаясь к Миррору широкими дугами, то сокращая расстояние, то вновь увеличивая. Он медленно входил в размеренную, спокойную колею, полагая, что рассказав Роккэну о собственной позиции, сможет донести до него, почему поступил так, а не иначе. А потом уже и попросить прощения. — Мне было не до того, не до того, что этот лис испытывает, чем занимаетесь вы. Ты помнишь, чем заканчивались ваши «ужасно важные донесения», и я даже упустил из виду, когда вы оставили попытки объяснить мне это. А потом внезапно является гонец, и когда? После того, как элементалисты одолели нас в копях, когда в мою голову хотят постучаться все полководцы и воеводы единым моментом. Я был зол. И сделал ошибку. Не одну и не две, — чародей замер по правую руку от Роккэна, готовясь сказать самые тяжёлые слова в своей жизни. — Я должен из…

     Гилберт запнулся на полуслове, уставившись на холст, чувствуя, как ярость, до того дремавшая и остывшая, поднимается из глубины груди раскалённой лавой. Теперь он понимал, почему художник молчал и ухмылялся, особо не отвечая ему. На холсте чернокнижник увидел самого себя, пусть и несколько преображённого умелой рукой Миррора. Юноша с гордым видом сделал последний изящный штрих, подчёркивая витые рога, возвышающиеся над головой Господина чернокнижника, как четыре столпа его упрямству. На лице вампира застыла дикая, широкая улыбка, совершенно не похожая на ту, которую имел обычай дарить собеседникам Найтгест. Обнажённый по пояс, в живописных кровавых разводах на груди, руках, шее и лице, он стоял, подняв одну ногу на могильный камень. Буквы на нём были специально состарены и затёрты, но имя любовника вампир различил ясно, понимая, на что намекал художник, рисуя это.

     — Готово, — счастливо вздохнул юноша, сперва тщательно отряхнув руки, а затем принимаясь щеголевато крутить кисть между пальцев, ухмыляясь застывшему лицу мужчины. — Шедевр, правда? Я много дней убил на этот идеал. Думаю, надо бы отправить его в картинную галерею в Умбрэ. По крайней мере, я уверен, что там такого раньше не было. О, у меня есть ещё пара идей, нарисую, наверное, целую серию!

     — Что это? — ледяным ровным голосом поинтересовался Гилберт, изо всех сил смиряя собственный дикий гнев и желание оторвать голову этому цыплёнку мгновенно.

     — Правда, как будто в зеркало смотришь? — усмешка художника стала лишь шире, он чуть повернул корпус к Найтгесту и тряхнул непокорной головой, отбрасывая с хитрой мордашки вьющиеся локоны. А потом он вдруг наигранно округлил глаза, прижал пальцы к губам. — Ох, Господин, извините, я и забыл, что вы не любите, когда вас тыкают лицом в ваши ошибки! Так виноват, так виноват! Срочно, отвернитесь, мне надо как можно быстрее унести эту нетленку в музей!

     — Я так не думаю, — негромко произнёс мужчина, а затем вдруг взял его за руку, накрыв ладонь юноши своей. Роккэн попытался дёрнуться и отпрянуть, но вампир схватил его на славу, зафиксировав так, что любое движение причиняло нестерпимую боль в руке. Теперь на лице юноши прочитался настоящий, непритворный ужас, сравнимый разве что с тем, который был написан на лице Охотника в подземелье. Найтгест стал медленно сжимать собственные пальцы, не сводя взгляда с бледного лица юноши. Затем плавно начал выворачивать его кисть, внимательно наблюдая за тем, как меняется выражение, эмоции, улавливая каждую из них. Кисточка, зажатая между пальцев художника, едва не трещала, наклонялась то в одну, то в другую сторону. Кость надрывно треснула, вскрыв тонкую кожу, прорезавшись белоснежным острым цветком. По мастерской пронёсся болезненный крик, Роккэн отошёл от первого шока и вцепился левой рукой в Гилберта, попытался отпихнуть. — Что, малёвщик, больно? — почти нежно поинтересовался мужчина.

     — Не так, как вашей уязвлённой гордости, Господин, — криво улыбнулся юноша, а потом нервно засмеялся, содрогнувшись всем телом и лишь сильнее навалившись на руку чернокнижника, но это не принесло никаких плодов. В тёмных глазах застыли слёзы.

     — А ведь у тебя есть ещё и левая лапка, — ласково проговорил Найтгест и взял вторую руку юноши свободной рукой. Зрачки Миррора сузились до состояния крохотных точек. — Не хочешь?

     Пальцы Гилберта перекочевали со сломанной кисти, перехватив руку Роккэна поперёк ладони, пока он вальяжно, со вкусом выламывал левое запястье. Художник снова пронзительно и надрывно закричал, попробовал заметаться, но тем самым причинил себе лишь больше боли. Кровь стекала по его предплечьям, щедро капала на пол.

     — Знаешь, очень даже неплохо вышло, — словно продолжая прерванную кашлем беседу, проговорил Найтгест, окинув взглядом холст. — Я бы сказал, что великолепно, но, знаешь, есть несколько недочётов. Так, нюансы, мелочи. Думаю, ты легко от них избавишься, если захочешь. А ты ведь захочешь, не так ли? — мужчина слегка ослабил хватку, и Роккэн часто, судорожно задышал, поднял голову, тоже посмотрев на холст, затем на мужчину. Господин чернокнижников едко улыбнулся. — Что это за сталагмиты, милый? Я никогда не наблюдал у себя подобного, а ведь мы с тобой заключили соглашение, что ты будешь живописать только то, что есть на самом деле. Неужели у тебя какая-то беда с памятью? А ведь такой юный, свежий. Было бы жаль остаться без столь талантливого художника. — Гилберт надавил сильнее на тонкие беззащитные мизинцы раз, выбив пальцы из основных суставов, и юноша засипел, сжав зубы и крепко зажмурившись. Скользнул выше и вновь притиснул, ломая во второй фаланге, затем в третьей. Мелкие косточки так и прорезали кожу, кровь закапала сильнее, терзая вампирскую суть, дразня свежестью, ничем не испорченной. — И эта анатомия? Боги мои, я ценю твою буйную фантазию, но где ты наблюдал у меня такую комплекцию? Мышца на мышце, лестно, конечно же, но я бы советовал тебе чаще глядеть на живых людей, а не на мазки кисти. — История мизинцев повторилась и с безымянными пальцами. Роккэн уже не пытался скрыть слёзы, медленно оползая на пол и вставая на колени, но Гилберт не давал ему уронить руки, держа их высоко поднятыми, вытягивая на удобную для себя высоту. — Что это за юшка на коже, солнышко? Неужели ты думаешь, что я обмазываюсь столь ценным источником сил, как Лихнис ночным золотом? Пф-ф, не будь глупцом. Я ценю каждую каплю этого жидкого искусства, — и в подтверждение своим словам поднял Роккэна за руки и провёл языком по сломанным пальцам, собирая кровь. Сладкая и нежная, даже трепещущая, пропитанная страхом и злостью, она была куда приятнее всех самых дорогих вин. Но всё же Гилберту не хватало нотки страсти, капли никотина, привкуса алкоголя, которые он всегда улавливал в венах возлюбленного Акио. Средние пальцы Роккэна захрустели, как накрахмаленные простыни, а юноша уже только едва различимо поскуливал от боли, беззвучно шевеля губами в дикой безнадёжной молитве. — Поза. Неужели я когда-то так стоял, услада ты моя? Ну, кто будет так поднимать ноги, так выпячивать стан? Глупости, мой ладный. — Указательные пальцы дико выгнулись в противоположную сторону, вспоров ладони, и под конец касались тыльной стороны, щеря осколки через оболочку. Гилберт помолчал немного, глядя на едва держащегося в сознании Миррора, а затем продолжил без наигранного благодушия, лицо его стало жестоким, хищным, невыносимо суровым. — Я бы никогда не убил Артемиса, малыш, запомни это.

     И финальным резким движение выломал большие пальцы Миррора и мягко выпустил его из хватки. Роккэн повалился на пол, из последних сил держа руки немного над полом, тихо сотрясаясь от беззвучных рыданий и даже не пытаясь подняться. Боль была невыносимой, нестерпимой, и мозг его судорожно пытался не замечать её, в голове всплывали урывочные фрагменты, неразборчивые и никак не связанные между собой. Юноша перевернулся на спину, губы его дрожали, под веками метались глазные яблоки. Гилберт неторопливо присел рядом с ним на корточки и огляделся по сторонам, затем взял в руки стеклянную банку, в которой отмокали кисти. Именно от неё исходил этот раздражающий, резкий запах растворителя, не дающий покоя. Взяв одну из толстых кистей, мужчина поглядел на экспрессивно выгнутые в обратную сторону пальцы юноши, на потёки крови, на белоснежные кости и стал медленно проводить влажной от растворителя кистью по открытым ранам. Миррор заёрзал, попытался отпрянуть, но не мог толком шелохнуться, прижатый к полу прожорливыми липкими тенями. Он задрожал всем телом, монотонно завыл, и голос его был то громче, то тише, едва не захлёбываясь диким, животным звуком, рвущимся из груди. Отложив одну кисть, Гилберт взялся за другую, не улыбаясь, не хмурясь. Лицо чернокнижника ничего не выражало.

     — Когда тебя найдёт твой брат, осведомись у него, насколько больно ему было увидеть тебя в таком состоянии, — мягко проговорил чернокнижник, беря банку в руку и чуть покачивая её в воздухе, отчего жидкость то приникала к стенкам, то обрушивалась в центр. — Может быть, так же больно, как мне от истины.

     И плавно стал наклонять сосуд над руками художника, медленно и осторожно, как цветы, поливая его изуродованные кисти, наблюдая за тем, как растворитель обжигает открытые раны, как кровь сбегает в рукава, как неразборчиво мычит юноша. Отставив пустую банку в сторону, Найтгест поднялся и направился к двери, поманив за собой тени, ринувшиеся к нему, как стая верных цепных псов.

     — Надеюсь, мне не нужно искать недочёты в летописи? — в самых дверях поинтересовался вампир, а затем вышел вон и плотно закрыл за собой дверь.

❃ ❃ ❃ 

     Гроза собиралась достаточно долго, чтобы начать раздражать отдалёнными раскатами грома и духотой, чтобы все начали желать проливного холодного дождя. В такое время томиться в гримёрке совершенно не хотелось, особенно учитывая творящийся там балаган. Молодые музыканты носились туда-сюда, сталкивались, ругались, шутили, размахивали инструментами, кидались одеждой и вели себя совершенно несносно. Наблюдал за этим Акио с философским безразличием, усевшись в углу на стуле и вытянув ноги, время от времени считая, сколько раз об них споткнутся эти непоседы.

     — Артемис, ты уверен, что не хочешь выступить с нами? — в который раз переспросил Руперт, поправляя макияж у зеркала. — У нас есть с собой и скрипка, и гитара как раз для тебя. Подумай, это же так классно!

     — Не вижу в этом ничего привлекательного, — холодно отрезал юноша, глядя перед собой несколько пустоватым взглядом. — Шум, под софитами жарко, и слишком много взглядов.

     — Ты их не заметишь со сцены, обещаю, — Верена села к нему на колено, закинув руку за шею. От неё пахло духами и дезодорантом, из-под майки, которая ей была велика, виднелась не скрытая лифчиком грудь с проколотыми сосками. — Давай же, Арти, взбодриться надо.

     — Зачем? — не поведя и бровью, поинтересовался Артемис, даже не повернув в её сторону головы. — Я себя отлично чувствую.

     — Ага, и хожу, как в воду опущенный, и говорю, как киборг-машина-для-убийств, — передразнил его интонации Ноэль, поправляя кожаную жилетку и рассматривая себя в зеркале. — Верена, слезь с него, я ревную!

     — Ой, можно подумать, — девушка показала ему язычок, но со своего спонсора слезла, подбежав к парню и запустив руки ему за пояс джинс. — Ого, действительно ревнует.

     — До начала пять минут, — напомнил им Охотник, выуживая из кармана портсигар и доставая ароматную сигариллу в коричневой бумаге, а затем закуривая. — Готовы?

     — К такому нельзя быть готовым, но мы сделали всё возможное, — кивнул Руперт, затем поправил рубашку с короткими рукавами и глубоко вздохнул. — Мы в любом случае ждём тебя на сцену, Арти.

     Юноша сухо качнул головой и проводил их выход на сцену коротким кивком. Это был второй концерт их маленькой фолк-рок группы, назначенный в клубе. Не слишком большом, чтобы излишне вскружить головы музыкантам, и не слишком маленьком и неизвестном, чтобы об их существовании никто не узнал. Когда за Вереной закрылась дверь, Артемис хрипло выдохнул и ссутулился, опустив голову, мелко содрогнувшись всем телом. Ему хотелось выступить с ними, выплеснуть всё, что накипело в душе песней, разорвать глотку и отпустить всё горе. В последнее время ему начинало казаться, что Гилберт всё-таки добился своего, смог сломать тот стержень внутри него, что поддерживал его, составлял основу его непокорной сути. Теперь одна только мысль сделать что-то по своему желанию, подчиниться порывам, вызывала у него острую боль, страх, едва не ужас.

     — Иди к ним, — мягко проговорил хранитель, и в его голосе Акио почудились улыбка и сочувствие. — Если Гилберт попробует возразить, я с ним разберусь.

     — Но, — прошептал Охотник, недоверчиво подняв голову.

     — Никаких «но». Иди, мой мальчик, тебе надо развеяться.

     Осторожно и недоверчиво поднявшись со стула, поглядывая по сторонам и каждый раз ожидая удара, Акио смял сигариллу в руке, бросил в урну, а затем медленно опустил ручку двери. Сердце его нервно колотилось, руки не желали слушаться, дрожали, как у алкоголика со стажем. Решительно толкнув дверь, Артемис широким шагом вышел в узкий коридор, заканчивающийся лестницей, пересёк его едва не бегом и быстро спустился за кулисы. Конечно, никаких кулис здесь не было, так, висели по краям тяжёлые шторы для вида. Ребята уже устроились с инструментами, окончательно настроили их и теперь с весьма серьёзными лицами переговаривались, обсуждая первую песню. Помедлив немного, Акио вышел к ним, чувствуя, как улыбка прикасается к губам впервые за полтора месяца.

     — Арти! — радостно воскликнул Ноэль, увидев наставника, устроившегося с гитарой у второго микрофона. — Ты всё же пришёл!

     — Не удержался, — несколько виновато признал свою слабость юноша, и глаза его начали постепенно оживать, приобретая прежний золотистый блеск.

     В зале уже собралось достаточно людей: кто-то пришёл большой компанией и уже расположился на верхних балкончиках за столами с выпивкой и закусками, кто-то сидел за барной стойкой, другие, в большинстве, стояли. Свет беспощадно бил в глаза, и Охотник занавесился волосами, опустив взгляд на гитару. Пальцы сами вспоминали, как держать гриф, как прижимать и перебирать струны, а кровь радостно бежала по венам. Душа его зажглась радостным огоньком, в груди стало тесно и вместе с тем легко. С трудом дыша, он поднял взгляд на зал, снова уставился на руки и невольно заулыбался во всю ширь своего лица. Говорил Ноэль, представив всю группу, поприветствовав и назвав песню. Голос его едва заметно дрожал, но Акио простил ему эту слабость, едва не подпрыгивая от нетерпения. Запела скрипка, пронзительно и торопливо, выписывая задорную трель, задавая ритм остальным. Подключился синтезатор, следом гитара, одна и вторая.

     Артемису нравился подход этих ребят к музыке, к своему творчеству. Они не просто брали известные образы и интерпретировали их на своё усмотрение, в меру своего понимания. Закапывались в глубины фольклористики, частенько просиживая вечерами за сбором информации в библиотеках или интернете, и юноша не упускал шанса бросать ехидные шпильки про вампиров и тёмных магов. На него смотрели более чем странно, когда он начинал выдвигать свои версии, и с пеной у рта требовали подтверждений в книгах или на сайтах. На что Охотник лишь разводил руками и оставлял их в покое с известными и распространёнными версиями, коих было великое множество. Но музыканты умудрялись собирать по крупицам изо всех мест, чтобы затем воплотить прекрасный переливчатый витраж мелодий и текстов. Писали они на нескольких языках, включая немецкий, английский, французский и итальянский. Пару раз Акио внёс свою лепту, написав несколько песен на японском. Но исполнять их на этом выступлении они не собирались — публика бы не поняла ни слова, но Ноэль поклялся, что когда-нибудь их группа доберётся до Страны восходящего солнца и блеснёт этими шедеврами. Одну из них Артемис согласился перевести на немецкий, и именно она открывала концерт, разогревая как зрителей, так и исполнителей.

     В ней повествовалось о коварной демонице-кицунэ, пришедшей на землю смертных в поисках соблазнительных душ, развлечений и вероломных шалостей. Её, как и полагается по жанру, полюбил самый обыкновенный человек и смог разгадать тайну её потусторонней сущности, но даже это не остановило его и не вразумило. Большая часть песни была посвящена поиску коварной лисицы, смятению юноши, когда она являлась в его сны, ведь он считал себя самым обычным смертным. И должен был так же умереть, в то время как кицунэ продолжит жить, и он станет лишь крохотной строчкой в её долгой тысячелетней жизни. Постепенно скрипка начинала петь медленнее: герой-любовник старел, терял свою ловкость и не мог более гоняться за демоницей, похитившей его сердце, но всё же она явилась к нему на смертном одре и увела за собой душу в более прекрасный мир. Само повествование было построено на перекликании героев: протяжном, мучительном зове юноши, и быстром, едва уловимом, щебете лисицы, заманивающей человека за собой. Они никогда не репетировали её вместе, да и в принципе Артемис даже не думал открывать рот на сцене, наслаждаясь цельным звучанием мелодии, текучей, тоскливой и слишком знакомой для него. Но когда закончилось ариозо кицунэ, Верены, он не смог удержаться, и вложил в слова смертного столько эмоций, сколько вообще могло в нём уместиться, сколько могло из него вылиться, не разорвав при этом души. Он почувствовал на себе удивлённые взгляды Руперта и Ноэля, но никак не отреагировал. Ему было глубоко плевать. Он отдал всего себя зову-песне, напрягая свой голос. Ещё обучаясь в музыкальной школе, Акио продемонстрировал сильный вокал и не раз отбрыкивался от преподавателей, пытавшихся заставить его свернуть с пути скрипача на исключительно вокальную карьеру. Это его не интересовало. Но сейчас был рад, что никогда не пропускал занятия.

     Уловить музыку мира, звук его Сердца, способен далеко не каждый, и уж точно не всякий может передать эту симфонию остальным, донести по струнам и напевам. Они пели то по очереди, то вместе, заканчивали друг за друга слова и продолжали прерванную мысль. Не сразу Артемис осознал, что песня подошла к концу, и он заканчивает последнюю арию умирающего человека, музыка потекла совсем медленно, затихая. Замолкли гитары, замолчал синтезатор, и вновь тихо, едва различимо, пела одна лишь скрипка, пока и её звуки не растворились в полной тишине. После этого Акио не мог оставаться спокойным. Напряжение, давившее на его плечи, рассыпалось алмазной пылью, оставив в покое, и прежняя лёгкость и веселье окутали его с ног до головы. Его «ученики» смотрели на него широко распахнутыми глазами, когда он вдруг принимался совсем уж чудить, расхаживая туда-сюда по сцене или же вовсе начиная прыгать вокруг них так, как будто был заводной игрушкой с бесконечными батарейками. Народу в зале это, похоже, нравилось, и подобное внимание приятно льстило Охотнику. Он совершенно не думал о том, как выглядит со стороны, что о нём подумают — мгновения свободы юноша умел ценить, равно как и наслаждаться ими в полной мере.

     Когда кто-то сбивался или терял ритм, Артемис перекрывал, подхватывал, ободряюще улыбался, и крошечных дыр в пространном полотне их музыки видно не было. Он был повсюду и при этом вроде бы больше не играл первую мелодию, не исполнял арий, этого ему вполне хватало, чтобы чувствовать себя живым и счастливым. Другие тоже начали потихоньку раскрепощаться, входить во вкус и заражаться безбашенным настроением Охотника. Возможно, поэтому они и не заметили, как запланированная программа подошла к концу, песни закончились, а они сами, взмокшие, но счастливые, перекочевали в зал. С улыбкой от уха до уха Акио выслушивал радостные возгласы своих подопечных. Руперт эмоционально тряс его за плечи, ругая за то, что прежде не играл с ними толком; Ноэль благодушно помалкивал, но смотрел на Артемиса с глубокой благодарностью; Верена не уставала говорить подходящим людям: «Да, это наш учитель и спонсор, Артемис Акио! Представляете себе?! Артемис!» Несколько раз с ним самим пытались завести разговор распалённые концертом незнакомцы, но он смущённо отнекивался, невольно шаря взглядом по залу. Безумная мысль, неоправданная надежда, что увидит среди чужих силуэтов тот самый.

     Они вместе выпили, обсудили выступление, разобрали ошибки, ещё немного выпили и заказали кальян, который быстро раскурили на четверых, и снова выпили. Словом, когда они уезжали из клуба, затаскивая в восьмиместное такси инструменты и собственные не слишком трезвые тела, настроение у всех было очень даже. Акио уже не слушал трёп молодёжи, улыбаясь самому себе и мечтая добраться до номера в отеле, упасть на кровать и проспать не меньше двенадцати часов к ряду. По комнатам они разбредались неохотно, сонно, всё ещё ворочая пьяными языками. Оказавшись же в своём номере, Охотник первым делом ушёл в душ. Пусть они и были на машине, но успели промокнуть под ливнем, да и на самом концерте Акио изрядно взмок. Приятная ватная усталость прокатывалась по телу, в голове не было ни одной мысли, и эта пустота как раз-таки устраивала юношу после столь тяжёлого дня. Выбравшись из ванной в халате, он уже планировал завалиться на кровать, но едва не шарахнулся прочь. Гилберт стоял посреди комнаты, пристально глядя на него и не произнося ни слова.

     — Что? — после длительного, неуютного молчания огрызнулся Охотник, боком продвигаясь к постели и пытаясь припомнить, как далеко убрал собственный стилет. — Что ты здесь забыл?

     — Тебя, — как само собой разумеющееся с некоторым удивлением отозвался мужчина, изогнув брови. — Где ты был? Я волновался.

     — Что? — снова выдохнул Охотник, но в этот раз с совершенно другой интонацией, в которой так и читалась матерная недосказанность. Лицо его выражало такую гамму недоумения, злости и обиды разом, что юноша не знал, к какой мимике сейчас лучше обратиться. А потому оставил лицо без особых изменений, но на Найтгеста посмотрел очень странно. — Ты заболел?

     — Нет, с чего ты взял? — чернокнижник весело рассмеялся и двинулся к нему расслабленной, почти развязной походкой. — Что за глупости, Арти? Разве я не могу соскучиться по тебе?

     — Скорее уж по моей заднице, — буркнул с подозрением Охотник, попятившись от него, делая небольшой полукруг и не выпуская вампира из вида. — Зачем ты пришёл?

     — Проведать, зачем ещё. Может, вернёмся домой?

     — Гилберт, ты нормальный вообще? — вскричал Артемис, дёрнувшись от протянутой руки, как от огня. В глазах его читалась паника. — Думаешь, можешь вот так просто явиться после всего и позвать меня с собой? Хера с два!

     — А что не так? — Господин чернокнижников посмотрел на него, как на сумасшедшего. — Подумаешь, пару костей сломал, с кем не бывает. Давай, Арти, хватить дуться. Время не будет стоять на месте ради нас с тобой, пусть мне того и хотелось бы.

     Акио слегка повернул голову вбок и выдвинул вперёд правое плечо, будто прикрываясь от мужчины, снова сделал пару шагов назад, уперевшись поясницей в подоконник. Он не мог поверить собственным ушам и глазами, а меж тем чернокнижник неумолимо приближался. Взгляд его прошёлся по телу вампира, по его рукам, лицу, и в золотистых глазах на секунду промелькнул опасный и вместе с тем задорный огонёк. Втянув себя на подоконник, он закинул ногу на ногу, покачивая верхней и лукаво щурясь.

     — Ну, давай, — ухмыльнулся он, опираясь позади себя на ладони. Стоило Гилберту придвинуться ближе, как Акио упёрся стопой ему в пах, слегка надавив — не болезненно, но с чувством.

     Мужчина с непониманием посмотрел на него, и лицо его приняло выражение почти что детской обиды и недоумения. Акио неприкрыто скалился, расслабившись и успокоившись, и вместе с тем на замену страху пришла злость. Выдержав паузу, Охотник стал плавно поднимать ногу, нырнул пальцами под фибулу, скрепляющую воротник плаща, выжидающе глядя на чернокнижника. Он помедлил, но руку протянул и расстегнул плащ, сняв его и аккуратно сложив. Постояв с ним долю секунды в руках, он уложил его на колени Охотнику, и тот без особого уважения скинул одну из самых дорогих вещей фракции на пол, неотрывно глядя на Найтгеста. Тот проводил тяжёлую ткань плаща взглядом, снова посмотрел на юношу с немым вопросом в глазах.

     — Давай, — поторопил его юноша с наигранным капризным нетерпением. — Ты же знаешь, как я это люблю. Или элементалисты из тебя выбили всю покладистость?

     Насладившись растущим недоумением, Охотник чуть выше поднял ногу и остановил её на уровне губ чернокнижника. Кожа его пахла лавандовым гелем для душа, всё ещё была местами влажной, и Артемис про себя даже слегка обиделся. Неужели не хочется прикоснуться? Губы вампира скривились, он неуютно повёл плечами, и Охотник требовательно ткнулся в них ступнёй, произнеся уже с нажимом:

     — Продолжай. Я не люблю повторять по три раза.

     Брюнет как-то слишком неохотно поцеловал подставленную под ласку ступню, затем снова. Выждав пару мгновений, Акио нахмурился и с угрожающей интонацией поинтересовался:

     — И это всё? А где же массаж? Помнится, тебя было не оторвать от моих ног.

     Юноша наслаждался этим спектаклем и отыгрывался, как мог, с ехидством наблюдая за тем, как чернокнижник неловко берёт его ногу и начинает осторожно разминать. Он одёргивал его, порыкивал, поправлял, упиваясь несчастным выражением лица и глаз, взгляд которых так и бегал, пытаясь отыскать спасение. Но этого было мало, чтобы показать всю его злость, чтобы донести до Господина чернокнижников его ответ. Отобрав правую ногу, он грубо всунул в руки мужчине вторую, первую же уложив ему на плечо.

     — Сейчас закончишь, — не терпящим возражений тоном проговорил он через несколько минут, — и мы займёмся нашим любимым досугом.

     Чернокнижник вздрогнул и посмотрел на него с молчаливым ожиданием и обречённой покорностью. Акио ухмыльнулся и, потянувшись, спрыгнул на пол, затем открыл окно настежь. Холодный свежий воздух хлынул в номер, завывая на высоте многих этажей. Далеко внизу торопливо носились и шумели машины, их звуки едва долетали сюда. Охотник помедлил, затем поднял с пола плащ Господина чернокнижников и накинул ему на плечи, с сосредоточенным лицом застегнул белую брошь.

     — Так ты вернёшься со мной? — с надеждой вопросил мужчина, просияв улыбкой и, кажется, расслабившись.

     — Неужели ты думаешь, что я поверил в этот дурацкий маскарад? — скептично приподнял брови Артемис, а затем схватил его за грудки. — Вот что, «Гилберт», передай своему трусу Господину, что он может подтереться такими лживыми визитами. И пока он сам не приползёт ко мне на коленях с извинениями, может забыть, как меня зовут, что я вообще существую.

     — Но я, — попытался возразить чернокнижник.

     Однако в следующий момент Артемис рванулся и что было силы толкнул его прямиком в открытое окно. Крик растаял внизу. Отряхнув руки и захлопнув окно, юноша прошёл к постели и с облегчением рухнул на мягкий матрас.

❃ ❃ ❃ 

     Можно было сказать, что день удался: в столице нашлось немало интересных книг по истории, которые Рурука ещё не читал, да и на обратном пути ему посчастливилось встретить Пассису, который возвращался из конной прогулки. Выглядел чернокнижник невероятно счастливым и лёгким, что не могло не радовать, пусть и вызывало некоторое удивление у летописца. В свете последних событий младший Найтгест всё больше молчал, бродя по замку чёрной хмурой тучкой, а потому видеть на его лице улыбку было даже несколько непривычно.

     — Что-то случилось? — с неуверенностью поинтересовался Миррор, и Пассиса посмотрел в ответ лучащимися глазами.

     — А то! — воскликнул он с пылом. Похоже, ему не терпелось поскорее рассказать о том, что его так обрадовало, и слова сорвались с его губ быстрее, чем он дослушал вопрос Руруки. — Гилберт сегодня извинился передо мной. Представляешь? Он признал свою ошибку!

     — Он заболел? — резко сменив тон с приятного на прохладный, спросил летописец, неторопливо правя коня к замку, очертания которого виднелись вдалеке над макушками деревьев. Из-за идущей полным ходом войны путешествовать в одиночку по этим местам не советовалось, усилились патрули, но Рурука не особенно переживал по этому поводу. — Или его по голове сильно ударили?

     — Не говори так, — буркнул Пассиса и надулся, как рыба-шар, кажется, готовый выпустить ядовитые колючки. — На самом деле Гилберт очень внимательный и, я бы даже сказал, ласковый. Но иногда на него находит непонятно что.

     Летописец невесело ухмыльнулся, не став комментировать излишнюю веру юноши в своего брата. Некоторое время они ехали в неловком молчании.

     — А где Роккэн? — как бы невзначай спросил Пассиса и огляделся, словно старший Миррор прятал младшего в кармане и вдруг мог выпустить его оттуда. — Я не видел его давно.

     — Он работает в мастерской над одним портретом, — по лицу юноши расползлась ухмылка, и он едва подавил смех, вспомнив работу брата. — Очень важным портретом. Сказал его не дёргать. Вот я и решил скататься в Умбрэ, поохотиться на книги.

     — Надеюсь, всё прошло хорошо, — задумчиво, точно не услышал его, пробормотал Пассиса.

     — Конечно, — довольно кивнул Рурука и залез в седельную сумку рукой. — Вот, раритет: «История появления дроу» Фельтона Маннета. Да таких экземпляров всего десять на весь Талиарен, и один из них теперь мой!

     — Я не о том, — Пассиса покачал головой и отмахнулся от увесистого талмуда, который ему протянул Миррор. — Гилберт хотел поговорить с вами о том, что произошло, извиниться. Ты понимаешь, это весьма тяжёлый и ответственный шаг для него. Я беспокоюсь, что он мог сказать что-то не то. Или, что хуже, твой брат мог что-то сказать… Ру, что с тобой?

     Лицо летописца стало белым как снег, вытянулось, а глаза едва не полезли на лоб. Он медленно повернул голову в сторону чернокнижника, а затем пришпорил коня, заставляя того сорваться в галоп, на ходу запихивая книгу в сумку.

     — Рурука, подожди, куда ты? — закричал Найтгест, тоже подгоняя свою животину, чтобы не упустить из вида юношу. — Тьма, подожди же ты!

     Летописец даже не подумал ответить или немного притормозить, низко склоняясь к шее своего светлого крапчатого коня, чуть привставая в стременах. От страха, внезапно сковавшего всё его существо, невозможно было продохнуть и расслабиться. Слишком велик был риск, слишком уж вспыльчив был Господин чернокнижников, и одним богам было известно, как он отреагирует, если увидит карикатуру на себя. «Хоть бы Рок догадался не показывать ему! Хоть бы ему хватило мозгов убрать её куда подальше!» — бились в голове юноши истеричные мысли, направленные на самого близкого и родного человека во всём свете. Ледяной ужас пробирался к самому сердцу, и, несмотря на жаркую погоду и тяжёлый плащ, Миррор чувствовал озноб. Он сосредоточился изо всех сил, потянулся к сознанию брата, тщась почувствовать его состояние и мысли. Но натолкнулся на зыбкую полутьму, колкую и болезненную, слабо пульсирующую и мерцающую так, как не было никогда на его памяти. Сердце ухнуло в пятки. Юноша беспощадно гнал коня, не различая ничего вокруг — ни догнавшего Пассису, ни дорогу, действуя скорее на инстинктах, чем обдуманно. «Ну же, ну же, отзовись, братишка! Дохлые боги, да ответь же ты мне! Хоть как-то!» — шептал он себе под нос, до крови искусав губы, проклиная слишком большое расстояние и на его взгляд медленного коня, то и дело вынуждая его переходить на карьер. Жеребчик уже задыхался и едва переставлял ноги, когда они въехали по мосту на территорию замка. Рурука остановил коня только возле ступеней и сразу же соскочил на них, забыв и про животное, и про важные книги, и про стражников, что покрывали его вслед всеми известными и неизвестными фразеологизмами.

     — Да куда ты так несёшься?! — задыхаясь, крикнул Пассиса, стараясь не отставать от шустрого Миррора, перескакивающего через несколько ступеней и летящего, будто от самой костлявой. — Рурука!

     — Я просто надеюсь, что Гилберт никуда не пошёл, — на одном дыхании выпалил летописец, даже не моргая, чтобы не упустить нужный поворот, искомую дверь. — И что Роккэн убрал этот чёртов портрет куда подальше и не догадался показать его.

     — Что там такого в этой картине? — чернокнижник прикладывал немало сил, чтобы вернуть сердцебиение в норму, когда они остановились возле дверей, ведущих в мастерскую.

     Миррор ничего ему не ответил, боясь шагнуть внутрь и при этом желая более всего на свете. Он вдохнул поглубже, толкнул дверь и вошёл в мастерскую, но всё равно не сдержал крика, тут же рванувшись с места, подняв за собой ворох листов. Вампир вбежал следом, в нос ему ударил резкий запах крови, красок и растворителя: застоявшийся, дурной и тяжёлый. Летописец резко опустился на колени неподалёку от окна, из которого лился тусклый закатный свет.

     — Дышишь? Ты только дыши, братишка, — бормотал Рурука исступлённо, и Пассиса не мог найти в себе силы обойти его или заглянуть через плечо, понять, почему он это говорит.

     И всё же пересилил себя, сделал сначала один робкий шаг, затем второй. На Руруке не было лица. Губы его мелко подрагивали, но он стойко держался и не впадал в истерику, хотя, боги свидетели, он качался на самой грани. Руки Роккэна ниже кистей совершенно посинели, перемазанные засохшей кровью, а выше не хотелось смотреть. Пальцы и ладони его превратились в кровавое месиво с торчащими из него костями: каждый палец, выломанный в нескольких местах в обратную сторону, будто сухая ветвь, неестественно замер. Точно жуткие цветы распустились вместо его кистей, которые юноша, даже пребывая в полубессознательном бреду, держал навесу над собственной грудью. Почувствовав прикосновение брата к собственной шее, Роккэн надрывно застонал, захрипел, мотнул головой из стороны в сторону, приоткрыв пересохшие губы. Потрескавшиеся, побелевшие, с содранной до мяса кожей. Время от времени юноша крупно содрогался всем телом, вновь издавал звук, похожий на скулёж побитого щенка: тонкий, надсадный, срывающийся и терзающий слух. Рурука осторожно, точно маленького ребёнка, поднял его на руки, и медленно, как неживой, обернулся к Пассисе, поглядев на него совершенно стеклянными глазами. Вампир поджал губы, судорожно выдохнул и кивнул на выход:

     — К лекарям.

     Рурука неразборчиво угукнул, а затем первым двинулся прочь из мастерской, не сводя взгляда с исказившегося от боли лица Роккэна. Он вновь застонал, содрогнулся, попытался расслабить окоченевшие конечности и уложить себе на грудь, но тут же тихо, едва различимо, застенал, ткнувшись лицом в плечо брата.

     — Я здесь, Рок, всё хорошо, милый, — монотонно, успокаивающе зашептал летописец, бережно удерживая младшего, через каждое слово склоняясь, касаясь губами холодного и мокрого от испарины лба. — Ты только дотерпи до врача, хорошо? Не отключайся. Я знаю, ты это дело любишь, но ты держись.

     Губы Роккэна дрогнули в блеклом подобии улыбки, но тут же скривились от боли, глубокая морщина пролегла между бровей, и по коридору пронёсся его очередной булькающий хрип. Эти звуки драли душу и сердце, хватали за горло, от них начинало щипать и резать в глазах, а собственное дыхание едва не подчинялось этому мучительному звучанию. Летописец непрерывно шептал что-то утешительное, умиротворяющее, но время от времени ему приходилось осторожно встряхивать брата, чтобы не думал засыпать. Один дьявол знает, сколько Роккэн пролежал в мастерской, как давно изводится от боли, жажды и кровопотери. И Миррору совершенно не хотелось о том думать, равно как и о том, кто мог сотворить это с ним. Он знал, и от этого становилось страшно, от этого ожесточение сковывало душу напополам с безумным страхом за любимого брата. «Ты только не оставляй меня, ладно? Ты — всё что у меня есть», — мысленно коснулся он сознания брата и почувствовал слабый мечущийся отклик: бессвязный и горестный, даже напуганный, — а потому лишь теснее сомкнул объятия, на мгновение зарывшись носом в волосы на макушке Роккэна. Лазарет располагался на первом этаже замка, прямо над моргом, и оба этих совершенно невесёлых помещения сообщались широкой лестницей. Здесь перевязывали раненных в осаде и боях чернокнижников, здесь же проводили тяжёлые срочные операции, если дело не терпело отлагательств, а пострадавший не мог добраться до жрецов или же те — до него. Как правило, несколько носителей белоснежных мантий всё равно трудилось в замке, но чаще их никто не заставал на положенном месте, да и предъявить им в ответ было просто-напросто нечего.

     Жрецы были неотъемлемой частью жизни чернокнижников, в то время как сами существовали и без них. Это была отдельная фракция со своим Повелителем, иерархией, системой обучения, должностей и привилегий. Они обладали даром целительства, предвидения, но вместе с тем не считались воинами. Скорее созидателями, наблюдателями и хранителями спокойствия. Появление жреца в замке чернокнижников означало, что кто-то либо серьёзно болен или ранен, либо собирается проходить посвящение, либо у оракула есть новости с иного плана. В отличие от людей, живших на побережье, жрецы не ожидали просветления, а наоборот, всеми силами способствовали тому, чтобы получить его. Отдалившись от всего мира, они обитали в Белом замке в землях вечной зимы. Отшельники, не от мира сего, чудаки, звездочёты — как их только не называли в мире, в то время как чернокнижники едва ли не склонялись перед могуществом своих покровителей и вместе с тем вроде бы абсолютно беззащитных магов в белых одеяниях. В далёком прошлом, когда впервые появился дар повелевать тенями, появились и те, кто взял на себя ответственность за их души. Изначально жрецы были исключительно лекарями, наделёнными способностями врачевать не только тело, но и ауры, души, отличать истинное, ментальное тело, от физического. Их судьбой, даром и карой было лицезреть присное и грядущее, проводить тонкие грани между миром живых, материальным, и миром, населённом духами. Пришлые из иных миров, тени прошлого, силуэты будущего — всё это в своё время начинал видеть каждый, наделённый даром жреца. Как правило, это были молодые юноши и девушки, неспособные выдержать подобный напор на собственное сознание. Они сходили с ума или же заканчивали жизнь самоубийством, лишь бы избавиться от предвидения, а потому фракция эта была малочисленна, едва ли насчитывая в своих рядах более тысячи магов.

     Но редко кто осмеливался напасть на мирных и тихих чародеев, которые заранее знают, чем всё закончится. А даже если и не знают, никогда о том не скажут, предпочитая хранить свои секреты в тайне. Более того, даже находясь на другом конце страны, чернокнижники бы мгновенно отреагировали на угрозу, встав на защиту своих атаурванов с истовой яростью. Пожалуй, даже себя они не защищали так отчаянно и бесстрашно, как прорицателей. Помимо прочего, Повелители предпочитали поддерживать со жрецами мирные отношение, находя в их лице лучших советников, лекарей и наставников. И часто случалось так, что на территории жрецов сталкивались две и более противостоящие друг другу фракции. Случайно ли или же белоснежные маги устраивали это специально, никому не дано было постичь.

     В мировых вопросах жрецы всегда считались гласом мудрости, понимания, способности не разбрасываться своим могуществом направо и налево, символом гордой и справедливой власти и основы многих религиозных веяний. Считалось, что они могут быть «устами Воплотителей», именно поэтому обладают знаниями о будущем. И сложнее всего в ремесле жреца было отделить бредовое и желаемое навязанное видение от настоящего провидения, и этому жрецы учились на протяжении всей жизни.

     К тому же, жрецы приводили души в этот мир, когда рождался ребёнок, уводили их за грань, когда кто-то погибал, в бою ли, в собственной ли постели от старости или же болезни. И именно поэтому чернокнижники беспрекословно повиновались им, склоняя головы. Проходя собственное посвящение, они сталкивались со смертью лицом к лицу: жрец проводил ритуал, отделяя душу от тела, и чародей сталкивался с миром духов, миром, который давал им позволение управлять тенью, мраком, оставляя собственный отпечаток. Потому убить тёмных магов было несколько сложнее, чем других: они уже были отчасти мертвы, знали, что их ждёт за гранью, и, как ни странно, не торопились на ту сторону. Именно жрецы были теми, кто выносил приговор, кем предрешено стать юному дарованию, а вот слушать их или нет уже было на совести выпускников, переживших посвящение.

     И, наконец, — династия Акио положила начало жрецам, и никто другой, как Акио, был первым жрецом и Повелителем. История умалчивала, откуда они явились, где скитались и как обнаружили свои способности. В летописях лишь значилось, что первая Госпожа чернокнижников, Амарэйнт Найтгест, всегда прибегала к советам своего спутника, способного к целительству и предсказанию, Этьенна Акио. Личность загадочного жреца никак не раскрывалась, равно как и его семейство, которое значилось, как «весьма многочисленное и отличное от прочих абсолютной белизной». Не редко представители той и другой семьи заключали между собой браки, а если не их, то договоры, но вполне могли существовать отдельно друг от друга. И всё же, альянс чернокнижников и жрецов оставался нерушимым с самого основания фракций и по сию пору, и ни один Повелитель не был в силах разорвать эту прочную многовековую связь, хоть многие и пытались, полагая, что, убрав с шахматной доски один из цветов, смогут подчинить другой. Но чёрное никогда не существовало без белого, равно как и белое без чёрного, как день без ночи и ночь без дня.

     Однако же в этот раз, то ли по велению судьбы, то ли по несчастливому стечению обстоятельств, ни единого лекаря не оказалось в замке: все отбыли на поля сражений, где от них действительно был толк, где в них нуждались куда сильнее. Зайдя в пустующий обширный лазарет, Рурука не сдержал гортанного стона, беспомощно оглядываясь по сторонам.

     — Эй, есть кто-нибудь? — крикнул он, и его едва не срывающийся голос пронёсся по огромному помещению со множеством коек и ширм, абсолютно пустых и невостребованных. На его возглас из соседнего помещения, где проводились операции, выбежала девушка, скорее всего, помощница лекаря. — Слава богам! Срочно, моему брату нужна помощь!

     — Мне так жаль, — пискнула она, вжав голову в плечи, а затем начав тараторить так, что летописцу пришлось приложить немало усилий, чтобы разобрать отдельные слова: — Сегодня закипело новое сражение, и все лекари и жрецы отбыли туда, всех раненых переправили в другие замки. Мне правда, правда, очень жаль! Я… я даже не знаю, что могу сделать.

     — А ты что, не лекарь? — рявкнул Рурука, и брат на его руках заскулил, заворочался, и летописец теснее прижал его к себе, чтобы не сверзился на пол. — Тогда на кой ляд тебя здесь оставили, дура бесполезная?!

     — Не кричи на неё. Не видишь, девочка напугана? — попробовал утихомирить его Пассиса, но натолкнулся на абсолютно бешеный и полный отчаяния взгляд.

     — Если он умрёт, я сдеру с Гилберта кожу заживо! — заорал Миррор, и вампир невольно отшатнулся от него, не мигая.

     — Да с чего ты взял, что это он? — возмутился Найтгест, упёршись в своё рогами.

     — Отрицать очевидное — это у вас семейное, да? — мрачно оскалился летописец, а затем осторожно уложил брата на койку.

     — Нет! — воскликнул Пассиса, а затем, уловив ехидный взгляд и поняв намёк, потупился, залившись густой краской. — Он… он не мог этого сделать. С чего бы ему?

     — Потому что он самодур и мудозвон, что тут непонятного? Какого хрена ты так его защищаешь, Пассиса? — Рурука уже не кричал, говорил ровным бесцветным голосом, даже всякое выражение стекло с его лица, как вода с гладкого камня.

     Он полностью сосредоточился на колдовстве, которое у него получалось из рук вон плохо, но ради брата он готов был изнасиловать и разорвать собственную ауру на части, выжав из неё все крохи, чтобы облегчить страдания. Девочка-помощница металась туда-сюда, не зная, что и делать, заламывая руки и кидая на искалеченного художника полные ужаса взгляды. Пальцы самого Руруки похолодели, тепло стало уходить из тела: настолько тяжко ему давались любые чары, что энергия вытягивалась не только из ментального тела, но и из физического. Между ладоней собралась кристально чистая вода, которой он стал промывать страшные раны на руках брата, отчего тот захныкал, лицо его приняло горькое, несчастное выражение, а из уголков глаз по вискам заструились тонкие линии слёз. «Тише, тише», — как заведённый повторял старший Миррор, изо всех сил унимая боль Роккэна, забирая часть его боли себе, облегчая незавидную участь.

     — Всю мою жизнь Гилберт защищал меня от того, от чего не смог уберечь Артемиса. И вас, — едва слышно прошептал Пассиса, но летописец великолепно его услышал, пусть и не подал вида. — Я искренне верю, что в глубине души он вовсе не хотел…

     — Не хотел? — сквозь зубы прорычал Рурука, сжимая пальцы и поднимая на вампира острый взгляд. — Ах, он не хотел, да? Я обязательно спрошу у Роккэна, когда и если он очнётся, кто и с какой целью сотворил это с ним. А если ты и дальше продолжишь защищать этого садиста, я не знаю, что…

     — Перестань, пожалуйста, — взмолился Пассиса, поджав губы. Ему хотелось верить, что его горячо любимый старший брат всё ещё тот же весёлый и надёжный мужчина, которого он помнил. И с каждым разом Гилберт обманывал его надежду, вытворяя то, что и с врагом-то жалко сделать, не то что со своим подопечным. Сглотнув горький ком и набежавшие слёзы, юноша гордо приподнял подбородок. — У меня есть знакомый лекарь в столице, очень хороший. Я провожу вас к нему. Он сможет позаботиться о Роккэне.

     — Зачем тебе это? — с некоторым недоверием вопросил Рурука, но подался вперёд, кажется, готовый тут же сорваться с места.

     — Потому что я не Гилберт, — прохладно напомнил Найтгест, чуть нахмурившись и сощурив левый глаз. — И вы мои друзья.

     Развернувшись, он медленно двинулся прочь из лазарета, уверенный, что Рурука последует за ним. И именно это летописец и сделал, сперва осторожно замотав руки брата собственной рубашкой, а его самого укутав в плащ. Ему было плевать, что ветви деревьев исхлещут его тело по дороге в Умбрэ, что солнце сожжёт ему кожу, что насекомые искусают, а сам он будет выглядеть, как отчаянный дезертир. Всё меркло и теряло значение перед одним единственным желанием спасти Роккэна, унять его боль. И хотя хотелось сесть, закрыть лицо руками и в ужасе разрыдаться, он не мог себе этого позволить. Он — старший. Он — ответственный. И он не оказался рядом, когда это было так нужно.

     — Рурука, — едва слышно пробормотал Роккэн, иссохшие губы треснули, крохотная алая капля выступила посередине.

     — Тш-ш, я здесь, — отозвался Миррор, склонившись и торопливо поцеловав брата в уголок губ. — Я с тобой. Мы уже едем к лекарю, потерпи.

     — Я… — художник шевельнул языком, пытаясь собрать слюну и смочить горло. Пожевал губами воздух, закашлялся, прочищая горло. — Я, кажется, краску забыл закрыть.

     Абсолютно шокировано глянув на брата, Рурука не выдержал и рассмеялся. Смеялся долго и громко, то и дело склоняя голову, вытирая набежавшие слёзы плечом. Нервное напряжение было столько велико, что он не мог толком разобраться, то слёзы веселья или же горя. Роккэн вяло, тускло улыбнулся, и глаза его закатились, он окончательно обмяк на руках старшего брата, наконец, осознав, что в безопасности, что за ним присмотрят, что не бросят. Сперва летописец дёрнулся, как от удара, тут же судорожно вслушиваясь в его дыхание, силясь нащупать сознание, но Роккэн лишь уснул, измотанный болью и, несомненно, острыми ощущениями. Пассиса шёл впереди решительно и быстро, лица его юноша не видел, но всё же полагал, что от радостной улыбки не осталось и следа.

     — Пассиса, — неуверенно позвал он, нагнав вампира и поглядев на сумрачное лицо. — Извини, я…

     — Я не обижаюсь и не злюсь, — спокойно прервал его Найтгест, ничем не выразив своих эмоций и переживаний. — Ты прав. И ты как никто понимаешь, что значит быть братом. И, пожалуй, когда никого, кроме брата, у тебя и нет, ты будешь защищать Роккэна даже если он тысячу раз придурок и негодяй, потому что это — родственное сердце, душа, ближе которой не найти. И я знаю, что Гилберт сотворил кучу вещей, после которых любой другой уже бы сошёл с ума, сгнив под гнётом вины. Он делал такое, что тебе и не снилось. Он деспот и тиран, убийца и обманщик. Но он мой брат. По крайней мере, я его таковым считал до сегодняшнего дня.

     Замолкнув, юноша чуть ускорил шаг, стискивая руки в кулаки и до боли сжимая челюсти. Ещё утром Найтгест был счастлив, как никогда, уверенный, что брат взялся за ум, что всё будет хорошо, что он увидит его настоящую улыбку, а не вежливый политический изгиб губ. Нет. Снова всё развеялось прахом.

     Путь до Умбрэ они преодолели едва ли не быстрее, чем оттуда, выматывая лошадей. Да и сам Рурука с каждым мгновением выглядел всё хуже, пусть теперь брат был рядом с ним, поддержка связи с его разумом, вытягивание боли — всё это выпивало силы летописца, истощало его, но он держался в седле на удивление ровно и уверенно, придерживая брата перед собой. И всё же Найтгест поглядывал на старшего Миррора с опаской, думая, что к целителю такими темпами доберётся уже двое калек, едва ли живых. Но от помощи Рурука отказался, почти нежно придерживая брата в седле, с ужасом думая о том, что произошло бы, если бы Пассиса не сказал ему про намерения брата, если бы он так и не зашёл в мастерскую, чтобы не вспугнуть вдохновение придворного художника. С трудом сглотнув, Рурука отогнал прочь эти мысли, чтобы затем сосредоточиться на дороге. Столица погружалась в сон: догорели последние закатные лучи, до того успев как следует прожарить тело Руруки с левой стороны, но он не обращал на то внимания. Дом лекаря располагался почти в самом сердце Умбрэ. Богато украшенное лепниной и прочими изысками здание возвышалось на тридцать футов: два этажа и мансарда, прикрытые сверху чёрной черепичной крышей. Свет нигде не горел, но Пассиса уверенно завёл лошадь через гостеприимно распахнутые ворота во двор и спешился, затем помог Руруке спуститься, сильно не потревожив его младшего брата. А после этого скрылся за домом, уйдя вглубь яблоневого сада, уже отцветшего и готового плодоносить. Через несколько минут он вернулся, махнув массивной связкой ключей:

     — Он отошёл к своему пациенту, обещал явиться через полчаса. — Заметив косой и несколько осуждающий взгляд Миррора, чернокнижник пожал плечами: — Ничего не могу поделать, Ру, я и так поторапливал его, как мог. Там тяжёлые роды, и он не может бросить всё, как есть.

     Промямлив нечто, отдалённо напоминающее благодарность, летописец прошёл вслед за вампиром в открытый им дом, укачивая на руках вновь заметавшегося и застонавшего Роккэна. Тяжёлые сапоги он спинывал с себя долго, муторно, с матерком, но брата с рук не спускал, приговаривая ласковые, успокаивающие слова:

     — Всё хорошо, мелкий, сейчас уложим тебя, поспишь, придёшь в себя. Посижу с тобой, почитаю тебе что-нибудь, хотя у меня с собой только история, ты её не очень любишь. Но сейчас ведь выбора нет, да?

     Пассиса с тщательно скрываемым горем наблюдал за тем, как Миррор проходит в богато обставленную гостиную, бережно укладывает Роккэна, устроив его голову на двух подушках, как обустраивает его и всё не перестаёт болтать, нести полную чепуху, но одинаково ровным, ласковым тоном. Говорил что-то о весело скачущих на просторах эльфов единорогах, о феечках, затем просто стал произносить никак не связанные между собой слова. Забавно, но художник успокаивался, пару раз даже улыбнулся сквозь бредовый сон. Поймав вопросительный взгляд, Рурука натужно улыбнулся, перебирая растрепавшиеся волосы брата, чуть почёсывая ему макушку и виски:

     — Дети не понимают, когда им что-то говорят, они реагируют на интонации. У Рока так было с самого младенчества. Когда ему снятся кошмары, достаточно просто начать говорить с ним, чтобы утихомирить. Ну и почухать можно. Он млеет просто.

     Голос хрониста задрожал, сам он замолк и горько зажмурился, приложив ладонь к лицу. Его несколько раз крупно тряхнуло, из груди вырвался животный стон, тоскливый и болезненный. Найтгест осторожно приблизился к нему и положил руку на плечо, и юноша тут же схватил его за ладонь, находя в ней куда больше поддержки, чем вампир только мог себе представить.

     — Не убивайся так, — приободрил его Пассиса, сев на подлокотник кресла, в котором Рурука разместился, придвинув его как можно ближе к брату. — Эй, слышишь меня? Я давно знаю Саймона. Он хороший лекарь, знает своё дело и не мало жизней спас. К тому же, это, конечно, серьёзные травмы, но не смертельные.

     — Пассиса, мы люди, — прошептал Рурука, не сводя взгляда с брата. Голос его был тусклым, прозрачным, никак не выдавал ту муку, что он испытывал, глядя на него, на пропитанную кровью рубашку, на истончившееся за это время лицо. Он и сам сейчас напоминал призрака. — Да, мы проживём долгую жизнь, да, в нас есть магический потенциал, но мы не чернокнижники, не жрецы, мы не закончили обучение, и даже не прошли бы посвящение. Это на Артемисе всё зарастает, как на собаке, на вампирах, на великих династиях. А мы приёмыши, люди, и нас куда легче поломать, чем ты думаешь. И, кроме того, это больно. Это тебе не расшибить колено или нос. Его руки — это его жизнь. То, что помогало ему творить. Если что-то пойдёт не так, я себе этого не прощу.

     Пассиса пристыженно молчал, рассматривая собственные руки. Он подумал было, что его брат непременно сделал бы из обидчика фарш, если только у кого-то хватит мозгов поднять руку на брата Господина чернокнижников. И тут же съёжился ещё сильнее. Несомненно, Руруке хотелось сделать тоже самое, но что мог противопоставить человек могущественному магу и чистокровному вампиру? Пожалуй, только острое слово и то, ненадолго. Посидев ещё пару минут и выровняв дыхание, Миррор поднялся из кресла и ненадолго вышел, вернувшись уже с несколькими свитками, новой чернильницей и пером, чтобы затем расположиться с ними за столом. Вампир наблюдал за ним с интересом, не сразу поняв, что стал осторожно перебирать волосы Роккэна, почёсывая кончиками ногтей его голову.

     — Что ты пишешь? — поинтересовался, наконец, Найтгест, не выдержав пытку любопытством.

     — Заявление на добровольное увольнение, — севшим голосом ответил Рурука и сгорбился, принимаясь выводить символы.

     Перо его дрожало, руки не слушались, а на глаза против воли наворачивались слёзы. Он знал, что их ждёт, если эти свитки будут завершены и подписаны. Но столь же ясно понимал, что ни Роккэн, ни он сам не смогут остаться в замке после всего этого. И пусть он желал оставаться на такой почётной должности, бывшей едва ли не воплощённой мечтой, это было выше его скудных сил. Несколько раз он замирал с занесённым пером, и капли чернил неопрятными кляксами падали на свиток. Прежде крайне щепетильный хронист непременно бы начал заново, чтобы документ выглядел как полагается, но теперь ему было совершенно не до того. Почерк его ходил ходуном, совершенно не походил на убористые каллиграфические символы заядлого писателя. Несколько слёз размыло чернила, и белые пятна на чёрных свитках смотрелись дико и неправдоподобно. Ком в горле не хотел сходить на нет, а пелена в глазах затмевала свиток. Но с горем пополам заявления были написаны, и Рурука протянул их Пассисе.

     — Ты… ты хочешь, чтобы я их подписал? — тихо прошептал Найтгест, осторожно беря свитки в руки.

     — Да. Ты второй человек после Гилберта в иерархии. А для меня — первый, — уверенно кивнул летописец, смахивая слёзы и вытирая их из уголков глаз.

     Юноша опустил взгляд на свитки. Они были составлены абсолютно идентично, различаясь лишь именами в начале и в конце, да занимаемой должностью при Господине чернокнижников.

     «Я, Роккэн/Рурука Миррор, придворный художник/летописец, ухожу со своего поста по доброй воле. По семейным обстоятельствам более не могу продолжать свою службу Господину чернокнижников Гилберту Найтгесту. В силу того, что клятва мною произнесена не была, прошу не задействовать в моём отстранении жрецов. На оплату отработанных мною дней на этой неделе не претендую и обязуюсь сдать всё казёное имущество ответственным за хранение лицам. Вверенную мне и добытую информацию клянусь не передавать в третьи руки.

     Прошу привести увольнение в действие тем же днём. Передачу карт, вещей и амулетов организую по мере возможности, но сроком не более семи суток с момента подписания заявления.

     От тридцать восьмого дня лета три тысячи девятьсот пятого года седьмой эпохи.

     Роккэн/Рурука Миррор».

     Посмотрев ещё несколько мгновений на прыгающий текст, Пассиса с тяжёлым сердцем взял перо, осторожно стёр излишки чернил и на каждом свитке внизу дописал:

     «Сим дозволяю заявителю покинуть службу при Господине чернокнижников Гилберте Найтгесте,

     Ответственный: заместитель Господина чернокнижников Пассиса Найтгест».

     — Управишься за неделю? — тихо поинтересовался вампир, посмотрев на Руруку. Тот вновь сидел рядом с братом, бережно поглаживая того по лицу.

     — Управился бы и за день, но сам понимаешь, — тем же тоном отозвался юноша, опустив голову.

     Хлопнула входная дверь, и Рурука невольно вздрогнул, когда в гостиную вбежал худощавый русый мужчина. Белоснежные одежды его были живописно заляпаны кровью, горящий взгляд мигом нашёл печального, т.н. больного.

     — Саймон, это…

     — Роккэн и Рурука Мирроры, да-да, знаю, — нервно отозвался жрец, отпрянув от вампира и двинувшись к дивану. Затем махнул старшему брату. — Давай, бери на руки, надо отнести его в операционную. Иди за мной. Не ударься о притолку.

     Миррор перевёл взгляд на Пассису, и тот чуть нервно улыбнулся, пожав плечами и разведя руками.

     — Он очень хороший лекарь, поверь мне, Ру. Да, немного странный, но все жрецы слегка чудаковатые, — коснулся мыслей юноши его шелестящий ментальный зов. — Иди с ним. Я дождусь.

     Подняв Роккэна на руки, хронист пошёл за жрецом, бросавшим на него быстрые, невнимательные взгляды, словно сквозь него. Он прошёл по узкому коридору, толкнул коленом широкую дверь и стал спускаться по лестнице, прикасаясь руками к потолку. А вот Миррору пришлось здорово попотеть, балансируя с братом в объятиях на высоких ступенях. И всё же шибанулся лбом о тёмную незаметную притолоку, преодолевая последний крутой спуск.

     — Арх, я же сказал тебе, не ударься! — возмутился жрец, распахивая следующую дверь и быстрым движением зажигая несколько ярких светляков. — Ну почему к жрецам никто не прислушивается в последнее время?

     — Потому что сейчас идёт повторение спирали второй эпохи, третьей её четверти, когда происходило отчуждение прорицателей, — на автомате отозвался Миррор, устраивая брата на высоком и мягком операционном столе. Осторожно развернув свой плащ, он небрежно отбросил его в сторону, но, когда попробовал снять имитацию повязки из рубашки с рук художника, жрец зашикал на него:

     — Хочешь ему вконец мясо от костей отделить? Давай, умник, будешь мне помогать.

     — Но я, — покачал головой хронист, отдёрнув руки от Роккэна.

     — Да знаю я, что из тебя маг, как из меня гладиатор, — отмахнулся жрец, скривившись. — Что ты, воду или раствор подать не сможешь? Башковитый малый вроде.

     — Вроде, — буркнул Рурука, а затем вздохнул и кивнул, показывая, что готов к работе, пусть ему и не слишком хотелось быть свидетелем того, как младшему брату собирают кости заново.

     Кивнув, Саймон быстро пощёлкал пальцами, то ли задав себе какой-то мотив, то ли просто призвав к концентрации. Белые кольца на его пальцах мягко засияли, излучая тепло и спокойствие. Мужчина снял с шеи серебристую цепочку и намотал себе на запястье, после чего снова защёлкал пальцами. Украшение коротко сверкнуло и через мгновение обратилось тонкими серебристыми перчатками на ловких, умелых руках. Нижняя челюсть Руруки немедленно поползла вниз: ему никогда прежде не доводилось видеть подобное, а потому он страшно обрадовался и при этом несколько разочаровался. Каждый жрец, проходя посвящение, получал в своё распоряжение от Сердца мира некий предмет, которые обобщённо называли Лезвием истины. Некоторые чародеи открыто демонстрировали их наличие у себя, другие тщательно скрывали, и понять, что же из атрибутики — страшное оружие и самая ценная поддержка, было затруднительно. Жрецы на своё усмотрение могли менять внешний вид Лезвий, подстраивая их под себя. Об этих артефактах ходило множество легенд, домыслов, мифов и сказочек, и что из этого правда, а что нет, понять оказывалось подчас совсем непросто. А потому увидеть хоть один из них в действии было для Руруки настоящим достижением. Он жадно уставился на руки целителя, объятые белоснежным светом, точно прикосновением солнца и благодати.

     — Держи его, чего встал, — буркнул мужчина, нахмурившись и остановив ладони над искалеченными руками художника. — Я не буду погружать его в лечебный сон. Слишком слабый маг, может не очнуться. И, скорее всего, так и будет.

     — Ты рехнулся, старый? — собравшийся было придержать брата Миррор отпрянул, распахнув глаза. — Он же сойдёт с ума от боли и может умереть.

     — Он умрёт, если ты продолжишь препираться и не подержишь его, чёртов баран.

     Эти слова подействовали на хрониста, как удар кнута, и он с трудом заставил себя прижать Роккэна к столу за плечи. Саймон поставил ему на живот небольшой оловянный тазик с тёплой водой, в которой одиноко плавал серебристый ковшик. Откупорив маленькую склянку, жрец пару раз наклонил её над водой, позволив нескольким каплям сорваться вниз и раствориться. Помешав получившийся раствор, он отдал Руруке ковшик, а сам взялся за ткань рубашки, совершенно припёкшейся к младшему Миррору. Выдохнув, летописец стал аккуратно, едва не по капле поливать руки брата, пока жрец миллиметр за миллиметром осторожно снимал ткань, стараясь не оторвать вместе с ней шматы мяса и осколки костей. Вскоре напрочь испорченный атрибут одежды отправился в тазик, а тот переставили на пол. Удовлетворённо кивнув, прорицатель снова заставил Руруку покрепче прижать художника, а затем принялся прочищать раны куда более качественным и действенным способом, чем магическая вода. Частички его сил быстро и хаотично перемещались, но, едва прикоснувшись к открытым переломам, торопливо направили свою суть вглубь сосудов и мышц. Крик, вырвавшийся из груди Роккэна, на несколько мгновений оглушил старшего брата, он крепко зажмурился, сжав губы. Художник же наоборот распахнул глаза, уставившись на них ничего не понимающим и крайне несчастным взглядом. На его измождённом лице так и читался вопрос: «Зачем вы меня снова мучаете?» Жрец только похмыкал и убрал руки, закончив с неприятной процедурой очистки, чтобы приступить к следующей. Рурука наблюдал за этим затравленным взглядом, поглаживая брата по плечам, успокаивая:

     — Прости, прости, братишка.

     — Больно, — только и отозвался тот сипло и едва различимо.

     — Конечно, больно. Вижу профессиональную работу, — забормотал Саймон, громыхая в дальней части операционной возле стеклянного шкафа. — Я уже видел такие переломы. Готов съесть мантикоровый хвост, если это не Найтгест. Они любят так развлекаться. Небось ещё целую речь прочитал, пока это делал.

     Роккэн сжал зубы и едва заметно кивнул. В крови Руруки сильнее прежнего вскипело негодование, и он склонился, ткнувшись лбом в лоб брата. Жрец вернулся с несколькими склянками, подписанными корявым, неразборчивым почерком, а так же ларьцом. Внутри нашлись инструменты для операции, которые лекарь принялся перебирать с крайне задумчивым лицом:

     — Дай ему болеутоляющее. И ещё что-нибудь горло смочить.

     Покосившись на бирки с прыгающими символами, Рурука воззрился на мужчину весьма красноречиво, но тот старательно делал вид, что не видит этого. Поворошив в памяти курсы алхимии и целительства, старший Миррор осторожно взял тонкую длинную склянку с мутной белой жидкостью, несмотря ни на что сохраняющей приятно тёплую и не обжигающую температуру. На вкус, правда, это снадобье было совершенно отвратным. Но разбавлять его чем-либо не советовалось, потому как интенсивность воздействия и продолжительность резко менялись. Иногда могли на несколько месяцев отключиться вообще все рецепторы, иногда наоборот усиливались все ощущения. Откупорив колбу, Рурука приподнял брату голову, помогая ему выпить эту гадость. Художник морщился, кривился, явно хотел выплюнуть куда подальше отвратительное варево.

     — Глотай, — с нажимом проговорил Рурука, увидев, что младший борется с осадком и тошнотой разом.

     По лицу юноши пробежалась судорога, губы задрожали от плохо сдерживаемого смеха, но он заставил себя проглотить мерзкое зелье, тут же нервно и глухо захихикав.

     — Я привык слышать это в других ситуациях, — отшутился он, глядя на удивлённое лицо брата, нависшее над ним.

     — И ещё не раз услышишь, поверь мне, — фыркнул Рурука, склонившись и ласково поцеловав того в кончик носа.

     — Не при мне, пожалуйста, — сухо попросил Саймон, перестав копаться в инструментах, а затем без предупреждений начав ставить пальцы и кости художника на место.

     Боли тот не чувствовал, однако вздрагивал от каждого хруста, щелчка, прикосновения холодных щипцов, собирающих осколки. Опускать взгляд он боялся тем более, неотрывно глядя на Руруку. Старший брат усердно развлекал его: травил байки, корчил рожи, время от времени отвлекаясь на помощь жрецу, чтобы что-то подать или принести. И сердце его колотилось совершенно бешено, сжималось болезненно и пугливо, когда он смотрел на то, как жрец зажимом сводит кости вместе. У юноши в голове всё мешалось, в горле пересохло, и он мало понимал, что именно происходит, порой начинал нести полную чушь. Ему казалось, что всю боль чувствует он, глядя на этот форменный кошмар, его собственные руки начинали ныть, содрогаться, выгибаемые судорогой. И каково же было его счастье, когда Роккэн всё же отключился, прижавшись лбом к его бедру. Посмотрев на это, жрец вздохнул даже с некоторым облегчением и отложил щипцы с зажимами, затем поднял взгляд на Руруку. Летописец готов был рухнуть в обморок, лицо его то синело, то зеленело, то становилось белым, как простыня, но Миррор держался молодцом, не позволяя себе истерик и слабости. Убедившись, что художник не собирается приходить в себя, Саймон начал накладывать швы изогнутой иглой, собирая тонкую кожу по лоскутам тёмной нитью. Он что-то объяснял Руруке: как правильно накладываются швы, что нужно делать, что не нужно, просил промокнуть кровь.

     — Будет как новенький, — возвестил Саймон через несколько часов, закончив накладывать швы, пока Рокаэн всё ещё тихо-мирно дремал, успокоенный голосом летописца и его прикосновениями к своим волосам. — Побудет под моим присмотром недельку, немного ускорю регенерацию, и можете идти на все четыре стороны.

     — Спасибо, Саймон, — вымотано улыбнулся старший Миррор. — Сколько я тебе должен?

     — Нисколько, — покачал головой тот, убирая инструментарий. — Я был в долгу у Пассисы, да и вообще, он мой друг. Так что, я разрешаю побыть здесь, пока твой брат не встанет на ноги. Иди пока, подбери вам комнату, а я здесь закончу.

     Покидать Роккэна не хотелось, но юноша кивнул и медленно вышел из операционной, поднялся по лестнице и вернулся в гостиную. Найтгест тихо читал в кресле, но на звук его шагов обернулся и подорвался с места.

     — Ну? Что он сказал? — тут же обеспокоенно спросил он, подбежав к Руруке и схватив его за плечи. Обеспокоенный, встревоженный, уставший и очень бледный — это выражение лица хронист запомнил надолго. — Что с Роком?

     — Жить будет, — улыбнулся Рурука, положив ладони на плечи вампиру. — Спасибо, Пассиса, без тебя… не знаю, что бы я делал. Что бы стало с моим братом.

     — Не благодари, — чернокнижник залился румянцем, глаза его живо заблестели. — Я же говорил, для друзей я всё готов сделать. Что у вас дальше в планах?

     Рурука поник, качнул головой и присел на подлокотник дивана. Пассиса удивлённо приподнял брови, затем коснулся его локтя, привлекая к себе внимание. Летописец чуть пожал плечами, показывая, что не знает, что ему теперь делать и как быть. За несколько лет на службе у Господина чернокнижников им удалось накопить денег, пусть и немного, но на жизнь должно было хватить. Да и своих проблем у мальчишек хватало, в том числе и та, что стояла теперь перед старшим Миррором ребром.

     — Наша опекунша умерла несколько месяцев назад и оставила нам в наследство дом и немного средств, — пояснил своё подавленное состояние Рурука. — Пока мы находились под руководством Гилберта, всё было в порядке. Но теперь детский дом может попробовать вернуть нас к себе. Если я ещё худо-бедно отверчусь, десять лет всего осталось потерпеть, то у Роккэна это не выйдет. Так что с завтрашнего дня я буду искать работу в Умбрэ. Может быть какому-нибудь коллекционеру нужно реставрировать книги.

     — Я могу оформить над вами опеку, и тебе не придётся так уж прям бегать, — спокойно и с достоинством предложил Пассиса, ободряюще улыбнувшись юноше. Его готовность ради брата побросать всё приятно удивила, ведь вампир привык видеть обоих охломонов, совершенно несерьёзно относящимися ко всему на свете. — Это ни к чему вас не обязывает. Как только станешь совершеннолетним, можешь сжечь контракт.

     — И откуда в тебе столько благородства, — не без намёка на одного их общего знакомого удивился летописец.

     — Это семейное, — продолжал гнуть своё Найтгест, чуть надувшись.

     — Как скажешь, — качнул головой хронист, затем неловко поёрзал. — Ты не собираешься в замок возвращаться? Поздний час.

     — Не сегодня. Сегодня у меня слишком дурное для этого настроение. Пожалуй, обойдёмся одной парой искалеченных рук.

     — Прости? — не совсем понял Мироор, окинув его быстрым взглядом.

     — Совет ещё не принял решение о наследнике титула. Будет неловко, если фракция останется без Господина, — жестоко и сухо проговорил юноша, уставившись в окно. В его аметистовых глазах плясали искры гнева и горя, губы поджались в тонкую белую линию. — Мне надо успокоиться. Решим с вашей опекой, и только тогда вернусь.

     Руруке оставалось только кивнуть и про себя ужаснуться, настолько в этот момент младший брат Господина чернокнижников походил на него самого.

❃ ❃ ❃

     Светало. Солнечные лучи заливали мягкими потоками пустующую мастерскую. Тихо скрипнула дверь, и внутрь шагнул тёмный силуэт, будто сотканный из живого мрака. За ним тихо сама собой закрылась дверь. Сегодня у себя на столе он нашёл два заявления на увольнение, подписанные Пассисой Найтгестом. И теперь явился в мастерскую, полный желания разорвать здесь всё к чертям. Но что-то остановило владыку мрака. Он неторопливо ходил вдоль стен, поворачивал портреты к себе лицом, рассматривая. На одном из них изобразили пару: молодой беловолосый юноша, одетый в простую чуть мятую рубаху, встрёпанный и улыбчивый, сидел на коленях у Господина чернокнижников, вольно закинув ноги на подлокотник кресла. На другом, занавесившись волосами, читал Пассиса. Мужчина прошёлся из одного угла в другой, а после стал по одному подбирать с пола листы и холсты, толком не присматриваясь, но и не сминая, не сжигая, не разрывая. Чтобы собрать их все до последнего, пришлось немало попотеть, отличить простые заброшенные недоработки от завершённых «шедевров». Некоторые были нарисованы тяп-ляп, на колене, чуть ли не палкой, измазанной в говне, однако они бережно хранились художником и были, порой, чуть не лучше того, что сейчас стояло на мольберте, скучая. Будто случайные, штрихи и мазки складывались в общую картину, но Гилберт не вглядывался в них, мельком улавливая образы и силуэты.

     Когда на полу не осталось ни единого листа, вампир присел под окном с приличной пачкой в руках, запрокинув назад голову. В ней царила звенящая гулкая пустота. Пальцы его прошлись по линиям, прочувствовали едва ощутимые шероховатости. Взгляд сам зацепился за них, заскользил, провожая каждую. Он откладывал их по одному в сторону, особо не разглядывая, просто отмечая: лекционный кабинет, профессор, какой-то чернокнижник уминает за обедом трёхэтажный бутерброд, Артемис с лютней, мантикора точит когти о камень, Рурука листает энциклопедию, не слишком удачный автопортрет, оборотень демонстрирует растяжку. Иногда мужчина задавался вопросом: зачем это было рисовать? Для него эти картины не имели никакого значения, были столь разрозненны, бессюжетны и легки. Но попадались и другие, целые серии, и вот они уже были нарисованы с особенными любовью и трепетом тонкой кистью. Переливы тонов, мягкость и плавность черт, непринуждённость, сквозящая в позах. Никто не был в силах узнать и понять, сколько юный талантливый художник тратил усердий, терпения и времени, сколько ругался, психовал, забрасывал и начинал снова, чтобы довести малёвщину до ума. Особенно Найтгеста удивило то, сколько в этом сборище оказалось портретов Пассисы, отражая все его настроения, мимику. С особой любовью прорисованные кудри, волос к волосу, точно творец помнил каждый из них, знал, как они лежат, и питал ненормальные чувства к этим немного взлохмаченным изгибам. Кисти, черты лица, позы, занятия. Чего только не было: и полный смущения побег из кабинета, и детская обида после падения, и смех. На одном из них младший брат Гилберта изображался сидящим на полу, одна штанина порванная, измазанная кровью. Рядом с ним на одно колено присел Господин чернокнижников, уложив ладонь на макушку непоседе. Тёмные губы мужчины изогнулись в мягкой и сочувственной улыбке. На секунду мелькнула мысль: вампир явно представил, как Роккэн после каждого происшествия доставал свою огромную тетрадь и начинал торопливо зарисовывать.

     — Что в голове, то и на языке, — в абсолютной тишине прошептал Найтгест, и сердце его сжалось.

     Непосредственный младший Миррор, творящий всегда, везде, в любом настроении и ситуации. Мыслей в его голове наверняка было больше, чем он мог перенести на самом деле, и большая часть из них переходила на холст. Как ребёнок, он торопился рассказать о своих соображениях, донести их до мира, но не всегда несовершенный устный язык позволял исполнить задумку. И оттого становилось лишь более мерзостно, мужчину воротило с души. «Я искалечил ребёнка», — тихо самому себе сказал чернокнижник, будто подписывая себе приговор, вынося вердикт. Душа сжалась, завыла, леденея. Беззащитного, ни в чём неповинного мальчишку, куда более прозорливого, чем сам Господин чернокнижников. Мужчина отложил ещё один рисунок и наткнулся на явно свежий: Охотник, заключённый в кокон мрака, как странная бабочка, готовая выпустить крылья. Крылья, которые он вырвал с корнем, даже не посмотрев на их тонкую красоту. Ещё один, ещё, бессмысленные зарисовки, мебель, пейзажи, оружие, мельком увиденное собрание чернокнижников со своим Повелителем во главе, снова Пассиса, нежно прижимающий к груди какой-то букет и записку. Найтгест не смел зажмуриться и прерваться, остановить душевные муки. Но одно из полотен заставило его задержаться. Чёрный дракон величественно разлёгся на солнце возле своей пещеры с золотом. Распахнутые крылья скрывали его от слишком ярких лучей, отбрасывая приятный тенёк на рогатую голову. Он сложил друг на друге когтистые лапы, уместив на них подбородок. Один его глаз был закрыт, второй же несколько недовольно косился чуть вверх. По шее его карабкался детёныш, второй уже восседал с важным видом на ветвистых массивных рогах, похожих на настоящую корону. Чуть поодаль от семейства скопилась кучка костей, над другой неразборчивой грудой поднимался дымок. Со светлыми брюшками, неокрепшими прозрачными крыльями, они веселились во всю, донимая отца, но тот мягко и снисходительно терпел. «И где только дракона успел увидеть, проныра», — про себя восхитился чернокнижник, почитавший этих могучих созданий и знавший их истинную цену, как, пожалуй, никто иной. Что-то в этой картине ему показалось смутно знакомым, но вампир никогда не был тем, кто рассматривает каждую деталь с особым вниманием, а потом лишь положил рисунок рядом с остальными, отдельно, чтобы полюбоваться позже.

     Время протекало незаметно за любованием работами наделённого даром, а главное трудолюбивого художника. И всё же, насладиться ими всеми у него не получилось, потому как его настиг мысленный зов, тревожный и обеспокоенный.

     — Господин, пожалуйста, спуститесь в лазарет!

     Найтгест подорвался, автоматическим жестом убрав рисунок с драконом во внутренний карман плаща. Сказав, что сейчас явится, мужчина отложил оставшиеся листы в сторону и едва не бегом кинулся в обитель целительства. Мыслей у него было на этот счёт предостаточно, ведь во время войны случалось так, что гонцы являлись ранеными, едва живыми, и в таком случае следовало как можно скорее явиться к ним, чтобы не дай тьма не упустить важные вести с передовой. А по пустякам Господина чернокнижников не стали бы дёргать.

     В лазарете было суетно: несколько жрецов и чернокнижников крутилось возле одной единственной занятой койки. Завидев Повелителя, они мгновенно хлынули в стороны, открывая взгляду торопливо перевязанного, но всё равно чуть тёпленького мага-иллюзиониста из оборотней. Гилберт замер. Именно его он посылал к Артемису несколько дней назад, чтобы попытаться убедить того вернуться и при этом не переломать ему остатки костей. Такого поворота событий мужчина не ожидал. Челюсть гонца была свёрнута на бок, он дико вращал глазами и мычал с того самого момента, как увидел Найтгеста. Выдохнув и собрав всё своё самообладание, Господин чернокнижников приблизился и уложил ему ладонь на голову, погрузившись в открытые ему воспоминания. Двое суток поисков, концерт, отель, Артемис… от его образа стало тесно в груди, сердце затрепетало, воздух отказался проникать в лёгкие. Артемис. Его любимый строптивый лисёнок с острыми клыками и самой нежной шелковистой шёрсткой. Но когда вампир увидел, что он вытворяет, ему стало не по себе. Он отлично понял тонкий намёк юноши на собственное поведение и жестокость.

     — Что ж, значит, он хочет видеть меня, — прошептал вампир, а затем двинулся прочь. Ему следовало переодеться. — Обеспечьте лучшее лечение, какое только можете. И внеплановый отпуск, я оплачу.

     Лекари переглянулись, но принялись за исполнение приказа, а Гилберт уже взлетал по ступеням в собственные апартаменты, забыв напрочь обо всём на свете. Теперь для него имел значение только Охотник и призрачная надежда на то, что мужчина сможет исправить все свои ошибки и при этом не совершить новые. В спальне было темно, плотные шторы не пропускали яркий солнечный свет. Найтгест терпеть не мог человеческую одежду из Сотминре, не понимал, что в ней находит любовник, однако же смотрел сквозь пальцы на то, что он может рассекать по замку в этих безумных рваных джинсах и футболках.

     — Гилберт?

     Чернокнижник немедленно обернулся и расплылся в улыбке, увидев брата. Тот бесшумной тенью стоял у дверей.

     — Пассиса, где ты был? — мягко вопросил мужчина, стягивая тунику и вместо неё надевая рубашку, торопливо застёгивая пуговицы. — Я же сказал, тебе не следует гулять одному — война, в конце концов. С тобой могло что-то случиться.

     — О, не переживай, братишка, я был не один. Знаешь, такая странная история приключилась, — юноша двинулся в его сторону, затем резко сменил направление, принимаясь бродить по комнате. Говорил он вальяжно, спокойно, но от этого тона мужчина чувствовал себя с каждым мгновением всё более тягостно. — Я недавно ездил в Умбрэ, как раз после нашего с тобой последнего разговора. Так радостно на душе было, ты бы знал! Никакие враги не были мне страшны, потому что я знал, что мой грозный старший брат сможет защитить меня от таких напастей. И вот, что забавно, встретил я на обратном пути Руруку Миррора. Я немного удивился, ведь обыкновенно братья неразлучны, а он был совершенно один. Но это ещё ничего, ведь потом мы нашли и Роккэна. Представляешь, какая беда приключилась? Кто-то напал на него в его мастерской, бедный мальчик даже защититься не смог. А что стало с его руками? В его кистях не осталось ни единой целой кости, клянусь тьмой. Любопытно, что ломали их весьма профессионально, чётко, один за другим, не единым ударом. Мне показалось, что я уже видел такое прежде, да и слышал, как это делается. Ба, думаю я, да это же подход Найтгестов к пыткам, и многие Повелители его применяли. Рурука стал обвинять тебя, говорить, что это только ты мог сделать с его братом. А я выгораживал тебя, защищал, — тон Пассисы не менялся, оставался взволнованно-равномерным, в то время как взгляд становился всё более колючим и жестоким. Гилберт слышал тонкий звон в собственных ушах, сопротивлялся ему, собрав всю свою волю. — Я верил, что мой брат не мог так измываться над беззащитным ребёнком, не мог опуститься до такого банального рукоприкладства. Ведь я помнил, что Гилберт Найтгест предпочитает более изящные и изощрённые методы. Определённо, это не мог быть ты, ведь ты пообещал, что помиришься с Миррорами, а ты всегда держал своё слово. Но вот беда, я обратился за помощью к Саймону Уртхадару, который когда-то был целителем на полях сражений, пока один чернокнижник не сломал ему все пальцы после того, как бедолага не смог спасти жизнь одному прославленному воеводе. Он осмотрел Роккэна и узнал, так сказать, почерк. До последнего я не верил, что мой брат мог сотворить такое. Даже сейчас не хочу верить в это, но, похоже, все эти годы я жестоко ошибался. Во всём и в тебе. — Пассиса подошёл к нему вплотную и посмотрел прямо в глаза, чуть приподняв подбородок: — Как ты мог, Гилберт?

     Мужчина дёрнул плечом, отвернулся, накинул на плечи пиджак, готовый в то же мгновение переместиться, но не мог оставить разговор незаконченным. Мысли его были далеки от Чёрного замка, брата, искалеченного художника.

     — Мне очень жаль, — тихо проговорил вампир, убирая с лица волосы и заплетая их в низкий хвост на затылке. — Я вышел из себя и сделал ужасное, знаю. Но сейчас я должен идти.

     — Куда? — такой ответ совершенно не понравился младшему Найтгесту, равно как и то, что он столь легко признал собственную вину. — Куда ты собрался?

     — К Охотнику. Нам есть, что обсудить, — тихо прошептал вампир, принимаясь чертить грани портала.

     Пассиса метнулся вперёд и повис на его руке, сбив с концентрации и прервав заклятье. Повелитель воззрился на юношу с искренним недоумением и лёгкой злостью.

     — Я тебя не пущу! — младший брат не кричал, однако Гилберт почувствовал его голос всем своим телом, он захватил весь разум. — Мало ты страданий причинил?! Ещё хочешь поразвлечься?! Хоть Артемиса пожалей, чудовище!

     — Слезь с меня, — ледяным тоном потребовал Найтгест тряхнув рукой, но юноша крепко держался, не желая отпускать чернокнижника на волю. — Я ничего ему не сделаю.

     — Врёшь! — крикнул псионик, начиная давить на мужчину всё сильнее. — Ты всегда лжёшь.

     Найтгест вдохнул поглубже и провалился во мрак, выскользнув из хватки Пассисы и оказавшись в собственном кабинете. Поправив одежду, изрядно перекосившуюся от борьбы с братом, Гилберт перевязал волосы и ненадолго замер, собираясь с мыслями. Ползать на коленях он не собирался, но и мыслей о том, как заслужить прощение, в голове у него не было совершенно. К тому же, что-то ему подсказывало, что это будет не так просто, как довести Охотника до срыва. Начертив портал, мужчина шагнул в него, как на расстрел, впервые в жизни чувствуя, что волнуется, как влюблённая школьница, сообравшаяся сказать старшекласснику о чувствах.

     Картина, представшая перед ним, приятно согрела душу: Акио мирно дремал в постели, раскрывшись и раскинувшись по самое не могу; левая его нога свисала с постели, руки были заложены за голову, а сам он едва слышно посапывал, но выражение его лица было таким серьёзным, словно он тяжело над чем-то задумался, а не спал. Стоило Найтгесту приблизиться, как юноша напрягся, задышал чаще, а затем распахнул глаза. Эту его особенность Гилберт уловил уже давно. Едва только кто-то приближался к спящему Акио, тот мгновенно это ощущал каким-то своим чутьём и выныривал из сновидений, как солдат в окопе. Взгляд его мгновенно сфокусировался на госте, и юноша подорвался, закрывшись одеялом и сев.

     — Чёрт, ты меня напугал! — вскрикнул он, затем помрачнел, насупился, глядя на молчаливого вампира. — Чего припёрся? Долг я оплатил, дай побыть одному.

     — Мне есть, что сказать тебе, — мягко улыбнулся мужчина. — Идём, погуляем.

     — Никуда я с тобой не пойду, — огрызнулся Охотник, а затем весь сжался, как тугая пружина, когда чернокнижник сел рядом с ним. Гилберт протянул руку и прикоснулся к его щеке, приласкал, огладил мягкую кожу, скользнул к уху, помассировал мочку. Артемис крепко зажмурился, прикусив губу. — Перестань!

     — Тебе же по душе, когда я делаю так, — склонившись к его уху, прошептал чернокнижник, не прекращая невесомых, бережных ласк.

     — Вот именно, — чуть слышно выдохнул юноша, а потом резко подался вперёд и крепко его обнял. — Ублюдок. Ненавижу тебя. Чтоб ты провалился.

     — Ты этого так хочешь? — с тщательно скрываемой нежностью поинтересовался Гилберт, обхватив его поперёк спины и прижав к себе, зарывшись носом в белые пряди. Юноша качнул головой из стороны в сторону. — Давай, одевайся. Нам надо многое обсудить.

     Охотник покосился на него с лёгким страхом, однако же торопливо подорвался и начал одеваться, путаясь в ногах и руках. Вампир наблюдал за этим с улыбкой, оглаживал взглядом гибкое тело, против воли представляя, как разденет его, прижмётся губами к тонкой коже, сорвёт с губ блаженный стон. Акио быстро набросал записку приятелям, объяснив, что вынужден уйти по делам, и попросив захватить его вещи при выписке из отеля. К чернокнижнику, уже подготовившему портал, Охотник подходил с осторожностью, всё ещё ожидая подвох.

     Но Найтгест оказался на удивление галантен: они прогулялись по смутно знакомым улицам немецкого города, на которые юноша почти и не обращал внимания, пока мужчина аккуратно расспрашивал его о музыкантах, об их успехах, и Акио охотно делился, взахлёб рассказывал о прошедшем концерте. Временами он выскакивал перед Гилбертом и шёл вперёд спиной, столь эмоционально жестикулируя, что прохожие начинали шарахаться в стороны при приближении беловолосого урагана. Они зашли в какой-то бар и взяли по бутылке сидра, продолжив свою прогулку. По большей части чернокнижник молчал, с улыбкой рассматривая фаворита. Оживший, счастливый, шебутной. Решив, что он достаточно расслабился, Найтгест сменил курс, направляясь в сторону дома, где обитал один из его наблюдателей, сейчас взявший себе отпуск и отдыхавший на родине. Акио пришёл в себя только тогда, когда обнаружил, что сидит на незнакомой кухне, а сидр закончился. Вампир стоял слегка поодаль, почти не притронувшись к своей выпивке. Лицо его приняло выражение тяжёлой серьёзности, и сердце Артемиса сжалось. Он понял, что они подошли к сути разговора, к тому, ради чего Гилберт явился.

     — Арти, — мягко начал он, перестав выглядеть безжизненной статуей, не способной на сострадание и снисхождение. — Сегодня ко мне доставили посланника. Он был не в лучшем состоянии.

     — Это всё потому, что ты трус, идиот и хам! — взвился Акио, мигом растеряв всю свою нежную прелестность. Глаза его стали жестокими, стеклянными. Гилберт сдержал себя титаническим усилием, пусть и поморщился, а пальцы невольно сжались в кулаки. — Ударить хочешь? Ну, давай, ты же это так любишь. Тебе же так нравится демонстрировать собственную силу и власть.

     — Хватит, — крайне сдержано проговорил мужчина, скрестив на груди руки. — Я не затем явился, чтобы снова обмениваться с тобой любезностями. Достаточно и того, что уже успело случиться.

     — О да, мне до конца жизни хватит, — язвительно заметил Акио, входя в раж и поднимаясь со своего места. Он расстегнул рубашку и повернулся вокруг своей оси, продемонстрировав мужчине множество шрамов. — Ты меня прям-таки до отвала накормил своими комплиментами.

     — Артемис, — тихо произнёс вампир, не меняя положения и не сдвигаясь со своего места. — Довольно. Сейчас ты только возжигаешь мою злость. Ты ведь не хочешь, чтобы я снова забыл, как ты важен для меня?

     — Важен! — воскликнул Артемис и деланно окинул взглядом кухню, точно здесь собралась публика. — Нет, вы только послушайте его. Теперь я, оказывается, что-то для него значу. Объяснитесь, Господин, а то я немного даже растерялся и позабыл, что значит это слово.

     — Это значит, — спокойно выговорил чернокнижник, двинувшись к нему, приближаясь неумолимой дикой волной. Он остановился и взял кисти юноши, поднеся к своему лицу, чтобы начать оцеловывать каждый палец, — что ценнее тебя у меня никого нет. Это значит, что я отдам жизнь за тебя. Это значит, что я сожалею о доставленной тебе боли. Это значит, что я люблю тебя.

     Акио дёрнулся прочь, но вампир сжимал его кисти мёртвой хваткой, впрочем, не причиняя боли, но и не давая сбежать от прямого откровения, упавшего в плодородную почву. В глазах Охотника промелькнул страх, боль, следом за ними надежда и отголосок радости. Но в его душе накопилось слишком много ярости, слишком много страданий, слишком много испытаний несправедливо оставили на нём рваные шрамы, до сих пор не заросшие и не покрывшиеся коркой.

     — Ах, любишь, значит? — прошипел Артемис, а затем метнулся вперёд и впился ногтями в лицо вампира, проведя резкие алые полосы начиная от корней волос и заканчивая подбородком. — Единственное, что ты любишь, своё господство! Себя и своё владычество.

     Он говорил это, снова и снова проводя кровавые полосы по лицу вампира, и тот даже не думал отстраниться, покорно терпя боль, принимая её из рук юного Охотника почти что с трепетом. Он даже нарочно склонился, чтобы тому не приходилось слишком тянуться, выламывая себе кисти. Этот пряный коктейль боли и счастья вампир выпивал до дна, понимая, что ещё, может, не всё потеряно, раз юноша столь разоряется. Когда тот выдохся и перестал расцарапывать лицо вампиру, Гилберт потянулся к нему, коснулся губами подбородка Акио, очерчивая поцелуями контур его лица.

     — Не трогай меня, — из последних сил прошипел тот, отклонившись назад. — Такой любви мне и за даром не надо, что уж говорить о тебе.

     Чернокнижник разжал пальцы, сделал шаг назад, оступился, качнувшись, борясь с подступившей к глазам тьме. Ничего хуже он в своей жизни не слышал, ничто прежде не причиняло подобной яростной боли. Найтгест опёрся ладонью о подоконник, отвернулся.

     — Что ж, — тихо, едва различимо произнёс он, чувствуя, что душа убегает в пятки, не желая слышать решение Господина чернокнижников. — Тогда ты свободен. Иди. Я тебя более не побеспокою.

     — Уж будь так добр! — в порыве чувств выкрикнул Охотник ему в спину и бегом вылетел из дома. Мужчина провожал его взглядом.

     В ушах тонко звенело, а внутри что-то оборвалось, оставив гулкую пустоту. И как никогда чернокнижник понимал значение слов: «Ломать — не строить». Мёртвое сердце, бившееся лишь вблизи Акио, укоризненно затихало, пока совсем не замолкло в груди посеревшего вампира. Он поглядел на собственную открытую бутылку с яблочным алкоголем, взял её в руки и сделал несколько больших глотков. На мгновение появилось желание бросить её в стену, раздробить, разлить повсюду жидкость, но он не поддался этому безумству. Тени окутали своего хозяина, позволив ему безболезненно провалиться во мрак портала. Как он возвращался в замок, совершенно вывалилось из памяти, оставшись лишь лёгкой усталостью в спине и ногах. Стража пропустила Повелителя без лишних слов, и река теней волочилась за ним бесконечным подолом, втягиваясь под его плащ, укутывая и не давая пуститься в разнос. Кровь медленно и неохотно капала загустевшими кляксами с располосованного лица, но хвалёная вампирская регенерация не торопилась латать мужчину. Когда он в таком виде зашёл в комнату к собственному брату, Пассиса подорвался, явно борясь с желанием немедленно вскочить на потолок на всех когтях и там и остаться. Но он справился с собой и тихо приблизился. Найтгест медленно опустился перед ним на колени, опустил голову и ткнулся макушкой в живот юноши.

     — Гил? — робко позвал Пассиса, уложив ладони ему на плечи. Задать конкретный вопрос не хватало сил — слишком убитым выглядел Господин чернокнижников в эти мгновения.

     — Я его отпустил, — выдохнул Найтгест, и его младший брат невольно ощутил ледяную дрожь внутри собственного сердца.

     — Ты… что? — тупо переспросил он, а затем обхватил лицо брата ладонями и поднял к себе, вглядываясь в глаза с едва различимыми зрачками, почти растворившимися в глубине аметистовых омутов.

     — Я отдал ему свободу, — повторил мужчина, а затем судорожно выдохнул, поморщился от боли и снова понурился. — Возможно, так будет лучше.

     — Кому?

     — Не знаю. Но, коли он так цепляется за свою волю, пусть так.

     Пассиса поджал губы и, обхватив брата за плечи, крепко прижал к себе, поглаживая по волосам.

     — Горе ты моё горюшко, — едва слышно прошептал юный вампир, покачав головой.

     Найтгест никак не отозвался на его слова, только вновь судорожно вдохнул и выдохнул.

❃ ❃ ❃ 

     Постепенно небо над Кёльном заволакивали тяжёлые стальные тучи, то и дело озаряемые серебристыми вспышками молний: они рассекали мрачную гущу, охватывая её разветвлёнными лапами-пальцами, впиваясь в хмурую громаду стрекочущими когтями. То и дело вскидывая взгляд на предгрозовое небо, люди спешили укрыться от грядущего ливня, сутулясь и стараясь казаться меньше. Шквальный ветер трепал и рвал с них одежду, завывая в ушах и грубо заигрывая с длинными волосами, вскидывая их к небу. Заранее открытые зонты вырывались из рук, трепеща своими крыльями, и на улицах становилось всё более шумно с каждым мгновением. У реки было совершенно пустынно: даже деловитые откормленные утки скрылись в своих плавучих домиках, и изредка до берегов доносилось их обеспокоенное кряканье, хлопанье крыльев. Возле Рейна было на удивление безлюдно, хотя обычно берега были забиты восхищёнными туристами с фотоаппаратами. Выйдя из дома и обнаружив себя здесь, Акио даже особо не удивился, только иронично вскинул брови и побрёл, хромая, прочь, не особо смотря, куда вообще идёт. Это его волновало мало, ещё меньше нестерпимой боли в теле. Кости всё ещё надрывно болели, равно как и рёбра, некоторые мышцы не желали восстанавливаться. Но всё это казалось Охотнику сейчас маловажным. Не щадя одежды, он уселся на самом берегу реки, меланхолично сорвал длинную травинку и засунул её в рот, принимаясь перекатывать из одного уголка губ в другой. Поверхность воды мерещилась абсолютно чёрной, вздымалась и пенилась, то и дело ударяясь о берег, вздымая тучи брызг. Грохотало всё ближе и ближе, в ушах звенело от этих звуков, в желудке ворочался комок ядовитых змей, и, наконец, первые тяжёлые, крупные капли дождя ударились о землю и воду, коснулись лица музыканта. Он не стал натягивать на голову капюшон плаща, не стал нахохливаться и кутаться в него в поисках спасения от разбушевавшейся стихии.

     — Эй, дух, — хрипло позвал Акио, срывая пучок травы и раскатывая его между ладонями. — Ты здесь?

     — А куда мне от тебя деться? — спокойно и самую малость насмешливо отозвался ему хранитель. — Что на этот раз?

     — Может, договоримся? — тихо поинтересовался Акио, глядя на мутную гладь воды и бездумно растирая сок в ладонях. — Я тебе какое-нибудь перспективное тело, а ты оставишь меня в покое?

     — Чтобы ты под первый поезд бросился или тихо вскрыл вены в ближайшем туалете? Нет, прости, я отказываюсь.

     — Господи, ты случаем не чернокнижник? А то мне чудится, что они все такие, — голос Акио дрогнул, он сощурился, невольно прикоснувшись к шраму на щеке.

     — Это какие же?

     — Эгоисты, — припечатал едва слышно Артемис, кидая комок травы на землю перед собой. — Какое тебе дело, где ошиваться, кто тебя будет поддерживать? Сделай доброе дело — уступи.

     — Я уже уступил однажды одному Акио, — задумчиво протянул призрак, и Артемис готов был поклясться, что почувствовал, как рядом с ним присели. — А вот и итог: я мёртв и таскаюсь за тобой. Но на мой скромный взгляд уж лучше так, чем мы оба разбежимся и останемся ни с чем.

     — А сейчас, по-твоему, у меня куча возможностей, светлое будущее? — рыкнул юноша, срывая очередной клок травы и яростно разрывая его дрожащими пальцами. — Мой брат мёртв. Мои отец и мать мертвы. Мои друзья мертвы. И знаешь, кто причина этого бедлама? Этой безумной жатвы?

     — Не прибедняйся, — одёрнули его. — У тебя есть твоя группа, и ты достаточно популярен, чтобы завести новую семью. И что-то я не слышал, чтобы последние десять лет ты страстно и нежно вспоминал Сэто, Андреа или Рафаэля. Не упомяни их Гилберт, ты бы даже и не вспомнил. А в том, что твоя прошлая компания погибла, он почти и не виноват.

     — Да? А кто это всё подстроил, не напомнишь? Кто устроил эту чёртову резню? — прошипел Акио, содрогаясь от яростной беспомощности.

     — Я верю, что Гилберт умён и изворотлив, но позволь сказать тебе одну вещь, Артемис, — Охотник ощутил холодное прикосновение к плечу и невольно вздрогнул от судороги, прошедшейся по мышцам. — Не скажи ему об этом, не подкинь столь радикальный метод решения проблемы, он бы действовал иначе. Поверь мне на слово, я знаю его, знаю, как бы он повёл себя, окажись с тобой один на один. Ты бы умолял его о единственной ночи вместе, мечтал о новой встрече, не знал бы горя.

     — Сто одна роза, дорогие вина и прочая лабуда? Думаешь, я бы клюнул на это?

     — Нет, это слишком дёшево, — в голосе второй души послышалась улыбка. — Но ты задаёшь неправильные вопросы, не с той стороны подходишь к делу. Ты не услышал, что я сказал?

     — Имеешь ввиду, что кто-то заставил его так поступить? — уверенность Акио пошатнулась, он поёрзал, забывая даже о том, что собирался вырвать всю траву в округе.

     — Наконец-то. Ты борешься с симптомами, а не с причиной болезни, мой дорогой мальчик. Как думаешь, откуда он вообще узнал о тебе? Этот мир столь далёк от нашего, что вероятность явиться сюда случайно, случайно встретить мальчишку со спящей магией стремится к нулю. И я сильно сомневаюсь, что Гилберт души не чает в смертных и изгнанниках, что любит проводить среди них своё время. О тебе знал кто-то другой. Тот, кто знал, кто ты на самом деле, какая кровь течёт в твоих жилах лучше самого тебя. Чернокнижники не обладают даром предвидения, интуиция их, как у камней, и те даже лучше предчувствуют, чем братия в чёрных плащах. У них восхитительные боевые рефлексы, великолепная реакция, какой можно добиться только годами тренировок. А это значит, что увидеть тебя в видении Гилберт не мог, хоть ты его напои тысячей зелий, — голос духа дрожал всё ощутимее, наполняясь таким вдохновением, какое сложно представить. Артемис готов был поклясться, что сейчас рядом с ним не призрак, а живой человек, который о смерти даже не слышал.

     — Кажется, начинаю понимать, — несколько неуверенно проговорил Акио, опуская взгляд на собственные руки. — Мне кажется, я помню его. Я чувствовал его всё время, но не обращал внимания. Сколько бы раз мы ни сталкивались с Гилбертом, он был не один. Но я не помню лица, голоса… Кажется, у него были белые волосы.

     — Серые глаза, — тихо прошептал хранитель рядом с ним, и Акио разобрал нечто странное в его голосе. — Лишённая пигмента кожа. Длинные пальцы, украшенные единственным перстнем со сверкающим камнем, не имеющим породы. Гордая осанка. Тонкий и крепкий, несгибаемый, как бамбук. Безразличный ко всему, незаметный, выросший в тени, не привыкший говорить без повода. Непокорный, жестокий. Таким его знали все.

     Повисла тяжкая тишина. Дождь хлестал воду и траву, по лицу, впивался ледяными пальцами в волосы, рокотал по асфальту и машинам, выл, проносясь вместе с ветром над мутной поверхностью Рейна. Акио ждал продолжения, уставившись на собственные руки. Ему казалось, что душа говорит о нём самом, о его неизбежном будущем, если он вдруг ступит на неправильную дорогу. Ему на макушку легла широкая ледяная ладонь, бережно встрепала волосы.

     — Я знал его другим, — негромко продолжил хранитель, перебирая светлые волосы Охотника. — Напуганным собственными силами, неспособным разжечь огонь на ладонях, с гулкой пустотой внутри, ощерившейся осколками. Когда он явился ко мне с письмом от собственной матери, мне казалось, что этому мышонку лучше вообще не прикасаться к магии, а разносить напитки в тихом трактире, где на него не посмеют поднять руку. Его дар был проклятьем, преподнося силы и отнимая жизни близких. И всё же, у него был стержень. Крепкий, колючий, с годами он становился лишь уверенней, но полый стержень можно разбить, каким бы он ни был.

     — И ты именно так и сделал? — внезапно ощерился Акио, тряхнув головой и сбросив руку фантома с собственной головы.

     — Не знаю, — после долгого молчания произнёс хранитель. — Я давно его не видел.

     — Ещё скажи, что мы родственники.

     — Куда более близкие, чем тебе кажется. Он отец твоей матери. Твой дед.

     Артемис вздрогнул и обернулся на голос, распахнув глаза. Сколько раз он слышал об этом в далёком детстве, которое столь старательно забывал, не желая воскрешать в памяти жестокость отца. Ещё до того, как их тихая семейная жизнь скатилась в пропасть, мать часто рассказывала о своём отце им на ночь. Они с Сэто забирались в одну постель, обнимались, внимательно слушая её тихий, болезненный голос. Женщина рассказывала о своём раннем детстве, когда отец носил её на руках, учил верховой езде и читал на ночь увлекательные книги, не принадлежащие этому миру. Как он расцветал улыбкой, когда дочь приносила ему букет свежих цветов, как смеялся над её проказами, как учил её тому, что знал сам. А затем дочь внезапно выросла: из крохотной девочки с бантиками она стала томной привлекательной девушкой, за которой носились все, кто только мог.

     — Мы были из разных академий, — рассказывала она, по очереди поглаживая сыновей по волосам. — И он учил меня не сближаться ни с кем из «вражеской» академии. Тогда были сложные времена, и я понимала причину таких слов, понимала, что хочет уберечь меня. Но какое мне было до этого дело? Для меня любовь была и остаётся тем, ради чего можно нарушать правила. Отец это не одобрил. Когда я привела к нам домой вашего отца, он был в бешенстве, рвал и метал. Сказал, что не хочет видеть «этого» у нас даже на пороге. Тогда я собрала ночью вещи и сбежала. Глупо, конечно. Можно было договориться, но я была слишком упряма и вспыльчива.

     И, кроме того, в последнее время имя собственного деда юноша слышал слишком часто, слишком часто их сравнивали, проклиная до десятого колена. Тот, кого Акио столь желал увидеть, к кому так безумно стремился и про кого забывал каждый раз, будто кто-то мягко стирал из его памяти такие важные моменты.

     — Я не понимаю, зачем ему это, — тихо прошептал Артемис, принимаясь яростно тереть лицо ладонями, пытаясь собраться с мыслями и понять, что вообще происходило и происходит. — Зачем ему заставлять Гилберта так себя вести? Что я ему сделал?

     — Думаю, он добивается таким образом чего-то от тебя, — фыркнул образ. — Полагаю, хочет, чтобы ты пошёл по его стопам.

     — Он по стопам Гилберта пойдёт в задницу, — огрызнулся Акио и поднялся на ноги, отряхнулся от травы и грязи, убрал с лица волосы. — Хочу поговорить с ним.

     — Я бы посмотрел на это, — ухмыльнулся мужчина и наверняка скрестил на груди руки. — Найди его. Против воли Серого принца это почти невозможно.

     — Меня всю жизнь заставляли делать невозможное. Так что плевать.

     Сорвав с земли свой плащ и пару раз встряхнув плотную ткань, Акио стремительно закутался в неё, натянул на голову капюшон, чтобы не обжечься непокорной материей. Для человека, который едва ли может использовать магию, он неплохо пользовался порталами. Распахнув нужные двери, морщась от обжигающего холода, что коснулся ладоней, Акио шагнул в зев портала.

     Но когда сделал следующий, уже на другой стороне, был неприятно удивлён. Нога его провалилась в снег, пробив жёсткий наст, в лицо дохнуло свежестью и холодом, снежинки резанули по мокрому лицу. Здесь была такая мерзлота, что воздух готов был застыть в лёгких, мокрая одежда замерзала мгновенно, и Акио с трудом выбрался из сугроба, дрожа с головы до ног.

     — Ты не говорил, что я иду в гости к грёбанной Снежной королеве! — заорал Акио, прикрывая лицо руками и пытаясь оглядеться.

     — Люблю, когда ты удивляешься.

     Едва передвигая ноги, Охотник двинулся навстречу ветру. Через пургу были видны очертания замка, но он был построен из столь белоснежного камня, что терялся на общем фоне. Припомнив огненную формулу, Акио нашептал её над собственными ладонями, но робкий шарик огня тут же оказался сдут лютым ветром.

     — Белый замок не любит такие шутки, — раздался голос над головой Артемиса такой же ледяной, как и всё вокруг. — Идём.

     Что-то зашелестело, и на плечи и голову едва соображающего Акио опустился подол тёплого белоснежного плаща с меховой подкладкой, чья-то рука уверенно легла ему на плечи, притискивая к своему непосредственному обладателю. Раздался натужный скрип, и в лицо ему дохнуло тепло, обжигая, отчего щёки и ладони ещё долго горели. Только тогда человек перестал укрывать его своей мантией и пошёл вперёд, к лестнице, уводящей наверх, незваный гость смог начать присматриваться к нему. Капюшон скрывал лицо незнакомца, и Артемис, снедаемый любопытством, на едва гнущихся ногах направился за ним. Каждая ступень казалась ему самым настоящим испытанием, но он тащил себя вперёд. Внутри замка было спокойно и тихо, тепло, здесь отчего-то не было гулкого эха, которое всегда бродило в Чёрном замке. Пару раз им навстречу попадались люди в белоснежных одеяния, и каждый раз они останавливались, почтительно кивая и прикладывая ладонь к груди. Человек перед Артемисом лишь слегка кивал им в ответ и взмахом руки с длинными пальцами отпускал дальше. Наконец, он замер перед высокой двойной дверью-аркой, осторожно повернул ручку, толкнул дверь, и та бесшумно отворилась. На пару мгновений Артемису показалось, что он попал в палеонтологический музей: на стенах повсюду были развешены кости самых разных форм, размеров, отданные хозяевами в разное время. Огромное окно во всю стену открывало вид на город внизу, занесённый снегом, напоминающий собой новогоднюю открытку. По левую сторону протянулся лабораторный стол, уставленный колбочками, небольшими котелками, костями, но в этом всём чувствовался определённый порядок, заботливая и расчётливая рука. Позади него вытянулся шкаф с книгами и важными документами и свитками, бумагами. И, наконец, прямо перед окном был рабочий стол с двумя креслами — хозяйским и для гостей. Там исходила парком чашка с чаем, несомненно, приправленным чем-то алкогольным, вверх обложкой лежала раскрытая книга. Хозяин кабинета стянул с белоснежной головы капюшон, а затем с плеч — плащ, который кинул на спинку кресла. Его брючный костюм оказался таким же светлым, и образ получался особенно прелестным: словно бы нетленный, невинный и строгий луч света, обретший плоть и кровь. Брюки были заправлены в высокие сапоги для верховой езды, и Артемис не был уверен, просто вернулся мужчина из поездки или всегда так ходит. Рубашку отчасти скрывала строгая простая жилетка. Но стоило ему обернуться, как Артемис с трудом удержал удивлённый возглас — будто в зеркало посмотрел. И ведь он прежде видел его, когда-то давным-давно, на видеозаписи из кабинета Акиры. Но всё равно оказался не готов к этой встрече.

     — Что ж, приятно, наконец, с тобой познакомиться лично, — кивнул он, указав рукой на кресло, а затем заняв своё место. Голос его тоже весьма отличался от голоса юноши: малоэмоциональный, холодный и ясный с чуть насмешливыми интонациями. — Присаживайся.

     — Ты ждал меня? — Акио удивлённо приподнял брови, осторожно садясь напротив хозяина кабинета.

     — Уже лет шесть как, — саркастично улыбнулся Серый принц, доставая из стола курительную трубку, которую принялся неторопливо набивать табаком. — Интересно только, почему ты пришёл именно сейчас.

     — Потому что, — младший Акио хотел было съязвить, как-то оправдать себя, но слов у него не было. Сейчас он был рядом с человеком, который направил его жизнь по этому руслу, решил за него всё. А ему даже сказать нечего на это. — Не знаю. Причин не было.

     — В самом деле? — мужчина приподнял брови, и Артемис успокоенно выдохнул — не так уж они были похожи. Глаза у мужчины были серыми. — То есть у тебя не было никаких вопросов? Вообще ни одного?

     — Только один: за что? Что я, чёрт побери, сделал тебе? Почему ты всё это устроил?

     — Ты когда-нибудь слышал о слове «долг»? — Серый принц раскурил трубку, выпустил облако густого дыма в кабинет, с некоторым любопытством разглядывая юношу перед собой. — Мой долг как правителя любыми способами, любой ценой обеспечивать спокойствие своим подданным, стремиться к гармоничному развитию.

     — И каким образом тут оказался замешан я? — Артемис удивлённо похлопал ресницами, отмахнувшись от пряного дыма.

     — Видишь ли, дорогой мой, ты убивал людей, которые должны были подчиняться моему воспитаннику и вместе с тем — покровителю. Ты вырезал ценные кадры столь беспечно и резво, что не заметить это было затруднительно. Если бы пропадала только пара в год, я бы и бровью не повёл. Но они исчезали целыми дюжинами, как раз тогда, когда искали подходящих рекрутов в Сотминре. Великолепный некромант Тори, пытавшийся украсть рецепт зелья Пустоты для своих экспериментов. Элементалист, известный тебе под именем Акира, готовый поставить под угрозу равновесие сил себе на потеху. Андреа Акио, мой самый любимый экземпляр, отправившийся в ссылку добровольно со своим мужем. Хм, подумал я, когда пропал уже тридцатый чернокнижник, это не может быть совпадением. Там же что-то происходит. И вот я обнаруживаю тебя, своего внука, охотящимся на чернокнижников. Можно сказать, ты мне тогда открыл глаза в полной мере.

     — И только из-за этого?

     — Не перебивай меня, — глаза жреца ровно на пару мгновений приобрели рыжеватый цвет, зрачки вытянулись, но быстро приняли обычный вид. — Благо, ты тогда рассказал мне всё, как на духу, чем сильно облегчил мою работу, которая, кстати, не должна была ложиться на мои плечи. Хорошо знакомый тебе Господин чернокнижников, — Акио невольно вздрогнул от слишком свежих воспоминаний об очередной вспышке гнева Гилберта, об их скоропалительном расставании, и прикрыл глаза. — В то время он вовсе не был так хорош. Я бы даже сказал, что отвратителен. Ему было настолько плевать на происходящее, что ты себе представить не можешь. И чернокнижники стали слабеть, не без твоей, конечно, помощи. Я решил, почему бы Гилберта не свести с тобой? Тогда, возможно, он совершенно отвлечётся от правления, и можно будет забирать недавних подданных обратно под своё крыло. Но вместо того, чтобы забыть обо всём, этот мальчишка вдруг взялся за ум! Отвоевал обратно территории, которые от нас успели «откусить», построил разленившихся чернокнижников, но, более того, стал подкидывать тебе «червячков», следить за тобой, отправлять провинившихся в тот мир — выживут или нет? Не то чтобы это было лучшим развитием событий, но результат был достигнут — чернокнижники стали напоминать собой то, чем были раньше.

     — И как это связано с тем, что он вырезал всю мою семью? — сквозь зубы поинтересовался Артемис, скрестив на груди руки и приподняв бровь.

     — Мой прокол, — как ни в чём не бывало повинился жрец, изобразив искреннее раскаяние. — Не совсем то, чего я от него добивался. Я всего лишь хотел получить тебя сюда так, чтобы не нарушать договора. А в итоге…

     — А в итоге я общим счётом провёл год в Пустоте, стал счастливым обладателем сотни переломанных костей и располосованной хари, — рявкнул Акио, подрываясь с места и с силой опуская на стол ладони. — Этот твой идеальный план вообще нихера не идеален!

     — Если бы у меня был выбор пожертвовать счастьем и целостностью ещё одного родственника, чтобы улучшить положение жрецов и чернокнижников, я бы согласился, — без тени улыбки произнёс Серый принц, глядя на взбешённого внука. И тут всё снова пошло не так.

     — Бог Смерти! Арти, перестань притворяться невыносимой дрянью, — голос хранителя раздался внезапно, разбавив напряжение, царившее в кабинете. — Я же знаю, что ты не такой. Совсем не такой.

     — Сириус, — голос жреца дрогнул, он попытался улыбнуться, но вышло не совсем откровенно. — Какая приятная неожиданность.

     — Не делай вид, что не знал обо мне.

     — Знал, — жрец принялся вычищать трубку, старательно пряча взгляд, и Артемис готов был поклясться, что тому неуютно. — И всё же попрошу тебя сейчас не вмешиваться.

     — С чего бы это вдруг? Чтобы мальчик был уверен в том, что ты его ненавидишь? Или, хуже того, абсолютно равнодушен? Не так я учил тебя, совсем не так.

     — Да что ты можешь знать? — прошипел Серый принц, вскидывая голову, безошибочно впиваясь взглядом в полупрозрачный силуэт за спиной внука. — Что ты можешь вообще обо мне знать?

     — Позволь? — младший Акио ощутил на своём плече холодную ладонь и кивнул. Силы мгновенно хлынули по венам, обжигая, и он повторял движения за Сириусом, пока с тонким звоном не рассыпалась пелена иллюзии, открывая взгляду приютившуюся справа кровать. Застеленная, с невысокими столбиками, она смотрелась здесь чуждо и даже как-то наивно. — Я точно знаю, что Артемис Акио Первый лишился девственности здесь, на этой кровати, со мной и был как никогда откровенен. И пообещал, что более никогда не будет лицемерить. И что же теперь?

     — Выметайтесь отсюда, — на Серого принца было страшно смотреть. Истинная сущность Акио, необузданная и свирепая, рвалась наружу: кожа его посерела, глаза были наполнены гневом и болью. Младший Артемис поднялся со своего места, но не собирался так просто уходить теперь, когда виновник всего, что происходило, был здесь, рядом с ним. Он не собирался мстить и закатывать истерики. Ему лишь хотелось, чтобы его кровный родственник сказал всё то же самое Господину чернокнижников.

     — Пойдём со мной, — тихо проговорил Артемис, осторожно протянув руку и взяв ледяную ладонь Повелителя жрецов в свою.

     — С чего бы это? — ещё несколько секунд назад похожий на бешеную мантикору мужчина степенно повернул к нему голову, вновь обретя вид непрошибаемо спокойный.

     — Из-за твоих политических игрищ я десять лет был рабом. И из-за тебя один весьма важный для меня мужчина творил чёрти что, — с нажимом проговорил Охотник, а затем рванул жреца на себя, уставившись ему прямо в глаза. — И я не угрожаю тебе, нет. Но тебе лучше пойти сейчас со мной и всё ему сказать по доброй воле, дедуля.

     Последнее слово он выдавил с особым нажимом, хотя и не мог произносить его, глядя на человека, едва ли выглядящим старше его самого хоть на десять-пятнадцать лет. Прорицатель стряхнул с себя руки юноши и единым резким движением раскрыл грани портала.

      После Белого замка в окрестностях Чёрного было почти что жарко, и Акио казалось, что смертью здесь дышит каждая травинка. Вскинув взгляд на ненавистные башни, Артемис пересёк двор, отпихнул от себя прислугу, а затем прошёл внутрь замка. Чернокнижники выглядели особенно притихшими и ходили будто по струнке, а при виде Акио и вовсе распластывались по стенкам, что уж говорить об идущем за ним по пятам Повелителе жрецов, в последнее время совершенно не баловавшем их своими визитами. Путь их лежал туда, куда бы Охотник прежде добровольно ни за что не пошёл при подобном стечении обстоятельств. Остановившись на мгновение перед дверьми, Артемис глубоко вздохнул, а затем толкнул их, проходя в кабинет Господина чернокнижников. Как он и предполагал, Гилберт был на своём месте и, судя по усталому виду, работал. Когда дверь стукнула о стену, он всё же поднял голову, лицо его на мгновение вытянулось.

     — Арти? Что ты…

     Охотник бросил на него столь резкий взгляд, что вампир мгновенно заткнулся, чуть откинувшись назад, чтобы затем с удивлением воззриться на зашедшего следом за ним Артемиса Акио Первого. Обычно мужчина предпочитал не видеть двух Акио в одном помещении разом, а уж этих двоих — подавно. К тому же, что-то ему подсказывало, что разговор предстоит не из приятных. Больно Серый принц был мрачен, если только его настроение бывает ещё хуже, чем обыкновенно. Повелитель жрецов поприветствовал вампира сухим кивком.

     — А теперь скажи ему всё, что сказал мне. Можешь даже что-то добавить, чтобы я не поубивал вас обоих прямо здесь и сейчас, — решительно заявил младший Артемис и плюхнулся в кресло, закинув ногу на ногу и уставившись перед собой в стену так, что на мгновение Гилберту показалось — бедняжка сейчас отодвинется на пару метров, чтобы оказаться подальше от злого юноши.

     — Что ж, этот день настал, — невесело ухмыльнулся прорицатель, а затем провёл по лицу ладонями и поглядел на Гилберта. Тот весьма внимательно смотрел в ответ, ожидая объяснений. — Ты был куда лучшим воспитанником и преемником, чем Кедзин, Гилберт, — издалека начал мужчина, не уводя взгляда и встречая собственный провал с гордо поднятой головой. — Я всегда считал, что из тебя выйдет достойный правитель, способный не только воевать, но ещё и договариваться с остальными фракциями. Но когда ты показал, что абсолютно не заинтересован в своём положении, ситуация показалась мне патовой: ни достойного наследника, ни подходящей кандидатуры на пост Господина чернокнижников, кроме тебя, не было. Что ж, надо отдать тебе должное. Ты всегда ловил каждое моё слово, и иногда мне становилось неловко оттого, как ты заглядываешь мне в рот каждый раз, когда я даю тебе подсказки. Ты показал себя прекрасным исполнителем, сметливым и шустрым. Порой мне даже начинало казаться, что из тебя бы куда лучше вышел секретарь, чем Повелитель. И у меня была идея, как вернуть тебя в колею. А если не вернуть, то хотя бы позволить фракции вздохнуть с облегчением и получить Повелителя, которого она заслуживает. Самому снова возиться с этими остолопами в чёрном мне не хотелось, и вариантов было два: либо вернуть твои мозги из задницы в голову, либо найти того, кто сможет занять твоё место. И тут очень кстати появился мой внук, отлично показавший себя в схватках с твоими подчинёнными. Я полагал, что будет просто замечательно свести вас, в конце концов, Артемис достаточно обаятелен, чтобы заставить тебя виться у его ног ласковым и послушным щенком. Но я хорошо знаю нашу породу, — заметив взгляд внука, жрец только криво заухмылялся. — Полагал, что знаю. Акио никогда не будет добровольно подчиняться тому, кого искренне ненавидит. Мне казалось хорошей идеей заставить тебя сломать Артемиса, действовать силой. Но я и предположить не мог, что ты будешь вытворять именно это.

     — Да конечно, — в один голос возмутились любовники, и жрец снова фыркнул, наблюдая за ними с тщательно скрываемой нежностью и в то же время завистью.

     — Ты вышел из-под моего контроля. Но то, что ты начал делать для фракции, устраивало меня до поры, как говорится. Мы уже говорили с тобой на эту тему. Я жестоко осуждаю тебя за убийство тех изгнанников.

     — У них есть имена, — зашипел Артемис, бросив на деда яростный взгляд. — Он убил мою мать! Твою дочь, на секунду!

     — Он убил кого угодно, но только не мою Андреа, — припечатал его прорицатель, а затем посмотрел снова на притихшего и словно в воду опущенного Господина чернокнижников. — Ты был хорошей, но совершенно неуправляемой куклой, Гилберт. Дёргая одну нить, я получал абсолютно противоположный результат и никогда не знал, что ты сотворишь в следующее мгновение. Твои вспышки гнева, кровавое безумие и абсолютно непредсказуемые выводы из сказанных мною слов — всё это действовало на нервы.

     — О да, ещё как, — ехидно улыбнулся Охотник, а затем выразительно поглядел на вампира, всем своим видом говоря: «Баран!»

     — Мне продолжать? — деликатно уточнил жрец, приподняв бровь столь иронично, что Гилберту окончательно захотелось провалиться сквозь землю, сгорев со стыда.

     Очень долгое время он действовал по указке своего обожаемого учителя, считая каждое его слово истинной в высшей инстанции. Верил ему больше, чем себе самому. И в его памяти надолго остался указ действовать жёстко, подчинять Акио себе, ломая их волю, пока сам не оказался сломлен. Прорицатель кивнул им обоим и бесшумно удалился. Охотник угрожающе поднялся из кресла.

     — Ещё хоть раз, — сквозь зубы произнёс Артемис, затем подходя к столу мужчины. Обогнув его, он схватил Гилберта за воротник, притягивая к себе. — Ещё хоть раз меня ударишь или отправишь в Пустоту — я тебя кастрирую. Ясно?

     — Но, полагаю, от шлепков ты не откажешься? — после недолгого молчания улыбнулся Найтгест, перехватывая Акио за талию и крепко притягивая его к себе.

     — Только причини мне ещё раз боль словом или делом, и ты меня больше не увидишь, — в самые губы мужчины произнёс Акио, затем впиваясь в них жадным поцелуем.

     Делать это добровольно оказалось не страшно и даже безумно приятно. Запустив пальцы в чёрные кудри, он глухо застонал, осёдлывая бёдра мужчины и затягивая его в долгий терпкий поцелуй. Сириус, поглядев на это, лишь улыбнулся в кулак и покинул кабинет, не желая мешать влюблённым. С глухим стоном Акио перехватил руки Гилберта и направил себе под рубашку, вздрагивая от их неожиданного тепла. Одежда всё ещё была мокрой, но то его не волновало. Хотелось убедиться, что ужас не повторится, что мужчина сдержит своё слово.

     — Возьми меня, — прошипел Акио, впиваясь пальцами в волосы чернокнижника и заглядывая в его лицо, дрожа всем телом.

     — Как пожелает мой господин, — ухмыльнулся чернокнижник, резко поднимаясь и держа Артемиса на руках. — Вам как обычно, мой повелитель?

     — Без сломанных костей, если не сложно, — рыкнул альбинос, приникая к ядовитым губам в поцелуе.

     Пусть молчит. Пусть не говорит ничего! Опрокинувшись на ковёр, Охотник не сдержал стона, когда мужчина играючи оторвал все пуговицы с его рубашки единым движением, распахивая её и приникая к груди жёсткими поцелуями. Юноша знал, что сможет насладиться его прикосновениями. Знал, что теперь будет иначе.

❃ ❃ ❃ 

     За окном продолжалась ледяная вьюга, заметая город у подножия гор, который на утро всё равно покажется из-под снега. В кабинете Господина жрецов царила темнота, приправленная тишиной. Сам хозяин замка замер перед окном, скрестив на груди руки, глядя за стекло. Никогда ещё ему не было так одиноко, но кому о том расскажешь? С кем поделиться своей слабостью и быть уверенным, что завтра же туда не ударят тысячи стрел и клинков? Серый принц никогда не плачет, даже когда боль одерживает над ним верх — это знает каждая дворняга. И лишь один чёртов чернокнижник знает, что он может невольно заплакать от удовольствия и счастья. Он убил свою главную слабость, считая, что так обезопасит себя, обезопасит свою семью и подданных, но вот он вернулся. Не во плоти, слава богу Смерти. Но и духом он оказался всё таким же вредным и невыносимым. Пока Сириус оберегал его внука где-то там, далеко, не подавая голос, пока он не слышал его, всё это казалось ненастоящим. Но теперь Акио как никогда сильно хотелось кричать, хотелось разреветься, как ребёнку, упасть лицом в подушки и выть от боли, снедающей изнутри. Правитель должен быть сильным. Мужчина отвернулся от окна, и всё же невольно вздрогнул, когда разглядел перед собой тусклый силуэт.

     — Ты не должен быть здесь, — ледяным, как и всё вокруг, голосом произнёс жрец. — Если надолго оставишь Артемиса…

     — С ним Гилберт, — улыбнулся чернокнижник, протягивая призрачную руку и касаясь щеки Серого принца. — Как я хочу вновь прикоснуться к тебе.

     — А я видеть тебя не желаю. Оставь меня.

     — Видеть твои колючки так приятно, Арти, — голос Сириуса потеплел. — Каждый раз, как ты их выпускаешь, я понимаю, что ты неравнодушен. — Жрец направился к дверям кабинета, но Найтгест окликнул его. — Обещаю тебе, я буду рядом. Я ждал тысячу лет, и теперь, когда я здесь, меня ничто не остановит.

     Артемис бросил на него быстрый взгляд, качнул головой и вышел в коридор. Найтгест растаял тёмной дымкой, бросив последний полный нежности взгляд на кровать, скрывавшуюся под покрывалом иллюзии.

И вьюги круговерть

Тебя утащит в ад;

Где тропы топчет Смерть —

Не повернуть назад!

А я крадусь в ночи,

Учуяв тёплый след;

Прошу молчи, молчи —

Тебе спасенья нет!