Однажды, проклиная смелость,

Пряча жизнь в зелёных почках,

Цветы безумия посеял летом в сердце моём

Мой старший брат, кому хотелось

Целовать меня ночью,

Он создал страсть для меня — но не меня для неё.

Я на осколки разлетался,

Что, конечно же, не новость,

Но я сумел собрать в витраж их все до одного.

А наш Господь так старался

Пробудить мою совесть

И создал стыд для меня — но не меня для него. 

     Время шло к зиме, и праздничное настроение постепенно завоёвывало своё место, и оно не упустило шанс завладеть и Артемисом, в последнее время не слишком радостным и воодушевлённым. Против ожиданий он верил, что этот новый год будет совершенно особенным и великолепным, ничто не сможет его омрачить. И даже полные таинств и тьмы переходы Чёрного замка не выбивали его из колеи. Завершившаяся война с элементалистами, возня с изгнанниками — всё это только теперь стало постепенно стекать с его плеч, выветриваться из памяти, отпускать. До последнего юноша не верил, что они смогли пережить эту резню, справиться со всеми бедами, что рухнули на их плечи. Гилберт ушёл ещё рано утром, и Артемис смог вдоволь поваляться в его шикарной кровати, которая прежде ассоциировалась у него только с неприятным и ненавистным долгом, а теперь он мог даже наслаждаться страстными объятиями Господина. Он с удовольствием ворочался среди пышных подушек и шелковистых одеял, скатывался в ямку, которую належали они вместе с Найтгестом, утыкался носом в его подушку и не мог перестать улыбаться. Этой ночью чернокнижник был на удивление нежен и аккуратен, от воспоминаний мурашки понеслись по телу, завязываясь в паху тугим томлением и мучительным сладким желанием. Ниже поясницы постыдно и приятно тянуло, и юноша глухо застонал в подушку, силясь выгнать из головы мысли о крепких руках любовника, что посмел столь нагло возбудить его, даже не находясь рядом.

     Привести себя в порядок оказалось не так-то просто, и Акио провёл не меньше часа в господской купальне, отлёживаясь в горячей воде. И только после того, как влажные волосы были аккуратно расчёсаны и подобраны в крошечный топорщащийся хвостик на затылке, он позволил себе выбраться в коридоры. После поездки в Единение стихий ожоги уже успели сойти, а волосы слегка отросли, но всё равно непривычно лезли в глаза, а голова казалась непростительно лёгкой. Ни свечей, ни, тем более, гирлянд или венков, лишь голые стены, украшенные портретами и мрачными пейзажами. «Это не дело. Через три дня новый год, а замок ничуть не меняется, — про себя ворчал Акио, съезжая по перилам вниз и застёгивая одну пуговицу на собственной рубашке. — Ни тебе нарядных ёлок, ни счастливых лиц. Фаворит я Господина или нет? Послушают меня, никуда не денутся».

     В огромном холле царила гулкая, тоскливая и неприветливая пустота, но у распахнутых дверей стояла группа студентов академии, весело переговариваясь и пихаясь. По полу сквозило, а с улицы задувало мелкий порошок снега. Заметив же Акио, молодняк мигом примолк и вытянулся по струнке.

     — Эй, — Артемис улыбнулся, подходя к ним и встряхивая головой, откидывая с лица волосы, не попавшие под хватку ленты. — Праздник-то когда?

     — П… праздник, господин? — с непониманием пролепетала девушка с нашивкой выпускного курса на груди.

     — Ну да. Отдых, веселье, подарки, все дела, — как ни в чём не бывало произнёс юноша, поднявшись с пяток на носки и обратно. — Надеюсь, у вас есть новогодние мероприятия?

     — Двенадцать экзаменов и восемнадцать зачётов, — отбарабанила, как по указке, выпускница, испуганно глядя на него.

     Артемису показалось, что у него волосы встали на затылке дыбом, к горлу подкатила тошнота. «Бедные дети, это же зверство», — почти с ужасом подумал он, глядя на бледные лица.

     — Ладно, пойдём с другой стороны. Программа нового года есть? Традиции какие-то?

     — Ну, — протянул молодой юноша с лицом, изуродованным ожогом, — мы не участвуем в войнах.

     — Уже хорошо. Ещё что-то?

     — Бои тварей, дуэль с Господином, — добавил второй. Артемис не наблюдал у него левой руки. — Ещё может приехать Повелитель жрецов, но это вряд ли. В последние несколько лет он не является даже на собрания.

     — Понятно, — демон помял переносицу и, развернувшись, пошёл обратно вверх по лестнице. — Отдыхайте, ребята.

     В спину ему раздался вздох, полный облегчения, и ничего приятного в этом звуке не было. Акио отчего-то чувствовал себя ни больше, ни меньше — кровожадным и уродливым чудищем из подземелий. Ручка кабинета Гилберта привычно кольнула ладонь, проверяя, кто посмел вторгнуться во владения его тёмного величества, и тут же приятно послушно похолодела. В кабинете никого не было, на столе с прошлой вспышки страсти царил бардак, но посередине наблюдалась абсолютная чистота, и лишь чёрный пергамент привлекал взгляд.

     «Любовь моя», — значилось там нежно и витиевато, —

     «Уехал к Лорду оборотней решать проблему с поставкой новобранцев и поблагодарить его за помощь в снятии осады. Задержусь на несколько дней, а затем вернусь к тебе. Не скучай.

     P.S. Найду с любовником — отправлю в Пустоту обоих.

     P.P.S. Будь готов».

     Акио ухмыльнулся и покачал головой, всем своим видом говоря: ты никогда не изменишься, Гилберт. Забравшись в его шикарное кресло с ногами, Артемис призадумался. Всего-то пара дней! Хватит ли этого, чтобы привести замок в праздничный вид? А ведь цитадель была далеко не единственной! Вытянув шею, юноша прошуршал свитками, бегло оглядывая их и собирая информацию. Корпеть пришлось долго, даже перебрать документацию в шкафах, чтобы нарисовалась общая картина. Теперь демон знал имена наместников других укреплений и даже отыскал перечень торговцев, пообещавших привезти товары к ярмарке. Довольно ухмыльнувшись, Артемис потёр ладони друг о друга:

     — Ну, начнём.

     Вытащив один из свитков и взяв из стола новую чернильницу с тонким пером, Акио приступил к делу. Выписав имена и фортификации, наглый нарушитель спокойствия чернокнижников заправил перо за ленту в волосах и ненадолго замер, закинув руки за голову. Провернуть всё в одиночку он бы никогда не смог, а потому ему были нужны единомышленники. Склонить Пассису к небольшому безумству казалось ему почти что невозможным, потому как после нашествия элементалистов вампир совершенно закрылся в себе и даже не откликался на приглашения погулять немного, хотя бы в окрестностях замка. Одним богам ведомо, как тяжело ему дались все эти геройства и какой отпечаток оставили на его душе. Люук бы наверняка согласился на подобные вещи, однако его одного тоже бы не хватило на всё, что Акио запланировал сделать. Да и Лоренцо в последнее время всё больше пропадал в Умбрэ, заливая горе — множество мантикор погибло, защищая Чёрный замок. А вот Мирроры…

     Охотник приложил целую уйму усилий, чтобы выяснить, что они в самом деле уехали в столицу, но где именно они обитают, он не имел ни малейшего понятия, а потому не раз и не два прибегал к ментальной связи. Как ни странно, оба брата не откликались ему, точно нарочно игнорировали и не желали общаться. Но Артемис был не тем, кто бросает всё, едва только что-то начинает идти не так, как он задумал. А потому он вновь как следует сосредоточился, воспроизводя в голове образ старшего Миррора, более способного к магии, чем Роккэн. На этот раз Охотник был весьма настойчив, а может у Руруки появилось настроение поболтать, потому как он отозвался на зов Акио.

     — Рурука, ну наконец-то! — радостно воскликнул Охотник в мыслях, вкладывая свои искренние эмоции в мысленный порыв. — Я уж и не надеялся, что ты откликнешься. Как ты смотришь на то, чтобы отпраздновать новый год?

     — Новый кого? — рассеянно отозвался летописец. — Какой-то новый праздник?

     — Нет, это праздник из Сотминре. Там отмечают наступление календарного нового года: наряжают ели, дарят друг другу подарки, веселятся. Я хочу устроить что-то вроде у чернокнижников, но мне нужна помощь. Один я вряд ли смогу всё это провернуть. Что скажешь?

     — М-м, понимаешь, Арти, я немного занят сейчас и не совсем могу заниматься подобными вещами, — он говорил очень вкрадчиво и осторожно, кажется, тщательно подбирая слова, и Охотник чувствовал его странное беспокойство и едва ли не боль. — Мы, конечно, подумаем с Роккэном, но многое изменилось.

     — Да ладно вам, ребята, — Акио едва не пал духом, лицо его помрачнело, но он не перестал допытываться. — Встретимся, повеселимся, отдохнём. Вы что там, рехнулись оба?

     — Мне надо посоветоваться с братом, подожди.

     И Охотник терпеливо ждал, ёрзая в кресле и уже не зная, как бы устроиться так, чтобы ожидание не стало совсем уж невыносимым. Рурука долго не подавал признаков жизни, и Артемис уже успел подумать, что историк просто отмазался от него и больше никогда не будет говорить с ним. До сих пор Акио пребывал в уверенности, что Гилберт просто отослал не слишком способных мальчишек подальше от Чёрного замка, чтобы обезопасить, и не имел ни малейшего понятия о том, что же произошло. А потому молчание братьев и их тщательное игнорирование писем вызывало у него острое чувство тоски. Наконец, Акио почувствовал, что в его сознание робко поскреблись, и охотно открыл его, хотя после истории с Акирой всегда был настороже.

     — Хорошо. Мы приедем. Давно не видели тебя и Пассису, — коротко проинформировал Рурука, и, видят боги, сказать это ему было совершенно непросто. — Жди нас к вечеру. Приготовь нам комнату где-нибудь поближе к выходу. Возможно, нам придётся срочно уехать.

     — Великолепно! — Охотник тут же воспрял и приободрился, уже умирая от желания поскорее увидеть друзей. — Всё сделаем в лучшем виде, вы только приезжайте.

     Тепло попрощавшись со старшим Миррором, Акио вышел из кабинета, поглядывая в приготовленный свиток, куда записал всё необходимое, что следовало бы сделать. Теперь оставалось уломать Пассису на общий сабантуй. Как и ожидалось, вампир торчал в своей комнате, укутавшись одеялом и глядя в повисшую перед ним в воздухе книгу — только нос и глаза виднелись из кокона. Поглядев на Артемиса, Найтгест едва слышно вздохнул и поёжился:

     — Доброе утро. Ты что-то хотел?

     — Конечно, — ухмыльнулся Акио, плюхнувшись рядом с ним на кровать. — У меня есть гениальная идея! Мне кажется, чернокнижники страшно скучно живут, особенно в такую весёлую пору. После войны самое то будет устроить пышное празднество. Поэтому я решил устроить новый год.

     — Какая-то ересь из Сотминре? — ворчливо поинтересовался Пассиса, садясь в постели и откладывая книгу. Он выглядел весьма усталым, и было похоже, что его нечто сильно тревожило. Но такой человек, как Пассиса, никогда бы не стал делиться своими горестями с кем бы то ни было, привыкнув держать их за семью замками. — При чём тут я?

     — Не только ты, — ухмыльнулся Артемис, потирая руки. — Я уломал приехать Роккэна и Руруку. А ещё подключу к этому делу Люука и, возможно, Лоренцо. Как в старые добрые времена, что думаешь?

     Вампир побелел ещё сильнее, широко распахнув глаза и уставившись на Акио, как на опасного психопата, выдержал долгую паузу, а затем очень осторожно кивнул:

     — Предположим. И что мне надо делать?

     — А тебе надо сделать вид, что ты страшный и ужасный Господин чернокнижников, — улыбочка Охотника стала совсем уж ехидной, и Пассиса застонал, понимая, что подписал себе смертный приговор, согласившись на затею Артемиса.

     Вытрясти Пассису из комнаты оказалось куда сложнее, чем Акио полагал, потому как ему пришлось едва ли не на буксире тащить его за собой, сперва вынудив одеться как можно более официально. Но всё же, демон одержал эту весьма внушительную победу и вытащил застенчивого вампира из его убежища. Взбежав в библиотеку, он огляделся по сторонам и тут же метнулся к длинному столу, вдоль которого вразброс кучковались кресла и диванчики. И, наконец, сделал то, что хотел сделать всегда, но, вынужденный всюду таскаться за Гилбертом, не мог себе того позволить прежде: вскочил на этот самый стол и, пробежав немного, заскользил на ногах, под конец вспрыгнув на спинку господского кресла. Побалансировав пару секунд, Акио спрыгнул на пол и прошёл к скоплению кристаллов, не обращая внимание на почти громогласный грохот кресла и крайне обвиняющий взгляд Найтгеста. Придерживая свиток зубами, пытаясь припомнить, что делал Господин чернокнижников, когда вызывал подчинённых, Артемис оглядел кристаллы разных форм и размеров, цветов, задумчиво почесал затылок. «Ну, я же не взорву замок, да?» — пожал он плечами и принялся осторожно касаться хрусталей в том порядке, который казался ему верным, напитывая их небольшими порциями магии. И через пару мгновений между камней протянулась тонкая светящаяся сеть, а ещё через несколько секунд возникло рябящее изображение. Акио едва успел выпихнуть вперёд себя Пассису, затем отойдя ему за спину. На него во все глаза смотрел страшно перепуганный мужчина с гладко выбритой головой.

     — Господин Найтгест? — потряс он черепушкой.

     — Именно так, — весьма серьёзно глянул на бритого Пассиса, скорчив такую каменную физиономию, что Охотник едва удержал смех. — Значит так, слушай сюда…

❃ ❃ ❃ 

     Встречи с Лордом оборотней всегда дурно сказывались на печени, ну, а попытки завести более чем дипломатические контакты — настораживали и вымораживали одновременно, но Гилберт выдержал и это. Более того, освободился раньше положенного и смог, наконец, вздохнуть свободно. К тому же мотивация у Господина нынче была отменной: он рассчитывал на компанию Артемиса в кровати. Вредный альбинос, конечно, попробует увильнуть от своих прямых обязанностей. Но он-то наверняка знает, где нужно погладить и укусить, а где надавить и прижать сильнее, чтобы «нет» в одно мгновение переломилось на сладостное «да» на выдохе. Мысли об этом невозможном существе занимали его голову целиком и полностью, а потому весь путь от портала он провёл в встревожено-возбуждённом состоянии. Стоило ему подумать о том, что своевольное недоразумение пошло развлекаться с кем-то другим, как в крови закипала жгучая ярость вкупе с желанием немедленно поубивать всех носителей членов в радиусе нескольких миль от замка, просто так, чтобы впредь неповадно было. Впрочем, Гилберт точно был уверен, что его фаворит найдёт способ досадить, если только у него возникнет такое желание. Но, в конце концов, не хочется же этому лису снова угодить в Пустоту?

     Ещё издалека Гилберт расслышал странные окрики и, что самое поразительное, смех! Смех, который не звучал в Чёрном замке уже очень и очень давно! Господин чернокнижников тряхнул головой, поморгал и, хлопнув похрипывающего гнедого коня по шее, дал ему шпор. Животное измученно взвыло, но двинулось быстрее, то и дело взбрыкивая, силясь скинуть наездника со спины. Он не был против праздников как таковых и массовых попоек в случае побед, однако сейчас его чернокнижникам вроде бы нечего было праздновать! «Что там происходит? — беспокойные и нервные мысли закопошились в тёмной голове с беспорядочностью муравьёв. — Неужели произошло что-то непоправимое?» Что ж, с какой-то стороны он был абсолютно прав, а с другой всё было не так уж и плохо. Деревья расступились в стороны, открывая взгляду Господина его вотчину, его родной дом. И он тут же поспешил потрясти головой, подумав, что заплутал в пространстве и вышел куда-то не туда. Окна замка сияли разноцветными небольшими огнями, стены его были укрыты пушистым снегом, а академия вдалеке и вовсе походила на пряничный домик. Перед воротами замка высилось исполинское дерево, отдалённо напоминающее ель, но по размерам скорее являвшееся родственником баобаба. Чернокнижники, как трудолюбивые пчёлы, мелькали тут и там по двору, украшая его, перекликаясь и время от времени запуская друг в друга снежными шарами. И, чёрт побери, между ними носился беловолосый ураган, раздавая указания и не гнушаясь швырять снежки в случайно выбранных подчинённых. Бедлам был в самом разгаре, напоминая предпраздничную суматоху в том мире, где родился и вырос Артемис.

     Гилберт на ходу спешился, ноги его тут же по колено утонули в снегу, и он бы даже проигнорировал этот факт, но когда прямо ему в лицо прилетел плотный снежок, терпение Господина лопнуло.

     — Что здесь делается? — Найтгест не кричал, но его все услышали и замерли, как изваяния, а шум во дворе утих.

     — Дорогой, — словно ничего особенного не происходило, ему навстречу двинулся Артемис. Негодяй улыбался невинно и абсолютно искренне, глаза сверкали так, как редко бывало и на сцене, и с друзьями. Волосы растрепались, плащ был распахнут настежь, открывая мокрый от снега свитер, но альбинос того не замечал. — Ну, понимаешь, мне было немного скучно, — и, видят боги, эта самая фраза нередко впоследствии служила началом неперевариваемых перемен и потрясений, — и я решил слегка украсить замок. В конце концов, праздник вот-вот, а вы сидите тут, как в каменном веке.

     — Какой ещё? — с непроницаемым выражением лица поинтересовался Найтгест, перекрещивая на груди руки и с холодным пренебрежением изгибая бровь.

     — Новый год! — вскричал Артемис, покрутился на месте, раскинув руки, затем обернулся к своему повелителю. Лицо его сияло неподдельной радостью, и теперь даже шрам не казался таким уж уродливым, скорее уж придавал ему некоторого хищного и непреодолимого очарования. — Гилберт, не будь таким занудой, надо же расслабляться?

     «О да. Я планировал расслабиться с тобой в ванной, заноза ты этакая, а вместо этого обнаруживаю мусор во дворе своего замка!» — раздражённо подумал мужчина и приподнял другую бровь.

     — Надеюсь, ты выполнил мою волю? — силясь удержать собственную ярость, поинтересовался брюнет.

     Акио задумчиво закатил глаза, приложил пальцы к подбородку да так искренно, что Найтгест почти ему поверил. В том-то и дело, что лишь почти.

     — Какую? — наконец улыбнулся альбинос, хитро сощурившись и скрестив руки на груди, становясь словно бы отражением самого Господина чернокнижников, только уж больно игривым и наглым.

     — Ты подготовился? — на грани благосклонного терпения и безрассудного желания отодрать этого нахалёнка прямо здесь, в жгучем снегу, поинтересовался Гилберт.

     Артемис уже открыл было рот, чтобы высказаться по этому поводу, но его перебил явившийся, словно чёртик из табакерки, белобрысый оборотень. Он держал в руках объёмную коробку, доверху наполненную цветными стеклянными шарами. Поглядев на голубков, он растянул губы в улыбке, слегка обнажив острые клыки.

     — Он кончил от запаха твоей подушки, если тебе интересно. По-моему, надо брать, пока горячий, — театральным шёпотом возвестил ушастый и направился к огромной ели, вальяжно помахивая пушистым белоснежным хвостом. — Ну, чего встали? Господин Акио повелел украсить тут всё. Давайте, шевелитесь, времени мало.

     — Я зарою тебя, Люук, — прошипел альбинос сквозь зубы, стремительно бурея.

     А за такое зрелище Гилберт Найтгест отдал бы многое раньше, сейчас же был в истинном восторге. Медленно алеющий до состояния свеклы Артемис, рычащий во всю силу на прошедшего мимо оборотня… а главное — усвоенная информация.

     — Вот значит как, Артемис? — тихо и сладко протянул Найтгест, соглашаясь подержать в узде своё возбуждение до окончания новогодней суеты. Однако отказать себе в поцелуе этого буреющего субъекта Гилберт не смог.

     Акио скрежетнул зубами, упрямо отворачиваясь и яростно отводя взор в сторону. Любопытных взглядов становилось всё больше, и альбинос начинал жалеть, что вообще всё это затеял, и щёки горели от невыносимого стыда. Ему бы хотелось задать закономерный вопрос: «А ты-то откуда знаешь, котяра?!», но слишком свежи были воспоминания о том, как Найтгест таскал оборотня за уши всего за единственный хищный взгляд. Ничего не говоря, Акио развернулся на месте и рванул в замок, бормоча что-то о том, что надо бы согласовать праздничное меню и попросить поваров ни в коем случае не браться за десерт. Подумав о сладостях чернокнижников, Артемис скривился и тряхнул головой. «Нет уж, сам приготовлю, — силясь отвлечь себя, диктовал Охотник, печатая каждый шаг и то и дело оттягивая воротник свитера. — Чёрт побери. Кто этого кота за хвост тянул?!»

     — Ну и куда ты? — голос Гилберта раздался внезапно, и лис всё же вздрогнул. Ему почему-то не приходило в голову, что чернокнижник пойдёт следом. Однако когда руки обвили талию, сопротивляться и соображать уже было поздно.

     — Мне нужно закончить дела, — упрямо сквозь зубы пробормотал Акио, порываясь скрыть постыдную дрожь, что охватила его тело, когда нестерпимо горячие руки любовника коснулись его живота. Прошедшие два дня, а точнее перемежающие их ночи, показались ему сущим адом: от белья и подушек пахло его мужчиной, который был за сотни миль в дипломатической поездке, возбуждение сводило с ума, заставляя беспомощно скулить в темноте. А вот теперь этот негодяй столь крепко обнимает его посреди коридора, точно собрался прямо здесь прижать к ближайшей ровной поверхности. И альбинос не узнал собственного голоса, когда жалко пискнул, пытаясь вырваться из объятий: — Пусти сейчас же.

     — Всего один поцелуй, и можешь делать, что хочешь, — Артемис всей кожей почувствовал его коварную улыбку, когда Гилберт заговорил совсем рядом с его ухом, обжигая ровным, спокойным дыханием. — Ну же, Арти.

     «Нужно законодательно запретить такой сексуальный голос. И такие невозможно великолепные взгляды, — растерянно подумал Акио, оборачиваясь к чернокнижнику и ровно на мгновение заглядывая в аметистовые глаза, в которых сейчас плясали все демоны ада. — Прямо сейчас. Сию же секунду». Просить дважды не пришлось: Найтгест лишь немного склонился, чтобы было проще достать, и альбинос сам прильнул к нему, впиваясь в чуть сухие уста поцелуем, крепко обвивая шею руками и со стоном раскрывая собственные губы. И сей же миг пожалел, что вообще построил какие-то планы, что выбрался тем утром из постели, что под спиной нет стены, но руки Гилберта ещё ни разу не предавали его доверия и держали крепко, не позволяя увильнуть. Задыхаясь от внутреннего жара, он целовал вновь и вновь, всего на долю секунды отрываясь, чтобы вдохнуть воздуха, но тут же приникал к любимым губам, крепко жмурясь. Когда же лёгкие готовы были загореться, Акио всё же отпрянул со стоном, запрокинув назад голову, прикладывая все силы, чтобы удержаться на дрожащих ногах.

     — Чего тебе хочется? — как и обычно, в своей развязной манере, прошептал чернокнижник подле раскрасневшейся шеи фаворита, не касаясь её губами, но позволяя почувствовать собственную близость.

     «Он издевается надо мной, — взбеленился Акио и тут же распахнул глаза, до того блаженно прикрытые, яростно глянул на Господина, выпрямился, одёрнул рубашку. — Ну, я тебе поиздеваюсь, мерзавец».

     — Мятного ликёра, — почти по слогам произнёс Артемис, с вызовом вскинув бровь. Но когда Гилберт с ухмылкой приподнял руку, никак собираясь сотворить желаемое из воздуха, обхватил кисть пальцами, а губы альбиноса прошлись по ладони чернокнижника, кончик языка скользнул по подушечкам пальцев. — Никакого колдовства, дорогой. Если бы я хотел магии, запустил бы руку тебе в брюки. Я хочу настоящий мятный ликёр. Отысканный тобой в каком-нибудь магазине. Не заказанный в интернете. — Всего на пару мгновений Артемис обхватил два пальца мужчины губами, вновь лизнул, а затем с проворством призрака выскользнул из объятий и, покачивая бёдрами, двинулся к кухням, затем оглянулся на Гилберта, хищно улыбаясь: — Новый год уже завтра, а у тебя меньше суток. Я бы на твоём месте поторопился. Иначе будешь встречать праздник наедине со своей рукой.

     Вильнув бёдрами, Акио скрылся в обеденной зале. И сказать на это утверждение было даже нечего. Вернее, сказать хотелось очень многое, но слова не желали формироваться: ничего на ум не приходило, кроме самых заковыристых ругательств. Видят боги, никому еще Гилберт Найтгест не позволял над собой издеваться. Однако интересные задачи Господин Чернокнижников тоже весьма и весьма любил. А потому, не долго думая, шагнул в открывшийся портал. Мятный ликёр, значит…

     И, надо сказать, задача оказалась совершенно не из простых. В какой бы алкомаркет Гилберт ни зашёл, везде удивлённо поднимали брови и разводили руками, приговаривая: «Возьмите лучше «Лимончелло» или яблочный». Но задача была предельно проста и ясна! Словно отыгрываясь за все те мучения, что были доставлены, Артемис загадал желание из разряда аленького цветочка. Все знают, но вот как найти и получить — не совсем понятно. Но помимо этого было ещё одно небольшое препятствие. Люди. Казалось, что они были повсюду, куда только не ускользал взгляд. Их были сотни и тысячи, все рвались закупаться к новому году, покупали алкоголь, и, чёрт знает, может кто-то из них в этот самый момент уносил заветную бутылку за двери магазина. Не раздражать подобные шумиха и давка просто-напросто не могли, особенно когда ты привык к абсолютной тишине в своих владениях, когда мышь боится лишний раз царапнуть пол коготком, чтобы не вызвать на свою крохотную голову господский гнев. А здесь Найтгесту совершенно внезапно пришлось почувствовать себя самым обыкновенным: перед ним не расступались, в его присутствии не замолкали, ему оттоптали все ноги и порвали плащ. И чем дальше он пробовал себя в роли добытчика, тем сильнее возникало желание смухлевать да поискать в этом мудрёном интернете, заказать, дождаться, пока привезут, и спокойно вернуться обратно домой, предоставив Артемису искомое. Можно было, конечно же, внедриться в мысли нескольких людей и поискать с помощью своих сил, однако это было так подло, что Гилберт в кои-то веки не пожелал жульничать. Всё вокруг безумно раздражало, вот только улыбка любовника стоила всех метаний и страданий. Методично обходя магазин за магазином, Найтгест едва ли не ощущал на себе вес почти что священной миссии, а именно достать Артемису указанный алкоголь. И вовсе не из-за угрозы остаться на новый год наедине с собственной рукой (было бы желание, а сломать и переломить всегда успеется), ведь ничего Гилберт не желал теперь так страстно, как увидеть удивление и счастье в любимых янтарных глазах. Когда вампир набрёл на небольшой камерный магазин марочного алкоголя, день иссяк. Уже темнело, а престарелый продавец собирался запирать двери. Понимая, что это, возможно, последний шанс перед тем, как придётся пуститься во все тяжкие с жульничеством, Найтгест кинулся к пожилому продавцу с подлинной надеждой, впрочем, не баловавшей посещениями его сердце.

     — Извините, господин.

     — Вы ослепли? У нас уже закрыто!

     — Я вижу. — Гилберт искренне надеялся, что в эти мгновения глаза его не полыхнули от ярости. Надо же, какой резкий торгаш! Не помешало бы его проучить, как следует. Но если у него есть этот проклятый ликёр!.. — Видите ли, мой муж заказал найти для него на новый год мятный ликёр. Мне очень не хотелось бы его опечаливать. Вы сможете мне помочь? — Найтгест говорил вежливо и аккуратно, стараясь не давать воли рвавшемуся наружу раздражению. Будь продавец женщиной, он бы обаял её в два счета. Однако перед ним стоял вредный старикашка, глядевший на него как-то очень уж оценивающе. О, если бы он знал, кто перед ним стоит, какой чести удостаивается этот «простой смертный», когда его просит сам Господин чернокнижников! Нет, пусть не знает.

     Каково же было изумление Гилберта, когда продавец, кряхтя и ругаясь, принялся открывать свою лавочку снова. Искомый ликёр у него имелся. Впрочем, Гилберт ничуть не удивился, когда бутылку отдали ему за цену, втрое выше указанной на ценнике. Но то не имело уже смысла. Обретя вожделенную бутыль, Найтгест поспешил обратно. Она была гладкой прозрачной, а этикетка заманчиво поблескивала в тусклом свете фонарей, затуманенных начавшейся пургой. И чернокнижника уже мало волновало, что разверзшийся портал мог кто-то увидеть.

     По всем законам подлости почти параноидальная осторожность Найтгеста сыграла с ним злую шутку: блоки, защищавшие Чёрный замок, отбросили Гилберта на приличном расстоянии от мрачной громады. Снег валил густой, пушистый и мягкий, и в его обрамлении светящиеся окна цитадели смотрелись на удивление притягательно. Гилберт никогда не интересовался тем, как выглядит его замок со стороны. Он слышал, что весь его вид внушает ужас и страх, что именно это отталкивает нежелательных зевак и шпионов, но теперь в мерцающих нежных огоньках виделась чья-то заботливая рука. И чернокнижнику даже не приходилось особо гадать, кто превратил его мрачную твердыню в гостеприимный, уютный дом, куда хочется вернуться. Сквозь пелену облаков и пурги виднелись бледные неполные диски Лун, и по ним было не трудно понять, что время совершенно поджимает. Ёлка-баобаб перед замком сияла и искрилась, но не выглядела пошло. Более того, от неё исходил душистый нежный аромат, наполненный непонятным чернокнижнику таинством: ожиданием чуда, надеждой на лучшее.

     В холле под потолком переливались огромные хрустальные снежинки. Свет преломлялся сквозь них, играл на мраморе пола, ласкал кожу. С губ чернокнижника срывался пар, пальцы примёрзли к стеклу заветного флакона, в котором ехидно побулькивал прозрачный, как водка, алкоголь. Из зала, где обычно трапезничали чернокнижники и студенты академии, доносились радостный гул, смех, восторженные крики, и Гилберт невольно испытал острое, покалывающее чувство, до тех пор мало ему знакомое: любопытство. Если замок столь преобразился, наверняка он едва ли узнает огромное помещение с грубыми длинными столами и скамьями. Стоило ему зайти, как в глаза ударил свет. Не режущий, даже мягкий, но с темноты чернокнижник не сразу перестроился. И вновь, как и утром, его посетило ощущение, что он ошибся, явился не туда. Яркие наряды пестрили и завораживали пляской тонов. Для того, кто привык к строгим чёрным плащам, это могло бы быть шоком, но Гилберт почти устал удивляться. Маски, перья, платья, жакеты, вспыхивающие тут и там огни, зачарованные ленты — всё это вызывало немой восторг. Огромные часы в том конце зала подсказывали, что Найтгест почти опоздал, потому как до двенадцати осталось всего несколько минут. Среди красок жизни он теперь выглядел странно и несколько забавно: встрёпанный, с разошедшимся на плече швом, щёки раскраснелись от холода, и в руках эта самая проклятая бутылка ликёра. Да уж, являться на бал в таком виде, да ещё и по идее его хозяину, было верхом глупости. Как же он, всегда аккуратный и величественный, пройдёт сквозь эту пестроту в столь забавно растрёпанном виде?! Еще несколько мгновений, и он бы топнул ногой, повелев немедленно всё прекратить. Послушались бы, как пить дать и в мановение ока бы всё убрали, но Артемис бы расстроился. А этого совершенно не хотелось. И потому Гилберт, скрепя сердце, двинулся через шумную разноцветную толпу, принимаясь отыскивать своего любовника.

     Зная Акио, он мог быть где угодно, мог выглядеть, как угодно. Кромешная тьма, да Гилберт сам потратил кучу сил, чтобы его сокровище не узнали чужие люди, чтобы не заподозрили его ни в чём, не попытались его украсть! И как в этом маскараде отыскать хищника, что наверняка притаился перед решающим прыжком? Нет, не было никаких долгих взглядов через всю толпу, она не разошлась, давая им сойтись в середине и переплестись в жарких объятиях. Не было таинственного молчания и заглядывания друг другу в глаза под торжественный бой часов. Гилберт просто ощутил лёгкую ладонь у себя на плече и мгновенно обернулся. Белоснежный костюм не слепил, выглядел спокойно и чарующе. У него не было маски, словно Акио забыл об изуродованном лице, не было тонны украшений, которыми пестрили многие из присутствующих, а волосы гладкой послушной волной лежали на плечах, и Найтгест невольно залюбовался блеском огня на серебре прядей.

     — Я волновался о тебе, — с едва заметной улыбкой заметил Акио, склонив голову на бок, а затем взгляд его скользнул по рукам, которые Гилберт машинально спрятал за спину, и в золотистых глазах заплясал интерес. — Ты мне что-то принёс?

     — А ты мне? — расплылся в ответной улыбке чернокнижник, чувствуя, как все те нервы, что он потратил, разыскивая ликёр возлюбленному, окупаются этой искренней улыбкой и восторженным интересом маленького ребёнка, которого подвели к ёлке с подарками. Вот только Гилберт знал, что этот ребёнок может вполне развратно и раскованно забраться на его колени посреди собрания просто потому, что ему так захотелось. Вздохнёт от скуки возле уха, единым звуком завоёвывая всё внимание, а затем уйдёт, напоследок подмигнув, поторапливая в спальню.

     — Принёс, — неожиданно серьёзно кивнул Акио, с вызовом вскинув бровь. — У меня уйдёт на это подношение много сил, так что сделай всё возможное, чтобы не обмануть мои ожидания, милый.

     Возможно случайно, а возможно нарочно, но он точно процитировал самого Найтгеста: слова эти были брошены давно, жёстко, резко, и подарок был скорее наказанием, чем наградой, а потому сердце чернокнижника невольно дрогнуло. Но альбинос ласково улыбнулся и прикрыл глаза. Ладони его легли на плечи Гилберта, и тот ощутил покалывание по всему телу. Оно было волнительным, приятным, и Найтгест вновь испытал любопытство. Что мог ему приготовить Артемис? И почти сразу понял, что именно. Порванный плащ исчез, а вместо него на плечи лёг совершенно другой: тяжёлый атласный плащ столь сочного бордового цвета, что кровь рядом с ним меркла, укутал чернокнижника неожиданным теплом; белоснежная строгая рубашка из тончайшего шёлка сменила цвет на чёрный с рубинами пуговиц; замшевые перчатки укутали замёрзшие напрочь ладони и пальцы, и на глазах у чародея прикрыли манжеты, затянувшись плотно, однако не туго. Акио приоткрыл глаза и смущённо улыбнулся, а после фыркнул:

     — Я не фея-крёстная, но мне отчего-то всегда казалось, что бордовый тебе будет к лицу. Кажется, я не прогадал.

     Потянувшись, альбинос поправил смоляную вьющуюся прядь, что упала на лицо чернокнижника, заправил её за ухо. И вновь глаза его наполнились нетерпеливым любопытством, взгляд его так и кричал: «Ты принёс? Ты нашёл? Ну не мучай меня, скажи же!» Тихо рассмеявшись, Гилберт протянул Артемису его загаданное и исполнившееся желание. И всё же не смог не приревновать, когда на щеках юноши выступил едва заметный румянец, а золото глаз особенно ярко вспыхнуло восторгом. Сколько раз он дарил ему одежду, украшения, книги, но ни один дар, преподнесённый самым изысканным образом, не вызывал такую бурю эмоций, как эта скромная бутылка. Возможно, здесь было ещё что-то, но Артемис, как и обычно, был сам себе на уме и не стал раскрывать собственные секреты. Приподнявшись на цыпочки, Акио обнял чернокнижника за шею, потянулся к его уху и многообещающе прошептал:

     — Выпьем вместе, но чуть позже.

     И тогда-то и зазвенели часы, возвещая о приходе нового года. Галдёж поднялся страшный. Найтгест хотел было рыкнуть, чтобы все замолчали, но Артемис запечатал его губы поцелуем, прижимаясь к нему тесно и волнующе. А когда звон часов утих, он с заразительным лёгким смехом растворился в толпе, унеся обретённый алкоголь. Найтгест не был бы собой, если бы не попытался найти его посреди этой пёстрой толпы, полагая, что Акио затеял ещё какое-то развлечение, а потому направился следом за ним. Каково же было его удивление, когда он вышел к более-менее свободной площадке возле накрытых столов, где собралось несколько людей. Среди них Найтгест узнал собственного брата, Люука, Лоренцо и, что хуже всего, братьев Мирроров. От вида последних он испытал жгучий и мучительный стыд, сердце его рухнуло в пятки, а сам мужчина побледнел. Рурука бросил на него острый, как нож, взгляд, и поджал губы.

     — Здравствуйте, Господин, — подчёркнуто официально и сухо бросил старший Миррор, держась чуть перед собственным братом, слегка загораживая его от Найтгеста.

     Теперь уже Гилберт чувствовал на себе несколько обвинительных взглядов и жалел, что вообще решил подойти к Артемису, что согласился и дал добро на проведение этого праздника. И, более того, судя по физиономии Охотника, он уже был в курсе произошедшего инцидента и теперь ждал объяснений, хоть и не был так негативно настроен, как Пассиса или Рурука. Роккэн вообще не смотрел в сторону Господина чернокнижников, особенно увлечённо рассматривая порхающие под потолком магические снежинки. В противовес другим собравшимся, младший Миррор был укутан в тяжёлый дорожный плащ, несмотря на то, что в замке было достаточно тепло, да и не выглядела эта накидка такой уж праздничной. Недоумение Гилберта росло в геометрической прогрессии, однако он заставил себя улыбнуться и протянуть руку летописцу для рукопожатия:

     — Я… даже не знаю, что сказать. Счастлив вас видеть.

     — Надо думать, — с сарказмом выдохнул Пассиса, сверля его злющим взглядом.

     Рурука опустил взгляд на протянутую ладонь и деланно медленно и крепко пожал её, стиснув пальцы так, что на секунду вампиру стало даже больно, но он не стал возвращать эту злость. Когда же его отпустили, мужчина протянул руку художнику, как можно более мягко улыбнувшись:

     — Роккэн?

     Юноша осторожно глянул на него, затем на ладонь, а потом едко и горько улыбнулся и резко протянул ему собственную руку, но пожатия Гилберт не почувствовал и опустил взгляд. Ледяные мурашки пронеслись по его спине и душе, волосы на загривке приподнялись: рука юноши была обрублена по кисть, и эта изуродованная конечность как нельзя более ярко напоминала о том, что вампир сотворил в порыве гнева. Гилберт отшатнулся, сделал один шаг назад и вскинул ошарашенный взгляд сначала на Роккэна, затем на его брата, на Пассису и на Артемиса. Впервые за много лет он был напуган и не знал, что сказать в собственную защиту, а признать собственную вину опять не поворачивался язык. Хотя бы потому, что теперь она была не иллюзорной или выдуманной, а явной и бросалась в глаза, оставила на чужих судьбах огненный отпечаток горя.

     — Я… — проблеял чернокнижник, понимая, что готов провалиться сквозь пол со стыда и удавиться на ближайшем суку. — Я не…

     — Мы приехали не ругаться, — ледяным тоном прервал его бессвязное мычание Рурука, поглядев на него так, что желание стремительно покончить с собой только возрастало. — Мы приехали к Артемису и Пассисе отдохнуть и повеселиться. Советуем тебе заняться тем же.

     Хронист отвернулся к брату, бережно поправил перекосившийся плащ и, протянув руку, приласкал по щеке, отчего Роккэн блаженно зажмурился и улыбнулся. Гилберт судорожно сглотнул и стыдливо опустил взгляд, чувствуя, как пылают щёки. Так отвратительно он себя уже давно не чувствовал, а потому совет Руруки теперь казался крайне сильным укором, а не прощением. Почувствовав прикосновение к плечу, Гилберт неохотно поглядел на любовника. Тот едва заметно, но очень грустно улыбнулся и сильнее сжал пальцы.

     — Вам было бы неплохо поговорить, — мысленно обратился он к чернокнижнику, взяв его под руку и прижавшись щекой к плечу мужчины. — Думаю, ты можешь сделать что-нибудь, чтобы загладить свою вину.

     — Когда-то я уже попытался извиниться и загладить вину, — мрачно отшутился Найтгест, а затем тяжко вздохнул и кивнул, показывая, что согласен с мыслью Охотника.

     Он внимательно и осторожно глянул на Мирроров, которые что-то весело и без какого-либо презрения болтали Пассисе, активно перебивая друг друга и рассказывая о том, что у них происходило за всё это время. И вновь это были весёлые мальчишки, совершенно не способные серьёзно относиться к чему-либо, а не отмеченные горем повзрослевшие юноши. Господин чернокнижников стыдливо потупился, не находя в себе силы и слова, чтобы описать собственные горечь и позор.

❃ ❃ ❃ 

     Сто пятьдесят лет назад закончился конфликт чернокнижников и болотников, длившийся до того целый век, потрепавший и страну, и фракции. Это была вялотекущая война: то болотники отгрызали у тёмных магов шахты и земли, то те огрызались и загоняли их глубже в их владения. Иногда происходили массовые стычки, доводя мирных жителей и иных наблюдателей до белого каления. В пылу сражений зачастую страдали те, кто к этому не имел ни малейшего отношения, и Совет старейшин не переставал напоминать враждующим, что те не должны вовлекать в свои дела кого-то ещё. После того, как мирный договор на полтора столетия был подписан, многие вздохнули с облегчением, устав тревожно ожидать вести о том, что очередное селение смяло из-за произошедшей схватки. Конечно, никакой речи о крепком и долговечном союзе не шло, однако же это дало возможность обеим сторонам передохнуть и набраться силами, пока другие участники политической игры не решили воспользоваться временной слабостью. Одним из ветеранов этой войны был Гиозо Орт, последний из немногих выживших представителей этого древнего семейства чернокнижников. Многие тысячелетия династия Ортов славилась своим исключительным умением наживать имущество, выцарапывать выгоду отовсюду, где только её можно было бы найти. Даже в самой мелкой и невыгодной сделке они находили странные и весомые преимущества. Неудивительно, что многие её представители становились дипломатами, которых правящая семья весьма ценила. Ко всему прочему, они были не последними магами, и в войне участвовали не из долга или клятвы, а потому что вполне могли себе это позволить и даже находили в этом особое удовольствие. В своё время один из лордов Орт крупно провинился перед Господином чернокнижников, умудрившись ненадолго, но всё же отдать свою семью в подчинение элементалистам. Скандал стоял несколько лет, шли разбирательства, в ходе которых Орты получили позорный медальон предателей — предупреждение, выдающееся всем, кто вдруг умудрился проштрафиться и при этом не погибнуть. Подобные медальоны не были безделушками или бесполезной бижутерией, несли на себе отпечаток воли Повелителя, напоминая семейству о том, что на них лежит тенью вина и долг. Эти амулеты хранились, как зеница ока, и в случае, если кто-то со стороны вдруг получал их, династия находилась под угрозой. Владелец медальона вполне мог потребовать казнь всех живых представителей семьи, изгнание или крупную контрибуцию. А потому за их сохранностью следили особенно строго, а о наличии подобных вещей старались не распространяться, чтобы не стать жертвами внутрифракционных интриг, ведь провинившись во второй раз, они действительно рисковали собственными жизнями. Орты всеми силами старались загладить собственную вину, а потому безропотно выполняли все требования Господина чернокнижников, постепенно начиная действовать на опережение: стоило только кому-то из дипломатов заметить, что с обеспечением армии беда, как тут же присылали добровольный денежный дар; видели недостаток сил — отправляли собственных рекрутов и тварей для поддержания фракции. Словом, делали всё возможное, чтобы не навлечь на себя господский гнев.

     Гиозо прожил долгую жизнь, и на момент окончания войны ему сравнялось почти восемьсот лет, однако ни наследников, ни жены у него не было. Другие представители семьи смотрели на старшего лорда с молчаливым ожиданием и укоризной: такой вояка вполне мог забыть о себе, уйдя с головой в войну, которой жил и бредил. Но упускать титул лорда ему не хотелось, в конце концов, это открывало перед ним многие двери и дарило немало привилегий. Сорок восемь лет Гиозо провёл в особняке семьи, далеко на севере Саурэ, за Бурным морем, впадавшим в Океан смерти. Эта позиция казалась многим слишком рискованной: очень часто случались наводнения, а гоблины не гнушались время от времени пробовать стены их замка на зуб, перебираясь и на кораблях, и по подземным переходам.

     — Если вас возьмут в осаду, на помощь к вам придут не скоро, — силился вразумить упрямцев Артемис Акио Первый, но к его словам гордецы не вздумали прислушаться ни в один из его многочисленных визитов. Чем там было намазано Повелителю жрецов, никто не мог бы сказать с абсолютной уверенностью. — Когда-нибудь вы пожалеете о том, что засели на этом острове, запомните мои слова.

     Жили Орты обособленно, держась в стороне от всего, что кипело на материке, но всегда один или два чернокнижника покидали родной дом на несколько лет, ища для себя развлечений и жизни. Семейство редко жило порознь, и часто гонцы и слуги отправлялись на кораблях на соседние острова-города и материк за припасами и новостями.

     Гиозо же держал оборону от своих родственников: те настаивали на том, чтобы он наконец занялся семьёй, обзавёлся наследниками и не вынуждал младших братьев и сестёр, дядей и тёток, вызывать его на поединок за право обладания титулом лорда. Царящий в Талиарене мир не давал надежду или шанс сбежать на поле боя и перестать выслушивать ежедневные лекции о благе династии. В конце концов, он согласился, что подыщет себе супругу, с одним лишь условием — ни один из них не будет вмешиваться в его выбор. Никто и не подумал возразить, полагая, что у Гиозо есть какая-то тайная зазноба, раз уж он всё же сдал на попятный. И, скорее всего, кто-то из не менее знатного и дворянского рода, что могло бы укрепить положение Ортов. Каково же было их удивление, когда, отлучившись почти на год, он вернулся в родовое поместье с юной ещё совсем девчушкой. Маленькая, хрупкая, рядом с плечистым и статным воином она смотрелась сущим ребёнком. А её одежда? Простое крестьянское платье, сама босая, смуглая от работы в поле.

     — Ты кого приволок?! — бушевала младшая сестра Гиозо, Зепфинохор, едва не меча гром и молнии, вовсе не стесняясь присутствия избранницы брата. — Что это за шавка подворотная, я тебя спрашиваю?! Да если об этом узнают, нас на смех поднимут! Немедленно утопи её, закопай, сбрось в колодец. Делай что угодно, но лишь бы её не было в нашем поместье!

     — Молчи, женщина, — сурово приказал Гиозо, уложив ладонь невесте на плечо. — Дита станет моей женой, хочешь ты этого или нет.

     — Ненадолго, — прошипела чернокнижница и пулей вылетела из поместья, так, что плащ её с громким шелестом взвился и опал.

     Девочка смотрела на Орта огромными глазами, не смея проронить ни слова. Она не сказала ему ничего с того самого момента, как он вошёл в дом её семьи и заявил, что желает на ней жениться. Родители пытались воспротивиться, но он кинул на стол увесистый кошель, а с деньгами у них всегда было слишком туго, чтобы отказываться от подобного. Дита запомнила, как мать и отец опустили взгляды, выбирая между её счастьем и возможностью не умирать от голода ближайшие несколько лет, а то и зажить счастливо, изыскав способ приумножить дар чернокнижника.

     — Позвольте нам поговорить с дочерью, лорд, — низко поклонилась мать девушки, и Орт вышел из дома, но они понимали, что он стоит у дверей и ждёт. — Дита, милая…

     — Я не пойду с ним! — закричала она, с ужасом воззрившись на родителей. — Мама, папа, пожалуйста! Не делайте этого!

     — Он наш лорд, — тихо забормотал отец, уже седеющий сухой мужчина, подслеповатый и не слишком внятно говорящий. — Мы не можем отказать ему.

     — Вы нет, а я могу. — упорствовала Дита, сжимая кулаки. Слёзы обиды потекли по её щекам. — У меня уже есть жених.

     — Забудь ты про этого треклятого Миррора! — возмутилась её мать, шагнув к дочери и тряхнув за плечи. — Как ты не понимаешь, дура ты пустоголовая? Рядом с господином Ортом ты будешь сытой, одетой, со всем, чего только пожелаешь! А этот простофиля-охотник что тебе предложить может?

     — Мэкья любит меня, в отличие от этого старикана напыщенного! — в сердцах бросила девушка, насупившись и глядя на мать исподлобья. — Ты сама говорила, что лучше человека мне не найти. А теперь что?

     — По сравнению с лордом? Не смеши меня, дорогая. Тебе следует отправиться с ним.

     — Никуда я не пойду.

     Она рванулась из рук матери, толкнула дверь и уже собралась убежать прочь, чтобы вдоволь наплакаться, но налетела на чернокнижника. Он стоял в дверном проёме и не сводил с неё взгляда. Маленькая, тонкая и вздорная, она пленила его сердце с первого взгляда, и отпускать её Гиозо не собирался. Мужчина не выглядел старым, даже не был «в возрасте», хоть и прожил почти тысячу лет. Но пусть лицо его было преисполнено благородной стати аристократа, в глазах тёмного мага девушка видела лишь мрак и ничего кроме него. Ледяной ужас сковал её тело, в горле пересохло. Она помнила, как он взял её за руку и повёл к своему скакуну, как подсадил в седло и забрался следом, а затем тронул поводья. Помнила, что выглянула из-за его плеча, глядя на стремительно удаляющееся село, что увидела вышедшего из леса с дичью на плече возлюбленного. Ей было страшно.

     Но против ожиданий ничего ужасного Гиозо с ней не делал в первое время. Едва только ей исполнилось сто лет, то есть, девушка стала совершеннолетней, они обвенчались. И после этого тихая жизнь «леди» перестала казаться ей сносной. До того они с Гиозо жили не то что в разных комнатах, но и в разных частях поместья. Каждый день её начинался с того, что приходили слуги, помогали ей принять ванну и одеться, затем сопровождали её на завтрак, где уже дожидался Гиозо. Первое время Дита даже не думала отвечать на его вопросы или прислушиваться к рассказам, злая на весь мир, тоскующая об оставленной жизни. Затем они отправлялись в объезд по острову, проводили несколько часов на побережье и возвращались. Гиозо начал учить её элементарным вещам: грамоте, географии, истории, потому как к собственному неудовольствию обнаружил, что фермерская дочь совершенно необразованная. К тому моменту, как они стали законными мужем и женой, Дита свободно могла прочитать почти с два десятка книг в библиотеке, что для неё было вполне себе достижением. А после этого началось то, из-за чего девушка возненавидела Гиозо всем сердцем.

     Наследник. Всё время, что она проводила в поместье, она слышала, как Орты перешёптываются за её спиной, чувствовала косые взгляды и всеобщую ненависть.

     — Подумать только, схватил первую попавшуюся девчонку, которая плохо лежала, — кривил нос младший и последний в очереди наследования Орт, манерно поджимая губы. — Даже шлюха из борделя не была бы таким оскорблением для нашей семьи, как эта грязная крестьянка.

     Если подобное слышал Гиозо, неминуемо случался скандал: свою жену, в противовес ей самой, он любил, а потому подобные высказывания не спускал с рук. И всё же прекрасно понимал, что без наследника его титул обязательно кто-нибудь заберёт, а этого ему не хотелось. Но оказалось, что всё не так уж и просто. В первую брачную ночь девчушка расцарапала ему всё лицо, спину и грудь, визжала и вырывалась, не желая ложиться под ненавистного мужчину. В последующие разы он предпочитал максимально ограничивать её свободу, чтобы не остаться ненароком без глаз. Дита терпела и сносила всё это, выискивая пути к спасению, возможность сбежать прочь от мужа и его безумного семейства. Но время шло, а заветный ребёнок всё никак не желал радовать их своим появлением. И Дита даже расслабилась, подшучивая над Гиозо:

     — Раньше надо было за голову хвататься, старый, теперь уже сил не осталось для геройств.

     Он смотрел на это поверх газеты и делал вид, что не воспринимает ядовитые замечания. Каков же был ужас девушки, когда в один из пасмурных дней она почувствовало то, чего так дико боялась. Слабый, едва ощутимый магический толчок внутри своего живота. Следующую неделю она не могла подняться с постели от недомогания, но зато отдыхала от мужа, понявшего, что к чему, раньше неё самой. Это была тяжёлая беременность: долгое время, почти до конца срока, Диту немилосердно тошнило, голова кружилась даже в лежачем состоянии, а настроение и желания сменяли друг друга быстрее, чем она успевала их осознать.

     — У вас будет сын, — однажды объявила жрица, которую Гиозо пригласил наблюдать за своей женой. Строгая, но понимающая женщина с рыжеватыми волосами стала для леди Орт настоящей отрадой и поддержкой.

     — Это хорошая новость, — сурово, даже как-то по-военному кивнул Гиозо, а затем вышел прочь.

     — Я не хочу, — едва не разрыдалась Дита, откинувшись на подушки и обхватив высокий живот ладонями. — Не хочу этого ребёнка!

     — Не говори так, — одёрнула её Адель, уложив свои руки поверх её. — Каждая душа, приходящая в наш мир — желанна и невинна. Не очерняй своё дитя раньше срока.

     — Это должен был быть сын Мэкья, а не этого ублюдка, — простонала Дита, закрыв лицо руками. — Я не хочу, чтобы он вырос среди этих лицемеров.

     — Всё в твоих руках, — с туманной улыбкой проговорила жрица и поднялась с постели. Яркие синие глаза её наполнились сиянием, и девушка изумлённо притихла. Голос жрицы переменился, напоминая собой шелест ветра: — Когда твоему сыну минует шестой год, на замок нападут. И тебе выбирать погибнуть вместе с ним или же найти лазейку в подземельях.

     — Но… что? Как? — Дита приподнялась на локтях, однако жрица уже вышла из её покоев, оставив судорожно размышлять. Почувствовав слабый толчок, девушка осторожно коснулась живота, повторяя про себя слова прорицательницы. Значили ли они, что у неё было видение? Выживет ли в нападении Гиозо, а если да, то не отправится ли следом за сбежавшей женой? Ребёнок снова толкнулся, и девушка осторожно улыбнулась. — Тише ты, нечего руками и ногами размахивать. Рано ещё.

     Похоже, он её услышал и успокоился. Надежда на то, что она сможет снова жить своей жизнью, воспитать ребёнка вне влияния чернокнижников, грела душу девушки, и всё чаще она улыбалась, даже читала вслух по наставлению жрицы, ведь та убеждала свою подопечную, что дети слышат, когда с ними говорят, даже находясь в утробе матери. Мальчик родился зимой, когда выпал первый снег, а мир начал засыпать под его пушистым белоснежным покрывалом. Его родители долго спорили над именем, препирались и разругались напрочь, пока не назвали его Рурукой. Сложнее всего оказалось не дать Гиозо оказать на него слишком много влияния, потому как счастливый отец взялся обучать его едва ли не с пелёнок. К двум годам мальчишка уже не мог сидеть на месте и во всю болтал, засыпая всех окружающих вопросами. Когда же лорд посадил его за книги, Дита ужасно возмутилась:

     — Он ещё совсем маленький! Зачем ты это делаешь?!

     — Он не крестьянин. Он аристократ и мой наследник, — жёстко отрезал мужчина, отстранив жену от сына, который вдумчиво вглядывался в символы на бумаге. — А значит, должен уметь делать всё, что я умел в его возрасте. Скоро я отправлю его в академию Чёрных страниц.

     Сердце девушки ушло в пятки. Этого она позволить не могла. Ей не хотелось, чтобы её сын имел хоть какое-то отношение к магии, чтобы пошёл по стопам своего отца. Но Рурука не проявлял никаких особых способностей, если не считать того, что щёлкал книги, как орешки, проглатывая их одну за другой. Дита считала дни, сидела на пороховой бочке, моля всех богов о том, чтобы Гиозо не успел никуда отправить сына, чтобы Орты попали в осаду.

     Это была тёмная ночь, полная звуков грозы. Дита не могла уснуть, и всё ворочалась, кусала губы, воскрешая в памяти увиденные когда-то чертежи замка. Не то чтобы она в них разбиралась, но Гиозо подробно объяснил ей, как, куда и откуда попасть, едва только они обвенчались. «На случай, если на нас нападут», — объяснил он тогда. Когда раздался первый тревожный голос горна, Дита подскочила в постели и затрясла мужа, который распахнул глаза мгновением позже.

     — Дьявол, — прошипел он, а затем кинул взгляд на девушку. — Иди к Руруке. Спускайтесь в подземелья.

     Она безмолвно кивнула и, дождавшись, пока мужчина облачится в доспех, осторожно поднялась с кровати. Умереть или бежать? Бросить сына или увести его прочь? Леди металась, выбирала, вслушиваясь в полный гомона замок. Одевшись, она схватила сумку, которая давно уже дожидалась своего часа под кроватью и лишний раз проверила её: одежда, деньги, фляга для воды. Единственное что, еды она так и не взяла, справедливо рассудив, что провизия может испортиться, если будет долго лежать. В комнату к сыну она заходила, как на казнь, понимая, что не может оставить его здесь, несмотря ни на что, хоть и хотелось броситься бежать прочь самой, забыв обо всём.

     — Мам, на нас напали? — не успела она ещё и слово сказать, как сын подлетел к ней и схватил за руку. Глаза его сверкали, но вовсе не от страха, а от восторга. — А я могу пойти посмотреть?

     — Нет конечно! — изумлённо воскликнула она, пригладив непослушные кудри ребёнка. Пусть он и походил внешне на собственного отца, всё же позаимствовал у матери и форму, и светло-голубой цвет глаз лучистых, и ко всему прочему тёмно-каштановые волосы его так и вились, сколько бы Гиозо ни поручал цирюльникам исправить эту беду. — Одевайся, малыш, мы уходим.

     — Куда?

     — В безопасное место.

     — Разве здесь не безопасно?

     — Ничуть.

     Мальчик помедлил, но затем стал спешно одеваться, пока мать кидала встревоженные взгляды на дверь. Больше всего она боялась, что кто-то из людей Гиозо решит присмотреть за ними. Или, что ещё хуже, убрать. Как только сын нацепил обувь и верхнюю одежду, Дита взяла его за руку и торопливо повела прочь по переходам замка, наполненного звуками битвы. Рурука трещал без умолку, рассуждая о плюсах и минусах сражения внутри цитадели, которые вычитал в своих книгах и о которых ему рассказывал отец. Девушка старалась не прислушиваться и то и дело шикала на него, чтобы не привлёк к ним ненужное внимание. Они вышли в один из коридоров, где битва шла полным ходом: полыхал огонь, стрекотали молнии, взревела мантикора, и Рурука восторженно пискнул, дёрнув мать за руку. Кто-то из атакующих заметил их, рванулся к ним, замахиваясь двуручным мечом. Дита подхватила сына на руки, уведя из-под смертельного удара, и умерли бы они, если бы не возник перед ними человек в белом плаще. Клеймор натолкнулся на белоснежное древко копья, отскочил и снова начал разгон через плечо атакующего. Жрец действовал быстро и легко, будто предугадывая атаки: разил, блокировал, вновь нападал, находя слабые места в защите, пока не проткнул горло врагу. Дита с ужасом наблюдала за этим, прижимая к себе ребёнка.

     — Чего встали? Бегом! — Адель обернулась к ним, махнула копьём в сторону коридора, где шла битва. — Я защищу вас. Не стой.

     Точно отходя от ступора, леди сперва медленно двинулась в указанном направлении, затем сорвалась на бег, низко опуская голову, чтобы не попасть под удар заклятий. Они вспыхивали совсем рядом, но жрица действовала на славу, возводя щиты, откидывая прочь осаждающих. В какой-то момент Дите показалось, что она видела среди сражающихся мужа, но не стала оборачиваться и выяснять это, лишь ускорила бег. Когда они спустились в подземелье, шум слегка утих, и девушка поставила сына на ноги. Он был непривычно тих, почти не моргал, переводя взгляд с матери на жрицу и обратно.

     — Проклятые маги, — прошептала леди, пытаясь перевести дыхание после тяжёлой пробежки с не менее тяжкой ношей. — Чтоб им всем пусто было!

     — Не гневайся, — размеренно проговорила Адель, и губы её изогнулись в намёке на улыбку. Она протянула руку и встрепала волосы на макушке ребёнка. — Идёмте, нельзя медлить.

     Дита кивнула и, мягко взяв сына за руку, повела вслед за прорицательницей. Та шла впереди, постукивая древком копья по полу, не оборачиваясь и не задумываясь над дорогой. Подземные переходы — переплетения пещер с высокими потолками — петляли, путались, но женщина вела уверенно.

     — Ты запоминаешь, Рурука? — поинтересовалась Адель, даже не повернув головы.

     — Да, — серьёзно кивнул мальчик, ещё не совсем понимая, куда и зачем они идут.

     — Хорошо. Это пригодится в будущем, — довольно пробормотала жрица.

     Они шли не меньше получаса, и беглецы стали выдыхаться. Пусть они и не бежали, но земля то поднималась, то шла под откос, да и холодно было под замком Ортов. Они миновали подземное озеро, откуда черпали воду, там же Дита наполнила фляги, прошли темницы.

     — Приготовьтесь, — тихо произнесла Адель, замерев, казалось бы, в тупике.

     Дита обхватила сына за плечи, прижав к себе, пока тот с любопытством крутил головой из стороны в сторону. Прорицательница запустила руку в неприметную щель между камнями, что-то повернула, и глыба отъехала в сторону, впустив свежий холодный воздух, обдав их влагой дождя. Они вышли под ночное небо, затянутое тучами, и продолжили путь. Замок Ортов возвышался среди скал, нижние его этажи были объяты пламенем.

     — А как же папа? — подал голос Рурука, обернувшись на цитадель. — Мам, там папа остался!

     — Твой отец сильный воин, не переживай за него, — успокоила сына Дита, невольно испытав стыд за то, что делает. Но стоило ей представить, что её ребёнок точно так же будет однажды сражаться в тесных коридорах, защищая интриганов, чёрных магов, как тут же успокаивалась. Ему будет лучше вдали от этого мира.

     Мальчик упрямо сжал губы, но ничего не ответил, покорно следуя за ней и прорицательницей. Они дошли до покрова леса, и им навстречу вышел огромный белоснежный зверь: массивные когтистые лапы поддерживали поджарое тело, а мохнатая грива обрамляла благородную тигриную морду. Снежные лигры выводились на просторах Зимних земель и использовались жрецами, как ездовые животные. Могучие благородные звери верно служили своим хозяевам на протяжении всей жизни, и смерть такого существа считалась для жреца трагедией. Адель кивнула на спину лигра, и Дита осторожно усадила сына, затем с опаской забралась сама, следом вспрыгнула прорицательница, и зверь довольно заворчал, тряхнул головой.

     — Что бы ни происходило, не останавливайтесь, — предупредила Адель. Дита не видела её лица, но ей стало совершенно не по себе.

     Лигр потрусил вперёд, затем стал набирать скорость, несясь между деревьев мягко и плавно. Их побег не остался незамеченным: вскоре они расслышали топот копыт, постепенно нагоняющий их. Громыхало. Молнии прочерчивали чёрное небо белыми зигзагами, ветвились и стрекотали, освещая лесную чащобу. Всадники нагнали их у спуска в подземный лаз, идущий под Бурным морем. Оно гневливо вздымало волны, гремело и будто кричало, тёмной пустыней простираясь перед беглецами.

     — Адель! — голос Зепфинохор прорвался через шум воды и молний. — Предательница! Так и знала, что ей нельзя доверять!

     — Езжайте напрямик, — приказала прорицательница, спрыгивая со спины лигра и вынуждая Лезвие принять вид копья. — Езжайте же!

     Дита схватилась за поводья и хлестнула животное. Он обернулся на хозяйку, взвыл и бросился вниз, в подземный ход, унося девушку с ребёнком прочь от преследователей. Адель торопливо обвела вокруг себя контур Лезвием, и тот тускло засветился в глухой ночи. Стоило второму Орту, младшему лорду, кинуться следом за леди и ребёнком, как копьё немедленно нашло острием сердце его коня, просвистев в ночи. Животное заржало, завалилось на бок, придавив ногу юноши и не дав ему сдвинуться с места. Жрица чуть пригнулась к земле, обходя застывшую чернокнижницу, двигаясь к Лезвию и внимательно поглядывая по сторонам. В тёмное время суток чернокнижники становились особенно опасны, и потому прорицательница была бдительна. Круг света под ней служил скорее предупреждением, чем настоящей преградой, однако она полагалась на него.

     — Я говорила Гиозо, чтобы вышвырнул эту девчонку, так нет, — зашипела чернокнижница, спешившись и вытащив из-за пояса тонкую длинную саблю. — Я его предупреждала, что она сбежит прежде, чем он успеет сообразить. И щенка её надо было утопить, как только родился. Вместе с тобой!

     — Я знаю, — кивнула целительница, удобнее перехватив копьё и отбив первую пробную атаку. — Я делала всё, чтобы остановить тебя. И рада, что у меня это получилось.

     — Ещё нет, — осклабилась Зепфинохор, ринувшись в стремительную атаку.

     Жрице приходилось тяжко: тени и клинок слились в единое целое и разили без пощады, находя беззащитные места, приходилось следить за всем, что происходит вокруг. Щиты вспыхивали за секунду до того, как лезвие достигало прорицательницу, и она успевала отбить атаку, отбросить её обратно. Зепфинохор начинала злиться: полагая, что столкнулась с беззащитной кроткой ланью, она к собственному неудовольствию выяснила, что жрецы не так просты и безобидны, как кажутся на первый взгляд. Определив тактику Орт, Адель стала отвечать ей своими атаками, высчитывая секунды с совершенно спокойным лицом. Не было в ней ни гнева, ни страха, ни горечи — только смирение и готовность. «Увези ребёнка, Дита, только увези его отсюда», — про себя повторяла прорицательница, отметая прочь отрывистые блики видения, преследовавшего её на протяжении всей жизни. Девушка, уезжающая прочь на лигре сквозь тьму, и её сын; спокойная и счастливая жизнь с любимым мужчиной, второй ребёнок; их связь с Господином чернокнижников; их судьба поменять многое во фракции одним лишь своим присутствием; и её собственная смерть, чтобы послужить чужой жизни. Она ударила копьём, перебив артерию на ноге чернокнижницы, наклонила его для очередной атаки, и всё равно вздрогнула, когда подкравшиеся со спины тени вонзились в тело, пробив насквозь. Не вскрикнула, не дёрнулась, затухающим сознанием потянувшись к спасённой девушке, силясь понять добралась ли, цела ли, не оставила ли сына в мрачных переходах сырого подземного прохода. А затем плавно опустилась на землю, придержала себя руками, будто всего лишь присела перевести дыхание.

     — Стоило оно того? — с ухмылкой поинтересовалась Зепфинохор, разрывая собственную рубашку на лоскуты и перевязывая ногу.

     — Поверь мне, чернокнижница, ещё как стоило, — одними губами прошептала Адель, подняв на неё чистый, незамутнённый светлый взгляд синих глаз. — И будь у меня шанс сделать это снова, я бы не колебалась ни секунды.

     Орт скривила губы, затем занесла саблю и пронзила сердце, добивая прорицательницу, не дав ей изречь ещё хоть одно слово. Провернув клинок несколько раз с особым остервенением, женщина вернула его в ножны, а затем, хромая, двинулась к коню брата, замершему поодаль. Животина, метаясь, переломала юноше кости, и он не дожил до конца поединка. Скривив губы, Зепфинохор бросила быстрый взгляд на вход в подземелье, затем подозвала свою лошадь и осторожно взобралась в седло. Изящный пас рукой, и тени подняли с земли тела, отнесли их к морю и забросили подальше, а сама женщина двинулась обратно к замку, покачиваясь в седле. Рана была серьёзной, и крови она успела потерять много, но до родового гнезда дотянула. Осада сошла на нет, огонь потушили, но Гиозо всё равно метался, как объятый пламенем, осматривая каждое тело. Увидев приближающуюся сестру, он немедленно двинулся ей навстречу, хмурый и бледный. Уродливая рваная рана перечеркнула его лицо, опускаясь на шею и плечо единственной широкой полосой.

     — Что с ними? — холодно вопросил он, не торопясь на помощь к Зепфинохор.

     — Адель и Най хотели переправить их на материк, чтобы защитить. Шторм забрал их всех, — не моргнув и не покраснев, соврала она, медленно стекая со спины лошади, припадая на повреждённую ногу. — Я говорила, что это безумная идея, но они не послушали. Меня никогда не слушают. И это оборачивается бедой.

     Лорд семьи не провожал её взглядом, не обернулся вслед, остекленевшими глазами всматриваясь в ночь, в виднеющееся в ночи море. Отвернувшись, он медленно поднялся по ступеням в замок.

❃ ❃ ❃ 

     Рурука не переносил и ненавидел жару всем сердцем, ему становилось дурно, едва он только ощущал прикосновение сухого горячего воздуха. Духота и тепло доводили его до белого каления, вызывая тошноту и невыносимую жажду. Возможно, он бы как-то иначе реагировал на такое явление природы, если бы не одно но. Когда они с матерью покинули подземелье, перед ними раскинулась пустыня Сэчетъ. Даже в ночи, во время грозы здесь было жарко, и ни единого источника пищи или воды не наблюдалось. Дита ошарашено оглядывалась, пытаясь понять, куда им теперь двигаться, что делать. Когда Гиозо увозил её из родного дома, они добирались на корабле, а уж никак не по этим лишённым жизни землям. Но лигр уверенно двигался на восток, держа берег моря в зоне видимости. И если в отсутствие солнца ещё можно было справляться, то после его восхода стало совсем худо. Оно не просто припекало, а будто изжаривало заживо, и вода во флягах кончилась быстрее, чем показалась полоса леса.

     — Мам, давай вернёмся, — простонал Рурука, совершенно не соображая от солнцепёка. Он взмок, в одеждах было жарко, но так хотя бы мальчик избежал страшных ожогов. Во рту было сухо, а перед глазами плясали бредовые галлюцинации. — Мам, пожалуйста.

     — Потерпи, малыш, немного осталось, — уговаривала его Дита, сама державшаяся только на чистом упрямстве. Ей самой было худо, она с трудом сидела в седле, прижимая к себе сына.

     Он застонал, зажмурился, приоткрыл губы, затряс головой, съёжился. Ребёнка начинало трясти, лигр же не прекращал движения, точно ведомый на поводке. Толстая шкура зверя, привычного к лютому холоду, промокла, но он не останавливался, полный уверенности доставить свою ценную ношу. К вечеру они всё же въехали в редкий лес, постепенно становящийся всё более глухим.

     — Дай же ты нам передохнуть, — прошептал Дита, натягивая поводья, но лигр опасно зарычал, бросив на неё поразительно умный взгляд синих глаз. Девушка невольно вздрогнула, теснее обняла сына, решив оставить зверю контроль над ситуацией.

     В чаще царила прохлада, остужая тела беглецов и позволяя вдохнуть полной грудью, не обжигая лёгкие и губы. Лигр остановился у крошечного родника, и Дита соскочила на влажную землю, с трудом удержавшись на ватных ногах после суток на спине зверя. Рурука снова застонал и опал в руки матери, похоже, потеряв сознание. Девушка надолго запомнила и собственный ужас, пока пыталась откачать ребёнка, и постыдное желание двинуться дальше без него, но твёрдо решила довести начатое до конца. В конце концов, Рурука не был виноват в том, кто стал его отцом. Когда же мальчик всё же открыл глаза, Дита едва не разрыдалась и мягко обняла его, прижав к груди.

     Лишь следующим днём они добрались до деревушки, где Дита выросла. За прошедшие семнадцать лет многое изменилось, потому как село разрослось, спонсируемое лордом Орт. Но всё равно на шествующего мимо домов лигра с девушкой и ребёнком на спине многие смотрели с искренним изумлением и едва ли не страхом. Никто не мог бы узнать в богато, с лоском, одетой леди фермерскую девчонку, когда-то бегавшую здесь босиком в длинном льняном платье. Зверь остановился возле крохотного домишки со скотным двором едва ли не вдвое больше его самого, затем припал на лапы и разлёгся. Двери дома распахнулись, и навстречу нежданным гостям вышел юноша. Поджарый, с цепким взглядом и немного диковатой походкой бывалого следопыта и охотника. Каштановые коротко стриженные волосы топорщились мелкими кудрями, не скрывая простоватого, но симпатичного лица с чуть вздёрнутым носом. В отличие от других он сразу признал в девушке Диту. Она соскочила со спины лигра и бросилась к возлюбленному, заключив в крепкие объятия. Он незамедлительно подхватил её на руки и покружил, неверяще улыбаясь и вздрагивая от частых, мелких поцелуев, волной прошедшихся по его лицу. Но больше всего охотника поразило не это. Следом за Дитой к нему приблизился ребёнок. Богатая его одежда, пусть и запылённая, вполне указывала на его происхождение. Мальчик смотрел на него строго и с укоризной, то и дело переводя взгляд на мать, которая и не думала отлипать от возлюбленного.

     — Мама? — со всей вопрошающей интонацией позвал он, чуть сощурившись. — Кто это?

     — Рурука, познакомься, это Мэкья. Твой настоящий отец, — со всем возможным достоинством отозвалась леди, повернувшись к сыну. Тот нахмурился, сделал шаг назад. Девушка спала с лица. — Ру, малыш…

     — Нет, — только и произнёс мальчик, а сам вернулся к лигру и, присев рядом с ним на землю, крепко обнял.

     Дита и Мэкья обменялись взглядами, понимая, что будет куда сложнее приучить мальчишку к мысли о другом отце, чем вывезти его из замка Ортов. Длительное время Рурука в самом деле воспринимал Мэкья в штыки, отказываясь хоть как-то общаться с ним или слушать, что он говорит, всякий раз после таких попыток наладить отношения убегая к лигру, осевшему в лесу рядом с деревенькой. Огромный ласковый зверь стал единственной отдушиной в жизни юноши, который не мог долго находиться рядом с матерью и отчимом. Ему безумно хотелось попросить зверя отвезти его обратно, к отцу, но всё же мальчишка был достаточно умён и понимал, что элементарно не переживёт очередной марш-бросок через пустыню. Стоило только юному Орту выбежать в лес, как там его встречал нежный молчаливый друг, незамедлительно принимавшийся ласкаться к его рукам. Всё переменилось пять лет спустя, когда Рурука узнал, что у него будет брат. Эта новость сперва ужасно шокировала его, едва только привыкшего к жизни в тихом пригороде, расположившемся в плодородной богатой долине, гораздо южнее столицы, куда они перебрались через год после побега Диты. Жизнь там кипела: дичи и рыбы хватало на всех, а земля не переставала радовать пышными всходами. Мэкья промышлял охотой и рыбалкой, пока Дита познавала радости шитья, плетения и вышивки без строгого надзора слуг и аристократов. Да и узнал о планируемом прибавлении мальчик совершенно случайно: заметил, что у матери появился живот, и невозможно этим заинтересовался. Увидев, что сын с любопытством косится на живот, Дита лучезарно улыбнулась и поманила его к себе пальцем:

     — Иди сюда, Ру.

     Мальчик неуютно поёрзал, однако же приблизился и замер. Она осторожно обхватила его голову ладонями и приложила ухом к животу. Удивлённый подобным, Рурука прислушался, задержал дыхание. Ему почудился осторожный толчок, шевеление, и это ужасно его напугало.

     — Ты болеешь? — встревоженно вопросил мальчик, вскинув взгляд на мать, и та рассмеялась. Она прямо-таки лучилась здоровьем и счастьем.

     — Нет, что ты. У тебя будет братик, — возвестила она, улыбаясь тепло и приятно.

     Рурука моргнул разок, другой, потом отошёл прочь в задумчивости. Ему вспомнились братья и сёстры отца: злые, напыщенные, совершенно лишённые намёка на любовь к племяннику и кому бы то ни было кроме самих себя. По сравнению с отцом то были небо и земля. Стоило ему только представить, что у него будет такой брат, как ледяной ужас пробирался к сердцу. Он не мог такого допустить. И после этого стал едва ли не хвостом ходить за матерью, следить за тем, чтобы всё необходимое было у неё под рукой. Не то чтобы он старался окружить заботой именно её, но каким-то внутренним чутьём понимал, что здоровье и состояние брата напрямую зависит от Диты. И именно поэтому изо всех сил старался, делал всё, что только мог. Особенно ему было жаль, что в доме нет ни одной книги. Да что уж там, даже чернильницы и бумаги не было. Именно поэтому, когда Мэкья, уезжая в очередной раз со шкурами в столицу, поинтересовался, что же привезти Руруке в подарок, тот не стал мрачно отмалчиваться и затребовал свитки, чернила и перья. Дита и отчим покосились на мальчика удивлённо, но он сохранял невозмутимый вид.

     — Малыш, а зачем тебе это, если не секрет? — поинтересовалась мать, уложив ладонь сыну на голову.

     — Напишу для брата книгу, — серьёзно возвестил Рурука, гордо вздёрнув нос. — Раз уж здесь их нет, я создам сам.

     Мэкья про себя фыркнул, но решил каприз выполнить. Быть может, что тогда пасынок смягчится и перестанет делать вид, что никакого отца здесь нет. Однако же, вернувшись, он обнаружил, что жена уже родила, а старший сын крутится возле колыбели, которую охотник сам соорудил.

     — Как мама? — поинтересовался Мэкья у Руруки, скинув на пол сумку.

     — В порядке, — безразлично отозвался мальчик, а затем протянул руки и взял кулёк с младенцем. Тот с любопытством глазел по сторонам.

     — Осторожней, Ру, — предупредил юноша, попытавшись поддержать ребёнка, но тот ускользнул от его рук: старший отвернулся, прижимая к себе брата. — Эй!

     — Проверь Диту, а с братом я сам справлюсь, — буркнул Рурука, но когда он смотрел на малыша на своих руках, лицо его приобретало вдохновлённое выражение, расцветала на губах улыбка.

     Мэкья передёрнул плечами, но прошёл в спальню. Дита лежала в постели, рядом на деревянном подносе исходила парком деревянная миска с наваристым бульоном. Заслышав шаги, девушка приоткрыла глаза и заулыбалась, села:

     — Милый!

     — Как ты себя чувствуешь? — заботливо поинтересовался Мэкья, присев рядом и обняв возлюбленную.

     — Всё хорошо, — заверила она его. — Рурука позаботился обо мне, пока тебя не было. И о Роккэне.

     — Роккэн. Хорошее имя, — кивнул Мэкья, постепенно расслабляясь. Видя счастливое лицо жены, он не стал спрашивать её о странном поведении старшего ребёнка.

     В самом деле, с появлением брата Рурука несколько смягчился и к матери, и к Мэкья, но редко когда подпускал их к нему, похоже, вознамерившись вырастить самостоятельно. И смотрел крайне укоризненно, когда отчим вдруг подхватывал Роккэна на руки и начинал кружить по двору или дому, завидуя, что не может сделать так же. Что там копошилось в кудрявой голове мальчишки, понять было трудно, но одно ясно точно: брата он любил безумно, и мать с отцом могли не переживать, уходя вечером на прогулку, что с детьми что-то случится, что не поедят, не искупаются, не смогут растопить камин. Несмотря на то, что рос, окружённый слугами и влиянием отца, Рурука неплохо справлялся с бытовыми вещами, запросто готовя еду на всё семейство. Но лучше всего у него получалось возиться с младшим братом: словно чувствуя его на ментальном уровне, Рурука заранее угадывал его желания, понимал причину слёз и криков, тут же принимаясь исправлять. Дита наблюдала за этим со стыдом, вспоминая, как кричала в ответ на старшего сына, не понимая, чего он хочет. Пожалуй, это в нём было от отца: смотрел внимательно и делал «как надо». Роккэн рос неторопливо, заботливо укутанный любовью семьи. И одним из первых воспоминаний мальчика был полыхающий огонь в камине, стрёкот сверчков за окном и брат, на ходу записывающий и читающий для него истории. Они были короткими, первое время совершенно лишёнными глубокой мысли и морали, но со временем наполнялись и сюжетом, и чувствами — чем взрослее становился Рурука и чем яснее понимал мир вокруг себя, тем лучше передавал его в текстах. Роккэн слушал это, распахнув рот и глаза, и картинки в его голове были куда ярче, чем само понимание слов. Рурука помнил, как разозлился, когда однажды взял свои записи, которые вёл несколько лет, и обнаружил там чернильные разводы, оставленные следы пальцев. Роккэн стоял рядом и улыбался от уха до уха, пряча перепачканные руки.

     — Зачем?! — возмутился Рурука, содрогаясь от злости и едва сдерживаясь от того, чтобы отвесить брату подзатыльник. — Я же делал это для тебя!

     — Это тебе, — удивился младший Миррор, а затем ткнул чёрным пальцем в один из рисунков, принимаясь пересказывать услышанную историю. Он нарисовал её, но Рурука всё равно ничего не различил.

     Решив не злиться на брата, он только вздохнул и вскоре переписал все истории, однако время от времени ловил брата за тем, что тот что-то вдумчиво калякает, пока слушает его. Со временем эти линии стали чуть более ровными, понятными, и у уезжающего в столицу Мэкья Рурука запросил для брата кисти и краску. Охотник удивился, однако же вернулся с подарками, и Рурука удовлетворённо улыбался, наблюдая за тем, как брат изрисовывает родительскую простыню.

     — Я не доглядел, — с честным лицом объяснил Рурука, когда поднялся гвалт. Он удивлённо округлял глаза и делал вид, что не понимает, что же такое «хорошо» и «плохо». — Он же растёт, учится. Ему надо всё познать.

     И хотя пасынку было почти тридцать лет, Мэкья не постеснялся выпороть его тонкой хворостинкой. Но даже после этого Рурука не сознался, что нарочно не остановил брата и дал ему заниматься домашним вандализмом. И всё же злая, горькая фраза сорвалась с его губ в тот вечер:

     — Настоящий отец никогда не поднимал на меня руку.

     Дита отшатнулась от них, уставившись на сына с обвинением, и тот глянул в ответ маленьким злым волком, а затем, хромая, убрёл в лес, чтобы побыть с лигром, про которого напрочь успел забыть за всё это время. Но прекрасный зверь не вышел к нему, не встретил на их маленькой опушке, не приласкался и не успокоил громовым мурлыканьем. Руруке хотелось думать, что он дождался, пока появится Роккэн, а затем ушёл по своим делам, и он продолжал повторять это себе ещё долго — просто ушёл гулять, к своей семье. Думать о том, что его бросили, не хотелось, но чувствовал он себя именно так, пусть и понимал, что первым забыл про своего верного пушистого друга. Когда он лежал ночью задницей в зенит, пытаясь перебороть боль и уснуть, рядом закопошился Роккэн.

     — За что он тебя? — пробурчал младший, обнимая брата за плечи и утыкаясь ему в висок носом.

     — За то, что я не такой, как они, — буркнул Рурука, приобняв брата в ответ. — И никогда таким не буду.

     — Ну и хорошо, — вздохнул с облегчением младший Миррор и с удовольствием засопел, уже проваливаясь в сон. — Ты мне и таким нравишься.

     Рурука не смог подавить улыбку.

❃ ❃ ❃ 

     Близ их города стали появляться наёмники, жаждущие наживы, и очень часто случалось так, что едва ли не проникали внутрь. Стража боролась с ними изо всех сил, в то время как продажные мечи от этого только больше зверели. Ходили слухи, что это переодетые слуги элементалистов решили ударить чернокнижникам в спину. Но подтверждений тому так и не нашлось. И, несмотря на все эти волнения, жители даже не думали поднимать панику и продолжали свои дела. У них остановилась труппа актёров, показывавших старую романтическую пьесу, повествовавшую о трагичной любви дроу и светлого эльфа. Там были и постановочные бои, и фокусы, и шутки, и братья Мирроры смотрели представление с открытыми ртами. А на закате, когда они возвращались с родителями домой, произошло кое-что, что не входило в планы супружеской четы. Им навстречу ехал отряд всадников, облачённых в чёрные мантии. Дита автоматическим жестом притянула к себе за плечо Руруку, а тот в свою очередь — Роккэна, чтобы освободить дорогу. Но всё же старший из братьев вздрогнул, вглядевшись в изуродованное шрамом лицо едущего впереди мужчины. Тот, похоже, тоже обратил внимание на застывшую у обочины семью, а затем натянул поводья:

     — Дита? Рурука?

     — Па-ап? — изумлённо протянул юноша, неверяще округлив глаза. Он рванулся вперёд, но Мэкья перехватил его за плечи, не дав убежать. — Папа! Пустите меня!

     — Вы обознались, — ледяным тоном бросил охотник, едва не на буксире пытаясь утащить старшего ребёнка прочь, но тот упирался, стараясь не упускать Гиозо из виду. — Идём, сынок.

     — Не называй меня так, — взбрыкнул Рурука, едва не оскалившись.

     И чёрт его знает, чем бы всё обернулось, если бы по городу не пронёсся тревожный звон колокола. Воспользовавшись заминкой, Мэкья потащил семейство прочь, пока чернокнижники крутили головами, всем своим видом спрашивая: «Куда смотреть? Кого спасать?» Люди встревоженно оглядывались, переговаривались, переносили новость от одного к другому, и они начинали паниковать, разбегаться.

     — Элементалисты напали! — расслышала Дита, а оттого только ускорила шаг, подталкивая сыновей, которые то и дело оглядывались на вскочившего на коня Гиозо.

     — Вперёд, надо остановить их, — приказал Орт, а затем бросил взгляд на удаляющееся семейство.

     Поддав пятками коню, он направил отряд вглубь города, откуда начинал подниматься дым. Дита не могла отделаться от чувства, что ничем хорошим это не кончится. Едва только они добрались до дома, она указала на спуск в каменный подвал, недоступный пламени:

     — Быстрее. Можно переждать там.

     — Но там же!.. — возразил было Рурука и отработанным движением уклонился от подзатыльника. — Я не пойду!

     — Живо, если не хочешь умереть, — рявкнул Мэкья, схватив его за шиворот и потащив за собой.

     Роккэн топтался на проходе, не совсем понимая, что именно происходит, поглядывая на семью с немым вопросом. Брат выглядел таким сердитым, каким не бывал прежде: побелел от ярости, глаза потемнели, а дышал он тяжело и часто, содрогаясь всем телом. Казалось, ещё чуть-чуть и бросится с кулаками на отчима, но лишь быстрым шагом спустился в подвал, как-то неуловимо отодвинув Роккэна с пути. Дита вздохнула с облегчением и торопливо встрепала кудри на макушке младшего:

     — Иди с ними. Я сейчас, воды наберу.

     Мальчик помедлил, открыл было рот, а затем со вздохом ступил на лестницу. Грохотнуло совсем близко, и соседний дом вспыхнул, как промасленный факел. Девушка же метнулась к колодцу и быстро запустила флягу в ведро с водой, чтобы затем присоединиться к семье. Они заперли двери изнутри. Здесь хранились овощи, мясо - вяленое и копчёное, - а потому ароматы стояли соблазнительные. Но ни один из Мирроров даже не думал о еде в эти мгновения, со страхом прислушиваясь к происходящему наверху. Мэкья держал наготове лук, не сводя взгляда с двери. Единственный светляк плохо разгонял мрак обширного помещения. Дверь в подвал содрогнулась и заскрипела.

❃ ❃ ❃ 

     На улицах города творился кавардак, неразбериха, в воздухе застыл запах горелого мяса, палёного волоса, ткани, тяжёлый дым стоял стеной, не давая продохнуть. Раздавались крики, вопли, стоны, рыдания, и через эту какофонию боли с трудом прорывались короткие, резкие приказы:

     — Вы, двое, налево. А вы направо. Заходите с тыла!

     Лорд Орт, уже четыре года разъезжавший по Ифарэ и поддерживавший порядок на трактах и в городах, взял на себя командование защитой. Старое, забытое ощущение — пламя войны — пробудило его, дало возможность отойти от ступора, в который он впал, увидев жену и сына живыми. Но они были вовсе не одни, и это задело гордость чернокнижника. Впрочем, он смог скрыть и собственную боль, и разочарование, но не удержал улыбку, когда Рурука рвался к нему с такой искренней преданностью в глазах, что мужчина с трудом сдержался от того, чтобы рвануться ему навстречу. Возможно, когда они разберутся с элементалистами, он сможет забрать его с собой и наверстать упущенное, даже если Дита или этот её простолюдин будут против.

     Отряд перестраивался, ведомый указаниями опытного тактика, и Орт жалел о том, что в его подчинении всего десяток магов и ни одной твари, чтобы хоть как-то склонить чашу весов на их сторону. Мужчина успел насчитать не меньше полусотни элементалистов, активно колдующих: с неба летели огненные искры смертоносного дождя, земля содрогалась, и ветер становился всё более злым, режущим. Это была даже не хаотичная или случайная атака какого-то дома, а сработанное вторжение, слаженные действия многоопытных боевых магов. Со своими фехтовальщиками Орт бы далеко не уехал, но к ним присоединились ещё и стражи города. И, пусть то было жестоко, он отправил их в лобовую атаку, пуская в расход и давая чернокнижникам шанс подгадать момент. Сам он начал плетение заклятья, призывая к теням, хотя предпочитал магии меч, но скептично относился к тем, кто владел только одним из искусств. Засвистели стрелы одна, другая, пятая, находя цели с попеременным успехом. Мрак подрывался с земли и как хищный зверь срывался к элементалистам. Несколько из них уже повалились замертво. Вперёд вышел высокий мужчина в алом плаще. Пламя объяло его быстрее, чем Орт успел моргнуть и осознать всю плачевность положения. Он понимал, что теперь будет вынужден сосредоточиться исключительно на этом чародее, отдав ход битвы на произвол судьбы и сообразительность своих подчинённых. Объятый огнём маг рванулся к Орту, безошибочно признав в нём главный винтик обороны города. От него дышало невыносимым жаром, и Гиозо всеми силами уворачивался от его рукопашных атак. Элементалист смеялся заносчиво и язвительно, смотря на эти потуги справиться с огнём. Краем глаза Орт наблюдал за тем, как чернокнижники всё сильнее приближаются к врагам, не давая им шанс увеличить мощь заклятия за счёт преодолеваемого ими расстояния. Лучники постепенно брались за двойные клинки, готовые броситься в ближний бой, от стражи осталось лишь кровавое крошево и обугленные доспехи.

     Раздавшийся женский крик вдалеке пронзил Гиозо в самое сердце: он хорошо знал этот голос. Отмахнувшись от элементалиста, он бросился на помощь. Но не успел он сделать и двух шагов к коню, как ощутил, что земля уходит из-под ног. Она дрожала, вздымалась, бугрилась и прорастала каменными шипами. «Дита. Дита. Дита», — судорожно билось в его мыслях, пока он перескакивал через расщелины и возводил один щит за другим. Прожорливый мрак выпивал слишком много сил, а у мага, потерявшего концентрацию и поддавшегося чувствам, брал так и вовсе в три горла. Добраться до дома, откуда слышались истошные визги, он не успел — пламя оказалось быстрее, равно как и резвый молодой элементалист, настигший чернокнижника двумя изогнутыми клинками-костерезами. Зазубренные лезвия пробили рёбра, зацепились за них и рванулись назад, вскрывая грудную клетку, с той лишь разницей, что в обратную сторону. Тени, до того безумно плясавшие по улице, смиренно опали. Элементалисты усилили напор.

❃ ❃ ❃ 

     Дверь влетела внутрь, с грохотом прокатилась по лестнице и упала у подножия. Мэкья спустил стрелу с тетивы в то же мгновение, но она рассыпалась пеплом ещё до того, как пролетела хоть один метр. В подвал спускалось пятеро элементалистов. Они шли с важным видом победителей: с неспешной вальяжностью и не обращая внимания на то, что охотник изо всех сил стреляет в них. Мэкья бросил лук, выхватил охотничий нож из-за пояса и рванулся на идущего впереди мага, но тот лишь вяло повёл рукой. Дита вскрикнула и закрыла собой сыновей, когда её возлюбленный повалился на пол у стены со свёрнутой на триста шестьдесят градусов шеей.

     — Женщина, — небрежно бросил чародей остальным, повёл плечом. — И два ребёнка.

     — Мелких оставь, а бабу тащи, — легко подхватил его мысль второй. — Всё равно лорд уже закончил с захватом, можем расслабиться.

     — Но и задерживаться не стоит, — встрял другой. — Не ровён час, что вести дойдут до Найтгеста, и тогда придётся бежать со всех лопаток.

     — Эй, самка, — первый прервал спор и двинулся напрямик к Дите. — Ты ведь хочешь, чтобы твои сыновья выжили, не так ли? Тогда не вздумай сопротивляться.

     Девушка закричала, заметалась, когда сильные руки вцепились в её плечи, оттаскивая от детей. Рурука крепко обнял Роккэна, уткнув лицом к себе в грудь, устроив спиной у стены. Он сам не смел обернуться, поджилки тряслись от страха. Маги потащили мать наверх, а один остался наблюдать за детьми, чтобы ничего не выкинули. Истошные вопли, доносящиеся из дома, ввинчивались в уши и мозг, царапали сознание, и старший брат не знал, что сделать, чтобы этого не слышал Роккэн. Он прижимал его к себе, шептал что-то неразборчивое ровным мягким голосом. Ему казалось, что, если брат сможет уснуть, то это сильно всё облегчит, но куда там. Роккэн таращил глаза, вцепившись в Руруку мёртвой хваткой, и отцепить его не смогли бы даже все Воплотители вместе взятые. Губы его дрожали, равно как и он сам, по щекам ручьями катились слёзы, но он не пищал, не скулил, молча варясь в своих мыслях.

❃ ❃ ❃ 

     Хорошо, пожалуй, быть рядовым чернокнижником и в своё удовольствие рассекать по стране, приглядывая за трактами и опасными местами. Переезжай себе от таверны к таверне, напускай страх на округу одним только своим видом — сказка, а не жизнь. Патруль тёмных магов, пребывавших в изрядном подпитии, весело галдел, перешучивался и обсуждал последнее столкновение. Дорога выдалась спокойной, приятной, и закатные лучи солнца приятно пригревали.

     — Чуете? — протянул один из них, потянув носом воздух. — Горелым пахнет.

     — Это моя задница, — сплюнул другой, недовольно кривя физиономию. — До сих пор с того элементалиста полыхает.

     — Да даже твоя жопа не может так полыхать, — пробормотал первый, смотря куда-то за плечо сослуживцу. — И вообще, не так уж он тебе и присунул.

     — Это кто ещё кого нагнул?! Ты недооцениваешь мою мощь! — со всем возможным пафосом воскликнул чернокнижник, и остальные посмеялись, однако затихли, едва только увидев, на что намекает капитан.

     Хвастун обернулся, и брови его незамедлительно поползи вверх. Некогда прекрасный богатый и тихий городишко был объят пламенем от и до, запах горящей плоти, смрад смерти распространялись вместе с ветром, донося до чернокнижников отголоски резни. Не сговариваясь, они пришпорили лошадей, надеясь, что кого-то ещё удастся спасти, а виновников хотя бы увидеть, что уж говорить об аресте. Отчётливые магические следы говорили о том, что пожар произошёл вовсе не случайно, да и пламя слишком уж резво поглощало дома и тела. Но город был пуст, а к тому моменту, как они добрались до вздыбившейся в центре его земли, даже отдалённые крики перестали доноситься до патруля. В абсолютной тишине чернокнижники переглянулись, спрашивая друг у друга, что же теперь делать, как с этим быть.

     — Надо сообщить Господину, — пробормотал капитан патруля, когда они остановились возле каменных шипов.

     Отряд Орта висел на них, как будто на иглы нанизали комочки чёрной ваты. Брусчатка была заляпана кровью тонким слоем, дома смотрели пустыми огненными глазницами. В одном из убитых чернокнижников патруль признал лорда Орт, и оттого их радостное настроение выветрилось окончательно. Разделившись на пары, маги стали отыскивать выживших без особой надежды или рвения. Каждый понимал, что, возможно, все погибли в этом нападении. Но двоим всё же улыбнулась удача, если это можно так назвать. Один из домов только-только занимался пламенем, а у распахнутых дверей лежала нагая девушка. Она всё ещё была жива, хоть тело её и оказалось беспощадно истерзанным словно бы стаей голодных волков: синяки и переломы перемежались кровоточащими порезами, а следы рук на шее, запястьях и лодыжках говорили сами за себя. Девушка пыталась доползти, сдирая кожу о брусчатку, но толком не могла пошевелиться. Чернокнижники спешились рядом с ней, попробовали поднять, но она с визгом отмахнулась, попыталась отстраниться.

     — Осторожней, леди, — угомонил её маг, скидывая плащ с собственной спины и кутая в него девушку. — Вы в безопасности. Мы довезём вас до лекаря.

     — Мои дети, — прошептала она одними губами, закашлялась кровью, поморщилась. — Там мои дети! В подвале!

     Второй чернокнижник рванулся к дверям подвала, начал дёргать их, но те не поддавались ни в какую. Пришлось как следует налечь тенями, чтобы сорвать дверь с петель, но следом обнаружилась каменная глыба. Из крошечного окошка начал подниматься тонкий дымок, постепенно становящийся всё гуще. Чернокнижник, пытавшийся дозваться девушки, рванулся на помощь к товарищу. Общими усилиями им удалось сдвинуть прочь камень, и им навстречу ударил столб пламени, обдав жаром, едва не опалив кожу. Счёт шёл на секунды. Недолго думая, чернокнижники окутали себя тенями и ломанулись через огонь. Весь подвал, всё, что в нём хранилось — всё горело, и дышать становилось всё труднее. Они разобрали отдалённый слабый кашель и немедленно двинулись к его источнику, огибая упавшие полки и мешки. В угол забились мальчишки, тщательно закрывая лица мокрыми рубашонками. Рядом валялась пустая фляга и труп мужчины. Они даже не дёрнулись, когда маги подхватили их на руки, а затем, укутав плащами, бросились на выход, и вовремя: едва только второй маг вылетел на улицу, кашляя от дыма, как прогоревший дом начал рушиться — от жара колдовского пламени даже каменный подвал обвалился. Девушка подняла мутный взгляд на сыновей, судорожно выдохнула. Глаза её закатились, и она опала на землю.

     — Тьма великая, — прошептал один из чернокнижников, осторожно спустив мальчика на ноги. — Только двое детей.

     — Аж двое детей, — поправил его второй, а затем поглядел на свою ношу.

     Мальчик потерял сознание и слабо, едва слышно дышал, но всё же он был жив. Чернокнижники обменялись вопросительными взглядами, а затем связались с остальными членами патруля. Те не нашли более никого, кто остался в живых.

     — У вас есть родственники? — поинтересовался капитан отряда у одного из мальчишек, и тот отрицательно замотал головой, вцепившись обеими руками в предплечье брата. — Вообще никого? Дьявол!

     — Отвезём их в детский дом в Умбрэ, — подсказал чернокнижник, один из тех, что вытаскивал братьев из подвала. — Там о них позаботятся.

     — Вот вы этим и займитесь. Я связался с Господином. Он сказал, что из де’Мос уже выслали ищеек. И что он весьма недоволен, — капитан потёр лицо, потряс головой, а затем тяжело вздохнул. — Езжайте в Умбрэ. Я останусь здесь.

❃ ❃ ❃ 

     Последовавшие за этим почти десять лет в детском доме братья считали худшим периодом собственной жизни. Пусть за несовершеннолетними здесь и присматривали, кормили, ухаживали, всё же здесь не было ни особой любви, которую могут подарить родители, ни крепкой дружбы между детьми. Скорее уж здесь устанавливались сугубо «партнёрские» отношения, когда каждый момент ждёшь удара исподтишка. Часто случалось так, что кто-нибудь из них умудрялся ненадолго выбраться из детского дома и притащить обратно выпивку, которая в тайне передавалась из рук в руки по ночам. Ещё менее редким явлением были курительные трубки, но с ними обращаться приходилось втрое аккуратней. Те, у кого магический дар был развит сильнее прочих, разжигали табак, однако надо было успеть выкурить его до того, как явятся смотрители. Их называли именно так, а не иначе. И хотя приход тех, кто хотел взять ребёнка из приюта, становился поводом для самых настоящих «соревнований», за детей, ушедших в семью, радовались весьма искренно. И вместе с тем для братьев эти несколько лет стали поворотными.

     Учитывая, что здесь запросто могли зажать от скуки в углу, чтобы развлечься, Рурука старался младшего брата из вида не упускать, рыча на каждого, кто пытался делать поползновения в сторону с виду хрупкого и беззащитного Роккэна. Тот на эту заботу смотрел якобы обвинительно, однако же испытывал благодарность за подобное, потому что благодаря старшему брату не приходилось самому повышать голос или же марать руки. Да и приятно было смотреть, как Рурука поднимается, распрямляет плечи и вежливо, едва не витиевато интересуется, в чём же проблема у господ, потревоживших. К тому же, в детском доме нашлись и книги, и бумага для рисования и писем, чем остальные сироты по большей части пренебрегали. Младший Миррор мог вдоволь совершенствовать своё искусство, всерьёз вознамерившись научиться рисовать как следует. А ещё ему нравилось, когда вечерами брат устраивался рядом с ним на кровати, клал перед ними книгу и начинал читать едва не по слогам, показывая Роккэну символы. Книги юноша брал самые простые, какие только были в небольшой библиотеке, которую даже язык не поворачивался так назвать. Приобняв брата за плечи, Рурука то и дело бросал на него внимательные взгляды, проверяя, понимает тот или нет. На что младший делал вид, что ничуть не понимает, а про себя довольно улыбался, прижимаясь к тёплому боку. Решив, что проще научить сперва писать, Рурука взялся за это. Благо, держать перо Роккэн умел первоклассно. Но всё равно выходило у него чёрти что, будто писала курица лапой, и тогда Рурука склонялся над ним, глядя через плечо, укладывал свою руку поверх его руки и старательно выводил символ, чтобы затем довольно ухмыльнуться.

     — Ру, а тебе кто-нибудь нравится? — однажды ночью вопросил Роккэн, свесившись со своей кровати и глядя на лежащего на нижнем этаже брата. Тот приоткрыл сонный глаз и невнятно замычал. — Из других ребят здесь.

     — Нет, — фыркнул старший брат, затем смачно зевнул. Роккэн ловкой обезьянкой слез к нему и уложил подбородок на переплетённые пальцы, развалившись рядышком.

     — А кто бы тебе понравился? — не переставал допытываться юноша, наблюдая за тем, как старший возится, пытаясь улечься удобней.

     — Кто-нибудь с длинными волосами. А, значит, здесь — никто. Господи, Роккэн, дай поспать, что ты привязался. Спи давай уже.

     Закончив поучительное ворчание, Рурука повернулся к нему спиной, и младший брат незамедлительно подсунул к его тёплым ногам свои ледяные ступни. После непродолжительного бурчания юноша накинул одеяло и на брата тоже, решив, что так будет спокойнее. Младший компактным комочком устроился под одеялом так, что ни макушки, ничего видно не было, а уж в темноте тем более. Юноша лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к размеренному дыханию старшего брата, прижимаясь к его спине щекой и время от времени потираясь о тёплую кожу, изредка тыкаясь под лопатку носом, как зверёныш, требующий ласку. Но Рурука уже крепко спал и не обращал на это внимания. А вот внимание самого Роккэна привлекли тихие, будто бы крадущиеся шаги, приближающиеся к их кровати. Большой спальный зал был почти пуст, все разбрелись по своим кроватям уже давно, и подобное несколько удивило его, но он лежал неподвижно, не подавая вида, что он вообще есть. Матрас рядом прогнулся, Миррор различил шумное сопение над своей головой и едва сдержался от того, чтобы с любопытством высунуться наружу и поглядеть на того, кто же явился к ним «в гости». Кто-то запустил руку под одеяло и наткнулся на спину младшего из братьев, но, похоже, ничего такого подозрительного не заподозрил, а вот Роккэн искренне возмутился и не на шутку разозлился, особенно, когда кто-то посмел облапать его задницу. Вот тут уже парнишка не стал таиться в засаде и, резко обернувшись, безошибочно выбросил вперёд руку и схватил обидчика за… яйца. Злоумышленник втянул воздух с протяжным горловым «ы-ы-ы», вытаращив глаза, пока мелкий дьяволёнок с абсолютно зверской улыбкой глядел на него невинными, чистыми глазами.

     — Братик спит, — шёпотом возвестил Роккэн, чуть сильнее сжимая пальцы, грозясь раздавить всё самое дорогое в жизни другого сироты. — Ему что-нибудь передать?

     Парень замотал головой из стороны в сторону и засипел, боясь моргнуть или шевельнуться:

     — Ничего! Ничего! Только отпусти, пожалуйста!

     — Точно? Мне кажется, ты пытался это к нему подкатить. Мне не трудно ему передать, честное слово, — несколько садистский огонёк промелькнул в глазах Миррора, и парень яростно закрутил башкой, и на долю секунды Роккэну показалось, что голова у него на шарнирах. — Ладно, так уж и быть. Но смотри мне, увижу рядом с Рурукой — только чужие шары катать будешь.

     Отпустив несчастного и отряхнув руки, Роккэн забрался обратно под одеяло к брату и обхватил его всеми конечностями, тесно прижавшись и с блаженством засопев, с удовольствием вслушиваясь в жалобный удаляющийся скулёж. Так младший Миррор и уснул, а Рурука обнаружил его утром в точно таком же положении, сильно удивившись. Хватка у него была просто стальной, это парень знал просто великолепно, а потому не пытался вырваться до пробуждения младшего, даже не подозревая, какие страсти тут творились ночью.

     Это была не единственная странность Роккэна, которую юноша успел заметить. В последнее время он взял в привычку подолгу крутиться возле зеркала в ванной, которую оборудовали в подвальном помещении. Он поворачивался и так, и эдак, и Рурука стойко дожидался его, чтобы не оставлять в одиночестве. Чёрт знает, кто вздумает присоединиться к симпатичному юноше в отсутствие его бдительного старшего брата. Словом, Роккэн иногда начинал страшно чудить. Вполне мог закинуть на плечо читающему брату ноги или заползти к нему под одеяло посреди ночи под предлогом погреться. Рурука стоически переносил эти поласкушки, хотя не смог бы утверждать, что ему не нравится. Напротив, теперь, когда кроме друг друга у них никого не осталось, он особенно ценил моменты, когда брат переключал на него своё внимание.

     А ещё у них был замечательный друг, а если точнее — подруга. Уже бывшая в почтенном возрасте работница детского дома безумно любила шкодливых братьев, которые не отлипали друг от друга ни на секунду. Своих детей у неё не было, и среди прочих надзирателей она была самой мягкой и приятной. По крайней мере, дети не вызывали у неё ненависть и желание убраться куда подальше от их веселья. Миррорам же она вечно приносила какие-нибудь угощения и маленькие подарки, пока в один день не поинтересовалась у мальчишек, не хотят ли они жить у неё, если она заберёт их под свою опеку. Сказать, что Мирроры обрадовались — ничего не сказать. Не то чтобы они смогли воспринять её матерью или хотя бы бабушкой, однако когда есть человек, который заботится о тебе не потому, что это его долг или работа, на сердце становится теплее. Из детского дома братья бежали едва ли не быстрее молодых и резвых лошадок. Да так, что пожилой даме приходилось их то и дело окликать с другого конца улицы, чтобы не убегали совсем уж далеко. Домишко у неё был маленький, и чем-то напомнил Миррорам их сгоревший дом: уютный, обжитой, тёплый. Особенно им понравилась шкура медведя, лежащая у камина. По словам Августы, их опекунши, эту зверюгу завалил когда-то её покойный муж, чтобы хвастнуть своей силой перед невестой. И всё равно умер, схватив лихорадку на болотах и не добравшись до лекарей. В доме женщины Мирроры обжились без особых проблем, заняв крохотную комнатушку с южной части дома, выходящей окнами на ухоженный садик. Посреди шумливой столицы это место казалось им умиротворяющим, спокойным, даже радостным. Без строгого надзора и многих любопытных глаз других детей братья занялись тем, что умели лучше всего: Роккэн пробовал кисть, совершенствуясь, а Рурука в свою очередь взахлёб читал книги, решив плотно обосноваться в Архиве.

     Временами получалось так, что он убегал с первыми лучами солнца, а возвращался уже затемно, тут же падая на кровать и засыпая без задних ног. Возможно, именно поэтому он пропустил изменения, происходящие с братом, не заметил, что тот как-то быстро вырос из нескладного угловатого мальчишки. Однажды утром он проснулся от того, что в чём-то запутался, что что-то оплело его горло тугой лозой. Юноша запаниковал, распахнул глаза, заворочался, а после сел в постели. К собственному удивлению он обнаружил, что его атаковало не что иное, как волосы Роккэна: длинные вьющиеся, шелковистые и абсолютно прекрасные. Собственно, возня старшего брата и нелестное обращение с гривой его и разбудило.

     — Ай, — сонно и без особых эмоций объяснил он, с укоризной глянув на Руруку.

     — Это что? — ошарашенно вопросил он, осторожно беря в руки длинную прядь и пропуская её сквозь пальцы.

     — Волосы, как ты мог заметить, — ухмыльнулся младший брат, и странные бесята заплясали в его глазах, лицо стало совсем неприлично ехидным. — Нравится?

     — Не то слово, — удивлённо кивнул Рурука, осторожно перебирая шевелюру брата, заворожённый густой волной жидкого атласа в своих руках.

     Роккэн выглядел до невозможного довольным этим заявлением, но ничем не выдал своих чувств, когда брат поднялся из постели и стал одеваться. Пронаблюдав за попытками всунуть две ноги в одну штанину, юноша чуть колко улыбнулся:

     — Может, тебе помочь?

     — Не нужно, спасибо, — на автомате отозвался Рурука, а сам торопливо закончил с одеванием и вылетел из дома, пытаясь подавить странную дрожь.

     Сколько лет он жил рядом с братом бок о бок, принимал вместе с ним ванную, делил постель, чуть ли не ел из одной тарелки. Знал его и плачущим младенцем, и голозадым сорванцом, едва научившимся ходить, а теперь он познакомился со стройным, соблазнительным юношей. От одной только мысли, что вечером они будут принимать вместе ванну, экономя воду и время, жар устремлялся к лицу, распространялся по телу и завязывался в паху. В этот день сосредоточиться на исторических талмудах было особенно непросто, мысли то и дело возвращались к тёплой постели, откуда он так стремительно сбежал. В детском доме случалось всякое. Обнаружить в своей кровати какую-нибудь парочку, не нашедшую место для уединения получше, застукать надзирателя, мацающего девчонку в ванной, самому оказаться облапанным — с этой стороной жизни приюта Рурука бы хотел никогда не знакомиться, но в этот раз даже порадовался, что понимал происходящее «на пальцах». И всё же ноги понесли его прочь от излюбленных полок, посвящённых летописям и биографиям, датам и событиям, уводя в дебри медицины и анатомии. Он не знал, что именно следует искать, скорее просто догадывался на подсознательном уровне. Пролистал один справочник и ничего похожего не нашёл, взял следующий, история повторилась. Юноша бродил кругами, не зная, с какой стороны подступиться, терялся, боясь поинтересоваться у архивариусов, какую именно книгу ему стоит почитать. Спасением стал студент, забредший в секцию, посвящённую целительству и алхимии.

     — Уже второй час тут шарахаешься, — недовольно заметил ученик, прижимая к себе кипу свитков. — Чего ищешь?

     Рурука выпалил, как на духу, и студент, фыркнув, назвал ему нужные полки, а сам, взяв необходимую ему книгу, отправился дальше заниматься учёбой.

❃ ❃ ❃ 

     День выдался солнечный, ясный и до невозможного утомительный. Роккэн не очень любил слишком шумные и неудержимые компании, но в этот раз решил взять быка за рога. Бывшие детдомовцы решили собраться вместе и немного расслабиться, хотя не то чтобы в их жизнях было очень много напряжения. Но кому какая разница, когда есть дармовая выпивка, закуски и кого помацать? Роккэн очень внимательно наблюдал за сим процессом, изредка осторожно пробуя на кончик языка сладкий сидр. Голова у него пошла кругом сразу же после первого «глотка», но он не останавливался, твёрдо решив сегодня всё сделать правильно. Именно поэтому он согласился на встречу, именно поэтому краем глаза наблюдал за тем, как парни запускают руки девушкам под юбки, а некоторые и вовсе другим в штаны. «Значит, можно, значит, не страшно», — отметил про себя Миррор, вяло лакая сидр и чувствуя не слишком приятное головокружение. Он хотел попросить одного из них помочь ему, показать, как следует действовать, если он хочет доставить удовольствие. Но язык почему-то не поворачивался. Стоило ему представить, что кто-то из этой пьяной ватаги прикоснётся к нему, как его начинало тошнить. И постепенно уверенность сходила на нет.

     Домой он вернулся уже в ночи, тщательно рассчитав этот момент: Августа несла свою вахту в приюте, а Рурука уже должен был спать, набегавшись за день по Архивам. Но юноша всё равно удивлённо вздрогнул, когда, зайдя в дом, обнаружил горящий камин и суровую физиономию брата, сидящего в кресле. Старший Миррор выглядел так, словно прямо сейчас порвёт младшего на клочки.

     — Роккэн, — сурово протянул он, поднимаясь из кресла и откладывая книгу. Вид у него был злой, растерянный и в то же время будто бы испуганный? — Где ты был, дьявол тебя дери? Уже второй час ночи, а ты шляешься незнамо где! И… — Ру потянул носом воздух, поморщился и уставился на брата совсем уж бешеными глазами. — Да ты напился!

     — У миэ-ниа была цы-эль, — с трудом заворочал языком младший, зашатался и непременно бы полетел на пол, если бы Рурука его не подхватил. Собравшись с мыслями, он продолжил, уже чуть более разборчиво. — Но всё пошло не так. Ты мне поможешь?

     — Окунуть тебя в бочку с холодной водой? — деланно заботливо поинтересовался Рурука, опустившись на колени и развязывая шнурки на сапогах брата. — Что за цель?

     — И-идё-ом со мной, — прокряхтел Роккэн, вытаскивая ноги из обуви и опираясь на плечи брата.

     Получилось скорее наоборот: Рурука вёл и поддерживал шатающееся тело, которое очень пыталось рассказать про встречу ребят, но получалась полная околесица. Когда они добрались до комнаты, Роккэн едва не засыпал на ходу, держась из последних сил. Надо было только собрать смелость в кулак и попросить брата сделать то, ради чего всё затевалось. И тогда уже море по колено, а трава может даже не пытаться расти. Плюхнувшись на кровать и откинувшись назад, юноша широко зевнул, завозился, а затем обнаружил, что заботливые руки старшего брата уже раздевают его, готовя ко сну.

     — Так что, ты сделаешь это? — уже более ясным голосом с нажимом поинтересовался Роккэн, и старший брат поглядел на него без малого удивлённо. На секунду почудилось, что он даже покраснел.

     — Сделаю что, Рок? Ты пьян вусмерть. Давай поговорим утром.

     — Нет, сейчас, — выпалил юноша, резко обхватив Руруку ногами за бёдра и повалив на себя. — Я думал, если ты… если мы с тобой… ну, в первый раз… то потом будет не страшно. Я хотел попросить кого-нибудь из ребят, чтобы научили, но старший брат остаётся старшим братом. С тобой спокойнее, с тобой не страшно. Сделаешь это для меня? Ты же всё для меня всегда делал. А тут я даже помогать буду.

     — Да что ты несёшь! — внезапно рявкнул Рурука, обожжённый стыдом и обидой. Он подался назад, высвободившись из объятий.

     Следовало отчитать мелкого, объяснить, что так не делается, но от желания прикоснуться к тонкой коже губами ломило в висках. Какие на вкус его губы? Рурука судорожно выдохнул, пытаясь собраться с мыслями, а брат потянул его за руку, усадив рядом с собой.

     — Ты хочешь же, да? — пьяным и несколько похабным образом протянул он, почему-то уверенный, что к трезвому брату Рурука бы ни за что не прикоснулся. И оттого лишь крепче становилось желание попробовать сейчас, пока хватает смелости. — Я вот хочу. С тобой же не страшно?

     — Роккэн, перестань немедленно, — старший брат покривился. Одна мысль о том, чтобы воспользоваться не совсем вменяемым состоянием юноши, вызывала у него отвращение. Ведь он-то в свою очередь думал, что это бред пьяного подростка, решившего попробовать что-то новенькое. Когда же брат потянулся к нему, намереваясь поцеловать, Рурука уклонился и резким движением уложил его поперёк колен. Раз. Звонкий шлепок раскрытой ладонью пришёлся по бёдрам. — Я что тебе сказал? Прекрати немедленно.

     Роккэн пискнул, когда получил ещё один увесистый удар по заднице, попытался уползти, но брат держал крепко, уверенный, что сможет вбить мозги обратно из пятой точки в голову. И тем труднее было сдерживать себя. Голые ягодицы покраснели от смачных увесистых шлепков, а тонкая гибкая спина с виднеющимися позвонками и рёбрами так и выгибалась. В комнате стало жарковато, удары ослабли, замедлились. Они напоминали уже скорее ласку, почти поглаживания. Ладонь Руруки легла на упругое тяжёлое полукружье, огладила, пальцы слегка сжались. Брат на его коленях расслабился, растёкся, едва не мурлыкая и прикрывая глаза. Сквозь дрёму он чувствовал, как старший Миррор вдумчиво тискает и мнёт его ягодицы, похоже, напрочь забыв о том, что собирался сделать изначально.

     Воспитательная беседа удалась… так себе.

❃ ❃ ❃ 

     Утро началось для младшего Миррора почти что ужасно: похмелье истязало болью его голову, а тошнотой и тяжестью живот. Он не мог даже оторваться от подушки, веки не хотели подниматься, а ко всему прочему страшно хотелось пить. Если бы только он знал, что последствия пьянки будут так тяжелы, он бы даже не думал в ту сторону. И для себя принял решение, что никогда больше не прикоснётся к такой несусветной гадости. Но хуже всего было не это. Отрывки воспоминаний о триумфальном возвращении домой стали посещать его быстрее, чем он хотел бы. Стало невозможно стыдно и вместе с тем обидно. Стало быть ему только казалось, что брат раньше внимательно и ласково смотрел на него, что было в его заботе нечто помимо желания позаботиться о младшем брате. Роккэн тихо застонал в подушку и тут же возмущённо вскрикнул, когда ему по заднице пришёлся сильный шлепок.

     — Скажи спасибо, что Августа на этой неделе в приюте и не видела тебя, — раздался голос брата над ним. Роккэну послышалась в нём и наигранная строгость, и улыбка. — Ну что, больше не будешь пытаться по пьяни лезть мне в штаны?

     — По пьяни — не буду, — просипел юноша, вздрогнув от очередного шлепка. Что-то ему подсказывало, что брат не так уж и злится за его выходку.

     Он попытался обернуться, чтобы взглянуть на Руруку, но обнаружил, что плотно прижат к кровати, а сверху давит приятная тёплая тяжесть поджарого тела. Первый аккуратный поцелуй на пробу коснулся плеча, и табун мурашек в панике разбежался по телу, вызывая нестерпимую дрожь. Второй поцелуй выше и дальше по плечу, ближе к шее, третий, четвёртый, совсем рядом с ухом, и отголосок дыхания, лёгким теплом обдающий кожу. Роккэн чувствовал, как бешено колотится его собственное сердце, чувствовал вторящий ему ритм в груди брата, тесно прижавшегося к нему. Прикосновения пальцев и ладоней к бокам и бёдрам заставляли мысли спешно ретироваться прочь. Юноша был уверен, что с Рурукой не будет страшно, что горячо любимый брат не обидит, не сделает дурного. Он чуть повернул голову, приоткрыл мутные глаза и поймал ответный прямой взгляд. Расширившиеся зрачки, блестящая пелена волнения и страсти среди гладкого спокойствия светлых глаз. Старший брат подался вперёд, прошёлся поцелуями от виска Роккэна ниже, по уголку глаза, скуле, щеке, пока не коснулся приоткрытых влажных губ. Руки старшего Миррора скользнули под тело брата, огладили живот и грудь, остановились на ней, принимаясь ласкать. Они оба дрожали в волнительном предвкушении, прижимаясь друг к другу, спешно и не слишком умело целуя. И чем дальше, тем яснее понимал Рурука: книги бы не рассказали ему и сотой части того, что может поведать ему распалённое тело Роккэна. Отстранившись, он мягко перевернул юношу на спину, вновь склонился, припадая к губам, сминая их и едва ощутимо покусывая. Спина взмокла от напряжения, и скользящие по ней ладони брата вызывали волны дрожи. Да, вот так, по лопаткам, кончиками пальцев, ладонями по бокам и талии, слегка надавливая. Невозможно было думать о чём-то, когда это стройное безобразие со стоном прогибалось навстречу поцелуям, ласкающим шею и грудь. Раскалённый воздух стискивал грудь стальным кольцом, когда слуха касались протяжные, едва не просящие стоны Роккэна. Хотелось коснуться абсолютно везде, обласкать, поцеловать, прикусить, и Рурука разрывался, обводя ладонями подрагивающий живот, бёдра, касаясь губами впадинки пупка. Толкнулся в неё языком, слегка прикусил, с особым блаженством чувствуя ладони на собственной макушке.

     — Ру, — протяжный вздох, дрожащие бёдра, вскинувшиеся навстречу ласке, когда губы накрыли возбуждённую плоть. — Ру.

     Старший Миррор не отозвался, ведомый инстинктами, каким-то чутьём понимая, как следует прикоснуться к любимому брату, чтобы вновь услышать этот зов. Роккэн опустил взгляд на лицо Руруки. Он чуть хмурился, сосредоточенный донельзя, встрёпанный и покрасневший. «Сердечко», — едва не в панике подумал он, почувствовав, как дрогнул обозначенный орган от этой картины. Ему казалось, что брат может быть так увлечён только своими книгами и историей, что он может с такой нежностью касаться лишь запылённых страниц и переплётов, уж никак не его. И от этого Роккэн чувствовал себя неприлично счастливым, лёгким, понимая, что не безразличен брату, что не зря попытался. Рурука нахмурился снова, качнул головой, сглотнул, пропуская в себя, а затем отпрянул, пытаясь продышаться. Слёзы невольно навернулись на глаза от чрезмерных усилий. И вместе с тем некоторая неловкость сквозила в его движениях, скованность, когда он стягивал спальные штаны. Смущение и некоторый страх, что что-то сделает не так, причинит излишнюю боль. Несколько мгновений братья смотрели друг на друга, кажется, спрашивая, что делать и кто виноват. Приняв для себя какое-то решение, Рурука потянул брата на себя, затянул на колени, обнимая одной рукой за талию. Столь тесные объятия, головокружительная интимная близость — всё срывало внутренние ограничители. Не было панических мыслей: «Что же он обо мне подумает? Как я буду потом смотреть в глаза брату?»

     Роккэн невольно вздрогнул и зажмурился, когда почувствовал прикосновение влажных пальцев к заветному, поёрзал. Ощущения были странными и уж точно непривычными. Сперва проник один палец, затем второй, и юноша задрожал, прижался к губам брата, сдерживая стон. В горле пересохло, от напряжения сводило спину. Рурука подготавливал его долго, казалось, что время застыло и не желало сдвигаться с места, и всё же Роккэн был благодарен за подобную заботу. Он целовал жадно, забивая этим так или иначе подкатывающий страх, и старший Миррор охотно отвечал ему, гладил свободной рукой по спине. Мягко отстранившись, Рурука подтащил подушку поближе и подложил её под поясницу брату, затем и его мягко ссадив с себя. Роккэн возмущённо засопел, наморщил нос, и Рурука едва слышно фыркнул, любуясь им. Сплюнув на ладонь, он принялся смазывать собственную плоть.

     — Надо будет обзавестись смазкой, — глубокомысленно изрёк Роккэн, наблюдая за этим и чувствуя зашкаливающее возбуждение от того, как брат прикасается к себе. Поймав вопросительный взгляд, юноша шкодливо улыбнулся. — Слюны явно не хватит.

     — А что, ты не планируешь этим заканчивать? — задал волнующий его вопрос Рурука, нависая над братом и внимательно вглядываясь в родные черты лица.

     — А ты? Мне вот нравится, что у меня есть брат, друг и любимый. И всё это — ты.

     — Много смазки, — серьёзно кивнул Рурука, пытаясь заставить губы не дрогнуть в улыбке.

     Роккэн податливо приподнял бёдра, уложив ноги на талию брату, придерживая себя и испытывая острые волнение и любопытство, нетерпение. Он запрокинул голову, застонал, когда Рурука чуть навалился сверху и начал проникать. Оригинальная замена пальцам всё же причинила боль, и Роккэн прислушался к ощущениям в собственном теле. Давление внутри ему нравилось, если не обращать внимания на ноющую боль вокруг основания плоти брата. Тот замер, опёршись на кровать, дрожа. Глаза его потемнели от возбуждения, волосы прилипли к лицу, но юноше явно не терпелось, и Роккэн прекрасно понимал это состояние. Он подался вперёд, обхватил брата за плечи и тесно прижал к себе, потянулся к шее и осыпал поцелуями, слегка царапая кожу на лопатках Руруки. Смазанные, быстрые столкновения губ заставили старшего Миррора глухо застонать, из последних сил сдерживая себя, чтобы не изнасиловать брата. Чувствовать его в собственных объятиях было столь упоительно, сладко, что хотелось немедленно сорваться, вцепиться в бёдра и задать жёсткий темп, но движения его были плавными, сильными. Роккэн расслабился, откинулся на руки брата, покачиваясь на волнах тёплого блаженства. Словно через пелену тумана он различал пылкие поцелуи, сминающие кожу на шее, плечах, груди, лихорадочный шёпот брата и свой собственный, срывающийся на стоны. Чем сильнее становились движения, чем крепче стискивал объятия Рурука, тем больше хотелось кричать от жара. Удовольствие, сперва бывшее едва ощутимым, незаметным за дискомфортом, теперь обжигало, становилось всё острее, и юноша невольно пытался свести вместе колени, отстраниться. Роккэн не мог понять, что происходит, метался, а когда брат обхватил ладонью возбуждённый член, едва не захлебнулся стоном, вскинувшись в руках. Неопытный, разгорячённый, он с трудом дышал, понимая, что вот-вот просто потеряет сознание, если эта сладостная пытка наслаждением не прекратится сию же минуту.

     — Ру, Ру, — сквозь стоны бормотал он, понимая, что ничего не слышит от бешеного биения крови в венах. Хотел донести до брата, что больше не может выносить его ласку, что вот-вот отключится, но слова слились в неразборчивый, высокий крик.

     Роккэн сам не понял, что произошло: в голове словно взорвалась бомба, и подступил туман. Тело содрогалось, перед глазами заплясала темнота. Рурука в тихом ужасе смотрел на то, как у брата закатываются глаза, как он обмякает в объятиях, тонко и жалобно застонав. Пальцы были влажными от семени, оба юноши взмокли, дрожали, источая жар. Пытаясь отдышаться после оглушительного оргазма, Рурука медленно отстранился, снял с расцарапанных плеч руки брата. Склонившись, он мягко поцеловал приоткрытые губы, прошёлся по ним языком, украв горячее дыхание. Обморок не продлился дольше минуты, и Роккэн с трудом приоткрыл глаза, принялся шарить ничего не улавливающим взглядом вокруг. Рурука лежал рядом на боку, подперев голову рукой, а с другой слизывая нечто вязкое и светлое.

     — Ты что творишь? — одними губами пробормотал Роккэн, постепенно возвращаясь в норму.

     — Завтракаю, — с невозмутимым видом заявил старший Миррор, облизывая ладонь. — Грех было не воспользоваться таким щедрым даром братишки.

     — Ты придурок или да? — вспыхнул Роккэн, со всей силы ударив Руруку подушкой. — Плюнь!

     — Что-о? — наигранно возмутился тот, подняв брови. — На, попробуй. Я прочитал в справочнике, что это весьма питательное вещество.

     — Вот уж дудки. Делись своим!

     — А мне нравится, с этого и надо было начинать. Но на, вот, там ещё осталось, — ухмыльнулся старший брат, лукаво сощурившись и кивнув на перепачканные бёдра Роккэна.

     — Пошёл в жопу.

     — Я только оттуда.

     — Идиот!

     — А ты в обморок упал.

     — Пидор.

     — Брат пидора.

❃ ❃ ❃ 

     Рурука медленно открыл глаза, уставившись в потолок. Низкий, разрисованный всевозможными листьями, веточками, лианами, он делал вид не таким мрачным. За окном начинали щебетать птицы, рассевшись в заросшем садике. Хороший сон. Юноша любил, когда ему снилось что-то такое. Повернувшись на бок, он осторожно поцеловал ещё спящего брата в уголок губ и поднялся с кровати. Спина немилосердно болела после почти двух недель, проведённых в Архивах. Но надо было готовить завтрак, собираться, будить брата. Движения его были механическими, отлаженными, даже жёсткими. Коротким и отработанным пасом руки он запустил магический импульс, поджигая дрова в печи, сложенные туда с вечера. Пока грелась вода в котелке, юноша успел сходить в подвал, принести оттуда головку сыра и овощей. Он знал, что брат безумно любит сыр и душу готов за него продать, и был счастлив порадовать Роккэна хотя бы такой мелочью. А в последнее время он делал всё возможное, чтобы найти таких мелочей как можно больше. Когда раздались шаги, он невольно вздрогнул и обернулся, уставившись на сонного брата, замершего в дверном проёме. Мятая рубаха и штаны сидели на нём сикось-накось, встрёпанные и отстриженные по плечи волосы безбожно вились с одной стороны, а на которой он спал и вовсе встав дыбом.

     — Почему ты меня не позвал? — с мягкой укоризной поинтересовался Рурука, отложив деревянную ложку, которой помешивал наваристое рагу в котелке. Он приблизился к брату, поправил на нём одежду и пригладил встопорщенные волосы.

     — Да чего тебя лишний раз отвлекать, — неловко отозвался Роккэн, приласкавшись к руке брата и нырнув в его объятия. — Доброе утро.

     — Доброе, — ласково отозвался юноша, коснувшись его лба губами. — Садись, я почти закончил готовить.

     — Что-то с сыром? — не сдержал улыбку Роккэн, принюхавшись.

     Рурука довольно кивнул, а затем, ещё немного поколдовав над котелком, разложил сырное рагу по глубоким мискам. Устроившись рядом с братом, он вооружился вилкой и стал его подкармливать. Тот охотно ел с его рук, хотя то и дело уводил взгляд в сторону. Ему было стыдно, неловко, временами даже страшно, но Рурука никуда от него не девался, оставаясь рядом и окружая своей заботой. Казалось, ему совсем несложно заботиться о калеке, и он делал всё возможное, чтобы это выглядело именно так. Первое время, когда брату только ампутировали кисти, Рурука не знал, что ему делать, как быть. Юноша всячески осторожничал, боялся лишний раз отвернуться. Теперь некоторые вещи стали привычными: одеть брата, причесать, помочь умыться, покормить, обуть, если тот собирается выйти в город, но вечером процедуры были даже приятными. Например принять вместе с ним ванную или раздеть ко сну, попутно обласкав как следует, чтобы лучше спалось. Сперва Роккэн дико комплексовал, закрылся в себе, опасаясь, что теперь брат отвернётся от него, что ему будет мерзко и неприятно сближаться с ним, искалеченным. И сам стал отдаляться, не желая лишать Руруку радостей жизни. Каково же было его удивление, когда однажды утром он проснулся от сладкого тянущего ощущения внизу живота. Старший Миррор не только сделал ему минет, совершенно разнежив, но следом сам залез на него, позволив взять себя. Ещё и подшучивал, зараза, что талант не пропить, а сапожник без сапог — не беда. Постепенно Роккэн смог привыкнуть к мысли, что даже без рук жизнь продолжается, пусть это и стало весьма горькой утратой и сильным потрясением. Сколько слёз он пролил в ночи, проклиная Господина чернокнижников и всю его семью до десятого колена, после того как Саймон отсёк ему кисти, не дав гангрене распространиться. И то, что он был в сознании во время тяжёлой операции, лишь подливало масла в огонь. Хуже всего было не это. Рурука находился всё это время рядом, и Роккэн видел его взгляд: полный отчаяния, боли, видел появляющиеся в глазах слёзы. И ненависть.

     Рурука возненавидел Гилберта, трясся от злости ещё очень долго, едва только вспоминал, из-за кого его брат не может больше не то что рисовать, а элементарно по-человечески одеться без лишних проблем. Но всё равно остыл, смирившись с тем, что сделанного не обратить вспять. Теперь он мог лишь сделать всё, чтобы жизнь брата перестала казаться ему слишком мрачной и лишённой радостей. Надо сказать, что у него неплохо получалось, по крайней мере, к Роккэну начала возвращаться его прежняя жизнерадостность. Когда же они услышали о том, что Чёрный замок взят в осаду, что чернокнижники на грани краха, чувства были смешанными. Не накинься Гилберт на Роккэна, они бы сейчас были в стенах осаждённой цитадели и, возможно, погибли, да и не хотелось им, чтобы кто-то из этих магов умер. И всё же оба испытали беспокойство: что там творится? Как их друзья? Слухов по столице ходило не мало. Говорили, что Господин чернокнижников пропал, и фракция обречена на полное уничтожение; кто-то говорил, что пропал вовсе не Повелитель, а его брат и любовник, что из-за этого Найтгест впал в тяжёлую кататонию и не сможет завершить войну. Всё чаще проявлялись вспышки странного безумия среди людей, животных и тварей, будто по миру проходила неистовая волна, уносящая разум. Больше всего Рурука боялся, что это затронет Роккэна. Когда возвестили о победе чернокнижников, братья вздохнули с облегчением, и старший Миррор, не выдержав, отправился в цитадель. Он видел и выступавшего с речью помятого, раненого Найтгеста, бледность которого была даже излишней; видел он и Артемиса с обожжённой шеей и непривычно короткими волосами; и Пассису, сорвавшего весь пафос церемонии. На душе у него стало легко, и домой он возвращался с чистым сердцем. Что бы там ни происходило после их отъезда, но всё явно наладилось.

     Из мыслей Руруку вырвал деликатный кашель брата.

     — Ты сам-то есть будешь? — мягко поинтересовался Роккэн, довольно облизываясь. Он покосился на чашку с чаем, и старший брат убрал вилку, посмотрел на пустую тарелку.

     — Да, конечно. Задумался.

     — Надеюсь, думал ты исключительно о всяких неприличных вещах? — попытался приободрить Руруку младший брат, ехидно поиграв бровями.

     — Конечно, — вяло улыбнулся Миррор, неловко потерев затёкшую шею. — О том, как буду вырывать листы из книг в Архивах.

     — Ну, это уже перебор!

     — А если там будут эротические картинки?

     — Тогда прощаю.

     Рурука снова изобразил улыбку, но Роккэн понял, что настроение у брата совершенно паршивое. Опустив взгляд, он осторожно протянул руки, зажал чашку между предплечий и сделал пару осторожных глотков. Повисла неуютная тишина. Летописец ковырялся в своей тарелке, мрачно рассматривая её содержимое. Надо было доесть, помыть посуду и отправиться в Архив, чтобы получить плату за прошедшую неделю, а затем взяться за работу. Но больше всего ему хотелось свернуться под одеялом и поскулить. Позволить себе этого он не мог.

     — Уходишь? — тоскливо поинтересовался Роккэн, наблюдая за тем, как брат встаёт из-за стола и складывает тарелки и вилку в большом чане с горячей водой.

     — Да. Поработаю немного, — тихо прошептал Рурука, механическими движениями отмывая посуду.

     — Возвращайся пораньше, хорошо? — робко попросил юноша, боясь, что брат заработается, забудет прийти в обед и вернётся уже поздно ночью. — Я… я бы хотел…

     — Я на пару часов, малыш, — на этот раз улыбка Руруки была самой настоящей и очень ласковой. От неё младшему Миррору стало тепло на душе. — Получу деньги, проверю пару книг, забегу на рынок и вернусь. Ты даже соскучиться не успеешь.

     — Успею, — просиял Роккэн, а затем порывисто подался вперёд, прильнув к губам брата, затягивая его в поцелуй.

     Рурука расслабился, бережно запустил пальцы в короткие волосы, прижимая к себе это чудо в перьях. На следующий день после операции Роккэн запутался в собственных длинных локонах, потом не смог их расчесать, и старший брат понял, что придётся их отрезать. Сердце его обливалось кровью, когда он собственноручно срезал длинные пряди, не мог сдержать слёз. Он любил заплетать Роккэну косу, любил перебирать ночами густой шёлк его шевелюры, любил зарываться в них носом и пальцами, любил смотреть, как они очерчивают его тело, когда их распускают. Когда последний локон опал на пол, Рурука отложил ножницы и обнял брата со спины, пытаясь скрыть дрожь и слёзы.

     — Прости, — едва слышно прошептал он, прижавшись губами к виску Роккэна. — Мне так жаль, правда. Ты… ты не сильно расстроен?

     Спрашивать подобное у человека, который только лишился рук — глупее не придумаешь. Но Рурука не мог иначе. Он хотел знать все чувства брата, сделать всё возможное, чтобы он был счастлив.

     — Если честно, совсем нет, — безразлично отозвался младший Миррор, тряхнув лёгкой головой. — Даже рад. Я же отращивал их, чтобы нравиться тебе.

     Рурука содрогнулся всем телом, сжал губы, сдерживая рвущийся из груди крик. «Ненавижу тебя, Гилберт», — хотел заорать он, но лишь теснее обнял брата, снова прижавшись к его виску губами.

     — Тебе… тебе и так хорошо, — справившись с голосом, проговорил он. — Непривычно, конечно, но я тебя люблю вовсе не за волосы.

     — Конечно, иначе бы очень громко возмущался всякий раз, когда я подбривал разные интересные места.

     — Придурок, — расплылся в улыбке Рурука, выпрямившись и потрепав брата по макушке.

     — Брат придурка.

     Теперь волосы приходилось достаточно часто подравнивать, и Рурука уже был уверен, что смог бы стать профессиональным цирюльником, если бы только захотел. Прервав поцелуй, юноша домыл посуду, а затем быстро сбегал в комнату, забрал сумку и стал обуваться. Роккэн неловко топтался рядышком с ним, стесняясь попросить о помощи. Бегло кинув на него взгляд, Рурука без лишних слов подтянул сапоги брата поближе и помог ему обуться.

     — Куда пойдёшь? Где твой труп потом искать? — привычно поинтересовался старший Миррор, вешая брату через шею его сумку.

     — Да там… — Роккэн запнулся и расплылся в улыбке. — Сюрприз.

     — В последнее время я стал недолюбливать всякого рода сюрпризы, — ворчливо заметил Рурука, а затем накинул брату на плечи плащ, аккуратно застегнул. — Если ты надолго, можешь заглянуть в Архив.

     — Ты же сказал, что ты туда на пару часиков? — ехидно заметил Роккэн, знающий любовь брата к всевозможной работе, связанной с книгами.

     — Ну да. Разве это не долго? — серьёзно и обиженно вопросил он, первым выходя из дома, а затем закрывая за братом дверь.

     Они вместе добрались до перекрёстка, обменялись быстрыми поцелуями и разошлись в разные стороны.

❃ ❃ ❃ 

     Разгребая уже десятую полку в поисках нужных записей, Рурука не мог отделаться от ощущения, что что-то забыл, что что-то не сделал. Только потом, кинув взгляд на часы, он с ужасом осознал, что уже прошло шесть часов с того момента, как он забежал к архивариусам со словами «я только одну вещь гляну и уйду, сегодня отдыхаю». Сердце упало в пятки, ведь он обещал брату, что не будет задерживаться, что придёт пораньше. Каково же было его удивление, когда, сдавая ключи и печати главному хранителю, он обнаружил в его кабинете Роккэна. Тот мило общался с его коллегами, как ни в чём не бывало попивая чаёк. Краска залила лицо старшего Миррора, когда он поймал на себе укоризненный взгляд брата.

     — На пару часиков, да? — мрачно хмыкнул он, поднимаясь.

     — Ну, я сначала искал одну вещь для студента, потом вспомнил, что мне надо проверить другую вещь, и вот…

     — Словом, ты почти что отработал полный день, — сказал за него Роккэн, а затем двинулся на выход. — Пошли домой, горе луковое.

     Пристыженный Рурука сдал рабочие материалы, а затем поплёлся за братом, понурив голову. Таким идиотом он себя уже давно не чувствовал. Когда они дошли до дома, впервые за долгое время в полном молчании, старший Миррор не выдержал и начал оправдываться:

     — Прости, Рок, я не специально! Просто забыл. Это очень старая книга, и я уже давно хотел ей заняться, а она как раз мне подвернулась.

     — Ты как оборотень хвостом вертишь после того, как они взгрели чернокнижников во время Первой войны.

     — Они их не взгрели! — возмутился Рурука, вешая плащ брата за капюшон на разлапистую вешалку. Затем опустился на корточки, развязывая сапоги Роккэна. — Между прочим, чернокнижники сами молодцы, что повелись на такую хитрость. И это был просто изумительный стратегический манёвр! Я всё жду, когда его кто-нибудь использует снова, потому что это просто невероятно! Ты когда-нибудь слышал, чтобы шпионаж и рекогносцировку так мастерски использовали?

     — Видишь эту сумку? — с улыбкой поинтересовался Роккэн, поведя плечом, на котором та висела.

     Рурука спал с лица, поняв, что его опять занесло, и он может схлопотать тяжёлой вещью по башке, вжал голову в плечи, виновато покосившись на Роккэна. Тот потянулся к его уху и едва не по слогам прошептал:

     — В ней лежит новая потрясающая смазка. И я на все сто уверен, что её мы ещё ни разу не пробовали.

     Рурука подавился воздухом, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Роккэн же, насладившись результатом собственных коварных манипуляций, тряхнул головой и неторопливо двинулся в сторону их комнаты, покачивая бёдрами. С трудом сглотнув, старший брат поторопился за ним, чувствуя, что такими темпами на работу он выйдет очень не скоро. В спальне Роккэн осторожно снял с себя сумку, затем поглядел на брата, виновато потупился. Не став ничего спрашивать или говорить, Рурука стал избавлять его от одежды, усадил на постель, устроившись у него между ног. Прошёлся поцелуями по груди, поддразнил кончиком языка соски, не в силах сдержать улыбку.

     — Ру, — смущённо протянул Роккэн, наблюдая за братом и пытаясь выдавить из себя то, что хочет.

     — М? Что такое? — старший поднял на него взгляд, обвёл языком головку плоти.

     — Я… я бы хотел, — Роккэн запнулся, покраснел ещё больше и отвернулся. Ему казалось, что просить от брата подобного в его положении будет даже несправедливо. Но вдруг? — Я бы хотел сегодня…

     — Да? — с лукавой улыбкой подбодрил его юноша, выпрямляясь и ехидно сверкая глазами.

     — Можно мне?.. — Роккэн снова замолк, не в силах сказать это вслух.

     Раньше с этим было как-то проще. Захотел — сделал. Но без рук с этим возникли определённые проблемы. И сделать так без помощи брата не получалось. Рурука же безумно хотел услышать, что же Роккэн желает, пусть и понял всё с первого взгляда. Шальное возбуждение перехватывало шею шёлковой лентой.

     — Сейчас я хочу взять тебя, — выпалил Роккэн и зажмурился, прикусил губу.

     — Конечно же, — спокойно кивнул летописец, а затем с любопытством зарылся в сумку брата, откуда вскоре извлёк пузатую колбу с мутной матово-золотистой субстанцией. Осторожно откупорив её и потянув носом запах, он мелко вздрогнул. — Пахнет… сладко.

     — Алхимик утверждал, что и на вкус сладкая, но я не рискнул пробовать, — смущённо пробормотал Роккэн, наблюдая за тем, как брат взбирается на постель и усаживается к нему спиной.

     Рурука глянул на него через плечо и шкодливо подмигнул. Убрав со спины длинные волосы, он плавно встал на четвереньки, широко разведя колени и прогнувшись в спине. Младший Миррор задержал дыхание, судорожно сглотнул. Вот, летописец капнул немного смазки себе на ладонь, растёр по пальцам, потянулся, проведя руку под себя. Пальцы заскользили между ягодиц, покружили вокруг колечка мышц, а затем стали плавно погружаться внутрь. От этого зрелища невольно становилось жарко, и Роккэн задышал чаще, наслаждаясь представлением, которое для него устроил брат. Безусловно, он мог сделать это и быстрее, особо не размениваясь на нежности, чтобы приступить к главному. Но всё же позволил полюбоваться, раздразнивая, пробуждая желание как следует отодрать. Приятный терпкий лотосовый запах стал разливаться по их спальне, дурманя и подливая масла в огонь. Рурука странно поёрзал, дыхание его стало совсем уж сбитым и торопливым.

     — Ой, — с едкой улыбочкой проговорил Роккэн, наблюдая за тем, как брат начинает чуть быстрее двигать пальцами, скорее уж трахая себя, чем подготавливая. — Забыл сказать. В состав этой волшебной штучки входит пыльца лотосов с Изумрудных островов. Хороший, а главное сильный афродизиак, как ты мог убедиться.

     — Господи, если тебе не хватало искорки в отношениях, достаточно было просто сказать об этом, хорёк! — простонал Рурука, ёрзая совсем уж неприкрыто, понимая, что жжение в заднице становится абсолютно невыносимым, а желание забраться на брата и изнасиловать его перевешивает здравый рассудок. — О, боги, я сейчас рехнусь.

     — Не надо, — ласково промурлыкал Роккэн, поднимаясь на колени и приближаясь к брату. Тот на мгновение замер, затем призывно и влекуще прогнул спину. — Поможешь?

     — Спрашиваешь ещё, — выдохнул Рурука, медленно вынимая из себя пальцы и чуть подаваясь назад. Обхватив плоть брата, он обласкал её по всей длине, заодно и смазав, с трудом дыша и соображая.

     Он сдерживал себя из последних сил, когда осторожно насаживался на член брата, хоть тело его и колотила крупная дрожь, вызывая неконтролируемое желание наконец-то ощутить всю гамму страсти. Роккэн снова сглотнул, содрогнулся, начиная неторопливо двигать бёдрами, не столько из осторожности, сколько от извращённого удовольствия наблюдать за тем, как Рурука изводится. Старший брат распластался по постели, стискивая в пальцах простыню и выдыхая стоны сквозь плотно сжатые зубы. Ведомым он бывал не слишком часто, однако ощущения ему нравились почти до одури. И он искренне надеялся, что его брату с ним не менее хорошо. Когда Роккэн чуть резче поддал бёдрами, вталкиваясь до основания, юноша не сдержал гортанного стона.

     — Да, — протянул он, запрокидывая назад голову, а затем начиная подаваться ему навстречу, почти что впечатываясь в него бёдрами. — Да.

     — Я рад, что ты согласен со мной, — не удержался от шпильки Роккэн, улыбаясь от уха до уха. Он с дрожью наблюдал за тем, как плоть почти полностью покидает тело брата, а затем погружается, как он дрожит, как зовёт.

     Но остроту Рурука пропустил мимо ушей, слишком распалённый, чтобы обратить на неё внимание. Роккэн склонился к нему, перехватил под плечи, начиная двигаться сильнее. От возбуждения и удовольствия спирало дыхание, глаза закрывались сами по себе.

     — Хочу по-другому, — вдруг прошептал между стонами Рурука, слегка повернув к нему голову. — Отпусти.

     — Не пущу, — передразнил его младший брат, однако неохотно отодвинулся, зашипел от разочарования, когда Рурука отстранился от него.

     Летописец обернулся и властно опрокинул его на спину, затем оседлав бёдра. Роккэн про себя улыбнулся, зная, что брат особенно любит эту позу. Перехватив плоть брата, Рурука стал медленно опускаться на неё. Вряд ли ему было больно, скорее уж он потакал своим заморочкам, и Роккэн прощал ему это, потому что понимал, что будет потом. Он приподнялся на локтях, потянулся, принимаясь водить языком по соску, то и дело игриво прикусывая, втягивая в себя. Рурука закатил глаза, шумно втянул воздух носом, сглотнул, и кадык его поднялся, затем опустился, притягивая взгляд. На мгновение Роккэн ощутил желание впиться в него зубами, терзать до крови, но вовремя подавил его, не став давать себе волю. Рурука начал двигаться сразу сильно, быстро, облокачиваясь на плечи брата и дыша с явным трудом. Глядя на изгибы его тела, на то, как под взмокшей кожей перекатываются мышцы, как пряди волос липнут к лицу и шее, Роккэн жалел только об одном: что не сможет нарисовать эту пылкую картину. Сердце на мгновение болезненно сжалось, и Рурука, словно почувствовав это, склонился к нему, крепко поцеловал, изгоняя дурные мысли из головы. Хотелось обхватить его лицо ладонями, подхватить под ягодицы, приласкать, стиснуть соски. Роккэн зажмурился, врываясь в рот Руруки языком, и тот отозвался с неистовой страстью, почти что насилуя в ответ. Двигаться старшему Миррору становилось всё сложнее, спину тянуло, мышцы ног горели, и он начинал сбиваться с ритма, стискивая плечи брата. Юноша содрогался, удовольствие подходило к критической точке, и он издал протяжный жалобный стон, нахмурился. А затем под довольным взглядом Роккэна обхватил свою плоть пальцами, принимаясь ласкать резкими, быстрыми движениями. От этого вида дрожь пробежалась по спине младшего Миррора, он заулыбался, а затем подался вперёд, опрокинув брата на постель. Тот возмущённо застонал, выгнулся, закусил губу. Он едва заметно хмурился от зашкаливающего возбуждения, острого удовольствия. Афродизиак всё ещё бродил по телу, когда он сильно выгнулся, изливаясь на собственные пальцы и изнемогая от дикого пожара в своей крови. Что бы там ни говорили, а Роккэн даже без рук мог довести брата до бессознательного состояния размякшей лужицы.

❃ ❃ ❃ 

     Зов Артемиса застиг братьев врасплох: Рурука неохотно разлепил глаза, почувствовав, что его сознания коснулось чужое, настроенное весьма дружелюбно. Развалившийся на брате, едва ли способный подняться после того, что они вытворяли ночью, старший Миррор старался лишний раз не шевелиться. Более того, делать такую глупость ему совершенно не хотелось, ведь размеренное дыхание над ухом сладко успокаивало. Приглашение Акио отозвалось в сердце юноши болезненным током: после происшествия в Чёрном замке они старались как можно меньше вспоминать о событиях, касавшихся его, не тревожить свою память. И, конечно же, не желали туда возвращаться ни под каким предлогом, пусть и хотели вновь увидеть своих друзей: Артемиса, Люука, Лоренцо, Пассису. Растолкав Роккэна, Рурука набрал побольше воздуха в грудь и тихо выдохнул:

     — Артемис зовёт нас на праздник в Чёрный замок.

     Зрачки младшего Миррора сузились, лицо побелело, и старший не мог быть уверен от страха или же гнева.

     — С чего бы вдруг? — не без осторожности вопросил художник, нахмурился.

     — Сказал, что один не справится с организацией, — пожал плечами летописец, затем тяжко выдохнул и уткнулся лбом в плечо брату. — Как-то неловко ему отказывать. Но неужели он не в курсе?

     — Думаешь, был бы в курсе, что-то изменилось? — резче, чем думал, огрызнулся Роккэн, приподнявшись на локтях. — Да он же Воплотителя из-под земли достанет, если ему что-то будет интересно!

     — Когда я видел их в последний раз, он был несколько занят… другим, — не найдя в себе сил произнести имя Господина чернокнижников, прошептал Рурука. — Возможно он на самом деле хочет увидеть нас?

     — Что ж, тогда поехали, — с непроницаемым лицом проговорил Роккэн, выбираясь из-под брата. — По крайней мере узнаем, в порядке ли он.

     Рурука согласно кивнул и связался с Артемисом, предупредив об их намерении всё же навестить чернокнижников. На душе скреблись кошки, просыпалась злость, и юноша не был уверен в том, что удержится, если увидит Найтгеста старшего. Ему хотелось бы разорвать его на клочки, растоптать его череп, но всё это он пообещал держать в себе. В конце концов, он успел усвоить, что слепая ярость может привести к страшному горю. И если не его, то чужому. А это ему не было нужно. Крамольные мысли о мести летописец быстро отмёл прочь, но они то и дело мелькали в его голове, подкидывая различные идеи о том, как можно нагадить Господину чернокнижников.

     — Рурука, — голос брата заставил его вынырнуть из размышлений. Уже в десятый раз он перебирал содержимое сумки, и младший Миррор не мог не заметить его хмурое состояние. — Успокойся. Мы едем на праздник.

     — Но он!.. — вспылил старший, так и взвившись и едва не перевернув стол, на котором вёл сборы.

     — Мы едем не к Гилберту, — лицо Роккэна, его ровный голос, прямой взгляд — всё это дышало умиротворённым спокойствием. — И, что бы ни происходило, прошлое не изменить.

     — Тут бы я с тобой поспорил, — проворчал Миррор, насупившись и опустив взгляд, как провинившийся ребёнок. Злость постепенно утихала. — Но неужели ты можешь так спокойно думать об этом?

     — Даже если и нет, то что изменится? — художник иронично приподнял бровь. — Возможно, у меня пригорает задница от мысли, что мы встретимся с Гилбертом, но я отношусь к этому, как к неизбежному злу. По мне так достойная плата за возможность провести время с друзьями.

     — А по мне так, — передразнил его Рурука, — с тебя уже достаточно каких-либо оплат.

     — Ну, у меня ещё остались ноги и глаза, так что пару праздников смогу нам купить, — ухмыльнулся художник, наблюдая за тем, как перекашивается лицо брата от этих слов. — Всё, хватит болтовни, поехали. И не дай боги ты будешь чудить. На месяц останешься наедине со своими руками.

     — У меня хотя бы руки будут, — фыркнул Рурука, закидывая сумку на плечо и поправляя на брате плащ.

     — А у меня есть рот и ноги, — невозмутимо парировал художник, пряча улыбку в уголках губ. Если уж Рурука взялся шутить на тему его искалеченных конечностей, значит, настроение у него исправилось.

     — Как там говорил Артемис? Вырвите мне язык, я хочу это видеть.

     — Кажется, я знаю человека, который может тебе подсобить с этой затеей. И, о боже мой, мы как раз с ним увидимся!

     — Ладно, так уж и быть, в этот раз ты меня уел, — сдался Рурука, не найдя колкости для ответа.

     До замка они добрались уже к вечеру, когда начало темнеть, и несколько устали с дороги, да и успели проголодаться. Благо, что вдвоём на одной лошади оказалось не так холодно, как могло бы, пусть то и замедлило её почти вдвое. Пока они оставляли кобылу под присмотром в конюшне, пока шли по узкой тропке к цитадели, Артемис успел выбежать им навстречу. Даже в вечерней зимней мгле братья смогли разглядеть, как переменился Охотник: юноша словно только-только начал жить на самом деле, едва не светился изнутри, и золотые его глаза так и сверкали, заражая шебутным весельем.

     — Как же давно я вас не видел! — воскликнул Акио, мигом сгребая их обоих в объятия и едва не отрывая от земли в порыве покружить. — Идёмте, у меня абсолютно грандиозные планы.

     — Нам бы перекусить, — вставил слово Рурука, идя вслед за Охотником и приобнимая брата за плечи. — Прямо с постели сорвались сюда.

     — Надо думать, и ночка много сил сожрала, — подначил его Акио, чуть повернув голову к братьям. Те многозначительно промолчали. — Сейчас организую. Вы не пугайтесь, если что. Весь замок на ушах стоит. Как ни странно, очень многие загорелись идеей праздновать новый год, а не просто посещать Неделю зимы. Думаю, традиция приживётся.

     — Зная тебя, ты их ко всему приучить сможешь, — проворчал Роккэн, пряча нос в воротнике плаща от холодных снежинок. — И зачем мы тебе сдались?

     — Во-первых, я соскучился, а новый год — один из лучших поводов встретиться с друзьями. Во-вторых, среди всех тех, кого я знаю здесь, вы вполне себе понимаете в юморе и отдыхе. Ну и наконец, что-то мне подсказывает, что вы не против поставить пару цитаделей с ног на голову.

     В холле Чёрного замка, как и было обещано, царил бардак: чернокнижники носились туда-сюда, перекрикиваясь и споря до хрипоты; от заклинаний в воздухе повис острый запах, переливавшийся всеми оттенками от лаванды до влажной земли. Акио заулыбался, оглядывая творение своего изворотливого разума. Тёмные маги, пробегая мимо него, здоровались, хлопали по плечу, мимоходом пожимали руки, выказывая собственное одобрение. Под потолком начинала образовываться тонкая вязь снежных узоров, за плетением которой весьма внимательно следило чуждое в этих местах существо. Волхвы зимы обитали далеко на юге Ифарэ, заняв почти все Зимние земли. Редко когда они выбирались в столь «тёплые страны» и пренебрежительно относились ко всякому, кто не может переносить температуру ниже минус сорока градусов. Как же этот экземпляр оказался в главном замке чернокнижников, Мирроры не могли даже предположить. Не исключено, что его выцарапал Охотник для своих целей. По крайней мере, именно так начинались все события в последнее время. В обеденном зале тоже творилась неразбериха, потому как столы перетаскивали к стенам, переставляли, меняли местами, освобождая место для непосредственной банкетной части. Акио же прямой наводкой двинулся мимо всего бардака к дверям, ведущим к кухням, где готовилась еда для всей свары тёмных магов.

     — Я сейчас разбираюсь с меню, — гордо поделился юноша, быстро пересекая несколько коридоров и спускаясь в обширное подвальное помещение. — То ещё веселье, скажу вам. Эти чернокнижники, видимо, никогда не слышали слова «вкусно», так что приходится следить за каждым их шагом, чтобы не дай боги не наделали бед. С этим я и сам справлюсь, так что, думаю, им не стоит примазываться к чужой славе.

     В кухнях братья Мирроры ещё ни разу не бывали. Еду отсюда перемещали прямиком на столы, главное было уметь связаться с этим местом, полным запахов, суеты и совершенно иной жизни, нежели в самом замке: попыхивали печи; стучали по разделочным доскам острые ножи; перепархивали с места на место, точно лёгкие пташки, массивные кастрюли, котелки и сковороды. Между всего этого хаоса носились непосредственно повара, заглядывая в разбросанные повсюду бумажки. Даже особо не приглядываясь к ним, Рурука узнал почерк Охотника и оценил масштабы проделанной им работы.

     — Им совершенно нельзя доверять что-то новое. Особенно десерты, — поделился Акио, скользя между столов и отыскивая более-менее свободное место для друзей. — Я бы хотел когда-нибудь открыть здесь собственное кафе. Или кондитерскую. Но это позже.

     — Конд что? — Роккэн с любопытством покосился в его сторону, присаживаясь на свободный стул. Юноша принюхался к царящим вокруг разномастным ароматам и довольно зажмурился.

     — Это такие заведения в Сотминре. Там готовят всякие сладости. Подождите, сейчас что-нибудь вам принесу. Попробуете и скажете, стоит ли всё это потраченных усилий.

     Сказав это, Артемис затерялся во всеобщем хаосе, словно и не бывало его. Рурука даже не пытался садиться, пребывая в нервном состоянии, то и дело вздрагивал, слыша громкие звуки. А вот младший Миррор оживился и заинтересовался процессом, внимательно наблюдая за тем, что делают повара. Издалека слышались похвалы и поправки Охотника, но самого его видно не было, пока он вдруг не появился прямо перед ними, точно вырос из-под земли. На стол опустилась большая плоская деревянная тарелка, на которой расположились аппетитные на вид треугольники. Все они оказались разными как на вид, так и на вкус: по несколько слоёв в каждом, нежные, рассыпчатые, они растаяли быстрее, чем братья успели как следует наесться. Пробегая мимо них, Акио приметил, как заботливо кормит Рурука брата с рук, травя какую-то байку про Архивы.

     — Что, Рок, совсем разленился? — с ухмылкой бросил Артемис, потрепав художника по макушке. — Кстати, с длинными волосами тебе шло больше.

     Роккэн опустил взгляд и замялся, а Рурука посмотрел на друга совсем уж странно, прервав весёлую историю. Но сказать ничего не успел, потому как Акио убежал дальше управлять процессом на кухне, время от времени появляясь и подкладывая на пробу небольшие порции снеди. Роккэн поёрзывал, щёки его раскраснелись — в кухне было достаточно жарко, а он не позволил снять с себя плащ, скрывающий руки.

     — Я понимаю, что ты очень заботливый старший брат, но что-то мне подсказывает, что на ужин у нас будет жареная человечина, — сдув с лица прядь волос, выдохнул Акио, присев рядом с ними. — Он же простудится, если сейчас отсюда выйдет. Дай ты человеку раздеться.

     — Рок? — старший Миррор вопросительно покосился на брата, ожидая его разрешение.

     Роккэн пожал плечами и кивнул, затем поднялся и приподнял подбородок, позволяя снять с себя плащ. Рурука отстегнул фибулу и перекинул тяжёлую ткань себе через руку, затем скосив глаза на Акио. Имевший привычку присматриваться ко всему, Охотник и в этот раз бегло оглядел Роккэна с ног до головы, отвёл было взгляд, но затем уже повторно посмотрел на его руки и вскинул голову. Зрачки его гневно сузились, а губы сжались в тонкую линию.

     — Ах вот оно что, — прошипел Охотник, мелко задрожав от ярости. — А я-то думал, куда и почему вы так резко свинтили. И почему Пассиса так взъелся на Гилберта. Я им устрою весёлый праздник. — Едва не клокоча, Акио шумно выдохнул через плотно сжатые зубы, а затем обвинительно ткнул пальцем сначала в одного Миррора, а затем в другого: — А вы, оболтусы, могли мне хотя бы записку оставить.

     — Я очень быстро собирал вещи, — поделился старший из братьев, устраиваясь на стуле поудобней и принимаясь уплетать очередной десерт, то и дело подкармливая Роккэна. — А потом… ну, знаешь, мне казалось, что во всей этой войне тебе немного не до нас. И почему-то в голову пришла мысль, что между нами и Гилбертом выбор будет очевиден.

     — С какого это перепуга я буду между вами выбирать? — удивился Охотник, снимая кремовую полоску с пирожного и отправляя в рот. Посмаковав сладкое и подумав над этим, он присел на край столешницы и, покачивая ногами, склонился к братьям, нависнув над ними, как белая смерть. — Что мне мешает любить и вас, и его?

     — Только люби нас, не как его, — фыркнул Роккэн, делая вид, что опасливо придвигается к Руруке. — А то я начну переживать.

     — Нужны вы мне больно. Кстати, на письма, как мне казалось, не так уж и сложно ответить. Да и на ментальный зов тоже, но сейчас не о том, — не без намёка заметил Артемис, выпрямляясь и снова утаскивая порцию крема. А потом с весьма суровым лицом побил кулаком в раскрытую ладонь. — Ну, он у меня получит по шее. Ещё как получит.

     — Артемис, — Роккэн уложил предплечье альбиносу на колено, и тот невольно вздрогнул, опустив взгляд на культю, а потом подняв на художника. — Я уже пытался надавить Гилберту на совесть. Ты сам видишь, что из этого вышло. Давай без этого, хорошо? А то получится замкнутый круг. Ты ему нервы треплешь, он срывается на тебя, мы его за это отчитываем и получаем по мозгам, а ты начинаешь клевать его за нас. И так до бесконечности. Пора уже прервать эту цепочку.

     — Я не буду портить нам всем праздник, — уклончиво отозвался Акио, спрыгнув со стола на пол и стряхнув с плеч несуществующие пылинки. — Так что предлагаю пока что эту тему отложить. Если уж ты, Рок, говоришь, что всё в порядке и переживать не надо, то так тому и быть.

     — Я отойду, — пробормотал Рурука, поморщившись и тряхнув головой, а затем серьёзно посмотрев на Артемиса. — Присмотришь?

     — Одним глазом, — небрежно отмахнулся от него Акио, поднимая с пола свиток и утыкаясь в него. Когда старший Миррор удалился в сторону туалета, Артемис неохотно скатал свиток, поднял голову, смотря мимо всей суеты, мимо всего происходящего. — Ты любишь его?

     Роккэн вздрогнул от столь откровенного вопроса, покраснел и потупился, чувствуя себя весьма неуютно:

     — Почему ты спрашиваешь?

     — У меня был младший брат, — с невозмутимым выражением лица произнёс Артемис, подперев подбородок ладонью и не смотря на художника. — Я очень любил его. Но от этого были только одни проблемы.

     Роккэн молчал, рассматривая кухни, поваров, затем украдкой поглядел на Охотника. Интересно, каким был его младший брат? Если верить Руруке, то все Акио очень похожи между собой, но почему-то представить второго Артемиса не получалось, даже если и уменьшенную его копию.

     — Я безумно люблю своего старшего брата, — тихо проговорил художник, неуютно поёжившись от желания окунуться в объятия Руруки и согреться, но покамест хронист не появился на горизонте, и тонкая морщинка пролегла между бровей. А затем разгладилась от улыбки, когда он увидел двигающегося в их сторону старшего Миррора. Сосредоточенный, уверенный, на его взгляд такой необыкновенный! — Но даже всем богам неизвестно, как он любит меня.

     Больше друзья не поднимали эту тему, поняв друг друга, и замолкнув при приближении летописца. Тот окинул Артемиса оценивающим взглядом, точно прикидывал, успел тот обидеть Роккэна или нет, а потом бегло, но нежно погладил брата по щеке. Акио оживился, спрыгнул со столешницы и развернул свиток, принимаясь описывать, что он запланировал для примерной ежегодной программы празднования. Придя к условному согласию, друзья всё же скучковались и обговорили план действий, то и дело привлекая взгляды к своей компании взрывами хохота. Повара с любопытством поглядывали на них, пытались подслушать, но Артемис пресекал эти попытки, тут же отправляя любопытных заниматься своими делами. Когда же примерная схема была сработана, они решили отходить ко сну — наступила ночь, и для свершения злодеяний следовало как можно лучше отдохнуть. Тем более что с утра предстояло многое сделать, а на свежую голову соображать было всяко проще и легче, чем после целого дня метаний.

❃ ❃ ❃ 

     Гилберт наблюдал за балом и маскарадом с благодушной усталостью, изредка прикладываясь к бокалу с вином и поглядывая на пёструю толпу, среди которой то и дело мелькал белоснежный силуэт. И как ни странно, Найтгест не ревновал, когда видел, как Акио с коронной ухмылочкой окидывает очередного партнёра по танцу оценивающим и многообещающим взглядом. «Ты мой, — спокойно подумал чернокнижник, делая глоток пряного, терпкого вина и расслабляясь на своём постаменте. — И ты это великолепно знаешь, прохвост». И внезапно ощутил на себе хитрый взгляд золотистых глаз, бледные губы беззвучно прошептали в ответ: «Знаю».

     — Если бы я мог предвидеть, что всё обернётся именно так, возможно, поспешил бы с вашим воссоединением, — раздался рядом задумчивый тихий голос.

     Вскинув бровь, Найтгест покосился на мужчину рядом с собой и покачал головой. Господин жрецов всегда был хитрым лисом, а теперь, пожалуй, старым хитрым лисом, потому как молодой резвился в зале, как в курятнике, наводя радостные гам и неразбериху. Старший Акио не скрыл собственного лица, даже не подумал сменить одежду жреца на нечто праздничное, впрочем Гилберт готов был поклясться, что углядел в уголках его губ прохладную, но довольную улыбку.

     — Вы с ним похожи, — пожал плечами Найтгест, отворачиваясь от собственного советника и единственного существа, после возлюбленного, которому мог доверять. У Серого принца всегда были свои планы, его паутина тянулась дальше, чем мог обхватить обычный разум, но Гилберт знал: тот ничего не сделает теперь, что могло бы причинить вред ему или его родственнику, который сейчас корчил рожи одному из преподавателей академии, веселя студентов-выпускников. — Я не о внешности, ты же знаешь. Но не могу тебя увидеть на его месте. Может, ты когда-нибудь тоже так же веселился в толпе?

     — Это твои проблемы, — покачал головой жрец, опираясь на спинку «трона» и не сводя взгляда с Артемиса. — Он всё сделал правильно. Что ж, пойду разберусь с бумагами, пока есть пауза перед новыми проблемами.

     — Советую тебе отдохнуть. Здесь столько симпатичных дам и мужчин, нескованных и готовых упасть в любые объятия, — ехидно изогнул брови Найтгест, вообразив, как степенный и вальяжный жрец подбивает клинья к более молодым и менее опытным девицам.

     — Поверь, они меня интересуют в последнюю очередь, — жрец кинул последний взгляд на младшего Акио и растворился снежной дымкой.

     Гилберт же качнул головой. «Как хочешь. Потрахался бы как следует — глядишь и характер исправится», — ворчливо подумал Господин чернокнижников, беря с подноса сладко благоухающий нежный кругляшок теста. И хотя к сладкому он относился с подозрением, слова о том, что десертным меню занимался его фаворит, не могли не вызвать любопытства. В самом деле, тесто таяло во рту, оставляя нежный привкус, и Гилберт не мог не удивиться. В зале было, за чем понаблюдать: Акио снова пристроился возле своих друзей и о чём-то жарко спорил с летописцем, оба яростно жестикулировали и напоминали две ветряные мельницы, поймавшие разные ветры. Потом они вдруг взялись за руки и рванулись в центр зала. Гилберт слегка напрягся, наблюдая за тем, как эти дикари начинают отплясывать нечто, никак не напоминающие ни вальс, ни полонез, ни иные танцы, которые многие привыкли видеть на балах. Они дурачились, кривлялись, и смеха в зале стало куда больше, но Найтгест всё равно напряжённо присматривал за тем, чтобы Рурука не вздумал распускать руки. С Акио бы сталось утащить его куда-нибудь, где не так много глаз и ушей для более приятного времяпровождения. При всём при этом они успевали хватать выпивку, начиная чудить лишь больше. В конце концов оба не вполне трезвых субъекта взобрались на стол, где принялись скандировать матерные частушки про Повелителя элементалистов, не переставая отпивать из больших кружек и оттанцовывать свою дикую пляску. Дошло до того, что к ним присоединилось ещё несколько дебоширов, и вскоре по столам грохотало уже не меньше двенадцати сапог. Господин чернокнижников прикрыл глаза ладонью, чтобы не видеть весь этот кошмар. В один вечер его любовник сделал из мрачных и суровых тёмных магов каких-то пьяных стихоплётов. И, что самое ужасное, Найтгест запомнил несколько куплетов, и теперь они настойчиво крутились у него в голове.

     Однако на этом сюрпризы не закончились. Пока все смотрели на заводил, подпевая и аплодируя, Гилберт приметил движение в другом конце зала. И не обратил бы на него никакого внимания (ведь здесь все постоянно перемещались с места на место и даже не думали стоять там дольше пары минут), если бы не маленький нюанс. Пассиса. За брата Господин чернокнижников всегда волновался особенно. Но в этот раз не знал, за чем наблюдать в конкретный момент. Рурука и Артемис, обнявшись, продолжали всё громче и громче вещать о минусах бытия Повелителя элементалистов, а вот у противоположной стены творилось форменное безобразие. Пассиса подошёл к тихо сидящему Роккэну и что-то сказал. Судя по удивлённому лицу Миррора нечто, что обыкновенно никогда не говорил. К ужасу Гилберта художник слегка покраснел, а потом заулыбался и поднялся, оказавшись непростительно близко к брату Найтгеста. Они помялись, Пассиса протянул руки. Роккэн поглядел по сторонам, что-то для себя понял и вложил собственные конечности в руки вампира. Эти двое тоже собирались танцевать. Только в отличие от Охотника и Руруки ни капли алкоголя в рот не брали. Гилберт зажевал губу, удерживая себя на месте, чтобы лишний раз не набедокурить. Вино в его бокале начало таять куда стремительней, чем до того. Взгляд его метался туда-сюда, и от радостного настроения не осталось и следа. До того он заставлял себя подойти к младшему Миррору и поговорить с ним, извиниться, найти способы исправить ситуацию. Но стоило ему это начать делать, как он обнаруживал, что между ним и юношей кто-нибудь обязательно стоит — то Люук, то Лоренцо, то Артемис. Гилберт же в свою очередь старался сохранять дистанцию от Пассисы и Руруки, которые своими укоризненными и тяжкими взглядами прожигали в нём дыры одну за другой. Господин чернокнижников даже готов был поклясться, что слышал тонкий звон в собственных ушах. Теперь же Пассиса пригласил этого малька на танец, хотя Гилберт был уверен, что это неуклюжее недоразумение не знает ни одного движения и не подозревает о том, что же должно происходить. И кто кого приглашает на танец. В каких случаях. На лице же художника отпечаталось такое неподдельное счастье, что Гилберт с трудом проглотил ком в горле. Чувства этого мальчика были написаны на его лице огромными буквами, вот только Пассиса, похоже, оказался подслеповат. Они оттоптали друг другу ноги, спотыкались, несколько раз чуть не попадали, и вокруг них стало появляться пустое пространство. Но юноши не обращали на то внимания. Младший Найтгест что-то говорил, рассказывал, а Роккэн улыбался, кивал и изредка едва шевелил губами, то ли соглашаясь, то ли комментируя слова партнёра по танцу. Сердце Гилберта едва не загорелось, когда художник вдруг стал подаваться вперёд, всерьёз вознамерившись поцеловать вампира, но в последнюю секунду он передумал и тихо зашептал ему на ухо. Вновь неуклюже потоптались на месте, а Пассиса едва не уронил на себя Миррора.

     — Ого, да там драка! — крикнул кто-то из чернокнижников, и все незамедлительно повернули к нему головы.

     Найтгест не сразу понял, на кого он показывает, но затем догадался, что дело в совершенно неумелых Пассисе и Роккэне. Маги тут же окружили их, начиная весело подначивать:

     — Да врежь ты ему уже!

     — Что вы обнимаетесь-то? Давайте деритесь нормально!

     — По почкам ему!

     Поняв, что это говорят им, юноши несколько оторопели и замерли. Первым в себя пришёл Роккэн и с изрядной обидой в голосе выкрикнул:

     — Вообще-то, мы танцевали!

     — А, — раздалось из толпы.

     — О, — вторил кто-то другой.

     — Неловко вышло, — отозвался третий.

     Смущённые неудавшиеся танцоры вернулись на прежнее место, заедать обиду фруктами и десертами. «Хороший урок. Если у меня будет ребёнок, я как следует займусь его воспитанием. От греха подальше», — ворчливо подумал вампир, отпивая вино в уже менее взволнованном режиме и принимаясь за очередную сладковатую закуску, которые оказались на удивление приятными. Впрочем, после пятой такой штуки он стал чувствовать себя несколько… странно? Словно тысячи иголок взыграли в его крови, раскаляясь, растворяясь, покалывая каждую клеточку тела. Чернокнижник было подумал, что кто-то попытался его отравить, но поймал хитрый взгляд Артемиса и едва не проглотил язык. Лис знал, на что он покусится! Знал и чем-то ему подправил угощение! Игриво вскинув брови, Акио облизнул собственные губы и неторопливо двинулся к выходу из зала, не оборачиваясь и не останавливаясь, пока не исчез за дверьми зала.

     — Дьявол, чем ты меня опоил? — хрипло гаркнул Найтгест, залетая в спальню и судорожно пытаясь отыскать любовника взглядом. Кровь его вопила от жара, силы рвались наружу, и Гилберт едва ли себя контролировал. Тонкие пальцы пробежались по его плечам, избавляя от плаща.

     — Тебе не нравится? — ласково проворковал Акио, проводя кончиками пальцев вдоль спины Гилберта и целуя возле левой лопатки.

     — Мне не по душе не знать, что я съел! — взбеленился Найтгест, оборачиваясь к Артемису и на пару мгновений зависая. Безусловно, он и прежде видел его обнажённым, куда уж без этого, но прежде Акио не торопился вылезать из постели и щеголять в подобном виде перед ним. Стеснялся?

     Вот и сейчас, поймав взгляд Гилберта, альбинос фыркнул и прошествовал мимо него, приподняв подбородок. Ему шло это выражение лица. Гилберт не знал почему, однако именно в такие мгновения, именно таким образом вздергивая подбородок и свой очаровательный нос, юноша напоминал ему снежную лисицу в хозяйской сумке, активно и гордо рассекающую пространство, любопытно поглядывающую вокруг, когда это позволяли прищуренные от удовольствия глаза. И пусть после того, как Артемис рискнул его накормить неизвестно чем вместе со своими сластями, сейчас в голове не оставалось ни единой мысли кроме: «Мой милый красавчик».

     Так и тянуло прикоснуться к его ладному телу. Огладить осторожными касаниями его спину, и поглядеть на то, как он словно бы нехотя, но так сладко выгнется, а потом одарит возмущенным и уже чуть затуманившимся взглядом. Гладить чувствительную спину возлюбленного по его мнению — подлость. А по мнению самого Гилберта то было высшим наслаждением, равно как и глядеть на него, прогибающего спинку точно кот, постанывающего и приговаривающего, что не нужно трогать его спину: «Нет, Гил, пожалуйста!» И отчего-то в этом отказе всегда звучала столь искренняя мольба, что останавливаться чернокнижник никогда даже и не думал.

     Акио устроился на постели в столь приглашающем виде, что отступиться было бы сущим безумием. Как и обычно он свернулся на кровати, повернувшись к Найтгесту спиной, покрытой старыми и новыми шрамами, царапинами, следами укусов и засосов, прикрыл себя одеялом, впрочем оставляя приоткрытыми плечи и лопатки. Разве можно не поддаться на подобный соблазн, особенно зная, что альбинос ждёт совершенно иных действий? Порой Гилберту было не просто ревниво, стоило ему вспомнить, с какой лёгкостью его фаворит нырял в чужие объятия, с каким бесстыдством отдавался удовольствию. Рубашку с себя срывать Найтгест не стал. Наоборот, аккуратно расстегнул и сложил в кресле, с ухмылкой глядя на то, как нервно Акио поёрзывает на постели и то и дело бросает на него взгляды.

     — Если тебе так невмоготу, можешь мне помочь, — хмыкнул чернокнижник, отчётливо щёлкая пряжкой ремня. Акио вздрогнул и, гневно сощурившись, глянул на него, ничего не говоря. — Что такое? Мне выйти вон?

     — Как хочешь, — огрызнулся вредный альбинос, подгребая к себе подушку и обнимая её.

     «Ну конечно, — ухмыльнулся про себя Найтгест, бесшумно откладывая ремень в сторону и расстёгивая брюки. — Стоило мне один раз так уйти, как ты сам прибежал ко мне через полчаса. Ты же не хочешь, чтобы я тебя принуждал, не так ли?» Но вслух того не сказал, глядя на до предела напряжённую спину и уже прикидывая, где обязательно прикусит чувствительную кожу, где погладит, предвкушая дрожь желанного тела. Избавившись от досадных помех в виде одежды, чернокнижник скользнул к кровати, нависая над любовником и склоняясь к его шее. Первая стайка мурашек стремительно пронеслась по бледной коже, соблазняя своим видом и вызывая неконтролируемое желание поймать губами каждый крохотный бугорок. Но подумав, что таким образом скорее испытает их общее терпение, чем одарит изысканной лаской, Найтгест склонился ниже, прикусывая кожу на шее Акио, позволяя прочувствовать слегка заострившиеся клыки, и добился первого отклика: Артемис глухо застонал, запрокидывая назад голову и прижимаясь бёдрами к его паху, слегка потираясь о него, но тут же вновь сворачиваясь тесным комочком.

     — Нет, так не пойдёт, — ласково пробормотал Найтгест, обнимая любовника за талию и прижимая к себе, запуская пальцы ему в волосы и вновь прикусывая кожу на шее.

     Акио судорожно всхлипнул, впиваясь пальцами в простыни и дрожа всем телом, неуверенно откликаясь на ласку. Гилберт ощущал, как истерично колотится в слабой груди сердце, а оттого на пару мгновений отпрянул, вглядываясь в силуэт Акио, после чего перевернул его на спину, заглянул в лицо.

     — Ты боишься? — изумлённо пробормотал Найтгест, глядя в янтарные глаза со сжавшимися до состояния точек зрачками.

     Артемис замотал головой из стороны в сторону, волосы его разметались по постели, и через мгновение он потянулся к любовнику, всем своим видом умоляя об объятиях. «Боится», — отстранённо подумал Гилберт, осторожно обнимая Акио и прижимая к себе. Тело альбиноса вновь содрогнулось, а через мгновение податливо расслабилось, как по команде. Найтгест предельно осторожно огладил спину фаворита, затем скользнул пальцами по его пояснице, и дрожащий стон огладил его слух подобно шёлку.

     Это неожиданное откровение пронзило с остротой кинжала — его страх был естественен, ведь Гилберт позволял себе ранее многие вольности. Однако сейчас хотелось быть с ним таким ласковым и нежным, чтобы ни крошки этого страха не осталось в нём… хотя бы сейчас. Пальцы Господина чернокнижников ласково и едва ощутимо огладили его поясницу, а затем скользнули ниже и дразняще коснулись ягодиц. Нежные полукружья охотно легли в руки, и Гилберт не удержался — сильно сжал их, затем принимаясь осторожно поглаживать и мять. Бархатистая кожа этого светловолосого хулиганства словно бы ласкала в ответ. И Найтгест ощущал, как с необыкновенной скоростью слетает к чертям собачьим выдержка: поцелуи, которыми он покрывал шею и грудь возлюбленного юноши, становились всё более крепкими и требовательными.

     На каждое прикосновение Артемис отвечал охотными стонами, то и дело прогибаясь навстречу, впиваясь в сильную спину Найтгеста, запуская пальцы в его волосы, притискивая к своей груди. Но стоило мужчине начать опускать поцелуи ниже, как Акио вздрогнул, заёрзал, стискивая его бока коленями и опуская на него возмущённо-смущённый взгляд. Гилберт только ухмыльнулся и качнул головой, не находя в себе сил поверить в то, что Акио его всё ещё стесняется.

     — Как скажешь, — Гилберт чуть ехидно изогнул брови, и Артемис с лёгким подозрением сощурился. На его памяти Господин чернокнижников не отказывался от затеянного, если только…

     Не успел Акио полслова пискнуть, как его перевернули на живот, и тут уже на спину обрушился водопад поцелуев и нежности. Из груди альбиноса вырвался дрожащий протяжный стон, готовый сорваться на крик, и он впился пальцами в подушку, притискивая её к своему лицу. От этих ласк кровь кипела в жилах, а желание крепло, перерастая в жажду, и Акио нетерпеливо и скорее интуитивно толкнулся бёдрами навстречу вампиру, прижимаясь к его паху, на что тот лишь тихо и довольно хмыкнул. Пальцы чернокнижника и вовсе вели партизанскую деятельность, то оглаживая и сминая соски Артемиса, то пробегаясь по чувствительным складочкам между рукой и телом. А пока альбинос пытался увильнуть от этой острой ласки, Найтгест опустился ниже, куснул любовника за ягодицу и скользнул языком по тесному отверстию меж упругих половинок. Акио вскрикнул в подушку, распахнул глаза и вильнул бёдрами в попытке сбежать от острой ласки, но чернокнижник был непреклонен. «Раз уж отказался от минета, получай, — отчётливо громко ухмыльнулся про себя Гилберт, вслушиваясь в сдавленные стоны любовника. — Я знаю, что тебе это по вкусу».

     А ещё он знал наверняка пару мест, прикоснувшись к которым, можно было довести Акио до экстаза. Прохладные пальцы Гилберта медленно заскользили по стройным ногам юноши, вскоре обнаружив его тонкие щиколотки и принимаясь дразняще нежно поглаживать их, добавляя ярких ощущений распластавшемуся по кровати красавцу. Что же до жопки юноши, то Гилберт ни на мгновение не отрывался от неё, вылизывая и проникая в неё языком, чуть посасывая края и с истинным наслаждением вслушиваясь в нежнейшие стоны, и приглушенные подушкой проклятья — Акио стеснялся и ещё как. Ну, а Господин чернокнижников чрезвычайно любил глядеть на его раскрасневшееся лицо. Артемис приглушённо рыкнул в подушку, дёрнул ногой, но Гилберт без особого труда удержал её, про себя лишь тихо посмеиваясь. Вдоволь насладившись стонами и глухой руганью возлюбленного, достаточно смазав его, Найтгест отстранился, с удовольствием отмечая, как Акио подался за ним следом бёдрами, но тут же вздрогнул и опал на кровать.

     — Иди сюда, — с улыбкой истинного искусителя прошептал Гилберт, пробежавшись пальцами по щиколоткам любовника.

     И Акио, ни слова не сказав против желания чернокнижника, осторожно придвинулся к краю кровати, невольно вздрогнул, когда ладони чернокнижника заскользили по его талии, вызывая нестерпимую дрожь и жжение. Мужчина слегка надавил ему на поясницу, и Артемис послушно прогнулся сильнее, крепче стискивая в пальцах подушку, почти не дыша. Покачав головой от столь выматывающего противоборства желания и страха, Гилберт скользнул губами по выступающему шейному позвонку, и сильнее, почти до боли, развёл ягодицы любовника в стороны.

     Артемис дрожал, не скрывая того, впиваясь пальцами в шёлковую наволочку и боясь закрыть глаза хоть на мгновение. Он помнил, что в последнее время Найтгест не срывался на нём, почти не причинял боли, если не учитывать таких вот сладких мгновений, когда боль была лишь пряной приправой к их страсти. Помнил. Но стоило ему закрыть глаза, как память ему ехидно шептала: «Он десять лет делал, что ему вздумается. С чего бы ему вдруг поменять своё к тебе отношение?» Он помнил, откуда взялись все до единого шрамы на его теле. И причиной многих из них был мужчина, что сейчас тёрся плотью о его задницу, подливая тем самым масла в огонь и заставляя беспомощно скулить, вздрагивать, прогибаться навстречу. Первые мгновения проникновения показались Акио даже приятными, но затем он судорожно задышал, перебарывая острую боль в небезызвестном месте. Шире разведя ноги, альбинос почти коснулся рёбрами поверхности кровати, а когда чернокнижник начал было двигаться, без слов завёл назад руку, упираясь ею в бедро любовника, не давая податься вперёд.

     — Как скажешь, — тихо, но отчётливо согласился Найтгест, склоняясь, притягивая к себе бледную кисть и целуя пальцы своего музыканта. Это сошло бы за болезненный захват, но ни капли боли Гилберт не причинил, не вывернул руку Акио, не рыкнул, лишь едва слышно повторил: — Как скажешь.

     От «приправы» своенравного Акио кровь буквально вопила, принуждая действовать, двигаться как можно резче, вколачиваться в податливое тело, вминая его в кровать. И, пожалуй, пару лет назад Гилберт бы сделал именно так, не слушая никаких возражений — всё равно потом станет приятно, всё равно Артемис будет кричать. И какая разница, от боли или от удовольствия, ведь ему самому жизненно необходимо слышать его, чувствовать его раскалённые эмоции, а не пытаться пробиться сквозь ледяную стену, которая была возведена из-за него самого. Казалось бы ему, умудрённому опытом и знаниями чернокнижнику, не должно составить труда различить душу и тело, но вот этот воспитанный смертными сумасброд доказал ему обратное. Всего лишь говоря с улыбкой: «Да, мой господин», — так, что манящие губы складывались в совершенно иное: «Я никогда не подчинюсь тебе».

     Боль ослабла, но не ушла, однако Артемису показалось, что этого достаточно. На мгновение оглянувшись и поймав лукавую улыбку любовника, Акио тряхнул головой, осторожно опираясь на локти и медленно подаваясь назад. Тугой комок боли в животе выпустил иглы, но тут же утих, и альбинос закусил губу, зная, что сейчас надо просто пройти через «не могу», иначе он этой ночью не подарит возлюбленному удовольствие. Гилберт с пониманием поглаживал его бёдра, ягодицы, слегка разводя их в стороны, помогая любовнику, хотя плоть его и готова была взорваться от нетерпения. Тугая задница Акио стискивала его член, и мужчина искренне пытался перебороть себя, удержать под контролем. Хотелось немедленно притиснуть бледное тело к стене, пригвоздить руки к ней над головой и до влажных пятен на простыне трахать его, доводя до изнеможения. Но Найтгест бережно оглаживал напряжённые плечи и до крайности выдвинутые лопатки. Интересно, сможет ли он его довести до того, чтобы Акио распахнул собственные кожистые крылья? Нет-нет, вряд ли он готов. Приобняв любовника за грудь, Гилберт склонился и коснулся губами его затылка.

     — Арти? — альбинос вздрогнул, судорожно застонал, и через мгновение чернокнижник ощутил, как тонкие пальцы коснулись его собственных и неожиданно властно повели ниже по часто и мелко подрагивающему животу, затем вместе с ним обхватили напряжённую и истекающую смазкой плоть. Найтгест довольно сощурился и улыбнулся, вновь бережно поцеловал белобрысый затылок.

     — Вот оно что. Так?

     Он неторопливо огладил член любовника по всей длине. Артемис прогнулся в спине, чуть сильнее сжал его пальцы и протяжно, напряжённо застонал, до упора вжимаясь дрожащими бёдрами в любовника. Тело его часто, мелко содрогалось, спина взмокла, но прижиматься к ней было удивительно приятно, и Гилберт, не стесняясь, притискивал альбиноса к себе ближе, зарывался лицом в его влажные у корней волосы. Наконец, Акио толкнулся бёдрами ему навстречу, затем подался вперёд и с протяжным стоном насадился на плоть любовника, запрокинул назад голову. Получив это безмолвное разрешение, чернокнижник и сам начал двигаться, одной рукой придерживая юношу за талию, второй лаская его плоть, упиваясь бархатными стонами. И пусть под действием специй Акио Гилберт готов был рехнуться от желания, он явно решил утопить возлюбленного в удовольствии: двигался сильно, быстро, то и дело скользя пальцами по головке его члена, вглядываясь в напряжённые изгибы бледного тела. Едва не захлёбываясь собственными стонами, впиваясь пальцами в покрывало до боли в суставах, Артемис подавался бёдрами ему навстречу, буквально впечатываясь задницей в пах любовника. Он то склонялся над постелью, изгибая спину так, что были видны все позвонки, то вскидывался в крепких руках, срываясь на крики. Жгучее болезненное удовольствие прокатывалось по его венам волнами, в груди было тесно и горячо от частого, сбитого дыхания, в голове всё гудело и рассыпалось на мелкие осколки. Когда же удовольствие стало совершенно нестерпимым, и Акио уже был морально готов сорвать голос от собственных воплей, Гилберт вдруг отстранился, покинув его тело. Акио возмущённо вскрикнул, обернувшись на любовника через плечо и явно собираясь накинуться на него.

     — Ну-ка иди сюда, — хищно проворковал чернокнижник, рывком переворачивая альбиноса на спину и закидывая его ноги себе на плечи.

     Сперва он со сосредоточенным и лукавым одновременно видом покрыл жгучими кровавыми поцелуями его щиколотки, затем обласкал прикосновениями грудь и особенно — соски.

     — Гил, умоляю, хватит! — возмущённо простонал Акио, изгибаясь вслед за прикосновениями его рук, ёрзая по постели разгорячённой задницей. Прежде он бы ни за что не произнёс эти слова, но в эти мгновения ему было плевать на собственную гордость: — Возьми меня, Гилберт, умоляю.

     Чернокнижник с лукавой улыбкой глядел на то, как изгибается и вздрагивает бледное тело под ним, как Акио облизывает пересохшие от стонов губы. Поцеловав столь любезно подставленную коленку, Гилберт склонился сильнее, буквально складывая юношу под собой пополам. Плоть его надавила на слегка припухшее влажное колечко мышц, и Акио застонал в голос, чуть толкнулся бёдрами ему навстречу, насаживаясь на головку. Довольно рыкнув, придерживая Артемиса за бёдра, Найтгест втолкнулся до конца, наслаждаясь горячей гладкой теснотой и близостью возлюбленного. Что бы ему оставалось делать, если бы не все его затеи? Если бы не его заморочки и капризы? Упиваться одним лишь телом было мало, и Гилберт как никогда был счастлив, что ему всё же приоткрыли душу. Возможно, не до конца и скоро Артемис снова испугается и захлопнет двери, закроется в себе. Но сейчас они были как никогда близко, сейчас было хорошо. Впиваясь жадными поцелуями в приоткрытые губы, исследуя рот языком, Гилберт не переставал двигаться, чувствуя, как ноет в паху от удовольствия. Плоть Артемиса упиралась ему в живот, он ощущал капли смазки и семени на собственной коже, вслушивался в приглушённые стоны.

     Акио впивался пальцами в напряжённые плечи любовника, то и дело пытаясь его оттолкнуть. Удовольствие было чересчур жгучим, пьянящим, и ему казалось, что он просто не выдержит его давления. Запрокинув голову назад, он исступлённо, хрипло застонал, хватаясь за простыни и выгибаясь. Гилберту эти моменты казались особенно милыми — Акио пытался отодвинуться и в то же время поплотнее насадиться на его член. Он позволял спустить ноги с собственных плеч, но укладывал их себе на бёдра, не давая сбежать.

     — Гил, Гилберт, — точно заведённый шептал Охотник, и грудь его то резко поднималась, то опускалась, а сердце стучало совершенно заполошно. И Найтгест с особым удовольствием наблюдал за тем, как юноша обхватывает собственную плоть ладонью, доводя себя до оргазма. И когда он всё же со стоном излился, чародей взял его руку и поднёс к собственному лицу, слизывая семя. Артемис вздрагивал и выстанывал имя любовника, когда тот ещё некоторое время продолжал сильно, быстро двигаться в нём, а затем кончал. Акио в принципе не терпел, когда с ним так поступали. Никому не позволял, кроме Гилберта. — Гил.

     Медленно покинув тело любовника, Найтгест опустился рядом с ним на постель и властно приобнял. Он знал, что Артемис быстро замёрзнет и сам забьётся в его объятия, но пока что позволял ему отдышаться чуть поодаль.

     — Почему всё-таки мятный ликёр? — не выдержав, поинтересовался чернокнижник, наблюдая за тем, как Акио садится в постели, дрожащий и улыбающийся, тянется к тумбочке, где лежат его ароматные сигареты.

     — Это странно, — закурив, наконец, говорит Артемис, глядя на любовника и чуть поглаживая его свободной рукой по груди, то и дело задевая соски. Немного помолчав, он перебирается с ногами на кровать, а затем осёдлывает чернокнижника. Он чувствовал, как на бёдра с ягодиц любовника стекает семя, но ничего против не имел. — Давно, очень давно, мы с… семьёй ездили за границу, к дяде. Это было в канун нового года. Мы с матерью и Сэто отправились к дяде в офис, когда он ещё работал таким образом. И он предложил нам попробовать мятный ликёр, который ему подарила секретарша. Мать запретила пить Сэто, но мне со скрипом согласилась налить немного, буквально в крышечку от бутылки. Он был абсолютно химическим, ненатуральным: ярко изумрудным с сильным запахом, похожим на мятную пасту. Собственно, на вкус он был точно таким же — отвратительный. Мне он сразу понравился, и я весь вечер тихо доливал себе, когда взрослые отворачивались. Так и отрубился в том офисе. Мне было восемь.

     Усмехнувшись, Акио с удовольствием затянулся и запрокинул назад голову. Волосы его растрепались, теперь слегка вились от влаги, и, в общем и целом, Артемис имел вид сытый и крайне довольный.

     — Ты сумасшедший, — тихо рассмеялся Гилберт, поглаживая возлюбленного по бёдрам и животу, то и дело щекоча впадинку пупка кончиками пальцев, пусть Охотник и начинал беситься, когда он так делал. — Ты обещал, что мы выпьем вместе.

     — Конечно.

     Артемис потянулся, затушил сигарету в пепельнице, забитой точно такими же окурками и пеплом, а затем взял с тумбочки заветную бутылку. Стоило ему отвинтить синюю крышку, как в нос ударил сильный запах спирта и мяты, ничуть не напоминающий зубную пасту. Скорее уж сладковатую водку! Гилберт чуть наморщил нос и удивлённо приподнял брови, когда его «неженка» сделал несколько больших глотков прямо из горла. Довольно вздохнув и тряхнув головой, Артемис заулыбался совершенно шальным образом:

     — Потрясающая вещь. Попробуй. Где ты его достал?

     — Это было отнюдь не легко, — честно сознался чернокнижник, пусть ему и хотелось выглядеть перед возлюбленным всемогущим. Он принял в руки бутылку и осторожно сделал глоток, тут же поморщившись под ехидным взглядом Артемиса. Это была самая настоящая мятная водка! — Тьма великая, ну и пакость! Мне надо было пометаться по многим местам до того, как я нашёл магазинчик. Судя по всему, где-то в Финляндии. Хозяин уже почти покинул свою лавочку, когда я явился туда. Собственно, вот и вся быль.

     — Спасибо, — Артемис улыбнулся и подмигнул возлюбленному, снова прикладываясь к бутылке, содержимое которой Гилберт про себя забраковал. Но этот лис выглядел таким довольным, что чернокнижник уже отказывался понимать что-нибудь о нём.

     Удовлетворившись ещё несколькими глотками, Акио отставил бутылку на её прежнее место, а сам скатился на кровать рядом с возлюбленным и прижался к нему спиной, обнимая свою подушку. Гилберт улыбнулся, зная, что за этим последует, но не торопился оборачиваться и прижимать юношу к себе, наслаждаясь его тихим дыханием. Наконец повернувшись, маг уткнулся носом в затылок возлюбленного, поглаживая его по животу кончиками пальцев. Теперь от него пахло мятой и алкоголем, и вампир чувствовал, насколько расслабленным стало тело Акио, а это неожиданно заводило. Чернокнижник провёл пальцами по груди возлюбленного, обласкал соски, и дыхание Артемиса участилось. Он слегка поёрзал, теснее прижимаясь спиной к груди возлюбленного, а затем потёрся ягодицами о его плоть. Поняв, что юноша, как и обыкновенно, не возражает, Найтгест чуть стиснул ягодицы Акио, разводя их в стороны и потираясь меж них членом. Артемис застонал, выгнулся, запрокидывая голову на плечо возлюбленному, затем чуть поворачивая её и явно пытаясь отловить губы брюнета. Растягивая удовольствие, Гилберт не торопился потакать этому желанию, но медленно втолкнулся в его тело, позволяя почувствовать каждое мгновение проникновения. Он знал, как это возбуждает любовника, хоть и не мог понять, почему. Впрочем, разбираться в чужом теле — себе дороже. Главное, что он знал об этом и нагло пользовался, а теперь и наслаждался результатами. Артемис дрожал в его объятиях, живот его мелко, часто содрогался, крепкие мышцы ануса стискивали плоть, массируя. Приподняв ногу, он закинул её на бедро вампиру, тут же сдавленно охнув и замерев — не дожидаясь, пока Акио закончит устраиваться, как будто в гнезде, Гилберт начал двигаться, придерживая его за бедро. После прошлого «захода» плоть его с трудом проникала, но разве то его когда-либо останавливало? Впиваясь пальцами в подушку, выдыхая в неё стоны и ругань, Акио поймал вторую руку Гилберта, переплетая с ним пальцы, а затем и вовсе прижимая к собственным губам.

     — Я люблю тебя, — тихо, но отчётливо произнёс Гилберт возле уха Акио, тут же оставляя рядом засос. — Ты мой, Арти, слышишь? Мой, и я никому тебя не отдам.

     — Люблю, — только и отозвался Акио со стоном, выгнувшись в руках чернокнижника и, наконец, оторвавшись от подушки.

     Пожалуй, только так из этого лиса и можно было выбить слова нежности: в противном случае он начинал язвить или же вовсе делал вид, что занят и ничего не слышит. В этом был весь Артемис.

❃ ❃ ❃ 

     Проснувшись утром и не обнаружив в своих объятиях Акио, Гилберт не на шутку разозлился и, чего уж там — испугался. Однако приподнявшись и обнаружив его сидящим возле стола, немного успокоился.

     — Арти? — хрипло окликнул он, опираясь на локти и изо всех сил пытаясь подавить чудовищный зевок. За окном только-только начинало светать, но во дворе замка кто-то всё ещё горланил непристойные песни про правителя элементалистов, с завидным профессионализмом рифмуя слова «член» и «тлен». — Ты чего ушёл?

     — Пить захотелось. Потом курить. А потом уже уснуть не мог, — Артемис обернулся и чуть улыбнулся.

     Он показался Найтгесту осунувшимся и даже несчастным. Под глазами у Акио залегли синяки, и Гилберт без особого труда догадался, что любовник опять не спал. Вот только причина пока что была ему неизвестна.

     — Что-то случилось? — выбравшись из постели и не смущаясь собственной наготы, мужчина приблизился к Артемису, коснулся его плеча.

     — Нет, что ты, всё в порядке, — Акио тщательно улыбнулся, но, увидев, как Гилберт скептично приподнял бровь, сдулся. — У меня есть ещё один подарок для тебя, но я не знаю, смогу ли его тебе отдать.

     Сказать, что Гилберт был удивлён и растерян, значит, ничего не сказать. Недоумение было написано на его лице огромными буквами. Что за подарок такой, если из-за него не спишь ночами? И отчего вдруг Акио выглядит так, словно его вот-вот проглотит Пустота? Неприятная догадка кольнула его сознание, но Гилберт предпочёл пока что молчать и дождаться слов самого Артемиса по этому поводу. Судорожно вздохнув, юноша всё же поднялся со своего места, подошёл к шкафу и открыл его. Через миг на свет появилась трость: покрытый лаком шафт из чёрного дерева заканчивался серебряным резным набалдашником в виде драконьей головы, а в зубах огнедышащий ящер держал рубин, кроваво сияющий в лучах восходящего солнца. Низко склонив голову, Акио приблизился к чернокнижнику и протянул ему трость.

     — Когда-то у тебя была такая, — тихо, словно бы собирался разрыдаться, произнёс Акио. — Ты сломал её. Я решил подарить тебе новую.

     Гилберт молчал, глядя на него. Он помнил, как сломал свою трость: Акио подлил ему перед всеми на приёме в вино яд. Ему, вампиру, ничего не стало, но он здорово разозлился, занёс руку с тростью… Чернокнижник прикрыл глаза. Да, о потере трости он «скорбел», а вот о сломанной ключице фаворита не очень, пока у того не стала отниматься рука без вмешательства лекарей. Тогда, он, конечно, сменил гнев на милость, а скоро и забыл об инциденте вовсе. И теперь Артемис дарит ему трость, копию той самой, словно пытается загладить свою вину за произошедшее, а сам дрожит с головы до ног, вот-вот слёзы потекут из глаз. Приняв в руки подарок и пробежавшись по нему кончиками пальцев, Гилберт отставил его к столу, а сам опустился на колени под удивлённым и несколько испуганным взглядом Артемиса.

     — Артемис, — взяв руки возлюбленного, чернокнижник покрыл каждый палец россыпью бережных поцелуев, — я клянусь, я больше не сделаю тебе ничего ужасного, не доставлю боли. Никогда и ни за что. Слышишь меня?

     Акио смотрел на него несколько секунд, а затем вдруг неожиданно расхохотался да так заразительно, что Гилберт и сам улыбнулся, хоть и не знал для того причины.

     — Ну и видок у тебя, — отсмеявшись, простонал Акио, вытирая слёзы смеха. — Со следом подушки на щеке, лохматый, как леший, и голышом на коленях.

     Гилберт, оценив картину, тихо рассмеялся и, подхватив всё ещё смеющегося Артемиса на руки, с видом заправского монстра утащил его под одеяло. Пожалуй, его смех стоил немного больше признания в любви. Рубин мягко сверкал, равно как и глаза дракона, наблюдающего утреннюю возню любовников. Очередной куплет про тлен и член заканчивался во дворе под чьё-то задорное улюлюканье.

Он вился вихрем в три спирали

И катался в серой пыли,

Он был юродивым снаружи

И больным внутри,

Он ночью мне читал морали,

Но слова его остыли

И в муках умерли, к тому же,

С наступленьем зари.

Я изменял себе и многим,

Обещаний не нарушив,

Я собирал, как мелкий жемчуг, правду и враньё,

А Сатана послал погоню,

Чтоб схватить мою душу,

И создал смерть для меня — но не меня для неё.