Расскажите, для чего вы себе богов создали?

Может, просто вы не знали, как себя понять?

И невежество, и страх вы богами оправдали;

Вы свободу потеряли, отказавшись мир познать.

     Настойчивый стук в дверь совершенно не способствовал приятному пробуждению, особенно если до этого удалось поспать всего несколько часов, а ещё раньше была бурная пьянка и не менее жаркая ночь. Застонав, юноша похлопал по постели рядом с собой, чтобы непосредственный хозяин спальни подал голос и послал к чертям собачьим ранних гостей. Но кровать была пуста, и пришлось самому открывать пересохший рот.

     — Идите все в задницу! — спросонья голос у Охотника был хриплым, низким, а за счёт крика напомнил рёв взбешённого дракона.

     — Артемис, это Рурука!

     — И ты вместе с ними туда же иди, — огрызнулся Артемис, а затем снова застонал и заставил себя разлепить глаза. Яркое зимнее солнце заливало комнату, не скрытую шторами, и это тем более не поднимало настроение. — Дохлые боги, писателишка, ты рехнулся будить меня после нового года?

     — Ты не говорил, что это запрещается, — летописец сунул голову в образовавшийся проём, убедился, что территория не охраняется особо опасным и зверским вампиром, и протиснулся полностью, нервно поглядывая по сторонам. — Ты не видел Роккэна?

     — Как ты думаешь, может он сидеть у меня под одеялом так, чтобы я об этом не знал? — Акио поглядел на друга весьма укоризненно, затем с трудом сел в кровати и поморщился от боли во всём теле. Жмурясь и покачиваясь, он укутался в одеяло, скрыв замёрзшие и покрытые засосами плечи. — Почему ты пришёл его искать сюда, Ру? Я что тебе, гадалка? Или справочное бюро?

     — Не знаю, что это, но если это поможет мне найти брата, я буду только рад! — с жаром и раздражением отозвался Миррор, а затем снова оглянулся. — А где твой… где Гилберт?

     — Он мне не отчитывается по поводу своих пере… что, блядь? — юноша тут же заозирался, поняв к чему ведёт Рурука, широко распахнул глаза и подорвался с постели, не обращая внимания на боль в заднице и стягивающее кожу семя.

     Охотник запрыгал по комнате, судорожно одеваясь и к удивлению Руруки заглядывая во все щели, что-то выискивая. Понаблюдав за спешными сборами, летописец осторожно заговорил:

     — Что ты ищешь, Артемис? При всём желании ни Роккэн, ни уж тем более Гилберт не залезут под книжный шкаф.

     — Я… я подарил Гилберту трость, — быстро заговорил Акио, предельно собранный и пугающе серьёзный, точно несколько мгновений назад не умирал в постели от недосыпа, усталости, боли и похмелья. Он остановился перед летописцем и, глядя прямо ему в глаза, продолжил размеренным тоном, от которого у Миррора волосы встали дыбом: — Когда-то он сломал точно такую же об меня, при этом выломав мне ключицу. Когда стало подходить время нового года, я заказал копию у кузнецов в Умбрэ. Как знак того, что он более никогда не поднимет руку ни на меня, ни на других близких. Я не знал о том, что он сотворил с Роккэном. После того, как вы с ним вчера встретились, я попросил его поговорить с вами. А теперь у нас ни трости, ни Гилберта, ни Роккэна. Пойдём. Надо разбудить Пассису. Наверняка он сможет найти их по мыслям.

     Повторять летописцу дважды не пришлось: Рурука побежал впереди Охотника, едва только слова друга улеглись в его голове и дошли до оцепеневшего сознания. Если всё было именно так, как обрисовал Артемис, то в этот раз он мог не успеть добраться до брата и спасти его. Перед глазами одна другую сменяли картинки: искорёженное тело Роккэна и Найтгест, стоящий над ним с абсолютно безразличным лицом и окровавленной тростью в руках; порезанная на тонкие лоскуты кожа, скомканная, валяется где-то в снегу; зовущий на помощь Роккэн, оказавшийся в западне с Господином чернокнижников. И чем более бредовыми и отчаянными становились сцены, тем быстрее бежал хронист, абсолютно не разбирая дороги и готовясь загнать себя в пену, если только понадобится. Хватка на шивороте заставила его остановиться. Акио решительно постучал в двери комнаты Пассисы, выждал несколько секунд для приличия и зашёл внутрь. В отличие от Руруки он не испытал ни капли священного трепета и восторга, когда вошёл в святая святых. Младший Найтгест уже не спал и занимался своим излюбленным делом. По крайней мере до тех пор, пока к нему не пришли гости.

     — Найди Гилберта и Роккэна. Срочно, — не размениваясь на приветствия и объяснения, потребовал Артемис.

     Отчего-то посмотрев на его лицо, Пассиса даже не подумал возразить или помедлить. По крайней мере оба вчерашних буяна сейчас выглядели слишком взволнованными и настроенными едва ли не на войну. Прикрыв глаза, вампир убрал ограничения с собственного разума и поверхностно прислушался к мыслям тех, кто бодрствовал и не закрывался от него. То, что творилось в головах его посетителей, ему совершенно не понравилось и лишь добавило пыла к поискам. Раскинуть сеть пришлось дальше, чем он полагал, и даже некоторый страх успел поселиться в сердце псионика до того, как он отыскал знакомые ощущения во всей круговерти.

     — В конюшню, — быстро бросил Найтгест, но, когда открыл глаза, обнаружил, что дверь в комнату покачивается от порыва ветра, а сам он сидит в одиночестве.

     Подорвавшись, юноша припустил за друзьями, не желая оставаться в стороне, когда могло произойти что-то страшное. Сознание брата было закрыто как и обыкновенно, и ломиться в него Найтгест не стал, однако же Роккэн испытывал страх, и эта эмоция обожгла вампира, как раскалённое серебро. Несколько раз юноша спотыкался и почти летел кубарем, но успевал подхватить себя тенями и не распластаться, не скатиться по лестнице. Пусть он и не был самым могущественным тёмным магом, пусть не владел искусством своей фракции в идеале или даже на уровне рядового чернокнижника, это не значило, что он ничего не умел. Относительно друзей длинная жизнь позволила ему нажить определённый чемоданчик опыта, который подсказывал, что в некоторые моменты жизни лучше положиться на магию, чем на собственное тело. Да и будучи вампиром, он не мог ему доверять тем более.

     — Мне кажется, — на ходу просипел Акио, перемахивая через перила, как когда-то подсмотрел у Мирроров, — что ничего дурного там не происходит, знаете? Интуиция, так сказать.

     — Что-то я не верю твоей интуиции. Мой седалищный нерв подсказывает, что, возможно, я остался без брата, — огрызнулся на него Рурука, совершенно не разделяя позитивных мыслей друга.

     — Я согласен с Рурукой, — кивнул младший Найтгест, поравнявшись с ними. — Никогда не знаешь, что ожидать от Гилберта.

     — Думаешь, Роккэн бы не попытался связаться с тобой, если бы что-то пошло не так? — пропустив замечание Пассисы мимо ушей, поинтересовался Акио, снова сигая через перила.

     — Мы, хм… немного повздорили, — повинился старший Миррор, которому эта тема явно нравилась ещё меньше, чем любая, касавшаяся Господина чернокнижников хоть каким-то боком. — Но Роккэн не идиот, чтобы пренебрегать собственной сохранностью из-за гордости.

     — Да что ты говоришь?! — в голос воскликнули Акио и Найтгест, затем смерили друг друга злыми взглядами и из вредности пошли по разные стороны от Миррора. Артемис продолжил. — Я верю, что Гилберт ничего ему не сделает дурного. Пусть вы и не считаете так, но он сильно переменился за это время.

     Рурука пожал плечами и опустил взгляд, не желая признаваться в том, что это уж он скорее обиделся, разозлился и ушёл, оставив брата одного. Праздник продолжался всю ночь, но Рурука успел заметить, что Господин чернокнижников спешно покинул залу, направившись за Артемисом. «Интересно, понравились ли ему пончики с лотосовой пыльцой?» — про себя расфыркался летописец, направляясь в сторону брата, почему-то сидевшего теперь в одиночестве, хотя до того с ним был Пассиса. Юноша видел, что они вроде бы как пытались танцевать, но вышло не слишком хорошо.

     — Ну, как тебе? — вопросил хронист, плюхнувшись рядом с Роккэном на скамью и подняв на него сверкающий взгляд.

     Младший Миррор выглядел чересчур задумчивым, почти не мигал, уставившись перед собой в пространство. Такое состояние было для него несвойственным, и Рурука несколько взволновался, затем осторожно приобнял брата за плечи, склонившись к нему:

     — Рок?

     — А? Да? — юноша поглядел на него, точно не различая перед собой, не понимая, кто рядом с ним. — Всё? Вы перестали буянить? Я хочу поспать.

     Ничем не выдав своё расстройство от такого ответа, Рурука кивнул и поднялся на не совсем твёрдые ноги. После плясок и выпивки он не мог быть уверен, что сможет добраться до комнаты и не упасть лицом в ступени. По крайней мере желание сделать именно так его не покидало ни на секунду, пока они шли в спальню в полнейшей тишине. Пьяные чернокнижники шатались повсюду небольшими компаниями, обсуждая праздник, и все они оказались весьма довольны произошедшим. Кто-то припоминал слова Артемиса Второго: «Некоторые празднуют новый год целую неделю, как и вы Неделю зимы». По их мнению семь дней такого веселья вполне окупали все те нервы, что тратились в бесснежное время. Когда братья зашли в небольшие апартаменты, отведённые им на несколько дней, Рурука осторожно прикрыл за собой дверь, а затем стал помогать брату раздеться, про себя едва не мурлыкая. Расстегнув рубашку Роккэна, летописец подался вперёд, прижавшись горячими губами к покатому плечу, но Роккэн повёл им в сторону и отступил на шаг.

     — Братишка? — с некоторым удивлением протянул старший Миррор, снова сократив расстояние и потянувшись за поцелуем. — Что такое?

     Художник поднял руку и упёрся обрубком кисти в лицо брату, чуть поморщившись от запаха спиртного, а затем присел на постель, опустив голову, содрогнувшись всем телом. Казалось, что ещё чуть-чуть, и он сорвётся то ли в неудержимый хохот, то ли в истерику, если хоть что пойдёт не так.

     — Когда мы ехали сюда, я думал, что главной проблемой станет Гилберт, — тихо заговорил Роккэн, изучая взглядом собственные руки. Он вновь мелко задрожал, мурашки поползли по его телу. — Что не смогу находиться с ним в одном помещении, слышать о нём, видеть его. И вот, мы стояли рядом, Гилберт, вроде, даже хотел заговорить со мной… но, похоже, я переоценил границы своего самоконтроля. Подумал, что после него здесь не будет ничего тяжёлого. И тут он подходит ко мне, говорит: «Может, мы тоже потанцуем?» Понимаешь? Просто подошёл и спросил об этом. Я думал, у меня сердце из груди вырвется к чертям. — Роккэн судорожно втянул воздух, несколько раз часто моргнул, поджал губы, не то пытаясь удержать слова в себе, не то заставить их вылиться, перестать терзать мысли и душу. — Как я мог отказать ему? Это было моей мечтой столько лет. Просто оказаться рядом с ним так близко, а сейчас даже обнять его толком не мог. Мне показалось, что после этого я смогу поговорить с ним, пригласить куда-нибудь, рассказать, что я думал, чувствовал всё это время. Он был так близко, Ру. Я думал, что смогу всё: пригласить, поцеловать, сделать предложение. Уже… уже был готов. Всего несколько сантиметров до губ, и он так смотрел в ответ. Я не верю, что у кого-либо могут быть такие глаза, такой взгляд. Нежный, ласковый, понимающий. И я смотрел на него, думал, что вот он, с кем я хочу провести всю жизнь. Но струсил, испугался. И из-за этого всё сорвалось. Я потерял момент, Ру.

     — Я могу что-то для тебя сделать? — тихим ровным тоном поинтересовался Рурука, протянув ладонь, чтобы погладить брата по щеке, но тот увернулся и, рухнув на постель, свернулся комочком.

     — Ничего не хочу, — прошептал Роккэн, зажмурившись и сжавшись ещё теснее. — Когда я не знал его прикосновений, было легче. Теперь я знаю, что потерял.

     Старший Миррор молча поглядел на него, стиснул зубы и быстро вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Его колотила мелкая дрожь. Это было маленькой тайной, которую он обещал бережно хранить, и сдерживал свою клятву на протяжении всего обучения в академии и после неё. Тайной, слабым местом, сквозной раной в обоих душах, клеймом на сердцах. Прежде к этому Рурука относился просто: какое дело брату Господина чернокнижников до каких-то там студентов академии, не сводящих с него взглядов, когда он проходит мимо, погружённый в раздумья? После уже, когда Артемис свёл их, каждая встреча отзывалась сладкой тягучей болью в груди, и очень долго оба Миррора могли молча сидеть в своей комнате, переводя дыхание, успокаиваясь, когда Пассиса убредал по своим делам. И всё же, было в этой идиллии одно «но». Чувства Руруки к вампиру, как вспыхнули, так и угасли, неспособные противостоять совершенно другой любви. Нестерпимо больно и сладко одновременно было, когда Роккэн после таких встреч вдруг вцеплялся в него, истязая поцелуями и ласками, чтобы хоть как-то утолить голод по любви. Столь же страшно было видеть, как Роккэн закрывает глаза, задумчиво перебирая длинные волнистые волосы брата, и старший Миррор особенно боялся этого состояния. Быть заменой, запасным вариантом — это резало по душе ржавым ножом, не давало покоя, и чем дальше, тем сильнее хронист боялся. Особенно, когда Роккэн вдруг стал ему показывать портреты младшего Найтгеста, столь много, все разные, такие чувственные. Каких сил хронисту стоило улыбаться, восторгаться, но не тем, кого изображал брат, а тем, как это нарисовано. С каждым разом улыбка выходила всё более дежурной, едва не дрожащей, и на языке так и вертелись слова об одержимости. Страшная ревность сжигала изнутри, но Рурука не подавал вида, и в этот раз не знал, как удержался, чтобы не влепить брату пощёчину, чтобы не наорать на него, удержать всю горечь внутри себя. Миррор не знал, какое чувство в нём перевешивает другие: зависть, что личное божество его брата оказалось так близко? Боль, что ему так и не удалось оказаться ещё ближе и стать счастливым? Ревность, что о нём забыли? Летописец стиснул кулаки, зарычал сквозь зубы и резко дёрнул рукой в сторону, сбрасывая накопившиеся и ненужные силы, затем закусил кожу на костяшках до боли, унимая бурю эмоций. Против воли слёзы наворачивались на глаза, но показаться в таком виде перед Роккэном он не мог, понимая, что у брата и без того слишком тяжёлый период в жизни, чтобы лезть к нему со своими заморочками. В самом деле, какой идиот выберет растяпистого и бестолкового хрониста, когда есть могущественный псионик, очаровательный в своей маске печали вампир? «Вроде бы в зале ещё оставались непочатые бутылки крепкого алкоголя», — напомнил себе старший Миррор и ускорил шаг, едва не срываясь на бег. Если бы только ему дали выбор быть счастливым самому или сделать счастливым брата, он бы, не раздумывая ни секунды, выбрал второе. Вот только теперь не сдержался, не смог сохранить маску старшего сильного брата, дав себе слабину. Как надирался обжигающим виски, Рурука не помнил, шатаясь вокруг замка и пиная снег с особой жестокостью, прибился к компании незнакомых чернокнижников, которые горланили сочинённые вечером частушки, подпел им, прогулялся до академии и уселся на холодных оледеневших ступенях, допивая то, что осталось в бутылке. «Может Люука найти?» — с горькой усмешкой подумал летописец, а затем покачал головой и низко склонил её, прекрасно понимая, что это не выход. Зимой ночи были длинными.

     Солнце медленно взбиралось на небосвод, прокрадывалось через щель в шторах, запуская тонкий лучик света в тёмную комнату, взбираясь на постель, где свернулся комочком Роккэн. Дрожь не желала сходить на нет, а растерянность, радость и боль смешались в гремучий комок змей, беспощадно жаливших его всюду, где могли только дотянуться. Тонкий скулёж вырвался из груди, и он уткнулся лицом в кровать, заглушая этот горький болезненный звук. Мысль, что, если бы его сейчас обняли, прижали к себе, укутали родным теплом, и сразу стало бы легче, ударила больнее семихвостки. Руруки уже и след простыл, и только теперь юноша осознал, что оттолкнул его, отказался от уютной заботы старшего брата, не заметив её за собственными страданиями. Очередной стон заструился в полутьме, и Миррор скрутился в компактный калачик, уткнулся лицом в колени. Не хватало ледяного воздуха, не хватало кисти и красок, не хватало подбородка брата на макушке, не хватало слов и мыслей, чтобы выплеснуть весь этот шторм. Медленно встав с постели, юноша неловко стал кутаться в плащ. Ткань соскальзывала, убегала, не слушалась, и от этого бессилия остатки самообладания покидали его, и слёзы уже сплошным ручьём текли по лицу. Плащ упал на пол, и Роккэн со злостью пнул его, запутался окончательно и сел на корточки, обхватив себя за колени. Будь здесь Рурука, в два счёта помог бы одеться, но Роккэн остался совершенно один. С трудом подцепив плащ и кое-как закинув его себе на плечи, художник ещё долго возился с дверью, порадовавшись, что она открывается наружу, а не внутрь, иначе бы выход остался только через окно.

     То и дело стирая слёзы с лица, юноша брёл в сторону конюшни, полный уверенности уехать из замка к чертям собачьим. Ну или хотя бы обнять своего доброго друга-коня, который никогда не отворачивался от него. Вот только чем и как покормить его? Дать ему как раньше сахар на ладони художник более не был способен, и от этого становилось совсем уж гадко на душе. Чувство собственной бесполезности, роль обузы давили на плечи и сводили с ума, и больше всего хотелось залезть в пасть к огнедышащему дракону, попросив кого-нибудь посыпать сверху острым перцем. На конюшнях царила тишина, и многие лошади уже спали, однако Роккэн знал, что его жеребчик всё равно прибежит, в какое бы время он сам ни пришёл. Пройдя в домик с амуницией, юноша изо всех сил сосредоточился, выпуская собственные силы, подзывая коня. Тот явился прежде, чем Роккэн успел развеять их — примчался, тут же принимаясь скакать и гарцевать вокруг хозяина, толкая головой в плечо, будто бы говоря: «Хозяин, как же я давно тебя не видел! Как же я рад тебе! Давай же поиграем, пожалуйста, я так соскучился!» Поглядев на это полное радости и живости создание, Миррор не сдержался и разрыдался в голос, обхватив коня за шею руками, уткнувшись в неё лицом. От него пахло овсом, сеном, росой — в конюшнях всегда царило лето, и снег не касался этих земель. Конь затих, склонил голову на спину художнику, точно понял все его чувства без всяких слов. Плащ стал убегать с плеч Роккэна, и юноша уже успел расстроиться, лишь сильнее скукситься: вот, придётся снова стараться, поднимать его, кутаться. Но в этот момент чьи-то руки коснулись плеч, правильно и ровно уложив на них плащ. Вздрогнув и всхлипнув, Миррор обернулся и уткнулся взглядом в чью-то грудь, скрытую чёрной рубашкой и алым тяжёлым плащом, не до конца застёгнутым. Обмирая от ужаса, художник медленно запрокинул голову, сквозь пелену слёз вглядываясь в размытое бледное лицо. Руки в перчатках потянулись к нему, и юноша зажмурился, но удара не последовало. Более того, он ощутил, как ему застёгивают рубашку, спасая от всё равно пробирающегося в помещение холода. Когда же эти же самые руки вдруг стёрли слёзы с его щёк и век, Роккэн тщательно проморгался и во все глаза уставился на Господина чернокнижников. Найтгест мягко погладил юношу по голове, встрепал непослушные влажные кудряшки, но прежде, чем успел что-то понять, едва не полетел назад: художник рванулся вперёд, прижавшись заплаканным лицом к груди чернокнижника.

     — Тише, тише, — едва слышно произнёс вампир, одной рукой приобняв Роккэна за плечи, а другой продолжая гладить по голове, унимая слёзы, пусть ещё не до конца зажившие рёбра и кожа отозвались болью на столь яркое проявление чувств. — Тише, маленький.

     Сердце его сперва колотилось, как обезумевшее, ударяя по слуху набатом, и Гилберт чуть поджал губы, но затем оно стало тише, ещё тише, успокаиваясь от поглаживаний, от размеренного спокойного голоса вампира. «Ох, дитя», — тяжело было смотреть на этого зарёванного ребёнка, которого собственноручно искалечил, лишил многих радостей жизни, но Найтгест сумел найти ответ, решение, которым воистину гордился. Это бы не исправило ничего, не загладило бы вину, но помогло юноше, облегчило его тяжкую участь. Мягко отстранив от себя вздрагивающего художника, Гилберт склонился к нему, чтобы их лица находились на одном уровне, уложил ладони на плечи.

     — Сейчас я научу тебя кое-чему, — с улыбкой произнёс мужчина, привлекая к себе внимание. Художник шмыгнул носом, не в силах выдавить из себя хоть одно слово, а потом кивнул, показывая, что готов послушать. — Успокойся и сомкни веки, — подсказал Гилберт, и Роккэн, несмотря на собственный потаённый страх, всё же закрыл глаза.

     Пальцы чернокнижника коснулись его висков, прошлись по всей голове лёгким массажем, совершенно расслабляя юношу и отгоняя все дурные мысли, какие только ещё оставались в несчастном сознании. А потом перед внутренним взором стали вспыхивать одна за другой ясные, чёткие формулы. Роккэн никогда не мог запомнить их, путался, а потом и вовсе не обращал на них никакого внимания, но теперь был уверен, что сможет сделать всё как надо, если только захочет.

     — А ну отойди от него! — резкий вопль Руруки едва не сорвал обучение на самом завершении, но вампир удержал концентрацию, а затем плавно обернулся ко входу в конюшню и медленно приподнял левую бровь, ожидая, что же ему вменят в вину в этот раз. — Я сказал: отойди от него и убери руки! — а затем уже тише буркнул: — Раз уж они у тебя есть…

     — И пока они у тебя есть, — мрачно хмыкнул Артемис, с любопытством вытянув шею, пытаясь заглянуть за спину чернокнижника, где прятался Роккэн. Трость стояла у стены, и Гилберту явно было непросто держаться на ногах без её поддержки.

     — Гилберт? — голос Пассисы был совершенно холоден и резок, как ветер с Зимних земель. — Что ты с ним сделал?

     — Мы поболтали, — невозмутимо отозвался Найтгест, даже не думая сдвигаться с места, однако руки опуская. — А что, вы думали, что я его здесь пытаю?

     — Мы ждали от тебя того, на что ты способен. Прямо как в прошлый раз, да? — Миррор рванулся вперёд, но Артемис уложил ему ладонь на плечо, удерживая стальной хваткой. — Пусти меня, Акио! Я сейчас ему рожу набью, если он что-то сделал с моим братом!

     — Ещё раз так меня назовёшь, и я тебе челюсть сломаю, — устало вздохнул Охотник, не отпуская плечо друга и не обращая ровным счётом никакого внимания на то, что он пытается выкрутить его руку.

     — Да пусти же ты! Вы что, сговорились тут, а?!

     — Да ладно вам, — раздавшийся неожиданно радостный голос Роккэна поразил всех, даже Гилберта, пусть он и был удивлён меньше остальных. Он скосил взгляд на вышедшего у него из-за спины юношу и не удержал улыбку, коснувшуюся его губ.

     Несмотря на то, что на ресницах остались крохотные капельки слёз, а щёки и веки раскраснелись, он улыбался во всю ширь лица, не сводя взгляда с собственных рук. Вместо привычных человеческих кистей там переливались тьмой густые тени, в точности повторяя очертания ладоней и пальцев художника. Он поднял взгляд на брата, затем на Гилберта, шмыгнул носом, выражая благодарность, потому как на большее его явно покамест не хватало. Роккэн понимал — стоит только вдохнуть поглубже, и он снова разрыдается, только на этот раз от радости.

     — Не за что, — благодушно кивнул Господин чернокнижников, а затем, хромая, двинулся на выход из конюшни, походя взяв трость и с удовольствием опёршись на неё. Уже в дверях он чуть обернулся и бросил хитрый взгляд на ошарашенных друзей. — Ах да. С новым годом.

❃ ❃ ❃

     — Я же говорил вам, — благодушно проворчал Охотник, когда они расселись в «Старой преисподней», чтобы продолжить празднование, на этот раз куда более радостное, за счёт того, что одним хмурым лицом стало меньше. Ну, почти. — Он изменился. А вы мне: «Он его убьёт!», «Не знаешь, что от него ожидать!» Калеки.

     — Это может для тебя он изменился, но мы об этом не знали, — упрямствовал Рурука, всё ещё временами красневший от стыда за подобное поведение, но продолжавший гнуть свою линию. — Между прочим, это ты первый сказал, что всё плохо, раз уж Гилберта и трости нет.

     — Просто в отличие от вас я знаю, с каким трудом это упрямое чудовище до сих пор ходит и вообще двигается, — Акио поднял палец к потолку с весьма значительным видом, затем дёрнулся в сторону. — Дохлые боги, Рок, перестань меня щупать!

     — Ты просто не понимаешь, какое это удовольствие!

     Младший Миррор выглядел таким счастливым, что Охотник быстро остыл и смягчился, даже расслабился, когда художник снова стал ощупывать его руку, лежащую на столе. Конечно закатил глаза и изобразил недовольство, но более ничего не сказал ошалевшему от радости другу. Он с таким искренним восторгом притрагивался ко всему вокруг, что сил ругать его не было совершенно. Роккэн мог вдруг начать ощупывать соседа, восклицая:

     — Я чувствую! Ты понимаешь?! Я чувствую!

     Акио не осуждал его за подобное поведение, вспоминая, как сам радовался, точно ребёнок, когда снова смог отдаться музыке, когда прикоснулся к туго натянутым струнам лютни. Вот только с ним эту радость некому было разделить, зато теперь он мог наблюдать, как младший Миррор с упоением поглаживает поверхность стола, часто поправляет собственные встрёпанные волосы, перекладывает с места на место столовые приборы, вдруг вцепляется в руку и начинает жарко вещать о чём-то своём. Даже не важно было то, что он говорит, а как он это делает: с щенячьим восторгом, широко распахнутыми глазами и улыбкой от уха до уха. Ровно на мгновение Охотнику вспомнился его собственный младший брат, который увлечённо рассказывал о чём-то из своей жизни, хватая его за плечи, разворачивая к себе, встряхивая всегда с такой экзальтацией, что невольно заражаешься ею. Но портить прекрасный день тоскливыми воспоминаниями юноша не стал, расслабленно попивая сладкий сидр, великолепно справившийся с похмельем едва ли не с первых глотков, да поглядывая на друзей. Против обыкновения весьма живо участвовал в разговоре Пассиса, всё же сменивший гнев на милость и отпустивший бремя злости и обиды на старшего брата. Он весьма искренно улыбался и не вздрагивал, когда Роккэн вдруг брал его за руки, привлекая к себе внимание, если оно вдруг думало перекочевать на что-то другое. Про себя Охотник только тихо посмеивался и с лисьим видом щурился, глядя на эту мелодраму. А вот непривычно молчаливый и хмурый Рурука несколько действовал на нервы своими односложными ответами, почти что грубостью и холодностью, ничем не прикрытыми. Он уставился в свою кружку и не сводил оттуда взгляда, не поднимал голову и выглядел так, словно его вот-вот уведут на казнь, и он не успеет допить сладкий алкоголь, даже если очень сильно постарается. Посмотрев на эту хмурую физиономию ещё немного, Акио пнул старшего Миррора под столом, на что тот гневно округлил глаза и едва сдержал ругань. Артемис приподнял бровь, чуть повернув голову к Пассисе и Роккэну, которые трещали про плюсы и минусы новых конечностей художника. Летописец дёрнул плечом и скривил уголок губ, на долю секунды нахмурив брови. Друг друга они поняли великолепно и без слов, и именно это Охотнику не понравилось тем более. Он снова пнул друга, но на этот раз сильнее, при этом продолжая сохранять абсолютно легкомысленный и шальной вид, стреляя глазами в соседние столики, где сидели шумные компании, куда бы он непременно перекочевал лет десять назад. Рурука же начал отвечать на пинки, но ему сохранить невозмутимый вид оказалось куда сложнее, чем многоопытному Охотнику. Акио метнул на него быстрый взгляд и снова кивнул в сторону младшего Миррора и Пассисы, на что хронист скривился и мотнул головой, лишь сильнее вцепившись в кружку.

     — Если ты немедленно не поговоришь с ними, я вмешаюсь! — наконец мысленно предупредил друга Артемис. — Не заставляй меня идти на крайние меры ради такой глупости.

     — Ты не понимаешь, — зло отозвался Миррор, поморщившись уже далеко не от пинка. — Мне сейчас лучше вообще уйти. И тебе тоже.

     — Я уйду. Но не один, — ухмыльнулся альбинос, а затем вдруг подорвался с места с таким обеспокоенным лицом, что на него уставилась едва ли не половина посетителей таверны. И заговорил, уставившись на Пассису глазами, полными паники: — Похоже Гилберт злится. Сказал немедленно вернуться.

     Вампир тут же соскочил со скамьи, запутавшись в ногах и едва не растянувшись на полу, зато распластавшись на секунду по стене, затем тут же собравшись в кучку. Рурука бросил бешеный взгляд на друга, поджав губы, но тот словно не заметил этого, спешно кутаясь в плащ и бросая на стол пригоршню монет, вполне способных оплатить не только уже взятую выпивку, но и хороший вечер наперёд. Найтгест даже не стал спрашивать, какого рожна могло понадобиться Гилберту от них в этот спокойный день, поскольку представлял, каких масштабов беда может случиться, если Господин чернокнижников всерьёз разозлится.

     — Я к вам обязательно загляну попозже. И вы нас навещайте, — уже убегая проговорил Акио, затем склонился к Роккэну, звонко чмокнув его в щёку, потом склонился за тем же самым к Руруке. Тот схватил его за шиворот, смерив яростным взглядом. — О-о, а этим мы с тобой займёмся наедине, дорогой. Не обижайся. Ещё посидим все вместе.

     — Убью тебя, — одними губами произнёс хронист на ухо другу, затем отпустил его и снова уставился в кружку.

     — Обидно, что уходите, — вздохнул Роккэн, провожая Пассису взглядом и потупившись. — Главное, что снова увидимся.

     Охотник махнул им от двери рукой и скрылся из вида, уведя с собой вампира. В таверне снова воцарились шум и гам, веселье, и Рурука неохотно принялся за выпивку, к которой до того вообще не прикладывался.

     — Хорошо, что он хоть что-то сделал, — мрачно подал голос летописец, невольно вздрогнув от того, что брат присел рядом с ним.

     — Он же в глубине души всё-таки славный, — на пробу улыбнулся Роккэн, стараясь поймать взгляд Руруки, но тот даже не поворачивался в его сторону, точно застыл насмерть. — Эй, Ру, ты чего?

     — Ничего. Всё отлично. Я рад за тебя.

     — Звучит как: «Иди на хер от меня подальше», — заметил художник, а затем прикоснулся к плечу брата.

     Рука-тень была невесомой, но более чем крепкой, и Роккэн знал, что она может стать и прозрачной, и исчезнуть совсем, когда резерв его сил подойдёт к концу. Конечно, Гилберт вложил ему знание о том, что со временем и с тренировками юноша сможет дольше использовать этот подарок, но сейчас была дорога каждая минута. Старший же Миррор дёрнул плечом, чтобы освободиться от хватки, но Роккэн был цепким даже при человеческих пальцах, а тут, сотканные из магии, они бы не отпустили жертву ни за что.

     — В чём дело? — требовательно вопросил юноша, поворачивая брата к себе, но тот упрямо не глядел на него, приложившись к кружке. — Рурука!

     — Да, это я, ты весьма наблюдателен, — мрачно произнёс Рурука, поднимая руку и тем самым подзывая разносчицу. Попросив её принести ещё сидра, хронист всё же перевёл взгляд на брата и прохладно изогнул бровь. — Что тебе не так?

     — Мне что не так?! — возмутился Роккэн, аж покраснев от злости. — Из нас двоих ты сидишь с постной харей, как будто тебе дерьма под нос подсунули. Ты не рад за меня?

     — Я уже сказал, что безумно счастлив, что Гилберт тебя научил таким приёмам.

     — Тогда в чём дело? — едва не проплакал Роккэн, затем обнял брата за плечи и притянул к себе. Тот прижался неохотно, прикрыв глаза.

     — Я думаю, тебе лучше поспешить за Артемисом и Пассисой. Не думаю, что они успели далеко уехать, — почти одними губами прошептал Рурука, поморщившись от боли и плотно зажмурившись. — Не то упустишь ещё один шанс.

     — Так вот, в чём дело, — лицо художника просветлело, он улыбнулся и крепче стиснул объятия, ткнувшись носом в макушку брата. — Идиот. Никуда я не поеду. У меня же есть ты.

     — Но меня ты не любишь. По крайней мере, не так, как его, — напрямую заговорил старший Миррор, постаравшись расцепить руки брата, но тот вцепился в него мёртвой хваткой, и разжать её не получилось бы, пожалуй, даже у сильнейшего мага. — Рок, хватит. Ступай за ним, пригласи, поговори, сейчас самое время. Потом может не быть возможности.

     — Значит, моё время никогда не наступит, — просто пожал плечами Роккэн, а затем выпустил брата из объятий и обхватил его лицо тёмными ладонями.

     Рурука вздрогнул: они были прохладными и похожими на жидкий атлас, струящийся по коже гладким нежным потоком. Как ему не хватало прикосновений брата! Пальцев, очерчивающих губы самыми подушечками, как сейчас. Роккэн улыбался проникновенно и ласково, не сводя взгляда с брата.

     — Помнишь, что мы сказали перед поступлением в академию? — он с хитрецой изогнул бровь, затем продолжил: — Всегда вместе и никогда вместо.

     — Если ты сейчас не пойдёшь за ним, возможно, сломаешь себе жизнь, — тихо выдохнул Рурука, отстраняясь от ласки брата и уводя взгляд в сторону. — Ты же так хотел этого.

     — Я что-то сломаю, если сейчас брошу тебя здесь и уйду, предав своего лучшего друга и брата. Ну-ка, вставай.

     Роккэн схватил его за воротник и оттащил от стола и кружки, затем направившись вместе с упирающимся летописцем на выход. Препятствовать им никто не стал: разносчица собрала монеты со стола, убрала посуду, бросив вслед стремительно ушедшим гостям заинтересованный взгляд. После успешного завершения войны чернокнижники вновь оказались в центре внимания, и юноша с тенями вместо кистей невозможно всех заинтересовал. Роккэн почти силком запихал брата в седло, затем залез на своего коня и с радостью зарылся в его гриву пальцами, потрепал, отчего жеребчик довольно фыркнул. Предчувствуя, что брат захочет смыться, чтобы предаться самобичеванию и тоске, младший Миррор держал его поводья и странно улыбался самому себе, щурясь на ярком солнечном свете. Морозный воздух ласкал кожу, отгоняя дурноту, накатившую в таверне. Возле дома Роккэн спешился первым, затем снова потащил за собой брата, который продолжал вести себя, как упрямый ребёнок. Притиснув Руруку к стене, художник схватил его за грудки, не переставая улыбаться:

     — Повтори.

     — Что? — огрызнулся хронист, хмурясь и поджимая губы.

     — Говоришь, я не люблю тебя? — вздёрнул бровь Роккэн, приблизившись к брату.

     — Не любишь, — кивнул Рурука со всей серьёзностью, слегка откинув назад голову, смотря на брата сверху-вниз. — Пассиса. Вот, кого ты любишь.

     — Что-то мне подсказывает, что неплохо было бы выбить из тебя эту дурь, — фыркнул Роккэн, а затем впился поцелуем в плотно и упрямо сжатые губы.

     Поняв же, что Рурука продолжает сопротивляться, юноша с силой укусил его, и тот невольно раскрыл губы, возмущённо вскрикнув. Хитрый же Миррор незамедлительно воспользовался ситуацией, толкнувшись языком в его рот и затянув в требовательный поцелуй. Разорвав же его, он вскинул на хрониста внимательный взгляд:

     — Ну?

     — Не любишь, — продолжал гнуть своё Рурука то ли из упрямства, то ли желая позлить брата.

     Но Роккэн никогда бы не сдался просто так, особенно, когда нечто подобное весьма сильно задевало. Ведь тут дело было даже не в бытовой мелочи. Художник понимал, что брат залез в бутылку, всерьёз обиделся и, возможно, на самом деле верит тому, что говорит. Но ведь это было сущей неправдой! И Роккэн хотел это донести до него, при этом прекрасно зная, что до Руруки не дойдёт, пока он не прочувствует это на себе. В спальню старший Миррор шёл едва не на пинках, вяло вырываясь и бубня себе под нос что-то о том, что во всём этом всё равно нет смысла.

     — Раздевайся, — приказным тоном бросил Роккэн, подперев собою дверь.

     — Брось, Рок, какой толк, — буркнул Рурука, садясь на постель и разуваясь. Лицо его продолжало быть мрачнее тучи. — Потрахаться с кем угодно можно. Этим уже не удивить.

     — Да-а? — Роккэн ехидно сощурился, скинув с себя плащ и рубашку и двинувшись к брату. — То есть ты полагаешь, что занятие любовью существует только для того, чтобы удивлять?

     — Любовью, — хмыкнул летописец, затем охнув, когда брат навалился на него, придавив к кровати.

     В иной ситуации ничего бы не стоило вывернуться, сбросить с себя худое тело, но теперь Роккэн держал даже не в шутку: тени оплели запястья хрониста, пригвождая к постели над головой, оставляя беззащитным и открытым. Младший Миррор склонился, провёл череду неторопливых уверенных поцелуев от локтя брата ниже, спустился к плечу и прикусил кожу; скользнул губами вдоль ключицы, очертил кончиком языка ярёмную впадинку и кадык. Он действовал обстоятельно и почти медлительно, наслаждаясь откликом Руруки: пронеслась толпа мурашек по бледной веснушчатой коже, следом сорвался шумный вздох с губ, а сам молодой мужчина содрогнулся под ним от ласки. С толком и расстановкой художник касался брата, отпустил его руки, начиная оглаживать бока, живот, грудь, едва не задохнувшись от ощущений, которые почти позабыл. Будто целую тысячу лет назад он в последний раз прикасался к нему, и теперь не мог поверить в собственное счастье ощущать под ладонями знакомые изгибы. Провёл пальцами от шеи по груди, по впадинке пупка, жадно вглядываясь в лицо брата. Тот сжимал зубы, жмурился, и губы его едва шевелились, будто шептал себе под нос, но ни звука не проронил. Роккэн спустился ниже, прикусил кожу на рёбрах, одарил чувственными укусами выступающие тазовые косточки, оставил яркий засос рядом с плотью. Они оба прекрасно знали разницу между незатейливым перепихом с малознакомым человеком и занятием любовью, но в этот раз Роккэн должен был напомнить об этом брату. И у него это неплохо получалось судя по тому, как расслаблялся под ним хронист, как начинал всё более откровенно отвечать на ласки. Вот этот порыв доставить удовольствие в ответ, нежелание оставаться беспричастным и только забирать страсть казались художнику главными в отношениях. По крайней мере Роккэн был уверен, что не смог бы только отдавать всего себя, не получая ничего взамен, равно как и принимать, не отвечая. Потому Мирроры так отчаянно держались друг за друга все эти годы. Роккэн отстранился, выпрямился и тряхнул головой, переводя дыхание, окидывая взглядом расслабленного брата. Точно почувствовав это внимание, Рурука поглядел на него, горько ухмыльнулся:

     — Не то, что бы ты хотел видеть всю свою жизнь, да?

     Художник сощурился, и выглядело это так угрожающе, что у старшего Миррора невольно похолодели внутренние органы. Разозлить Роккэна было не так уж и просто, для этого следовало бы постараться как следует, и в этот раз хронист справился на твёрдую пятёрку, потому как в следующее мгновение уткнулся лицом в постель, почувствовав сзади на шее крепкую хватку. Ледяные тени распространились лёгким туманом, куда более опасным, чем ядовитые испарения болот на востоке Саурэ.

     — Повтори, — голос Роккэна оставался ровным и спокойным, чего не скажешь о глазах, метавших гром и молнии.

     — Не любишь.

     Художник выдохнул сквозь зубы и на мгновение закрыл глаза. Оба упёртых, как бараны, брата всегда до последнего стояли на своём и не отступались, и порой это ставило обоих в неприятное положение.

     — Ты допросился, — спокойно предупредил художник, отпуская шею брата.

     Всегда стоявшая по такому случаю склянка со специальным маслом перекочевала в руки Роккэна. Рурука не думал упираться, вырываться, но будто отключился от процесса и особо не дёргался, когда брат начал подготавливать его. Но младший Миррор подошёл к этому с весьма значительным терпением и почти что медлительностью, позволяя прочувствовать каждое собственное прикосновение. Знал, как по ним изголодался летописец, лишённый не меньшего количества радостей жизни, чем брат после ампутации конечностей. Знал, что им обоим не хватает этих элементарных тёплых ласк: поглаживания по руке, по щеке, встрёпывания волос. Знал и не мог остановить себя, проводя пальцами вдоль позвоночника Руруки, зарываясь в шевелюру на затылке, то чуть сильнее надавливая в эрогенных зонах, то наоборот едва касаясь, будто легчайшее прикосновение воздуха. И вот от них Рурука едва не изводился, сходя с ума, стискивая пальцы в кулаки и впиваясь зубами в одеяло, чтобы удержать рвущийся стон. Боги грешные и милосердные, если бы кто только знал, как он любил своего брата, что не мог жить без этого встрёпанного чудовищного чуда! С каким трудом удержал вопль, когда слушал его пылкую речь о Пассисе, какой страх испытал, узнав, что он и Гилберт остались один на один. И теперь, чувствуя близость Роккэна, готов был продать собственную душу дьяволу, лишь бы только это длилось вечно. Но задетая гордость рычала от негодования и боли, и страшно было поверить в истинность происходящего, в слова до сумасшествия любимого брата. На периферии сознания рассерженной и испуганной кошкой шипела мысль: «Тебе не место между ними, рядом с любым из них, и ты это знаешь! Не принимай эти подачки, уходи сейчас же!» Но отказаться от него не было никаких сил, пусть Рурука уже давно дал себе слово: исчезнет сразу, как только ему на это намекнут. И теперь, когда на него обрушилась волна томящей нежности, когда Роккэн был так мучительно ласков и напорист, у него начинала ехать крыша. Младший Миррор навис над братом, уложил свою ладонь поверх плотно сжатого кулака, провёл ласковые касания между костяшек, слегка надавил, переплетая пальцы. Этого жеста им обоим не хватало до одури, и Рурука содрогнулся всем телом, жмурясь. Художник огладил бёдра брата, покрывая поцелуями его лопатки, прикусывая кожу. Смоченные маслом чёрные пальцы выглядели до того странно! Мрак словно стал лишь гуще, переливался. Художник надавил между ягодиц, огладил, толкнулся внутрь двумя пальцами, изнывая от желания прижаться как можно теснее, до дрожи крепко прильнуть к нему, истязать до полного изнеможения. Согнул пальцы, чуть развёл в стороны, и Рурука содрогнулся всем телом, застонал.

     — Не слышу, — возле его уха жёстко произнёс Роккэн, почти с издёвкой медленно подготавливая. — Повтори.

     — Не. Любишь, — по слогам выдохнул старший Миррор, то ли себя убеждая в этом, то ли брата.

     Художник сильнее согнул пальцы, добавил третий, куснул за ухо.

     — Не люблю? — настойчиво поинтересовался он, прижавшись губами к ямке позади уха Руруки. — Ну?

     Хронист зашёлся стоном, хоть и обещал себе, что не издаст ни звука при этой сладкой пытке. Его собственное тело предавало, не желая подчиняться злости, остро реагируя на ласку. Роккэн отстранился, с тщательно скрываемой улыбкой посмотрел на то, как брат расслабленно растёкся по постели. Но всё равно спина его оставалась напряжённой, лопатки едва не сходились, и художник не удержался, огладил их, неторопливо раздевшись до конца, то и дело склоняясь и целуя столь любезно подставленное ему тело. Собственное желание сводило с ума, и Роккэн собирался в полной мере познакомить с ним Руруку, дать ему понять и осознать. Дёрнув на себя бёдра брата и вынудив встать на колени, Роккэн прильнул к его спине грудью. Хронист дёрнулся, вздрогнул и зашипел сквозь зубы от резкого проникновения, крепко зажмурился. Обыкновенно младший Миррор не был грубым или жёстким с ним, но в этот раз явно вознамерился заставить его пересчитать все звёзды. Роккэн перехватил брата под подбородком, подняв его голову, задав резкий темп.

     — Повтори, — снова потребовал художник, оставляя крепкий, почти жёсткий поцелуй на плече брата, ещё один и ещё, едва не кусаясь. — Не люблю?

     Художник всерьёз вознамерился выбить из брата ответ, услышать, что тот переменил своё решение. Но некоторых следовало брать измором, и Роккэн подошёл к этому с весьма приятной для них обоих стороны. Чувствовать, как содрогается под его руками распалённое тело от каждого прикосновения, ощущать гладкую горячую кожу под ладонями и ласкать, ласкать до исступления, прижимаясь до безобразия тесно! За свою жизнь Роккэн успел понять, что брат ради него разобьётся в лепёшку, если только попросить его об этом. И вот теперь юноша желал, чтобы Рурука знал: он сам тоже пойдёт на любые жертвы, если понадобится. Но передавать подобный ком информации отчаявшемуся упрямцу следовало постепенно, раз за разом. Именно поэтому Роккэн сперва напомнил его телу: осторожными и почти невесомыми касаниями, опаляющей нежностью и грубой страстью. Тени струились по коже старшего Миррора прозрачными шёлковыми лентами, расходясь от рук художника и доставая там, куда было неудобно тянуться. Что ж, знай Господин чернокнижников, в какое русло направили его мастерство, возможно, научил бы Роккэна ещё чему-то. Но покамест хронисту было достаточно и этого: прикосновения теней по всему телу сводили с ума, и Рурука не знал, что произойдёт быстрее — он рехнётся или пытка кончится. Ослеплённый наслаждением юноша метался и вскидывался в руках брата, изнывая и заходясь стонами. От каждого сильного движения, каждый раз, как Роккэн впечатывался в него бёдрами, вбиваясь до основания, он заходился крупной дрожью и не мог удержаться. Оплетённый тонкой паутиной мрака, летописец едва ли соображал, когда вцеплялся в руки брата на собственной груди и покрывал их в изнеможении быстрыми поцелуями. Не мог себе представить жизнь без него, не желал даже думать о подобном. И оттого ошалело и возмущённо, горько вскрикнул, когда Роккэн отстранился от него, отпустил, затем потянув за плечо. Рурука обернулся и с отчаянием обхватил его за плечи, притягивая к себе. Череда спешных, торопливых поцелуев коснулась лица художника, и тот не смог не улыбнуться. Ему нравилось, когда его с виду суровый и даже аристократичный брат вдруг смотрел на него так: абсолютно влюблённо, с преданной нежностью, безотчётной и безграничной. В широко распахнутых глазах столь многое отражалось в такие моменты, что сердце заходилось. Вот и теперь, он откинулся назад, изогнулся навстречу, раскинувшись покорно и влекуще, и Роккэн принял это безмолвное приглашение. Но сперва накрыл губы брата поцелуем, а затем надавил на бёдра, навалился, мучительно медленно проникая.

     — Ну? Скажешь это ещё раз? — выдохнул младший Миррор в губы летописцу, не сводя с него прямого, ласкового и в то же время столь серьёзного взгляда. Рурука отвернул голову, поджал губы и крепко зажмурился, закусил кожу на костяшках, сдерживаясь изо всех сил. Художника подобный расклад не устраивал, и потому он перехватил кисти брата, вжав их в постель над его головой. Пальцы свободной руки коснулись подбородка Руруки, повернув его голову. Мрак заструился чёрной прозрачной вуалью по лицу летописца, оглаживая, лаская, распуская табуны мелких мурашек. — Смотри на меня. Ну. Скажешь?

     Он поддал бёдрами, и старший Миррор глухо застонал, распахнул глаза, наткнувшись на чуть смеющийся взгляд брата. Раскалённые эмоции били по нервам и душе, и под их воздействием было совершенно невозможно больно снова произнести те же слова, что он кинул в порыве ярости и обиды. И с губ рвался бессвязный бред, хотелось закрыть глаза и не видеть его лицо, столь пронзительно нежное и любимое.

     — Скажешь? — Роккэн оставался настойчивым, не отпускал брата, не давал ему увильнуть и ни на мгновение не прекращал неторопливых сильных движений. — Смотри на меня!

     — Что угодно, — хрипло зашептал Рурука, выдохнул стон, до боли вцепившись в плечи художника, оставив тонкую вязь царапин на лопатках. — Что угодно, только ты этого не говори.

     Роккэн хмыкнул самым довольным образом, вновь прильнул к губам брата в поцелуе, сминая их, кусая, оглаживая языком и с диким восторгом чувствуя торопливый ответ, будто летописец до сих пор боялся. Рурука до дрожи боялся того момента, когда его променяют на кого-то другого. И пусть до последнего уверял себя, что справится со всем, что ему подкинет судьба, в эти мгновения цеплялся за брата до одури крепко и не мог заставить себя разжать объятия. Он выдыхал имя художника, как молитву, повторял её снова и снова, заклиная себя и не желая признавать свою абсолютную беззащитность. Всю свою жизнь оберегая эту бестию с мёртвой хваткой и взглядом матёрого убийцы при абсолютно ангельском лице, Рурука прикипел к нему всей душой. И знал, наперёд знал — стоит только брату оставить его, как та разорвётся напополам, оставив кровоточащую рану, не способную закрыться во веки веков. «Только не говори этого, молю тебя, Роккэн, не говори», — билась единственная мысль в голове летописца. Слишком поздно он понял, что окончательно потерял контроль над собственными эмоциями, что в очередной раз дал слабину. Слёзы катились по щекам, и казалось, что ещё чуть-чуть, и он задохнётся рыданиями то ли от острого удовольствия, то ли от агонии, сжигающей изнутри почище колдовского пламени.

     — Тш-ш, я здесь, — тихо, равномерно заговорил Роккэн, сцеловывая слёзы, поражаясь столь острой реакции брата.

     Прежде достаточно сдержанный и спокойный Рурука, за исключением тех моментов, когда кто-то затрагивал исторические темы или начинал марафон шуток, не мог остановиться. Всё шептал, как заведённый, умоляя брата не оставлять его. «Не сейчас, только не сейчас», — повторял он, крепко жмурясь.

     — Ну, сейчас мне будет несподручно, — фыркнул художник, а затем потянул на себя брата, усаживая к себе на колени. — Да и неудобно оставлять тебя в столь щекотливом положении.

     — Идиот, — Рурука шмыгнул носом, стёр тыльной стороной ладони слёзы, прекратившие литься по щекам столь же стремительно, сколь и выступили на ресницах.

     — Брат идиота, — привычно отозвался Роккэн, довольнейшим образом улыбнувшись тому, что летописец явно вернулся в свою привычную колею.

     Быстрый поцелуй перешёл в более плавный, размеренный, чего не сказать об их движениях. Точно сорвавшись с цепи, они не отрывались друг от друга ни на мгновение, и, ослеплённые, не желали ничего другого. Конечно, старший Миррор догадывался, что тени можно использовать по-разному и уж точно в меру собственной испорченности. Но когда их ласки прошлись по груди, задевая соски, когда сомкнулись на плоти, он не смог удержать судорожного вздоха и уставился на брата во все глаза. Тот лишь ехидно приподнял бровь, всем своим видом спрашивая: «Что, не ждал?»

     — Боги, Рок, твоих рук либо слишком мало, либо слишком много, — простонал летописец, извиваясь, будто уж на раскалённой сковороде, не зная, как извернуться так, чтобы удовольствие не сводило с ума, чтобы не било по его телу солёной плетью.

     Художник только довольно ухмыльнулся, про себя мысленно перечисляя все те круги ада, через которые Руруке придётся пройти вместе с ним в постели, чтобы понять все возможности дара Господина чернокнижников. От греха подальше заткнув рот брата поцелуем, он обхватил его плоть прохладной ладонью, с силой провёл по всей длине, с блаженством прислушавшись к раздавшемуся приглушённому протяжному стону. Находящийся на самой грани, едва ли толково соображающий, податливый и абсолютно покорный — такой летописец его вполне себе устраивал, по крайней мере, с ним можно было договориться.

     Вот только в этот раз уговаривать пришлось именно Руруке: Роккэн заездил его едва ли не до полусмерти и не желал останавливаться до тех пор, пока с губ старшего Миррора не начало срываться неразборчивое блеяние, а сам он едва ли мог шевелиться. Завалившись же на постель рядом с чуть живым Рурукой, художник подкатился к нему под бок, ткнув ему между губ фильтр сигареты, которых ему щедро отсыпал Охотник, и с блаженством прикрыл глаза, тут же стиснув брата в крепких объятиях. С явным трудом воспламенив табачный конец сигареты и затянувшись, хронист и сам закрыл глаза.

     — Это… было неожиданно, — после нескольких минут абсолютного молчания с трудом пробормотал летописец, у которого до сих пор шумело и звенело в ушах.

     — Угу-м, — странно сдавленно отозвался художник, и Рурука распахнул глаза, скосил взгляд на встрёпанную макушку.

     — Рок? — ошарашено позвал он, тронув брата за плечо.

     — Никогда от меня не уходи! — вскинув голову и открыв взгляду покрасневшие от слёз глаза, выкрикнул Роккэн, и Рурука расплылся в улыбке, мягко стёр слёзы с щёк брата, чувствуя, как теплеет на душе.

     — Боги, от ебливого тирана до старого доброго маленького братика меньше, чем за десять минут, — тихо рассмеялся Рурука, склоняясь и целуя Роккэна в уголок глаза. — Рок, ты просто нечто.

     — Что значит меньше, чем за десять?! — наигранно возмущённо воскликнул юноша, напустив на себя грозный вид.

     Рурука сдавленно хрюкнул от смеха и покачал головой, прикрыв на долю секунды глаза. А когда открыл их, обнаружил, что Роккэн уже во всю спит у него на плече, отключившись в самом деле быстрее, чем он успел понять, в чём дело.

     — Ты опять это сделал, — покачал головой хронист, а затем задумчиво глянул за окно, где опускался ранний зимний вечер. Ему вспомнилось, как Роккэн отключился, когда лишился девственности, и сердце в очередной раз болезненно ёкнуло, и хронист тихо выдохнул. — А, может, и правда любит…

❃ ❃ ❃

     Позднее утро разбудило хрониста гомоном улицы, пусть ему и не хотелось просыпаться, но столица жила своей жизнью, и не ему было решать, что да как. Рядом лежал Роккэн, глядя на него с совершенно довольным и хитрым видом. Поглядев на физиономию этого неисправимого жаворонка, старший Миррор накрыл голову подушкой и застонал.

     — Есть хочу, — требовательно произнёс Роккэн, пихнув брата в плечо локтем. — Давай-давай, подъём!

     — Отстань, — вяло отозвался хронист, прижимая подушку к голове. — Братьям, которые не говорят самых главных слов, я есть не готовлю.

     — Что значит, не говорят? — с ехидцей протянул художник, приподнимая край подушки и заглядывая под неё. — Я сказал.

     — Не помню такого.

     — А ты на задницу погляди.

     Рурука дёрнулся, приложил ладонь к ягодице и незамедлительно почувствовал, что та отозвалась неприятной щиплющей болью, поморщился, нащупав маленькие бугорки неглубоких царапин, которые складывались во вполне себе важные три слова.

     — Ах ты ж грёбанный хорёк!

❃ ❃ ❃

     Время неумолимо отмеряло месяц за месяцем, а разгадка тайны Акиры так и не была найдена. Зима близилась к завершению, но у Господина чернокнижников язык бы не повернулся назвать её спокойной: во-первых, Совет срывал его отовсюду, откуда только мог, и тем самым безмерно трепал нервы; во-вторых, приходилось тратить прорву времени не только на эти глупые и бесцельные поездки, но ещё и на длительное общение с ненавистным элементалистом. Когда Найтгест явился к ним в очередной раз после завершения войны, эти напыщенные старейшины незамедлительно его обрадовали.

     — Поскольку Адалард Изгнанный убил Повелителя элементалистов, а затем сам вёл военные действия, ваша победа не может считаться победой над магами стихий, — непробиваемо спокойным тоном вещал старейшина чернокнижников, Александр, которому выпала честь донести до наследника радостную новость. — Из выживших элементалистов уже избрали Повелителя, но из-за их ослабления нападение на них будет считаться нарушением Равновесия. Остальных Повелителей уже известили. Но с вами, Гилберт, очень много проблем. Поэтому я пожелал лично встретиться с вами и донести до вашего сведения, что вы должны подписать с элементалистами мирный договор. На двести лет.

     — Вы с ума здесь все сошли что ли? — вспылил вампир, резко поднявшись со своего места. — Два века?! Даже нам не дали столько после первой войны с оборотнями!

     — Вы будете оспаривать решение Совета? — не без угрозы в голосе поинтересовался Александр, переплетя между собой пальцы. Под его ледяным взглядом Найтгест сел обратно, но гнев его даже не думал утихать, набирая обороты.

     — Это слишком долго, — настаивал на своём Гилберт, хотя подобное поведение Советом и не одобрялось.

     — Решение уже огласили, — спокойно отрезал старейшина, резко опустив руку на стол переговоров. — Вам придётся ему подчиниться. А если продолжите ломать эту комедию и лелеять свою гордость, то мы подыщем другого, более лояльного претендента на ваше место. Сейчас меня интересует другое. По словам Повелителя жрецов мы поняли, что вам удалось захватить в плен Адаларда Изгнанного, который и был повинен во всём произошедшем. Что вы успели узнать?

     — Ничего. Я и мои помощники делаем всё возможное, чтобы вытащить из него сведения, но пока что у нас не получается добиться от него ответов.

     — Вы использовали все средства допросов?

     — Все. — Гилберт не стал перечислять всё, через что прошёл Акира на их частых свиданиях. — Но мы обязательно сделаем всё, чтобы он выдал свои тайны.

     — И сделайте это как можно скорее. Зима подходит к концу, и вам нужно предпринять меры для борьбы с изгнанниками. Мы уверены, что они ещё не раз дадут о себе знать.

     — Вы могли бы отследить их, — не выдержал Найтгест, окончательно выйдя из себя. — Какого дьявола вы складываете на меня эти обязанности? Изгнанники всегда были в ведении Совета и жрецов, а сейчас что пошло не так?

     — Здесь скорее вопрос, что же пошло так, — впервые за всё время разговора голос подал Сантьяго, старейшина жрецов. Он встал со своего места, прошёлся туда-сюда вдоль стола и присел рядом с вампиром на край столешницы. — Видите ли, Гилберт, вы уже занимались ими на протяжении некоторого времени. От нас не укрылась ваша исключительная заинтересованность изгнанниками, которую вы стали проявлять двадцать лет назад. Вам удалось получить в своё пользование ценного мага, хоть вы и нарушили приличное количество правил ради этого. А несколько лет назад ваши люди занялись изучением активности изгнанников по вашей инициативе, хочу заметить. И раз уж вы взялись за это дело, то будьте добры его закончить, а если вам будет нужна помощь, то вы всегда можете обратиться за ней.

     Гилберт терпеть не мог этого высокомерного и хамоватого мага, совершенно лишённого каких-либо приятных черт характера: в него словно бы впихнули все пороки и грехи, какие только могли быть. И каждый раз, когда он начинал говорить на подобного рода встречах, Найтгест испытывал нестерпимое желание придушить старейшину собственными руками. В этот раз он даже дёрнулся в его сторону, но сдержался, только скептично приподнял бровь, всем своим видом выказывая недовольство. Перечить Совету всегда было чревато последствиями, и Господин чернокнижников предпочитал поддерживать с ними хорошие отношения. Ведь совет мудрых и опытных магов, проживших не одно тысячелетие, всегда шёл на пользу. Но подспудно чародей надеялся, что доживёт до тех пор, когда их состав поменяется. Хотя бы жрец сменился! Поднявшись со своего места, чернокнижник стремительно двинулся на выход из зала советов, про себя клокоча от злости. Мало того, что он потратил на дорогу ценное время, вынужденный оставить уютную постель с любовником едва ли не до рассвета, так ещё и получил незаслуженных оплеух. Ко всему прочему, что-то ему подсказывало, что сделано всё это было, лишь бы насолить ему, ведь он так и не услышал ничего, что могло бы помочь с Акирой. Да и вообще, достаточно было просто связаться с ним на мысленном уровне или просто написать письмо. Но нет же! Едва не рыча от ярости, Найтгест вышел на улицу, вдохнул полной грудью. Трость под пальцами едва не трещала от того, как сильно он её сжимал.

     — Как прошло? — Господин жрецов отклеился от стены и подошёл к нему со столь невозмутимым видом, как будто задавал этот вопрос каждому встречному уже на протяжении нескольких часов.

     — Они не считают, что мы победили в войне, — рыкнул вампир, спускаясь по лестнице и с трудом не хромая. — И хотят от меня подписания соглашения с элементалистами на двести, тьма им всем на головы, лет! Это неслыханная наглость.

     — Это необходимость. И ты это прекрасно понимаешь, — отрезал жрец, двигаясь рядом с ним в одном темпе. Лицо его оставалось безразлично спокойным, хотя в глазах так и сверкали искры гнева. — Чернокнижникам тоже не помешает отдохнуть и набраться силами. А нам с тобой следует расколоть Акиру и как можно скорее.

     — Ты что-то видел? — Найтгест покосился на своего учителя не без опаски.

     Вся эта возня жрецов с видениями не могла не вызывать страх. Особенно, когда напрямую говоришь с тем, кто может знать о твоём будущем больше тебя самого. И с тем, кто, возможно и скорее всего, повлиял на твоё прошлое, на всю твою судьбу. Гилберт мог лишь догадываться о том, что же на самом деле происходит в голове Повелителя жрецов, но спрашивать напрямую не торопился, заранее зная — Артемис старший никогда не расскажет о подобном. Если только не исключительный случай. И потому Найтгест так боялся, что жрец всё же заговорит. Это бы означало, что всё не так хорошо, как казалось.

     — Видел, — невозмутимо кивнул Акио, и вампира прошиб ледяной озноб. Жрец перевёл на него взгляд и холодно ухмыльнулся. — И то, что я видел, мне не понравилось. И не понравится тебе. Идём, у меня есть идея.

     — Артемис, ты меня пугаешь, — честно признал Найтгест, поёжившись и передёрнув плечами. — Мне уже это всё не по душе.

     — Помнишь, мы с тобой как-то беседовали об артефактах? — словно не услышав, поинтересовался жрец, подходя к ожидающему их экипажу и замирая у дверей.

     — Какое это имеет отношение к нашему положению? — не без осторожности полюбопытствовал Гилберт, отворяя двери кареты и придерживая их перед старшим Повелителем. Прорицатель окинул его смеющимся взглядом и поднялся по приступке в экипаж, следом забрался и чернокнижник.

     — Каковы особенности артефакта чернокнижников? — не отставал от него Акио, лукаво щурясь. Он переплёл между собой пальцы, и светлые камни в его кольцах так и переливались в полумгле кареты, притягивая взгляд.

     — Да о чём ты вообще? — огрызнулся Господин чернокнижников, скрестив на груди руки. — Его не использовали уже тысячу лет, и сейчас явно не тот случай, когда это необходимо.

     — Неужели? — Артемис саркастично вскинул бровь и едко улыбнулся, за что чернокнижнику немедленно захотелось его удавить.

     «Упаси тьма его внук когда-нибудь станет таким же», — едва не взвыл про себя мужчина, нахмурившись и уставившись в окно. Каждая фракция обладала артефактом, сокровищем, являвшимся эссенцией их сил, главным достоянием. Основная ценность и вместе с тем опасность этих вещей заключалась в том, что они усиливали фракцию, служили особым катализатором для магов. И потому была опасность, что однажды они истощатся, если магов станет слишком много, именно поэтому время от времени их приходилось подпитывать, чтобы добиться нужных результатов. Ко всему прочему, использование артефактов давало ограниченную возможность воспользоваться некоторыми способностями. Так, например, Господин чернокнижников вполне мог поглотить тени людей, получив их знания и воспоминания, но лишив жертву магических способностей. Считалось, что Повелитель, дошедший до такого уровня мастерства, что мог бы проделывать подобное колдовство без использования артефакта, становится живым воплощением Сердца мира. Но за многомиллионную историю таких случаев были считанные единицы. Теперь же, использовав артефакт, Гилберт рисковал бы собственной фракцией, сильно её ослабив и сделав лёгкой добычей для других игроков политики. Тратить столько сил на изгнанников казалось Найтгесту нецелесообразным, бессмысленным, ведь те в сто крат слабее их. Но раз уж Повелитель жрецов намекает, что было бы неплохо поступить так, а не иначе, то стоит его послушать.

     — Как дела у Мирроров? — поинтересовался Акио к концу пути, когда они уже почти подъезжали к Чёрному замку по торговому тракту.

     — Почему ты любопытствуешь? — прохладно отозвался Гилберт, не отрываясь от созерцания пейзажей за окном. — Великолепно.

     — Замечательно, — в тон ему ответил жрец, скривив губы. — Несмотря на все твои усилия.

     — У тебя есть внук, и его опека — вот, что тебя должно беспокоить, — резко бросил вампир, посмотрев на Акио весьма осуждающе. — А не эти мальчишки. Между делом, твоя холодность задевает его за живое.

     — У него есть любовник. И его чувства — вот, что должно его беспокоить, — парировал Артемис, уклонившись от этой темы, но вампир уже завёлся и набирал обороты.

     — Чтоб ты знал, — уже повернувшись к учителю всем корпусом, зло процедил сквозь зубы чернокнижник, — он мне уже плешь склевал, потому что ты не уделяешь ему никакого внимания. И меня это выводит из себя, потому что вместо того, чтобы отдыхать со мной, он сидит в далёком тёмном углу и воет на луну!

     — Не вижу причин, почему я должен делать иначе. У меня есть свои заботы, и кровное родство не повод обжиматься с каждым встречным Акио.

     — Да ты с ума сошёл, пень замшелый, — в сердцах рявкнул Найтгест, сжав кулаки. — Это не какой-то Акио!

     — Да ладно? — ухмыльнулся жрец, скосив на него взгляд. — Теперь тебя беспокоит, что его волнует и тревожит? Как это называется?

     — Иди к дьяволу, — буркнул мужчина, отвернувшись и выйдя из кареты. Он весь дрожал от злости, а в зрачках пылал алый свет. Акио выбрался вслед за чернокнижником и похлопал его по плечу. — Что ещё?

     — Я подумаю над твоими словами. Но ничего не обещаю. Идём, надо заняться Акирой и разобраться с ним. От вашего климата я ужасно себя чувствую. Духота.

     — В твои года лютый холод — лучшее, что может быть, — пробормотал себе под нос вампир, затем повёл плечами. Они поднялись в замок и двинулись к подземельям. — По-твоему следует использовать эту вещь?

     — Почему нет? — жрец невозмутимо поглядел на воспитанника, затем махнул рукой. — Иди забирай и зови Артемиса. Он займётся устранением.

     Вампир растворился в тенях быстрее, чем прорицатель успел договорить, а потому жрец едва слышно усмехнулся. Привязанность Господина чернокнижников к фавориту забавляла его и удивляла, и находиться рядом с этой парочкой иногда было абсолютно невыносимо. Не только потому, что их нежности в два счёта переходили в ссоры и обратно. Глядя на них, Повелитель жрецов испытывал зависть, не мог не скрежетать про себя зубами, однако молча сносил вид двух влюблённых. Пройдя к камере, где держали Акиру, мужчина замер на несколько секунд, затем прошёл внутрь и прикрыл за собой дверь. Пленник сидел у дальней стены на полу, скованный двимеритовыми оковами. Они оплели его, как изголодавшиеся змеи, обхватывая кисти, щиколотки, шею, цепи прижимали его руки плотно к телу, не давая лишний раз шевелиться. Подняв взгляд на вошедшего, изгнанник ухмыльнулся, растянув губы в нелюбезном оскале. На теле его остались следы прежних пыток, не принёсших никаких результатов: ожоги, шрамы, некоторые кости всё ещё не срослись, а под ногтями было черно от запёкшейся крови, некоторые ногтевые пластины отсутствовали совсем, но мужчину это, похоже, мало волновало.

     — Что у нас сегодня в меню? — сипло поинтересовался Акира, провожая взглядом прохаживающегося туда-сюда жреца. — Что ещё придумали ваши извращённые мозги?

     — Тебя это волнует? — скупо вопросил Акио, останавливаясь и встряхивая рукой.

     Лезвие истины замерцало и обрело привычный вид глефы, на которую прорицатель и опёрся, не сводя взгляда с пленника. Тот примолк и сощурился. Даже скованный металлом, ограничивающим магию, он являлся угрозой, и жрец чувствовал прикосновения чужого сознания. Что он пытался там найти, Артемис не знал, однако упрямо держал блок, не давая приблизиться к себе излишне. Он понимал, что каждая мелочь может стать инструментом против них, даже если он не придаст ей значение. А вот заметят ли это Гилберт и младший Акио, оставалось вопросом. Будь здесь Пассиса, процесс стал бы легче в разы, но привлекать этого тщедушного и нежного псионика к пыткам не хотелось. Конечно, Гилберт не единожды настаивал на подобном, но жрец оставался непреклонным и каждый раз находил повод не подпускать Пассису к Акире. Их длительное противостояние во время осады Чёрного замка о многом говорило, однако же прорицатель не желал рисковать лишний раз. Скрипнула дверь подземелья.

     — А я могу им что-то сделать?

     — Нет.

     — Дай хотя бы подержать, козёл!

     — Нет.

     — А ну дай сюда!

     — Не касайся его, альбиносый идиот! Убьёшься!

     — Дед, скажи ему, — прибег к последнему фактору Охотник, обиженно воззрившись на Повелителя жрецов. — Он не даёт мне рассмотреть эту штуковину!

     — Потому что детям нельзя потакать в подобных вещах, — не моргнув и глазом, отрезал старший Артемис, даже не поглядев в сторону юноши. — И я не дед.

     — Пердед, — огрызнулся юноша, скрестив на груди руки и поджав губы. — Сговорились, зануды.

     Господин чернокнижников поджал губы, тщательно скрывая улыбку. Его любовник очаровательно злился и каждый раз умудрялся развеселить его своими фразами, а потому мужчина не торопился вмешиваться в разговор двух альбиносов, надеясь услышать ещё что-то забавное.

     — Что ты сказал? — ледяным тоном бросил жрец, скосив взгляд на внука и опасно сощурив серые холодные глаза.

     — А что, не так что ли? До смертинки три пердинки, — не унимался Охотник, всерьёз вознамерившись довести родственника до белого каления.

     — Ты считаешь, что я старый? — приподнял белёсую бровь мужчина, стискивая древко глефы. — По-моему, я не выгляжу на свой возраст.

     — Это всё воздействие холода, — парировал младший Артемис, войдя в раж. — Сколько там тебе лет? Восемьсот? Тысяча?

     — Тысяча сто восемьдесят девять. Почти в тридцать раз старше тебя. И было бы неплохо, если бы ты относился ко мне с подобающим уважением, мальчишка, — похоже, старший Акио всё-таки оказался задет за живое, пусть лицо его и оставалось непроницаемым, и только серые глаза пылали, как два снежных кристалла. — Потому как мне не составит труда отправить тебя в ту дыру, из которой ты выполз только благодаря мне.

     — Джентльмены, пожалуй хватит обменов любезностями, — Гилберт уложил ладонь на плечо притихшему юноше и слегка прижал к себе, приобняв. — Вы жестоки, Артемис. Он же всего лишь шутит.

     — А я — нет, — едва не сквозь зубы процедил жрец, буравя обоих тяжёлым взглядом. В подземелье определённо стало сильно холоднее.

     — Тьма, кто из вас ещё дитя малое? — выдохнул Господин чернокнижников, покачав головой.

     Затем извлёк из одного из многочисленных карманов то, из-за чего весь шум и возник. Резной тяжёлый кулон на толстой цепи из чернёного серебра был усыпан мелкими тёмными драгоценными камнями. Они тускло сверкали в лучах светляков, точно множество паучьих глаз. Время от времени по желобкам-узорам шустро пробегал густой мрак, а обсидианы начинали тускло сиять, переливаясь. От густого чёрного до почти прозрачного фиолетового и синего с тонкими тёмными прожилками. Сила, исходящая от артефакта, манила Охотника и притягивала, вызывая нестерпимое желание немедленно прикоснуться к ней. Он подался вперёд всем телом, впившись взглядом в артефакт и даже протянул руку, но вампир вовремя шлёпнул его по пальцам, поглядев, как на нашкодившего ребёнка.

     — Ну неужели, — подал голос Акира, прервав тишину. Взгляды обратились к нему. — А я всё ждал, когда же вы притащите эту побрякушку. Даже любопытно испытать её действие на себе. Сколько вы до этого не могли додуматься? Месяц? Два?

     — Это наши личные сексуальные сложности, — прервал его монолог Гилберт, не желавший снова затевать ссоры и давать обоим Акио войти в раж. С них бы сталось зацепиться языками с пленником. — У тебя есть шанс сейчас сказать нам всё по собственной воле. Пока я не лишил тебя всего.

     — Вы и так, и эдак заберёте это всё, так к чему мне сейчас упрощать вам задачу и к тому же доставлять удовольствие собственным белым флагом?

     Охотника всего передёрнуло после этих слов. Он сам не мог бы с точностью сказать, из-за чего именно, но его пробрала крупная быстрая дрожь, заставившая передёрнуться всем телом, как от резко набежавшего холодка. Короткая судорога прошлась по конечностям и грудной клетке юноши, и тот шумно и отрывисто выдохнул. Всего на мгновение ему почудилось, что во всём происходящем нечто идёт неправильно, затаился некий подвох. Акира никогда бы не сдался так просто, если только не имел надёжный тыл, не знал на двести процентов, что всё идёт именно так, как надо ему. И сама речь изгнанника показалась юноше не совсем такой, к которой он привык. Он уже открыл было рот, однако же его прервала ледяная ладонь, коснувшаяся плеча.

     — Не влезай, — почти одними губами приказал Повелитель жрецов, неизвестно как оказавшийся рядом с ним. И пусть он обращался к непутёвому наследнику, взгляд его был прикован к Акире. — Мы разберёмся.

     Господин же чернокнижников будто не услышал, что происходит у него за спиной. Он вытянул вперёд руку, и артефакт качнулся в одну сторону, в другую, затем плавно замедлился и замер на цепи, лишь слегка покручиваясь. Тягучий речитатив, тронувший тишину подземелья, разлился вокруг них подобно тому, как вода обтекает камень. Артемис не был уверен, что стоит делать хотя бы шаг в сторону от чернокнижника. Но вместе с тем не мог оставаться на месте, влекомый потоком сил. Если бы не хватка на плече, он бы непременно вмешался, точно зная, что может доверять своему предчувствию. К тому же, его тревожил необъяснимый страх. Юноша вскинул взгляд на Серого принца, широко распахнув глаза, до последнего ожидая его объяснений и веря этому человеку, несмотря ни на что. Конечно, прошлые его уроки не прошли для Охотника бесследно, но многому его научили. Жрец же оставался неподвижным и молчаливым, серые глаза его тускло светились в темноте подземелья. «Видение?» — не без страха подумалось Артемису, и ужас лишь усилился, а голос Господина чернокнижников набирал силу, и ему вторил неясный шёпот, наполняющий каждый сантиметр мрака вокруг. Замок откликнулся на зов своего хозяина, ответил на его призыв, и теперь отчётливо чувствовалась сила, исходящая от стен твердыни. Когда-то начав войну с чернокнижниками, элементалисты в чём-то были правы. Тень по праву считалась отражением души, и после появления тёмных магов доверие к такому естественному и привычному явлению, как силуэт на земле, стало таять. И при приближении чернокнижника в округе только и могли думать: «А что, если она предаст меня?» Собственно, подобное отношение в чём-то развязывало чародеям руки. Гораздо проще забрать то, чему нет веры. Но даже сильнейшие из магов в своё время не смогли полностью подчинить себе чужую тень, лишь пользуясь ими, как источником сил, как орудием. Вот только в своё время Сумеречная госпожа, Воплотительница из чернокнижников, смогла создать могущественный артефакт. Ходили слухи, что ей помогало в этом само Сердце мира, но узнать о том уже было бы невозможно. Оставив в наследие своим детям, как их называла Воплотительница, артефакт, Сумеречная исчезла без следа. Кто говорил, что она вложила свою душу в сокровище тёмных магов, кто считал, что она погибла, защищая его от завистников, кто-то сохранил веру в то, что она лишь ушла в Предел Воплотителей и по сию пору присматривает за Талиареном. Иногда редкие могущественные чернокнижники слышали женский голос в собственном сознании, подсказывающий, направляющий, благословляющий. Бывало и такое, что говорили, будто бы встречали неподалёку от цитаделей деву, сотканную из теней, но проверить подобное никогда не получалось. Но одно известно было точно: род Найтгестов, некогда семья Воплотительницы, пользовался расположением Сумеречной госпожи, а потому артефакт подчинялся лишь им. Многие считали это мнение ошибочным, потому как случаи использования этого сокровища были весьма и весьма редки. К тому же, это вызывало определённое сомнение. Если не всякий Господин может использовать это оружие, то к чему оно нужно? Что же произойдёт, если род Найтгестов прервётся? В большинстве своём, за редким исключением, они были вампирами, предпочитающими прожить множество лет в одиночестве, прежде чем связать себя узами брака с кем бы то ни было. И, как правило, избирали себе либо вампира, для поддержания чистоты крови, либо Акио, с которыми эта семья оставалась тесно связанной.

     И вот теперь двое представителей этой династии внимательно наблюдали за действиями Господина чернокнижника. Один следил, мало понимая, что же происходит, другой же смотрел с определённым намерением, отслеживая потоки силы, струящиеся вокруг, подобно ураганному ветру. Более молодой и неопытный Охотник мог лишь ощутить их отголоски на себе, но уже понимал, сколь сложное и могущественное колдовство творится в эти мгновения. Акира захрипел, выгнулся в оковах, глаза его закатились, и тень стала медленно подниматься с пола, приобретая человеческие очертания. Всё, что знал Акира Гото, он же Адалард Изгнанный, сохранила тень, забирая из него абсолютно всё без остатка. Сам же элементалист иссыхал на глазах, будто из него выпивали жизненные соки. Зрелище было жутким, от него Артемиса начинало воротить, и к горлу юноши подкатил тошнотворный ком. Мужчина перед ним походил на изжёванную жвачку, успевшую много раз прилипнуть к подошвам сапог. Магический вихрь улёгся, заклинание прервалось, и тень Акиры покорно приблизилась к Господину чернокнижников. Глаза Найтгеста наполнились густой чернотой, а из его кольца полился тусклый свет, в котором душа изгнанника медленно истаяла, оставив после себя лишь звучную тишину и холод на спинах. Охотник коснулся плеча чернокнижника, привлекая к себе внимание, и всё же вздрогнул, когда наткнулся на взгляд, увидел сузившиеся то ли от страха, то ли от гнева зрачки.

     — Что? — только и смог выдохнуть Акио, сжав пальцы и слегка тряхнув вампира. — Что ты узнал?

     — Изгнанники атакуют снова, — медленно заговорил Господин чернокнижников и качнулся, прижал ладонь к виску, после чего закрыл глаза. Его потряхивало и качало из стороны в сторону. — Они используют места силы и уничтожат завесу подлунной.

     — Это невозможно, — веско бросил Повелитель жрецов, скривившись, но перебросив глефу в другую руку. Всякий раз, когда он делал так, Найтгест понимал, что тот воспринимает ситуацию всерьёз. Или собирается колдовать, чего так не любил. — Места силы хорошо охраняются и не могут быть использованы с той стороны. Особенно теми, кто сильно ограничен в собственном могуществе. Поверь мне, пытались и не раз.

     — Но не с помощью множества человеческих жертвоприношений, сделанных в одну и ту же минуту, — вампир поднял на него абсолютно затуманенный взгляд, тяжко опёрся на младшего Артемиса и поданную им трость. Раны, нанесённые когда-то Акирой, до сих пор приносили невыносимую боль, пусть почти и не оставили следов. — Сегодня. За час до полуночи.

     — Когда три Луны взойдут на небеса и озарят своим сиянием желанную родину, — тихо пробормотал Повелитель жрецов, нахмурившись. — Это невозможно. Чтобы активировать место силы в Сотминре потребуются тысячи жертв. А может и больше. Тем более, что подобные опорные пункты всегда под нашим надзором.

     — Да что ты? — ехидно сощурился Охотник, влив как можно больше яда в собственный голос. — А во время войны вы, надо полагать, не сводили глаз со всей сотни мест силы? Прямо-таки бдели неусыпно? Поэтому и проворонили тот момент, когда Акира смог вернуться? И, ах да, заранее знали о пожирателях разума, и мы были готовы к этой войне.

     Жрец резко повернул к нему голову, и Господин чернокнижников уже приготовился встать между Акио, чтобы предотвратить смертоубийство, но быстро понял, что это ни к чему. На лице старшего Артемиса ясно прочиталась мысль — теперь он увидел то, что пропустил.

     — Дьявол! — взревел Серый принц, и в подземелье громыхнул огненный шар, врезавшийся в каменную стену. Та зашипела, оплавляясь от дикого жара. — Увядание вам обоим на голову, слышите меня?! Тьму в ваши дома и потухшие звёзды на небе! Как я мог не заметить этого?! Старый дурак!

     Гилберт и Охотник переглянулись, держась в стороне от бушующего прорицателя. Ещё несколько шаров разлетелось по темнице, и старший Артемис зарычал сквозь зубы, затем метнув на обоих уничижительный взгляд. Прежде видеть всегда спокойного и хладнокровного жреца в подобном бешенстве не доводилось. Найтгест молча вопросительно поднял брови, не рискуя подать голос и тем самым только усугубить положение. Охотник в принципе не понимал, что сказал такого и чем вызвал столь бурную реакцию, вовсе забившись под руку к Господину чернокнижников и глядя из-под плаща на происходящее затравленным диким лисом.

     — Этот ублюдок обыграл нас. Меня! — неистовствовал Серый принц, уже не повышая голос, однако его ледяные слова хлестали резко и до боли, до дрожи. — Первое место силы было активировано десять лет назад, когда ты, Гилберт, убил тех изгнанников. Их сил вполне хватило, чтобы перекрыть полтысячи обычных смертных.

     — Полтысячи? — упавшим голосом переспросил Охотник, вцепившись в руку чернокнижника. Перед глазами у него всё поплыло.

     — Одновременно с этим было убито множество людей, но я не обратил на это внимания. Видимо, Адалард планировал ими открыть себе брешь, но просчитался. Подумал, что просчитался. Если бы не Андреа с мужем и сыном, у него бы ушло ещё несколько десятков лет, чтобы всё это провернуть. Но когда ты, Артемис, явился туда со своими расследованиями, у него всё сложилось. Ненавижу совпадения! И зачем я вообще вас двоих свёл?! Дьявола вам в подземелья! Я отправляюсь в Сотминре. Надо предотвратить жертвоприношения, пока не стало слишком поздно.

     — А нам-то что делать? — робко поинтересовался Охотник, порядком струхнувший от вспышки ярости родственника.

     — Стоять и волноваться, — рявкнул жрец, стукнув глефой по полу, а затем помяв переносицу. — Уберите это. Сожгите, пустите на фарш, скормите драконам — меня не волнует, что вы сделаете с этим телом. Но я хочу, чтобы его не существовало в помине, когда я вернусь. У нас будет серьёзный разговор.

     Лезвие истины разрезало воздух с оглушительным свистом, и младший Артемис зажмурился от резкого порыва сил, что закружили рядом с ним. Когда же он открыл глаза, жреца уже и след простыл, а грубые грани портала только начали смыкаться, скрывая от взгляда отражение Белого замка. Охотник медленно повернул голову к любовнику и осторожно дёрнул за рукав.

     — Молчи, — тихо пробормотал вампир, устало опираясь на трость и окидывая взглядом дымящиеся стены. Он был наслышан о том, что Серого принца лучше не злить, но увидеть это воочию не намеревался. — До полуночи надо оповестить всех о возможных нападениях и вспышках безумия.

     — Ты думаешь, всё-таки может что-то произойти? — с некоторым недоверием поинтересовался Охотник, опуская взгляд на труп. — Он ведь один справится?

     — А с чего ты взял, что он будет один? Ставлю сотню золотых, что он взял с собой всех своих людей, — Найтгест поморщился от боли, затем сделал шаг к телу элементалиста, ещё один, опираясь на трость весьма тяжело.

     — Чтоб они всех залечили насмерть? — фыркнул с презрением Артемис, даже не думая сдвигаться с места. — Или закидали пророчествами и прогнозом погоды?

     — Идиот ты, Акио, — миролюбиво выдохнул вампир и тщательно скрыл нежную улыбку. — Весьма наивно полагать, что они беззащитные и безобидные овечки. Лучше столкнуться со злым похмельным элементалистом, чем с ними.

     Продолжить свою мысль Найтгест не успел. Тело на полу содрогнулось, забилось, и оба мужчины отскочили от него, уставившись во все глаза. То, что когда-то было Акирой Гото, поднялось медленно и неотвратимо. Пустые глазницы выглядели провалами в бездну, и иссохшая, как у мумии, кожа едва не отваливалась. Существо засипело, булькнуло горлом и повернуло голову к застывшим наблюдателям.

     — А-а, — протянуло оно, широко распахнув рот, — наконец-то. Думал, что никогда не дождусь.

     — А вот такого даже я не ожидал, — вдруг подал голос хранитель, заставив вздрогнуть даже Гилберта. — Тьма, Торес, ты ли это? Я думал, с тобой покончено.

     — Поинтересуйся у своего ученика, почему же нет, — ухмыльнулась тварь, обнажив острые зубы в нелюбезном оскале. Тело его корёжило, оно менялось, как слепленная из пластилина фигурка.

     Но то, что лепилось из него, совершенно не нравилось ни Гилберту, ни Артемису. Гото совершенно не походил на себя теперь, и в плечистом высоченном мужчине невозможно было узнать утончённого и даже аристократичного элементалиста. Лицо его вытянулось вперёд, и редкая чёрная шерсть на нём смотрелась дико и неуместно. Но двигалась эта махина быстро и стремительно, куда резче, чем мог бы уловить человеческий глаз. Кем бы это существо ни было, но от него несло ничем не прикрытой угрозой, ненавистью и безумием, и это чувствовали и Найтгест, и Акио. И особенно — хранитель последнего. Находясь на ином плане существования, он видел порванную на клочки сущность, что завладела телом элементалиста. Возможно, отчаявшись и разозлившись, он решил прибегнуть к помощи этого духа, более тысячелетия назад заключённого в этих казематах. Он знал этого оборотня лучше, чем ему хотелось бы. И потому среагировал быстрее Господина чернокнижников и Охотника. Когда хранителя призвали из Пустоты, он обещал, что не будет вмешиваться в дела своего подопечного, но теперь злость взяла над ним верх, и он прибег к крайнему средству — осторожно погасил сознание Артемиса и перехватил контроль над его телом. Это оказалось не так просто, как он полагал сначала, ведь юноша отчаянно сопротивлялся и был по-своему силён, но в этот раз уступил своему защитнику. Торес рванулся к нему, замахнулся, но его атака не достигла цели, и огромная когтистая лапа лишь слегка мазнула по плечу Охотника. Для Гилберта всё происходящее слилось в сплошной неразборчивый ком. После использования артефакта Господин чернокнижников был весьма уязвим, а потому не мог как следует защититься и справиться с одержимым самостоятельно. Он лишь увидел, что Артемис и незнакомец сцепились не на шутку, что Акио полетел на пол, а второй рванулся прочь из подземелья. Сплюнув кровь, юноша поднялся на ноги и помог встать чернокнижнику, которого сбил, когда его отшвырнула тварь.

     — Цел? — поинтересовался вампир, с трудом сфокусировав взгляд на любовнике.

     Юноша перевёл на него взгляд потемневших глаз и непривычно покровительственно ухмыльнулся. Протянув руку, Охотник потрепал мужчину по макушке и двинулся на выход быстрым твёрдым шагом, отзывающимся эхом по темницам. Оторопев от подобного обращения, Найтгест поторопился за ним:

     — Артемис?

     — Я справлюсь с ним. Оповести другие фракции о планах изгнанников. За Артемиса не беспокойся, я за ним присмотрю.

     Гилберт тряхнул головой и несколько раз моргнул. Его фаворит не имел обыкновения говорить о себе в третьем лице. К тому же его аура заметно переменилась, став в несколько раз старше, темнее и вместе с тем едва ли не роднее. «Да кто же ты?» — едва не крикнул вампир, но Охотник уже удалился. Найтгест понимал, что в этот раз хранитель Акио взял ситуацию в свои руки, но от этого не становилось спокойнее, скорее уж строго наоборот. Господин чернокнижников слышал о том, что некроманты практикуют подобное, привязывая к себе контрактом духа, вызванного из Пустоты или из Долины вечной тени. Но использовалось это весьма редко, и подобные хранители либо уходили обратно спустя несколько лет, либо же их души истлевали окончательно на непривычном плане существования. Дух же, оберегающий Артемиса, мало того, что не ослаб, но стал лишь сильнее, так и не собирался никуда уходить. Иногда Найтгест замечал во время разговора с Охотником, что тот может вдруг начать внезапно улыбаться или краснеть от злости, или же вообще вставлять неуместные реплики. Выглядело это странно, будто юноша медленно, но верно ехал с катушек, но вампир понимал, что это хранитель встревает в разговор и комментирует происходящее. Сколько бы Господин чернокнижников ни пытался поговорить с ним, наладить отношения и понять, столько раз и натыкался на ледяную стену молчания и отчуждения. Отчего-то хранитель желал общаться только с подопечным, и теперь впервые заговорил с Найтгестом напрямую. Да ещё как! Фактически отдал приказ, поставил перед фактом и ушёл восвояси. Так или иначе, а он был прав. Следовало разослать предупреждения и начать подготовку, потому как время стремительно утекало сквозь пальцы водой, не давая ни минуты на размышления.

     Сириус не задерживался, двигаясь по до боли знакомым переходам и коридорам, особо не думая о том, куда надо свернуть в следующее мгновение. Шёпот замка провожал его, предупреждал и подсказывал, ведя за собой, как за путеводной звездой. Главное было не дать Торесу найти оборотня и войти в полную силу. Как часть его души уцелела и до сих пор находилась в замке, он не мог знать наверняка, однако догадывался, кто может быть к этому причастен. Единственное, что дух не учёл, пока неторопливо двигался по следам злейшего врага: чернокнижники заключили союз с оборотнями, и с тех пор те могли свободно обучаться в их академии без расовой дискриминации и других неприятных последствий. Конечно, всякое случалось, но обыкновенно преподаватели улаживали подобные проблемы. Именно поэтому, когда разглядел в вестибюле замка знакомую фигуру, Сириус не смог удержать дрожь. Ко всему прочему законный хозяин тела вновь начал оказывать сопротивление, и это немало мешало духу.

     — Люук! — окликнул он оборотня, и тот чуть повернул к нему голову. Сириус ускорил шаг, чувствуя, что всё равно опоздал, как бы ни спешил.

     Оборотень полностью обернулся и обнажил верхний рад зубов в улыбке. Он всегда делал так, и выглядело это уморительно и странно одновременно, будто он задумал какую-то шалость и не мог дождаться того мгновения, когда претворит её в жизнь. Но в этот раз была в его улыбке кровожадная нотка, а изумрудные глаза алчно блестели, кошачьи зрачки сузились, почти растворившись в радужке.

     — Решил отомстить, да? — мрачно ухмыльнулся хранитель, сощурившись и уложив ладонь на рукоять стилета. — Ну, давай, посмотрим, что ты сможешь теперь.

     — Теперь, когда при тебе нет этого истеричного мальчика, тебе не выстоять, Сириус. Тем более с таким хилым тельцем. Вот тянет же тебя к Акио, тьфу, мерзость.

     Торес безбоязненно повернулся к нему спиной и, на ходу обращаясь, выбежал из замка, оставив духа зло скрежетать зубами. Не желая и дальше давать ему шансы на победу или спасение, Сириус сосредоточился. В чём-то сумасшедший оборотень был прав — использовать магию привычного уровня через не обученный сосуд было крайне тяжело. Но не невозможно. Другое дело, что это бы могло повредить Артемису. Далеко уйти у Тореса не вышло: тени вырвались из-под земли, и он плотно увяз в них, как в паутине или болоте. Медленно они взбирались по лапам одержимого, стискивая их с явным намерением сломать. Пока он был обездвижен, Сириус вышел из замка почти что вальяжно. Ему, давно погибшему, некуда было торопиться и спешить. В конце концов, его теперь мало волновали вещи, происходящие с миром. Но всё же он недооценил врага. Когда-то Торес Пожиратель из рода де’Льян претендовал на место Лорда оборотней и даже почти им стал. И, пусть Сириус ненавидел всех полиморфов, не считал их способными к настоящей магии, многие из них были в самом деле сильны. Оборотень взвыл, вскинув звериную морду и припав к земле. Звук этот ударил по слуху и ввинтился в голову, заворожив и загипнотизировав. Чтобы наложить иллюзию, этим существам не нужно было даже стараться: связанные с Сердцем мира, они великолепно искажали восприятие пространства у других. К тому же Люук был сильным чернокнижником и унаследовал от своих родичей множество полезных умений, которыми Пожиратель незамедлительно воспользовался. Пока Сириус боролся с искажением, оборотень вырвался из теней и рванулся к нему, вцепившись зубами в ногу на уровне щиколотки, стискивая столь плотно, что кости захрустели. На стенах поднялся шум: чернокнижники увидели, что происходит что-то не то, и весть о сражении перед воротами замка разлетелась по тёмным магам со скоростью пожара. Для них всё выглядело так, словно закадычные друзья что-то не поделили и теперь намереваются прикончить друг друга. Боль вывела хранителя из ступора, и он, выхватив стилет, вонзил его под лопатку зверю, затем с силой рванув к себе, разрывая мышцы и мясо. Оборотень отпустил ногу и отпрыгнул в сторону, забил по собственной спине лапами, силясь вытащить из себя клинок, плотно засевший в глубокой ране. Белоснежная шерсть стремительно покрывалась алыми потёками крови. Сириусу же приходилось сосредоточиться ещё и на целительстве. Пусть он и был чернокнижником, великолепно владел этим искусством на уровне жреца, о чём, правда, не распространялся ни при жизни, ни, конечно же, после смерти. Ахиллово сухожилие не желало срастаться, и дух старался не наступать на повреждённую ногу, подволакивая её за собой по направлению к оборотню. Тот поднял на противника яростный взгляд, распахнул окровавленную пасть и вновь завыл, на этот раз ниже, куда более угрожающе. Торес не взывал к теням, понимая, что с данным конкретным чернокнижником этого лучше не делать, иначе не ровён час, как он использует их себе на пользу. Рёв одержимого заглушал иные звуки, от него содрогались внутренности и закипала кровь. Мощная ментальная атака разнеслась по округе, докатившись и до зрителей драки. Однако после того, что здесь вытворяли Акира и Пассиса, многие были готовы к подобному и успели защититься. Но целью Пожирателя были вовсе не маги, а твари, которые содержались в подземельях чернокнижников. За это Сириус особенно ненавидел оборотней: они умели настраиваться на других животных и использовали их по собственному усмотрению. Именно поэтому сражаться с ними с помощью тварей было особенно трудно. Чернокнижник обернулся к скалам, предчувствуя беду. Если дрессировщики не справятся, то в пещерах произойдёт резня. Но оставить Тореса и идти на помощь означало упустить его, дать ему уйти и натворить лишь больше бед. Сириус отвернулся и прикрыл глаза, мысленно извинившись перед чародеями. Они должны были справиться сами.

     Оборотень припал на передние лапы, как разыгравшийся кот, которому показали фантик от конфеты на нитке, внимательно следил за приближающимся альбиносом. Сложнее оказалось не доволочь покалеченное тело до противника, а заставить его подчиниться чужой воле и раскрыть истинную суть. На глазах у чернокнижников Охотник преображался, начинал идти всё быстрее. Кожистые крылья сперва свернулись за спиной, затем распахнулись, и после нескольких сильных взмахов оторвали тело от земли. Одержимый зарычал, прыгнул за ним следом и мазнул когтями по второй ноге, распоров бедро, а в следующий миг оказался схвачен за шкирку. Сириус наполнял тело собственными силами как мог, но чувствовал, что вот-вот истощится. Выход у него был только один. Чернокнижник начал плетение заклятья, из последних сил выдерживая почти полтонны звериного веса в руках. Мышцы и сухожилия неподготовленного тела вопили, горели, разрываясь, да и оборотень не думал покорным котёнком висеть в воздухе. Земля медленно, но верно удалялась. Позвоночник пронзала боль, и Сириус стискивал зубы, тратя остатки могущества на последнее поддержание тела. Краем глаза он видел, что из замка хлынули люди, и посреди них знакомая аспидная фигура. Сириус завершил заклинание и разжал руки, отпуская оборотня. Тот взревел, попытался уцепиться за него, но стремительно полетел вниз. Врата Пустоты распахнулись за долю секунды.

     С земли всё выглядело так, будто в воздухе внезапно разрослась чёрная сфера, пронзившая воздух истошными криками заключённых в ней душ. Господин чернокнижников вскинул руки, в последнее мгновение рявкнув слова заклятья, и над ним и немногими, кто находился в непосредственной близости, вскинулись тени, закрыв плотным куполом.

     Прогремел оглушительный взрыв, и всё затихло.

Объясните почему, ваши боги так жестоки?

Их циничные уроки лишены любви.

Ваши боги не дают ни о чём с собой вам спорить,

Заставляя себе строить храмы на крови.

И рассыплется в пыль, только хлопни в ладони,

Нарисованный мир на истлевшем картоне.

Нарисованный мир, декорация к сказке.

Кто его рисовал, перепутал все краски?