Не стоило и сомневаться, что кротость Дилюка не протянется до конца беременности, особенно если дать повод. Но Кейя насчет Люка и прежде допускал непростительные ошибки, с годами это сложилось в определенную систему.

До родов остается меньше месяца, а сам омега вовсю обсасывает и покусывает покупные гвозди и ест мел под умиленным взглядом Кейи, слегка свихнувшегося на почве их семейной идилии, когда к ним в дом присылают курьера с пакетом срочных секретных документов. Кейя весьма неохотно открывает плотный конверт, обезвредив защитные печати своей стихией, быстро читает, морща брови, и с тяжелым вздохом кидает бумагу на журнальный столик, откидываясь на спинку кресла и предаваясь безрадостным размышлениям.

Работать не хочется — ему не надоедает сопровождать всюду Дилюка, попутно обстряпывая свои делишки. Тот словно магнит притягивает к себе всевозможных гадов, которых хочется, но нельзя давить, а его поиски знаний о глазе Порчи своего отца сделали ему репутацию серьезного, даже мрачноватого, но вполне разумного и оправданно не скупого человека.

Теперь Кейе придется отлучиться и приняться за своих осведомителей — тех, которых нельзя было показать Джинн, тех, которым нечего было делать в штабе.

— Я отлучусь на пару часов, — Кейя поднимается, целует поднявшего лицо навстречу Люка и идет собираться. Бумажки остаются на столе.

Конечно же Дилюк сует в них нос. Конечно же письмо, написаное в фривольной манере и буквально источающее запах омеги, заставляет его взбелениться. Дилюк разом вспоминает, что они не женаты, что Кейя как-то жил и без него, даже встречался с другими омегами и вообще он не в вакууме, наверняка у него кто-то был хотя бы для поддержания здорового образа жизни.

Руки трясутся, когда Дилюк кладет листы на место, хотя больше всего на свете ему хочется сжечь их, чтобы и пепла не осталось. Он остается в кресле и пытается принять прежний беззаботный вид, торопливо засовывает в рот кусок мела, но уже не ощущает того же удовольствия от процесса, что и до этого. Ему хочется ревниво привязать альфу к креслу, чтобы он никуда не ходил, никаких других омег не видел.

Он вспоминает, и даже за отражение в зеркале себя укоряет — круглый, поплывший, регулярно отекающий, с огромным животом. На фоне любой омеги он выглядит как жирная утка, ходит так же, и пусть Кейя говорит, что он самый красивый и капризный мальчик — наверняка насчет красивого врет! Точно врет! А сам теперь побежит на свиданку с какой-нибудь фривольной особой, и эта особа будет трогать его — его альфу! — за плечо, гладить своими грязными ручонками грудь и жаться своими тощими мослами к боку. И это если ничего более, но все равно Кейя будет по инерции с ней кокетничать. Фу.

Себя вдруг стало страшно жалко, Дилюк чуть не заревел, и ребенок у него под рукой пронзительно пихнулся. Он обычно всегда пихался по ночам, но и днем бывало, но никогда еще — с такой силой. Люк сморщил нос, машинально погладил живот, принимая озабоченный вид, и в этот момент спустился Кейя. Дилюк иррационально обрадовался, что он вышел в наглухо застегнутом плаще.

— Что случилось? — Кейя явно заметил его кислый вид, торопливо спустился по лестнице и опустился на колени перед креслом Дилюка, раскинув полы плаща, словно хвост птицы. Павлин как он есть.

— Толкнулся сильнее обычного, — пробормотал омега, и смутился под сияющим взглядом альфы, принимая свой знакомый с детства надутый вид.

— Папин боец, — с затаенной нежностью пробормотал Кейя, чмокнул живот, получил по губам от снова толкнувшегося малыша, поймал и оцеловал ладошку омеги. — Постараюсь вернуться побыстрее, не забудь принять те витамины, которые дала Барбара. Аделинда напомнит, конечно, но…

— Мы справимся, — сдержанно отозвался Дилюк.

— Ничуть не сомневаюсь, — похвалил Кейя, привстал, поцеловал омегу в подставленную щеку, снова погладил живот и торопливо ушел.

Дилюк снова сцапал оставленные бумаги, быстро перечитал, запоминая место и время встречи, после очередного сильного толчка опять погладил свой живот и тяжело поднялся с кресла. Меч призвался легко, словно Люк и не был вынужден оставить тренировки, но показался непривычно тяжелым, оттянув руку.

— Мондштадт так Мондштадт, Гёте так Гёте, — пробормотал Люк. Из стойла отозвался ржанием Танцор. — Он что, пошел до города пешком?..

Впрочем, решил Дилюк, так даже лучше. В оседлывании он не сказать, чтобы был силен, но все равно делать это умел. Правда вязать узлы придется изо всех сил — прежней силы в руках не было. И пока не родит — не будет.

Дилюк вразвалочку направился переодеваться, уже привычно жертвуя нормальными штанами и надевая пошитые специально для него более свободные брюки на завязках. Нормальные давили, жали, падали с задницы и Дилюк успел проклясть свою природу, пока ждал пошива нового гардероба. Швеи хихикали, снимая мерки, и тоже норовили погладить самую выпирающую часть тела. Альфы на улицах иногда смеряли взглядом с головы до ног, но прежней искорки интереса уже не было — омега в бремени гарантированно занят, и горе тому альфе, который бросил свое дитя и избранника — истории о карах Архонтов за слезы брошенных омег имели отражение мрачноватого юмора властелинов.

В седло Дилюк тяжело влезает только спустя еще двадцать минут, но неожиданно покачивание в седле приносит удовольствие — внутри разжимается какой-то узел и Рагнвиндр даже стонет от облегчения, довольно ерзая и рискуя чуть ускорить жеребца. Тот беспрекословно слушается, Люк с удовольствием ловит задницей все взлеты и падения животного, и путь до Монштадта пусть и проходит без попутчиков, зато никто никак не комментирует появление коня и омеги с животом верхом.

Дилюк наконец-то ощущает опьяняющую свободу и с удовольствием думает, что завтра же начнет делать всевозможные гимнастики и разминки — мышцы восхитительно сладко ноют.

Спешившись перед самым мостом, омега привязывает жеребца к дереву и неторопливо идет к стражникам на воротах. При виде его оба вытягиваются по стойке смирно, и Дилюк, поглаживающий себя по животу с задорно пихающимся ребенком, командует им вольно.

— А где Кейя? — интересуется один из них, от неожиданности осмелев, и Дилюк хмурится.

— А разве он не прибыл в город незадолго до меня? — подозрительно спрашивает он, когда вдали, где-то по пути к статуе Архонта, звучит взрыв. Дилюк оборачивается в тревоге и имя Кейи срывается у него с губ. Сердце ноет, ребенок пихается уже просто больно, но омега уверен, что понял правильно — его альфа где-то там.

Не помня себя и не слыша окликов он несется к Танцору, взбирается в седло и пришпоривает коня. Тот несется галопом, никакого удовольствия от процесса нет, еще и седло и бока коня ужасно мокрые, а расстояние до взрывов словно бы и не сокращается ничуть.

Наконец, Дилюк оказывается достаточно близко, чтобы увидеть, как Итер, Кейя и Венти отбиваются от здоровенных митачурлов со щитами и как те раскидывают людей, как котят.

Меч с трудом поднимается и Дилюк, не помня себя от страха и злости, выплескивает свою стихию. Огненный феникс, ненормально большой даже для него до беременности, расправляет крылья и налетает, в момент сжирая сухое дерево, раня скрывавшихся за деревяшками митачурлов. Дерево занимается, бойцы азартно добивают чурлов, а Люк, опустошенный после одного удара, тяжело опускается на колени, судорожно прижав ладонь в перчатке к животу. С него течет, штаны мокрые, бока коня тоже были мокрые, и омега впервые за все время понимает, что у него отошли воды.

Пора рожать, и пинающийся малыш намекает об этом бесконечными толчками недвусмысленно.

Когда над ним нависает темная фигура митачурла с топором, у Дилюка перед глазами уже плывет, а руки не в силах поднять меч. Замах топора он еще успевает заметить, а потом голова чурла катится и Люка обдает его кровью. Тело падает перед ним, давая увидеть стоявший за ним силуэт совершенно безумного альфы.

— Люк, зачем?! — у Кейи безумные глаза, растрепанный вид и все клыки вдвое больше нормы, как при гоне. Они ранят губы, и Люк осторожно тянется навстречу, расслабляясь только тогда, когда ладони Кейи ложатся ему на живот. Это иррационально успокаивает, хотя боль нарастает — малыш просится на выход и его активные движения определенно привлекают внимание.

— Потому что ты дурак, и ничего без меня не можешь. Рыцари Ордо Фавониус как всегда… Бесполезны, — в своей манере отвечает омега, но ужасно нежно, а потом теряет сознание и уже не слышит, как кричит его альфа, не видит, что с ним делает страх.

— Люк! ЛЮК!!!

*

Венти в очередной раз совершает чудо, потому что в Мондштадт вся компания прибывает на драконе. «Ужас бури», знакомый всем горожанам, опускается перед статуей Архонта, словно преклоняет голову, и дело остается за Барбарой, выбежавшей навстречу опасности, готовясь противостоять — и натыкающейся на другое дело. Капитан прыгает через полудюжины ступеней, спеша наверх, оберегая драгоценный груз и рыком стимулируя пастора на чудеса. Та позволяет альфе занести и уложить бессознательную ношу на постель в одной из комнат, помочь раздеть, а потом выгоняет из помещения пинками — чтобы не видел, как девушка кусает губы.

Она с трудом узнала красавчика-капитана, от страха, скрываемого за бешенством, тот постарел разом на десяток лет, виски ему выбелило — и это в двадцать лет.

Если она не справится, не спасет Рагнвиндров, Альбедо придется потесниться — Кейя заслуженно станет новым носителем прозвища «принц мела». Если справится — алхимик придумает ему краску для волос и крем от морщин. Да поможет ему Барбатос.

Мысли не утешают, но помогают настроиться.

Часы тяжелой работы сливаются, сестры помогают всем, чем могут, постепенно набиваясь внутрь, и даже колкая Розария приходит, чтобы снять жар — не у омеги, так у пастора. Дилюк не приходит в себя, пугая тем, что едва дышит, схватки рваные, малыш борется за жизнь, и в конце концов, из чрева его приходится вырезать. Барбара рыдает, погружая руки в крови по локоть, чтобы достать младенца — она устала, она в отчаянии, малыш едва шевелится, словно дух его вот-вот погаснет, покинет крошечное тело.

А через секунду она плачет от облегчения, и слышит вздохи и рыдания других сестер — потому что упрямое, как его о-папа, дитя, набрав воздух полной грудью, кричит так, что закладывает уши, и все смеются.

— Потом порадуетесь, — отрезвляет всех Розария, и ее холод обдает всех вокруг, словно удар бича. — Надо залатать самого строптивого холостяка и некоронованного короля Мондштадта, иначе наш второй холостяк не сможет на нем жениться и избавить от громкого титула, — она мрачно улыбается, но остальные девушки все же смеются сквозь слезы — вся эта история про первую течку и гон названных братьев ужасная, но под соусом грядущего будущего, в котором все живы и наконец-то вместе в открытую, даже смешная.

— За дело, — решается Барбара, и делает последний рывок. В запале ей кажется, что ее руки и силу направляет сам Барбатос, и его звонкий голос, напоминающий голос бродяжки-барда, говорит ей со смехом:

— Нельзя прерывать род защитников Мондштадта.

С этим она согласна.

*

Часы до утра длятся бесконечно. Кейя отмахивается от собственного отражения в зеркале, порывается ворваться в закрытые комнаты собора, глядя на беганье сестер, но его скручивают четверо рыцарей, и лично Лиза сковывает какими-то своими штучками, не слушая звериного рыка.

— Для надежности, — отрезает библиотекарь, когда Джинн делает ей замечание, впервые не оправдываясь. — Он растерзает всех, кого увидит, если что-то пойдет не так, а потом пойдет и сложит голову где-нибудь. Хочешь? — Магистр не хочет — голоса разума Альберих слушать не желает и его можно понять.

Так долго ждать своего омегу, унижаться, умоляя принять, ходить хвостом, ожидая ребенка — и в один миг потерять всех. И омегу, и ребенка, и смысл жизни.

Джинн бы не пережила, и Кейя скорее всего не переживет, в этом Лиза права. Гуннхильдр отступает, и впервые она в ситуации, когда понимает Барбару — впервые магистр бессильна, и может только ждать, когда ее сестра оправдает возложенные на неё ожидания — или не оправдает, но в соборе уже пошел четвертый час, как ведут службу Барбатосу. Чтобы помог. Чтобы спас. Молятся сестры, молятся поднятые шумом горожане — история о событиях в Долине ветров мгновенно облетела всех. Люди испытывали весь спектр эмоций, не было только равнодушия. И все, совершенно все, молились. Как никогда горячо и искренне.

На фоне прибытия настоящего дракона к городу и миновавших стороной разрушений, вид сумасшествия Кейи никого уже не потряс, а уж после истории о том, как омега защитил собственного альфу и друзей, фактически жертвуя собой, на помощь сестрам стали подтягиваться и другие опытные люди. Прочие ругали Дилюка, хвалили его, ругали Кейю, мимолетно давали подзатыльника, и шли менять сестер, носящихся с водой, пеленками и инструментами. Альбедо, сдернутый из своей лаборатории на Драконьем хребте, только цокнул, и предоставил зелья, пинком отправляя визжащую Сахарозу помогать остальным. В зале, где колдовали над внешне не раненым, не считая швов на животе, Дилюком, собралось под тридцать человек, из них половина только те, кто принимали участие в спасении жизней с минувшего вечера.

Цвет носителей глаз бога собрался этим днем в соборе, чтобы спасти жизнь главного магната, винодела, самого завидного холостяка Мондштадта, некоронованного короля города. Путанные дороги принесли в город даже Алису, главную искательницу приключений, но именно ее нежданная помощь удержала жизнь Дилюка.

Пока остальные помогали измученному телу, Алиса звала родственный ей жар огня. Почти потухший глаз бога омеги выглядел разбитым, но она звала, манила феникса обещаниями огненных цветов, даже пела, вспоминая, как тяжело было с Кли — сила той досталась очень рано, мощная, трудная, страстная. Прорицательница и астролог, Алиса знала, что и у этого мужчины перед ней есть своя звезда, и зашептать, умоляя поделиться своим огнем, было так трудно. Звезды — они далеко, но достучаться можно, пусть и не без хлопот, и она звала — огонь и звезды. Пришедшая с остальными Мона только опустила шляпу — Алиса была сильнее. Старый спор учителей потерял смысл.

Наконец, Дилюк сделал полноценный вдох, а спустя несколько минут смог открыть глаза. Барбара почти закончила исцелять его тело, Алиса тихонько пела глазу бога и трещин на нем становилось все меньше. Помещение снова огласил рев младенца — тот пытался дозваться родителя уже несколько часов, то уложенный к груди, но отказывающийся от молока, то укачиваемый няньками — вынести ко второму отцу его не решались. Слишком тот был безумен, а дело шло уже к полудню.

— Каэлус, — неожиданно осмысленно, но устало выдал омега, и снова закрыл глаза. — Если Кейя не возьмет себя в руки, стукните его этим, — он дернул пальцами и женщины завизжали, когда рядом с лежащей ладонью в камень вонзился меч. Розария рявкнула:

— Не трать силы, болван!

— Я в порядке, — перебил ее омега, и нашел глазами ребенка, с трудом протянув к нему одну руку. — Иди ко мне, мой красивый. Если бы твой папа не был дураком и рыцарем, мы бы сидели дома и не тратили силы ни на что, тяжелее хождения по саду, да, маленький? — нянюшка споро уложила ребенка на голую грудь, и ребенок, до этого вслушивавшийся в голос омеги, неожиданно загулил, потом слепо затыкался в грудь и зачмокал, найдя сосок. — Маленькое чудовище, голодное, — вопреки выбранным словам, голос у омеги был нежным.

Алиса, до этого пребывавшая где-то не здесь, тихонько вздохнула и открыла глаза, укладывая чужой глаз бога на другую сторону груди Дилюка под зачарованным взглядом Сахарозы.

— Твой глаз бога поврежден, но собрать его снова до конца можешь только ты, — хрипло предупредила она. На подвеске Рагнвиндра в глубине змеилась толстая трещина, перечеркнувшая знак огня.

— Не впервые, — Дилюк утомленно улыбнулся. — Спасибо, что согрела. Там было так холодно, — всех пробрало дрожью. Им дважды пришлось просить Лизу поменяться с Фишль — сердце омеги не билось, как его ни качали. Страшно, когда вернувшийся оттуда сообщает, что они вырвали его отнюдь не из белоснежных залов великой Селестии.

— Я закончила, — выдохнула вдруг напряженно исцелявшая до этого Барбара, сделала шаг назад и упала в подставленные руки Розарии.

— А я вспомнила, почему выбрала сан вместо спокойной жизни домоседки, — скучающе выдала вдруг копейщица и главная язва, и вскинувшаяся Грейс оттянула ее по пышной заднице полотенцем, бубня под нос что-то вроде «безбожница». — Ай, — с томной дрожью в голосе прореагировала Розария, и многие, прежде устало опиравшиеся на стены, покраснели и захихикали, вспоминая, что Грейс, вообще-то, одна из женщин-альф. Та покраснела, расслышав шепотки, и чуть не зарычала на подрывательницу ее авторитета.

— Кто-нибудь, поделитесь хоть какими-нибудь новостями, — в двери заглянула беловолосая головка Джинн, та показала умоляюще сложенные руки. — Лиза вот-вот зажарит мне капитана Альбериха.

— Вот, — все еще гневная Грейс, покачнувшись, подняла и подтащила двуручник. — Мастер Дилюк велел бить по голове, если не захочет успокаиваться сам. Покиньте помещение! — она вытолкала ошарашенную Джинн, непривыкшую к бесцеремонности, вместе с мечом. — Как чувствует себя пациент? — женщина обернулась и глянула на лежащего среди окровавленных тряпок и остатков некогда дорогой одежды роженика.

— Как будто задолжал всем в этой комнате по бутылке элитного вина и бочку лично Барбатосу, — Дилюк обозначил губами вежливую улыбку.

— Мы не пьем! — отрезала Грейс, хотя чужие слова согрели ей что-то внутри.

— Говори за себя, — протянула отошедшая подальше Розария. — Барбатос пел — и нам велел, Барбатос пил — и нам налил, — продекламировала копейщица, и остальные рассмеялись, когда Грейс не удержалась от рычания и разъяренного «сестра Розария!» Послышалось возбужденное восклицание Моны «это ж за какие деньги его можно будет продать! Ой.»

— Я тоже не из церкви, — рассмеялась Алиса, и многие поддержали ее. В комнате оказалось очень много тех, кто не принадлежал к церкви, и все они обещали прийти и напомнить Дилюку об обещании. Деловая хватка магната не подвела, и вскоре по рукам пошел список тех, кто помогал спасти Рагнвиндра. Злая и смущенная, Грейс все-таки вписала свое имя.

Постепенно все начали собираться и уходить, нередко забирая принесенные из дома вещи.

— Кровь и кровь, не отстирается — выкинем, — фыркали омеги, как мужчины, так и женщины, и в некоторых из них Люк мимолетно узнавал рыцарей Ордо Фавониус. Одних — по тому, как машинально они кивали ему, другие работали под его началом когда-то. Когда-то очень давно. И многие на прощание говорили:

— С возвращением, мастер Дилюк, — ему так и слышалось, как они по привычке едва не обращаются к нему «капитан Дилюк».

*

Кейя просочился к нему, когда в комнате вдруг никого не осталось. За спиной у него был привязан двуручник. Барбару унесли на руках, измученную, Розария ушла сама, уводя за собой Грейс своими шуточками, словно Крысолов — детей из города. Алиса подхватила застывшую Мону под локоток, с милой — пугающей — улыбкой, и увела вон. Остальные помогали прибраться в меру сил — и тоже уходили. Под сводами зазвучала долгожданная мелодия органа.

Кейя выглядел потрепанным и подпаленным, волосы были в беспорядке. Дилюк осторожно тронул его седые виски, машинально коснулся губами макушки малыша. Глаза Кейи дернулись на уснувшего ребенка и вернулись к лицу омеги.

— Как ты? — севший голос альфы словно был припорошен пеплом, как и его волосы. Дилюк потерся щекой о его ладонь, когда Кейя протянул руку, чтобы неверяще коснуться, и прижал свою ладонь к щеке Кейи. Тот прижал ее сверху своей второй рукой, неверящий и ненасытный.

— Хочу домой, — вдруг сознался Дилюк. — Но нам нужна кормилица. И придется купить молочную козу. Меня не хватит на этого маленького хищника, — ребенок, словно поняв, что речь о нем, захныкал и защипал губами пустой сосок. — Переложи его на другую сторону, Каэлус вырастет маленькой обжорой, — Дилюк проследил, как у Кейи затряслись руки, когда он начал приближать их к ребенку. — Да, вина я тебе больше не наливаю, и так трясешься весь.

— Ты чуть не умер! — огрызнулся альфа и переполненный трепета все же смог сдвинуть малыша так, чтобы тот получил желаемое. Тот довольно зачмокал. — Вы оба… Чуть… Ты понимаешь, Люк? Я чуть не потерял вас…

— Но не потерял, — хладнокровно напомнил мужчина.

— Ты просто не помнишь, что тебя в Мондштадт доставляли на драконе, — рассердился Кейя, и это был чуть ли не первый раз, когда он открыто давил на омегу. У Дилюка перехватило дыхание, когда вокруг взметнулся бросающий в дрожь запах трескучих морозов, но ребенок тут же зашелся ревом, и Кейя отступил. — Прости.

— Кажется, я нашел себе нового защитника, — Дилюк проигнорировал его извинения, и слабыми руками прижал плачущего ребенка обратно к груди, легонько погладил по темно-красному пушку на голове. — У маленького мастера Каэлуса свои планы на меня, капитан Альберих… Кстати, как тебе имя?

— Это случайно не одно из тех, которые иногда придумывал нам мастер Крепус? — Кейя нахмурился.

— Одно из списка. Он начал придумывать их, когда я забеременел в первый раз. Он вообще был счастлив, что скоро станет дедушкой, и только я… Если бы не я, если бы не выкидыш…

— Ты не виноват, — Кейя осторожно погладил его руку и поднялся, странно морщась. Люк отметил, как он передергивается всем телом. — Пойду поговорю с сестрами, можно ли тебя забрать, и оставлю объявление о кормилице… И о козе. Все будет хорошо, — альфа торопливо прижался губами к виску омеги, и сердце у него сжалось.

Дилюк до сих пор невыносимо пах кровью, а на животе у него прослеживался розовый шрам.

Только бы омега не начал переживать еще и по этому поводу…

— Кейя, — Дилюк окликнул альфу возле самой двери.

— Да? — тот мгновенно обернулся.

— Одежду для меня найди. И… Няню, для малыша, — Дилюк поерзал и сморщился. — Ужасно хочу в душ, даже если он будет в казармах.

Кейя едва не улыбнулся, но сумел сохранить серьезное выражение лица.

— Будет сделано.

Если будет нужно, он своего омегу и ребенка домой понесет на руках.

Сидя при этом в седле Танцора.

— И еще, — добавил Рагнвиндр, когда альфа уже стоял в дверях. — Возьми у Сахарозы зелье от электро воздействия. По-моему, Лиза перестаралась.

Кейя едва смог сдержать дрожь, порадовался, что Дилюк не видел, что происходило за дверью, испытал облегчение, что не нужно идти к Лизе… Рвано кивнул и вышел.

За дверью зала, в котором рожал Дилюк, все еще осыпался со стен иней и виднелись подпалины электричества. Лишенный возможности хотя бы посмотреть на своего омегу, Кейя впервые дрался всерьез против своих же, не боясь потратиться до донца, желая умереть, если умрет Дилюк, и убить того, кто сообщит ему эту новость. Кем бы гонец ни был.

Он вырвался из-под печатей и заставил раскрошиться цепи от холода, отправил четверых рыцарей в соседние помещения для лечения. Причинил вред сослуживцам. Пошел против друзей и коллег.

Кейя был уверен, что его службе в ордене конец. Пока Джинн не огрела его мечом Дилюка плашмя по голове, они с Лизой разносили этаж, причём библиотекарь нарочно метила в двери, за которыми лежал его омега и слышался плач — Кейя еще не знал, что это плач его ребенка, но он знал, что там его омега, и этого было достаточно. Как только магистр притащила ему Волчью Погибель — все изменилось.

Дилюк мог достать меч из «кармана», только будучи в сознании. Стрелочка. Следствие.

Дилюк жив. Стрелочка. Следствие.

Едва ли Джинн стала бы бить его по голове мечом, если бы Дилюк умирал. Скорее передала бы меч, самым трагичным голосом сообщая…

Последняя волна снега и льда несдержанно снесла Лизу и приложила головой о стену. В голове самого альфы гудело от удара, но потом Джинн, усердная, как и всегда, двинула ему второй раз — и Кейя упал без сознания. Очнулся с двумя шишками, с мечом Люка рядом, и вокруг — никого.

Люк жив. Люк — жив. Люк. Жив.

С этой мантрой он полз к двери, тянул меч, вставал, договорившись с собой заглядывал в двери, натыкаясь на идилическую картину «омега после разрешения от бремени». Для неподготовленного зрителя — феерия ужаса, но Люк размеренно дышал, а на груди у него был кулек, и этого было достаточно.

В груди у Кейи что тогда, что теперь, горело ненормальное счастье. И облегчение. Дилюк жив. Их ребенок жив. Все живы.

Они поедут домой. Он даже из ордена уйдет — к черту осведомителей, подложное письмо от них, засаду.

План засесть дома, с омегой и ребенком, выглядел прекрасно. И если у Лизы будут претензии — он ей припомнит, какими цифрами измерялись разряды ее электричества по проводникам на нем.

Замечательный план. Так он и сделает.

Забывшись, Кейя выпрямил спину и тут же зашипел — в голову ударило, его круто повело. Прижав ладонь к шишкам и отпуская немного энергии крио, Кейя побрел на поиски алхимиков — хоть Тиммея, хоть лично Альбедо.

Сначала зелья, потом объявления, потом сестры. И одежда для Дилюка. У портного в городе вроде бы оставались вещи, которые они не забрали…

Иногда Кейе становилось страшно от осознания, что с ним делала любовь к Дилюку. Он ненормальный. Он подкаблучник. Самый настоящий. Раб своего омеги, бесхребетное существо, унижено поклоняющееся собственному — личному — богу. Но он ничуть не жалел об этом. Потому что любил. Потому что его — своеобразно, жестоко — любили в ответ. Пытались что-то донести. Чему-то научить, что-то сказать, вложить в голову. И он поймет, обязательно поймет.

Все будет хорошо.