Этаж приятно продувается холодным ветром из открытого настежь окна. Птицы поют, одинокие голоса людей изредка что-то бормочут, а потом пропадают на совсем, как будто решая, что лучше всего пойти продолжить спать. Сейчас чертовски рано. Часы едва оттикали пять утра, и, значит, город будет молчать еще минимум час.

Сонхва дышит ровно и спокойно, видит не первый сон, скорее всего, а его ноги сплетены с ногами другого человека. Хонджун спит, зарывшись с головой под тонкую простынь, но лбом всё еще утыкаясь в чужую ключицу. Прикосновения друг к другу разгораются. Потоки холодного воздуха обжигают кожу, Сонхва хмурится во сне, притягивая часовщика ближе вопреки жаре, и старается игнорировать непрошенные звуки. Будто кто-то стучится в дом.

Навязчивый стук повторяется через пару минут, выдергивая парня в реальный мир. От этого начинает гудеть голова, но он косится на Хона, чтобы тот наверняка продолжил спать: они вчера работали до поздней ночи, заканчивая десяток корабельных чертежей, запчастей и записей, которые сейчас разложены по всему столу и за его пределами. Кого, черт возьми, принесло? Есть только один вариант. Ладно, два. Хотя Юнхо пропал бесследно сразу после того, как наведался к ним неделю назад с Минги и непонятными разговорами. Его что-то беспокоило, а теперь он молчит. Вероятность его появления — очень условная штука, поэтому Сонхва поднимается с кровати, склоняясь к одному оставшемуся варианту. Беззвучным шагом спускается вниз по лестнице и поправляет растрепанные волосы, отмыкая дверь этому законченному жаворонку.

— Сан, — спросонья голос хриплый и тихий, — ты на часы смотрел? — человек напротив до удивительного бодро качает головой и пожимает плечами.

— Самое время исправлять неполадки моего Мотылька, — он стучит по расслабленному запястью, разминая его. — Я пришел за чертежами и прочим, — Сонхва кивает, приглашая его в дом, и резко разворачивается, настоятельно приставляя палец к губам. Сан искренне удивляется, тормозит и полушепотом спрашивает, слегка наклоняясь вперед: — Я вас разбудил?

— К твоему счастью, только меня, так что будь тише, ради всего святого, — произносит он, возвращаясь на второй этаж за выполненным заказом парня, когда тот едва слышно бурчит ему вслед, что вообще:

— Не так уж и рано...

Десятки тикающих коробочек, показывающих начало шестого, не согласны.

Сан обходит стол часовщика как можно тише, чтобы не стучать по деревянному полу своей тяжелой рабочей обувью. Выходит очень аккуратно: плотно завязанные под колено сапоги ощущаются одним целым с ногами, потому парень уверен, что смог бы пройтись в них по канату между домов. Кто-то из циркачей убился так недавно, выпендриваясь на публику, но Сан все равно однажды попробует. На его Мотыльке он и не такое вытворял.

Мотылек — неповторимый корабль с чистейшими белыми парусами. Не самое большое судно, не самое маленькое, но во многом лучшее. Сан любит его всем сердцем, наверное так же, как птица небеса: там он на все сто процентов свободен, может делать то, что захочется, может быть там, где ему только взбредет. У него нет команды, нет никого, кто владеет Мотыльком в равной степени с ним. Каждый раз выбираясь в море, Сан собирает новую команду из тех, кому нужны деньги, будь то рабы или простые местные ребята, а Хонджун для него друг и тот, кому он готов доверить своего Мотылька. Все часы, что сейчас вокруг — не единственное его дело, правда. Этот хромой часовщик, что часто не покидает собственного дома, чертовски умён в плане всего, что касается каких-то конструкций и механизмов. Черт знает, где он этого набрался, по правде говоря.

Сонхва спускается обратно с кипой свертков в одной руке и какой-то коробкой в другой. Друг поспешно забирает у него чертежи, и парень перехватывает ящик покрепче.

— В общих чертах тут есть всё, что ты просил, — Сонхва ставит его на стол и с глухим звуком мягко хлопает поверху. Сан разворачивает один из свертков, любопытно их рассматривая, когда другой заглядывает в лист. — Если найдешь ошибки или непонятки, то приноси обратно, мы исправим, — он потирает переносицу, и Чхве про себя отмечает: они наверняка скрупулезно трудились над этим до поздней ночи. Ему стало в разы более неловко из-за того, что заявился в такую рань, но работа не ждёт, и он отплатит им как-нибудь в другой раз.

— Ну, если смотреть вот так, — Сан крутит чертеж в руках то вертикально, то горизонтально, — всё более чем ясно.

— Слава богу, — на выдохе произносит парень, заметно расслабляясь. Друг начинает брать каждый сверток по-очереди и скручивать сильнее, чтобы те занимали меньший объем, а Сонхва крепко принимает каждый в руки и держит, дабы не разворачивались и их можно было связать.

Сану не по себе. Как торговец он, конечно, не против халявы, но, рассматривая все эти сумасшедшие схемы, карты и наброски, ему хочется как-то отплатить этим двоим: они никогда не берут денег с него, кроме случаев с часами. Это их работа. Рисунки и другая чертежная суматоха считается у них просто услугой за продажи и подмогу с переправкой материалов с другого континента.

— Думали над моим предложением? — ненавязчиво спрашивает Сан, перекидывая веревку с чертежами через плечо, а Сонхва отряхивает руки и слабо кивает. — Ну хоть так. Всё будет в силе и к этому отбытию, и к следующему, так что я жду ответ.

— Спасибо.

— Было бы за что, — он берет в руки коробку и, прислушиваясь, слегка гремит содержимым.

— Будь тише, — на выдохе ухмыляется Сонхва. — Увидимся, — Сан кивает, салютует свободной рукой и выбегает на улицу, оглядываясь по сторонам. Зачем? Не понятно. В такое время и людей то нет, не то что карет, лошадей и других активных существ.

Сан исключение.

Оставшись один, Сонхва запирает дверь и заглядывает в окно рядом, прежде чем вернуться наверх. Не спеша беззвучно поднимается босиком по деревянным ступенькам и останавливается. Смотрит так, улыбается: Хонджун тихо дышит, повернувшись на спину и положив руку на соседнюю половину кровати. Парень подходит ближе и мягко гладит спящего по голове, поджимая губы, когда Хон приоткрывает глаза и смотрит прямо на него.

— Извини, не хотел будить.

— Я не спал, — сипло обрывает часовщик. Смотрит вокруг и хлопает ладонью по простыням, но не может найти то, что ищет. — Сколько сейчас..?

— Полшестого, — Сонхва понимающе хмыкает, слыша обреченное рычание. Он бы сам рад еще поспать, да и Хонджуну надо бы. Тот прижимает руки к себе, закручивая их в ткань импровизированного одеяла, и поддается ласке худощавых пальцев, что зарываются в волосы.

— Сан приходил? — парень кивает. — Ну и отлично. Тогда укладывайся обратно, раз тебе не надо никуда бегать больше, — Хон выгибает бровь, раскрывая один глаз, и хрипло уточняет: — Не надо ведь?

Сонхва мотает головой, ложится рядом и притягивает чуть ближе, чтобы уткнуться подбородком в его макушку, а потом обнимает одной рукой, чувствуя, как даже сквозь тонкую рубашку и простынь можно, кажется, порезаться о чужие торчащие ребра. Это пугает, но парень не может ничего сказать в пользу еды. Он не лучше. Ему самому собственная худоба особо в глаза не бросается, но старые брюки как-то резко стали нуждаться в тугих ремнях, а чувство голода притупилось достаточно, чтобы иногда забывать про существование пищи как таковой.

Деньги — самая неприятная проблема. Есть и останутся ею всегда. Со всеми случается, даже семьей Юнхо, даже с вечно гуляющим по миру Саном, даже с ним и Хонджуном. Всё было бы нормально, но сейчас в их доме это достаточно запретная тема, потому как часовщик целиком и полностью винит себя во всех бедах: полтора месяца назад его серьезно подкосила болезнь и, конечно же, Сонхва отдал врачу всё, что требовалось, лишь бы Хонджун не умер вот так. Лекарства сработали, слава богу, но с нынешним раскладом Хон не раз задумывается о том, что лучше бы его не стало. Юнхо забрал бы Сонхва к себе, в конце концов по документам он ему и принадлежит. Никаких проблем не было бы, черт возьми. Осталась бы лишь одна огромная пустота внутри каждого, кому Хон дорог. Что бы он там себе ни нарисовал в голове.

— Ты слишком громко думаешь, — говорит Хонджун внезапно, выбивая Сонхва из мыслей. — Говорил же, не загоняйся и рассказывай обо всём.

— Да ничего такого, — часовщик возмущенно цыкает. Заставляет парня улыбнуться и всё-таки продолжить: — Сан спрашивал насчет того, собираемся ли мы плыть с ним. Без тебя не отвечал — я понятия не имею, что у тебя на уме, но чем дальше, тем меньше выходов у нас остается.

— Их уже всего два, — фыркает Хон. — А если свалит Сан, то и вовсе один.

«Умереть» — звучит у них в мыслях одновременно. Оба молчат, и Хонджун невесомо касается шеи Сонхва, успокаивающе выводя что-то кончиками пальцев. Он увезет его отсюда. Одного или вместе с собой. В этом месте, где люди равны вещам, а то и ниже, чем вещи, по статусу, ему нельзя оставаться.

— Мы поплывем, — Хонджун говорит тихо и мягко так, уверяя и себя, и человека перед собой. Сонхва кивает. — Заберем балбесов и свалим куда подальше.

— Думаешь, у них всё хорошо?

— Уверен, что нет. И если Юнхо не объявится в ближайшее время, то можно начинать бить тревогу, — вздох. Тишина с ветром заполняют комнату, раздувая внутреннее беспокойство: наследник с его пареньком никогда не горели желанием оставаться в обществе богачей.

То не было влиянием Хонджуна или кого-то вроде него. Юнхо по какой-то причине сам вырос понимающим и слишком хорошо осознающим неправильность происходящего на континенте. Скорее всего, это зарождалось с самого начала, но подпиткой стал Минги, появившийся, кажется, с десять лет назад. Игры в пиратов выливались в любопытство. С годами оно стало пониманием, а реальность приобретала всё более ужасающие очертания, когда оказалось, что людей убивают просто так не только в их стране, что есть те, кого продают плохим хозяевам, есть те, кого забивают насмерть за неповиновение или поджигают ради забавы.

Тогда Хонджун еще был подмастерьем у ворчливого деда старой закалки, который вечно твердил Хону, что «твои двадцать — хороший возраст», и вставлял забавные внезапные комментарии не совсем к месту. Это было похоже на странную болезнь или типо того, потому что другие люди так не делали. Имени этого недуга никто не знал, а врачи говорили, что старик просто, ну, старый, вот и всё.

В один из обычных дней в эту мастерскую забежали два подростка лет пятнадцати: сели на пол под окном, и с азартом один из них поглядывал за шторы. Потом, когда сюда заглянул Хонджун, оживленный парень спросил, можно ли посмотреть в другие окна и, не дождавшись ответа, убежал вглубь дома. Неслыханная наглость, но тогда подмастерье просто забил. Мальчишка был, очевидно, из богатой семьи: в чистейшей одежде и чистыми, слегка вьющимися причесанными волосами. Поэтому внимание Хона переключилось на второго. Тот тихо продолжал сидеть под окном и смотрел на старшего из-под длинной челки, а потом извинился за вторжение и сказал, что они с Господином скоро уйдут. Слово «Господин» сразу сделало происходящее понятней. Внутри Хонджуна возмущение сменилось странной щекотливой горечью, и он присел на корточки перед ним, спрашивая, мол, «Ты раб, верно? Этот мальчишка плохо обращается с тобой?»

Подросток перевел взгляд на свое плечо, где сквозь повязки проступала кровь и пачкала рубашку. А потом замотал головой.

«Юнхо хороший», — ответил он тогда, закрывая рану ладонью. — «Не сдавайте нас, пожалуйста, у Господина будут проблемы». Хонджун тогда так и не узнал, что те двое натворили и за что он их не сдал. Юнхо вернулся от других окон, подал слуге руку, чтобы тот поднялся, и они убежали, поблагодарив подмастерье, фактически, ни за что.

Через пару месяцев и тройку забегов в мастерскую Юнхо с Минги приходили сюда уже намеренно. Дворянский пацан всегда давал слуге слово и никогда его не перебивал, просил что-то рассказать, они оба светились идеей о кораблях и другом континенте, где, по словам Юнхо, живет его кузен. На вопрос о том, почему Чон хочет сбежать, тот не ответил, а разговор сам собой вылился в причину пряток от людей за окнами.

Они дружили с Сонхва, семнадцатилетним рабом из местного цирка, где Юнхо пару раз устроил небольшой пожар ради отмены жестокого представления. Передавали лекарства через решетки, еду, срывали выступления и помогали как было возможно. Через год Хонджун и Сонхва уже были знакомы: подмастерье приходил к нему вместо ребят, которым, как оказалось, сюда больше двух часов ходу. Прокуренные насквозь палатки всегда звучали разными голосами. Излучающие восторг вопли зрителей, крики наказанных рабов, тихий плач маленькой девочки где-то под повозкой — это всё длилось круглые сутки, а город неизменно ассоциировался с воющими улицами и красно-жёлтыми огнями, что гасли только после полуночи.

Время шло, цирк терял свою популярность и интерес людей больше привлекали заморские развлечения. Сонхва переплетал с Хонджуном пальцы сквозь ограждения в кромешной тьме и тихо что-то напевал, пока не умолк, чтобы спустя несколько молчаливых секунд сказать, кажется, самые страшные слова в жизни Хона:

— Хозяин решил, что мы наскучили людям и больше не приносим деньги, поэтому нас распродают, — он качал головой под продолжающуюся мелодию в мыслях и сжимал чужую руку крепче. Легкая улыбка неизменно украшала его лицо, но смотря на него исподлобья Хонджун видел блестящие дорожки слёз, которые не удалось скрыть даже такому бывалому артисту, как Сонхва.

Мальчишки уже долго не приезжали в мастерскую, а старый часовщик умер, оставив это место своему единственному близкому, пусть и не по крови, человеку. Сердце нынешнего мастера молчало, не билось ни разу с того момента, как он вернулся от раба поздней ночью. Беспомощность разливалась по телу вместо крови и заражала с такой силой, что в глазах мутнело с каждой секундой всё больше. Он останется один. Он впервые привязался к кому-то так сильно, а теперь его покидают дорогие люди один за другим.

Малец, Юнхо, уезжая, всегда неизменно говорил в своей избалованной дворянской манере: «Одно письмо — и я сделаю что угодно. Ты хороший человек, хён, пиши мне. Обязательно пиши!» И прибил адрес гвоздём к столешнице.

И тогда Хонджун долго смотрел на эту рваную бумажку с аккуратными буквами, повторял в голове чужим голосом такое надёжное «что угодно», разбиваясь на части с каждой мыслью о том, куда могут отправить раба с красотой Сонхва. Таким никогда не везет, их любят брать богатенькие грязные идиоты, сутенеры и другие не лучшие люди.

Что угодно.

После одного единственного письма, уже через пару дней, Юнхо приехал с неизменным спутником в лице Минги. Они подросли, стали еще выше, чем были (хотя раньше казалось, куда выше?), повзрослели так резко. Сразу засыпали Хонджуна вопросами и извинениями за долгое отсутствие. Цирковой шатёр к тому времени успел пропасть, а парни правда боялись, что опоздали, как и Хон, которого уже вчера никто не ждал за ржавой оградой. Упертый, как баран, Юнхо узнал про аукцион, на который были приглашены все местные дворяне, включая его отца. Минги тайком вытащил из личной почты хозяина это приглашение, за что даже не получил нагоняй, ведь остался незамеченным, а потом они пробрались туда от имени семьи Чон. Абсолютно законно, что удивительно.

Сие действо длилось всю ночь и только к четырем часам утра все начали разъезжаться. Хонджун ждал их, зажав между зубов сигарету с такой силой, что в ней, сломанной, уже не было никакого смысла. От усталости эти двое вышли из здания как никогда хмурыми, но Юнхо кивнул часовщику, мол, иди сюда. Тот выкинул окурок, осматриваясь, и быстро, тогда еще не хромой, перешел дорогу, а молодой наследник спрятал руки в карманы: погода тем ранним утром была пронизана морозом и даже пальто от холода не спасало.

Их встретила высокомерного вида женщина с густой тёмной косой, которая тянулась от плеч до пояса. Она оценила подошедших взглядом и попросила показать брошюру. Прочитав пропускной номер, проводящая воссияла, тут же любезно уводя троицу за собой и восхваляя приобретение, пока её речи не осточертели даже Минги, который учтиво сообщил, что Господин спешит и ему нужно получить лот немедленно. Собственно, Юнхо никуда не спешил, но ход слуги оценил на одиннадцать из десяти.

Как бы Хонджуну не хотелось, он не сможет забыть то, что увидел тогда. Их пустили в небольшую пустую комнату, где стены были пропитаны кровью, сколько бы их не пытались отмыть, а под потолком сквозь решетку виднелось сумрачное небо. От промерзшего камня знобило, только прикоснись, и ветер сквозил, посвистывая через прорехи в дверях. Сонхва даже не развязывали глаза. Он сидел относительно расслабленно в углу этой комнаты, его руки, связанные за спиной, спокойно касались холодного пола, но мышцы на шее напряглись, как только они зашли сюда, так сильно он стиснул зубы. Кончики пальцев на босых ногах, казалось, посинели от холода, и парень судорожно выдохнул, будто боясь, что новый хозяин будет недоволен таким тяжелым вздохом при его появлении.

Юнхо наклонился ближе к Хонджуну, тихо говоря, что они пойдут забрать документы. Даже шепот разрезал тишину слишком очевидно, заставив парня в углу едва заметно дрогнуть. Ему страшно. Он не знал чего ждать, спокойствие как рукой сняло, когда дверь хлопнула во второй раз, но кто-то всё ещё был здесь. Он остро чувствовал всё, слушая эти размеренные шаги, и сжимался изнутри, понимая, что к нему приближаются. Готовое проломить рёбра, сердце пропустило удар, когда чужая рука коснулась повязки.

— Не бойся, — раздался шёпот, и мозолистые пальцы наконец подцепили ленту, снимая ее с головы парня, — Сонхва, посмотри на меня, — Хонджун обхватил худое лицо обеими руками и слегка поглаживал скулы, пока глаза напротив непонимающе уставились на него, а дыхание у раба сбилось от внезапно пропавшего чувства страха. Господи.

— Хон, что ты здесь-

— Не важно, ладно? — Сонхва панично отрицательно замотал головой, но часовщик проигнорировал это, освобождая его запястья.

— Тебя арестуют за хищение, Хонджун, не надо, я того не стою, — говорил он сорванным голосом. Мастер поднял на него спокойный взгляд и размеренно начал греть его ледяные пальцы в теплых руках.

— Я ничего не ворую, ты свободен.

— Если ты уничтожил документ или убил моего хозяина, это не значит, что я свободен.

— Помолчи уже, он скоро придет, — Хонджун закатил глаза и снял с себя куртку, накидывая её на плечи внезапно притихшего Сонхва, который сразу крепко сжал её края. Он не успел уточнить, кто именно должен прийти, когда Минги с улыбкой забежал в комнату, плотно закрыв дверь.

— Мы внесли полную оплату, всё сработало, — слуга посмотрел на друга, раскрыв блестящие черные глаза, и любопытно кивнул: — Сам идти сможешь?

Сонхва не мог. Они помогли ему дойти до кареты, где было чертовски тепло в сравнение с улицей, и только что спасённый парень быстро уснул после настоящего эмоционального истощения. Хонджун вспоминает это слишком часто в последнее время, особенно когда речь заходит про побег с континента. Юнхо в тот вечер, пока они ехали, долго молчал, а потом заметил, как часовщик рассеянно гладит продрогшего Сонхва по волосам. Смотрел так задумчиво и в конце концов сказал:

— Вот поэтому я хочу сбежать, — Юнхо отвел взгляд в сторону и нервно повел плечом. — Ёсан рассказывал — там, у них, очень страшно, — низко и приглушенно произнес он, — но здесь страшнее.

***

На небе ни единого облачка, а солнце палит так, будто задумало смерть человечества. Прибрежная, портовая улица как всегда чертовски шумная: даже если покупателей нет, торговцы и ремесленники разговаривают друг с другом, выкладывая товар и обустраивая лавки. Рабочий день начинается рано, а день Сана — еще раньше. Настолько, насколько это возможно. Он просыпается на рассвете или еще по темноте, некоторое время качаясь в своём гамаке, когда море с ветром волнуют его Мотылька. Яркий рыжий свет пробивается в каюту огненными полосами, и Сан обожает это. Он любит утро и этот корабль, а еще терпеть не может спать. Бережно чистит каждый механизм, проверяет протечки, собирает всё, что нужно, убегает в город за провиантом для вновь собранной команды и проверяет целость канатов. Мотылёк светится на фоне других кораблей белыми парусами и чистым деревом, хоть ему и не первый год, потому что его Капитан следит за ним трепетно, знает, как использовать, и не стесняясь исследует океан.

Сан сидит у борта на палубе, держа в руках полусвернутый свиток с нарисованной от руки картой. Рядом, буквально в метре от него, открыт спуск в порт, откуда то и дело прибегают мужики и молодые парни, таская коробки с грузом. На этот отплыв они его команда. Люди громко басовито переговариваются, вульгарно шутят и смеются, ругаются на заморском языке. Капитан наблюдает за ними с улыбкой, прищуриваясь и вглядываясь в лица, запоминает имена, но остается отстраненным от основной темы разговора. Некоторые из этих людей уже плавали с ним когда-то, кто один раз, кто десять. Лисьи глаза косо обводят палубу взглядом, смотрят на небо: их ожидает штиль. Будет тихо и солнечно, но жарко и тяжело, когда мозги плавятся, а по коже катится пот, словно кипяток, и тебе кажется, что воздух пропитан огнём. Сан улыбается своим мыслям. Ему это нравится. Браслеты на его левом запястье металлично звенят, когда он поднимается с пола и идёт в сторону своей каюты. Уступает дорогу парню с ящиком, а тот благодарно кивает.

Комната встречает мягким сумраком: иллюминаторы закрыты плотной тканью, Сан не открывал их утром. Здесь не очень просторно, много вещей, но беспорядочным место не кажется. Шкафы закрыты на засовы, мебель прибита к полу на совесть, нет ничего незащищенного, что могло бы упасть или полететь — всё, так или иначе, готово к шторму или любому другому океанскому «волнению». Сан достаёт из ящика инструмент и, оставив свиток на стуле, откручивает от столешницы стекло, чтобы обновить карту под ним. Винт сперва поддается очень плохо.

— Йо, Капитан, — раздается сильный мужской голос с палубы. Парень с силой проворачивает наконец поддающуюся железку.

— Чего там?

— К тебе Красавица, — насмешливо говорит мужчина и хрипло смеется, когда на фоне слышатся раздражённое знакомое «Эй!»

— Прекращай звать меня так, Джу, — отвечают ему возмущенно. Джу басовито хохочет, и Сан буквально видит в голове, как он в порыве веселья хлопает своими огромными накачанными руками. — Черт бы его побрал, честное слово, — бормочет Сонхва, заходя в капитанскую каюту. За закрытой дверью хохот слышится глуше.

— Да ладно тебе, — Сан довольно достает первый винт. — Ты ведь и правда красивый, — он поднимает голову, и Сонхва перед ним очень красноречиво выгибает бровь.

— Черт бы побрал вас обоих, — твердо заключает он и снимает перекинутую через шею сумку. Копается внутри, одной рукой машинально поправляя туго затянутый ремень на высоких брюках, и спустя пару секунд находит то, что искал: компас. — Забыл отдать его.

— О-о, — капитан откладывает в сторону всё, что держал, и бережно принимает своё сокровище. — Спасибо, — компас выглядит как новый. Не удивительно, если учесть, в чьих руках он был.

Если по-честному, у Сана в голове давно зреет почти подлый план заманить Хонджуна с Сонхва к себе в команду насовсем. Он не знает порядка действий или какого-то приема для этого, но очень хочет. Ни капли не жалеет о своей политике собирать каждый раз новых людей, чтобы дать работу максимуму человек, но иногда всё равно закрадываются мысли о том, что, может быть, ему нужен кто-то. Постоянный, знакомый, близкий и надежный. Каждый раз он думает об этом. Каждый раз убирает в сторону. Ведь своё одиночество Сан давно заменил Мотыльком, морем, благодарными простыми людьми, кто работает на него, и штормами, поражающими океан, лучами рассвета и бессмысленным бегом по пустым улицам города. Когда оборачиваешься, дышишь тяжело, осматриваешься с каплей надежды на что-то неизвестное даже тебе самому, запрокидываешь голову к небу, стоишь под дождём или солнечными лучами, улыбаешься. Как всегда.

Когда оборачиваешься, а вокруг никого.

— Слушай, Сан, — Сонхва прерывает его мысли и, наклонив голову, спрашивает: — Хон был тут? — капитан мотает головой.

— А что? Пропал?

— Нет, — усмехается, — записку оставил, что в город уходит. Я думал к тебе.

— Можно у Джу узнать, возможно он видел, я то особо вокруг не смотрел, — говорит капитан, начиная заниматься вторым винтом из четырех. Этот поддается куда лучше, хм. — Если предупредил, то волноваться не стоит, Хва. Он, конечно, не так чтоб часто выходит из дома, но мало ли, может, готовые часы пошел отдать или еще что.

— Точно не часы, — отстраненно отвечает парень, бренча сумкой, в которой, очевидно, те самые заказы, которые нужно разнести. Обычно этим занимается он по причине некоторых сложностей в общении людей с часовщиком. Если и уважают да пользуются услугами, то на расстоянии, а Сонхва этот факт и злит, и расстраивает, потому что Хонджуна это очевидно ломает. Несправедливо, незаслуженно.

— Не вздыхай, вернётся.

— Знаю. Мы утром поговорили о твоем предложении, — Сан шкодно поджимает плечи: кажется, всё-таки он разбудил Хонджуна. — Он согласен, — Сонхва цыкает, будто раздражаясь с самого себя, — он бы в любом случае согласился, о чем я. Просто дело в том, что вдвоем мы не поплывем.

— Хотите взять еще кого-то?

— Да, и тебе это не понравится.

— Интригующе, — парень отвлекается от занятия и опирается о стол одной рукой, с любопытством щурясь.

— Чон Юнхо и Минги, парень со своим слугой, — заключает Сонхва, и глаза Сана загораются.

— У него есть фамилия и слуга. Вы хотите подсунуть мне дворянина?

Сан до последнего думал, что отказать им он не сможет ни в чем. Ровно до этого момента, если быть точным. У него челюсть сводит от одной мысли о рабовладельцах, богатеньких и самодовольных, кто позволяет себе использовать людей. Сонхва угадал, как никогда: ему это не нравится. Сомнения давят на голову, но исключений среди рабовладельцев нет, а Хонджун не считается, ведь Хва у него не раб и не слуга. Черт, надо же, он, будучи рабом, сам сейчас предлагает ему взять на борт какого-то парня со слугой под боком? Не-ет. Он не пустит на свой корабль дворянина.

— Я подумаю над этим, — резковато чеканит Сан. Лжёт. Он не хочет даже мысли допускать о том, чтобы на борт Мотылька ступил кто-то подобный. Его сразу же гложет что-то внутри, особенно когда Сонхва легко так, благодарно улыбается, непонятно почему. Сан искренне не понимает.

— Не знаю, успеем ли мы справиться со всем к ближайшему отплыву, но предупредим, ладно?

— Конечно, парень, — ухмыляется капитан и получает еще один выстрел в голову:

— Спасибо тебе, — благодарит, черт возьми. — Я помню, как ты относишься к таким людям, но это правда важно.

Важно. Сан хмурится и тёмным взглядом провожает Сонхва, помахав рукой на прощание. Дверной щелчок режет по мозгам, как нож по стеклу, а настроение ни к черту, в горле появился неприятный комок вины за враньё. Он хочет помочь им. Они его друзья, они сделали для него столько всего, но зачем им, тем, кто очевидно не на стороне рабовладельцев, чертов рабовладелец?

Бред какой-то.

Он мотает головой, стряхивая тяжелые мысли, и увлекается оставшимся, последним винтом, который держит стекло и карту под ним. Она нарисована будто не руками: чернильная, чёткая и аккуратная, а главное — абсолютно географически точная, от новой отличается только тем, что сильно выцвела из-за солнечного света, бьющего сюда сквозь иллюминаторы большую часть времени. Сан ставит кисточкой в углу старой небольшой крестик. Скручивает её, откладывая в сторону, и расправляет новую, только нарисованную Хонджуном, ровненько под стеклом. Проводит по гладкой поверхности пальцами и выдыхает сквозь зубы.

Какая же он, черт подери, сволочь.

***

Их город, что в двух часах пути от столицы, небольшой, но достаточно многолюдный. Тут много иностранцев, много преступников и торговцев, но местные жители так или иначе всех вытесняют: приезжие вынуждены рано или поздно разъехаться либо в родные города, либо в другие местные. Из завсегдатаев тут старики, их дети и внуки, а еще те, кто прижился случайно. Везение это или нет, кто знает. По определенным, в основном насильственным причинам, которые Сонхва предпочитает не вспоминать, в его памяти очень плохо сохранились события детства, поэтому он не знает, здесь ли родился, в этой ли стране вообще. Но что-что, а в портовом городе он чувствует себя как дома. Здесь его Хонджун, запах моря, много знакомых людей и отсутствие прокуренного шатра, вот уже несколько лет. Люди может и не все хорошие. Все такими быть просто не могут, но в общих чертах местные к нему относятся нормально, будь то из-за внешности или нет.

Сонхва стучится в довольно низкую для себя деревянную дверцу. Переступает с ноги на ногу и отбивает костяшками дерево еще пару раз, прекрасно зная, кто тут живет.

— Сейчас, сейчас, — пыхтит старческий женский голос по ту сторону. — Кого ж принесло ветром то, — там что-то падает, а она вдруг замолкает, фыркает и громко спрашивает: — Чего надобно то?

— Это Сонхва, — с полуулыбкой звонко отвечает парень. — Мисс Сяо, я принёс ваши часы.

Слышится звук открывания примерно десяти разных замков. Дверь сначала приоткрывается немного, изучающе, а потом довольно смело распахивается, и на Сонхва из-за двух огромных линз смотрят морщинистые глаза.

— Часы говоришь, часы, — старушечья седина под солнцем кажется еще белее, чем есть. — Ты проходи, доставай то, — говорит она, подзывая парня внутрь своей дряхлой рукой, и он заходит.

Опустив голову, чтобы вписаться в уж очень низкий проём, Сонхва делает шаг внутрь, осматриваясь вокруг. Тут воздух наполнен запахом мяты, пучки которой висят напротив окна, а стены вдоль и поперек увешаны разными картинками, нарисованными на тонкой папиросной бумаге. Уютно. Приятный беспорядок, почти как у них дома. Пока бабуля часто, но очень уверенно шагает куда-то дальше в комнату, парень достаёт из почти пустой сумки увесистый медальон размером с ладонь. Он на длинной цепочке, внутри аккуратный циферблат с тонкими стрелками, а на крышке, под тонким-тонким стеклом, которое до ремонта было разбито, кусочек обгоревшего письма.

— Сколько с меня, мальчик? — раздается за бордовой ширмой.

— Вы уже заплатили нам, — да, когда старушка принесла часы, она действительно щедро отдала. Взамен им нужно было лишь сохранить письмо невредимым.

— Точно то? — с возмущенной неуверенностью говорит она всё оттуда же.

— Да, мисс Сяо, — хмыкает Сонхва, оставляя заказ на дубовой тумбе. Женщина выглядывает из своего укрытия, сщуривая без того узкие глаза, и пыхтит:

— Спешишь куда-то, мальчик, — она скорее утверждает, чем спрашивает. — Раненько пришел сегодня. Много чего чинить было Хонджуну то? Разносить теперь тебе.

Пугающе проницательная бабуля. Хва хлопает глазами и неловко складывает в карман тканевую сумку, которая ему и не нужна сегодня больше.

— Одни остались, для соседа вашего.

— Ченг что ли то, — парень кивает. Безногий старый дядька живет через улицу, напоминает пирата, хотя море терпеть не может. За линзами взгляд хмурится и как-то непонятно возмущается. — Оставляй часики, оставляй, я сама отдам. Заплатил же тебе он? — кивает еще раз. — Вот и хорошо, я хоть зайти по лбу его стукнуть причину найду, а то, ишь, забыл старуху Сяодзи, — она грозится кулаком в сторону окна. Её муж служил с ним, насколько Сонхва помнится, войну прошли вместе лет сорок назад. К старому медальону на тумбе укладываются небольшие военные часы.

Старушка, поумерив пыл, качает головой и поднимает взгляд на парня.

— Торопись коли надо, избавлю тебя от этого деда, на здоровье, — мягко хлопает его по плечу. Сонхва сам себе напоминает про низкий проём и аккуратно выныривает на улицу, попрощавшись с разговорчивой мисс Сяо.

За короткий промежуток времени узкая улочка наполнилась покупателями. Самое время, на самом деле. Солнце спряталось за, кажется, единственным облаком в небе, и парень глубоко вздохнул: работы в городе больше нет, но Хонджуна он так и не встретил. Ладно. Он осматривается и, сунув руки в карманы, неуютно ёжится, ступая на оживленную улицу. Сюда пришвартовался корабль с иностранцами, которые быстро разговаривают на непонятном языке и расторопно покупают всё, что видят. Постепенно всё вновь освещается солнечными лучами. Хва проходит портовую улицу, поворачивая в переулок, машинально смотрит вокруг, вглядываясь в лица людей, что проходят мимо. В толпе мелькает черная шляпа гвардейца, но Сонхва пропускает это, думая о том, что приезжие часто нанимают их. Особенно для путешествия в город вроде этого. Девочка ловит свою косынку, сорванную ветром, и улыбается, а один из торговцев даёт молодой девушке какой-то фрукт, и та звонко смеётся. Живые разговоры кипят, подкрепляются спорами. Но что-то очень странно

Сонхва смотрит вокруг и не понимает, что это за чувство такое. Тревожное, липкое. Будто за ним кто-то наблюдает. Никому до парня дела нету, все заняты чем-то своим, в основном покупками и продажей, а он мотает головой и просто решает идти своей дорогой, но избавиться от приставшей паники не может. Он неосознанно замедляет шаг и отходит на край, к ограде одного из домов. Растирает руки так, пытаясь успокоить мурашки по коже. Мышцы сводит напряжением, а Сонхва всё пытается найти причину этому: где и кто смотрит на него. Это становится похожим на сумасшествие.

Он видит чужие глаза. Две пары сразу, что внимательно его изучают сквозь людей. Именно его. Переговариваются и смотрят так пристально, уверенно, поразительно медленно шагая ближе и ближе. Гвардейцы. В разгар жары Сонхва вдруг пронизывает леденящий холод. Он не думая, автоматически закрывает ладонью метку на шее, а голос в голове панически приказывает бежать, бежать немедленно, не оборачиваясь, что он и делает, краем глаза улавливая резкое движение с их стороны.

Сорвались следом. Ему и в голову не приходит думать об окружающих, которые недоуменно смотрят на них, жалуются, ругаются, просто плевать. Хва бежит так быстро, как может, не слышит ничего, кроме стука чужой обуви по каменной дороге, даже тогда, когда он смешивается с шагами простых прохожих. Сонхва чувствует себя добычей, а ноги тяжелеют от бега. Он идиот: он ведет их домой, но бежать дольше не сможет никак — это его предел. Наспех открывая дверь, парень с грохотом оказывается внутри и, ни о чем не думая, просто запирается в кладовую на первом этаже. Вдох, выдох. Он смотрит на ручку, медленно отпуская её, пока пульс бьет в висках с сумасшедшей силой, и делает шаг назад, упираясь в стену спиной. Господи, зачем он им? Сонхва думает только об этом, удерживая одну руку другой.

Прекратите дрожать.

По ту сторону двери гвардейцы вломились в дом, замедляясь и будто принюхиваясь. Сердце Хва готово пробить грудную клетку, а ноги перестают держать, и он опускается на пол, сжимаясь изнутри, когда один из них прямо здесь, рядом с ним, шумно дышит за стенкой. Просто повернуть ручку, открыть и-

— Какого черта здесь происходит, — рычит Хонджун, спускаясь по лестнице. — Вы кто такие? — он с ног до головы осматривает двух ворвавшихся и повторяет свой вопрос.

— Частная гвардия, — отвечает тот, что ниже второго ростом. Хон не докапывается. Видит что они в охранной форме, значит не врут, но дела это не меняет.

— И что вы тут забыли, частная гвардия? — у него повышенный тон, еще немного, и он возьмётся за ружьё, честное слово.

— Нам дан приказ поймать сбежавшего раба. Ворвались при исполнении, — второй осматривается, делая вывод о том, кто тут живет. — Вы местный часовщик?

— Не слепые, надо же, — фыркает мастер раздраженно. Его взвинтило слово «раб» настолько, что он почти прорычал следующую фразу: — Это не вашего ума дело. Никакого сбежавшего раба здесь нет и быть не может.

По ним видно: они его не знают. Часовщики в других городах обычно считаются кем-то уважаемым, как и любые другие ремесленники, что занимаются сложными для простого люда вещами. Например наукой. Обычно так где угодно, но не в их городке, а они явно притихли, поняв, кто перед ними.

— Мы вынуждены осмотреть ваш дом.

— Нет, вы вынуждены его покинуть, — Хонджун чувствует, как от такого тона у него начинает болеть горло. Он спускается по лестнице и проходит к кладовой, которую один из наемных охранников подпер собой. — Отойди.

— Сэр-

— Я сказал тебе отойти, — это плохо. Когда тебя возвышают спустя столько времени, ты так или иначе начинаешь чувствовать власть, но сейчас он вёл бы себя точно так же даже перед самим королем.

Сонхва успокоился. Ровно в ту секунду, когда услышал голос Хонджуна, правда. Руки сами собой стали дрожать не так явно, а на лице даже проскочила улыбка: Хон всегда каким-то образом оказывается там, где больше всего ему нужен. Страх никуда не ушел, ведь они все ещё могут его забрать, но присутствие Хона, по крайней мере пока, делает ситуацию намного лучше. Мягче. Дверь в кладовую аккуратно приоткрывается, и Сонхва пронизывает странное предчувствие тревоги: Хонджун злится. Его глаза вспыхивают яростью настолько явно, что он, кажется, расплавит кусок металла в собственных ладонях, но от гнева этого человека веет безопасностью. Как и от этого тона. От его голоса в целом.

— Это не тот, кто вам нужен, — с пассивной агрессией говорит часовщик, закрывая Сонхва, чтобы тому сейчас было спокойней. — Он мой.

— Сокрытие чужого раба наказуемо законом, сэр, — мужчина наклоняет голову в странной улыбке. Хонджун тянется к поясу, задирая незаправленный край рубашки, и спокойно поднимает пистолет ровно на уровень его лба:

— Номер разыскиваемого, вам должны были дать указания.

— Мы не можем, — Хон взводит курок. Один из парней дергается в сторону кобуры, но останавливает себя, говоря вместо напарника:

— У сбежавшего шрам поверх чисел, он полностью подходит по описание. Мы не принесем вам проблем. Просто заберем и-

— Нет, говорю же, — с ухмылкой говорит мастер, будто повторяет для особо одаренных. — Он мой. Мало ли рабов с перекрытыми номерами? Вы, верно, издеваетесь, если думаете, что хоть один из них не бросился бы бежать при виде вас.

Тот, что ниже ростом, сглатывает. Насколько Хонджуну известно, они должны его обезвредить, но неужели не могут? Не хотят? Боятся?

— Нам известен номер сбежавшего, но мы не имеем права раскрыть вам его. Если раб, которого вы прячете, действительно ваш, то покажите его числа, чтобы мы убедились в ваших словах.

Рабские числа Сонхва выцарапаны внутри черепной коробки Хонджуна нестираемыми черными символами. На века, что говорится, лучше, чем на бренной бумаге. И черта с два он подпустит гвардейцев к Хва сейчас, хотя и не хочет, чтобы парень слышал это «имя», за которым тянется много лет страданий.

«Прости.»

— 030498, — произносит он как можно тише, но твёрже. Один из наемников раздосадованно кривится, что-то говоря напарнику, и Хонджун резко опускает ствол и дважды стреляет в пол между ними, учтиво напоминая, что «где больше двух — говорят вслух». Тишина после выстрела тянется просто оглушительная. — Долго еще будете глаза мне мозолить? Если вам нечем заняться — за этого парня поручится каждый завсегдатай в городе. А теперь, — Хон мотнул дулом в сторону дверей, — прошу на выход.

***

Сан смотрит на часы и с полной уверенностью, что на этот раз никто не спит, стучится в мастерскую. Пока ждёт, оборачивается: по городу весь день слонялись гвардейцы из столицы или, возможно, другого крупного города. Что здесь забыли — не ясно, но среди них тоже мало нормальных. Они либо как крысы под каблуком людей, что не худший вариант развития событий, либо самодовольные идиоты, которые могут стрелять по кому угодно, в силу выдуманных полномочий. Не хватало еще, чтобы они в городе завелись. Ну точно крысы. Только черные, как их чертова форма.

— Молитесь богу, чтобы не быть теми, о ком я думаю, — рычит знакомый голос по ту сторону перед тем, как дверь резко открывают. Настрой Хонджуна становится в разы мягче, когда он видит друга, а Сан с такой глупой улыбкой смотрит на него:

— Я в бога не верю, — говорит. Цепляется взглядом за пистолет на чужом поясе и нервно хмыкает: — Хотя, видимо, стоит.

Хон, усмехаясь, кивает, мол, заходи, и сам проходит внутрь. В комнате у входа темновато: её освещает вечерняя, уже бессолнечная улица и свет яркой настольной лампы из самой часовой мастерской. Сейчас не так чтоб поздний вечер, заката еще не было, но, видимо, Хонджуну для работы нужен дополнительный свет. Сан смело шагает, красноречиво приостанавливаясь возле пулевых отверстий на полу. Пугающе. Утром их не было, а еще хозяин дома подозрительно агрессивный.

— Что-то произошло? — достаточно громко спрашивает Сан, чтобы его услышали на кухне. — Я имею в виду, э, — он задумчиво осматривается вокруг, резко ворочая головой, но возвращаясь к двум точкам на полу, — ты в кого-то стрелял?

— Пришлось, — парень показывается в проеме и выдыхает. — Слышал ведь про этих... Как их черт возьми...

— Гвардейцах? — Сан вопросительно выгибает бровь, а Хон кивает.

— Дорвались до Сонхва в городе, ворвались сюда, устроили невесть что, пацана мне напугали, — с каждым словом он звучит злее. Умолкает на пару секунд и шумно выдыхает: — Короче, пошли они. Сам знаешь куда.

Он выглядит измотанным, уставшим и всё ещё немного нервным. Закурил бы, но нет. Сонхва хватило сегодняшнего букета из воспоминаний, только табака не хватало. Сан обрабатывает информацию в голове, постукивая пальцем по столу.

— И где сейчас Сонхва? Он в порядке?

— На заднем дворе где-то. В порядке ли, — Хон щелкает зубами, — не знаю. Говорит, что да, но ясно же, что нихрена подобного, — продолжает он, протирая глаза тыльной стороной ладони. — Хва говорил, что вы начали грузить Мотылька, скоро уплываешь?

— ..Послезавтра будет крайняк, — слегка заторможено отвечает капитан, увлеченный еще прошлой темой. Поднимает голову и часто моргает, повторяя: — Да, послезавтра. Всё в силе, если речь о вас.

— Дополнительных не возьмешь? — парень прикусывает щеку изнутри. Хонджун наблюдает за его мимикой и очевидно выдает: — Ты уже знаешь, о ком я, значит.

Сан хмуро кивает. Часовщик качает головой, будто задумываясь о чем-то: вероятней всего о том, как убедить этого морского живчика передумать. Перелопатить все свои принципы, если уж совсем конкретно. Еще есть надежда, что эти двое объяснят, зачем им дворянин со слугой на судне, конечно, если не станут снова странно переглядываться и ходить вокруг да около. А рабовладелец их волнует. Обоих причем, очевидно.

— Слушай, я могу поручиться за них.

— У него есть фамилия, слуги, и Сонхва даже отрицать не стал, когда я назвал его дворянином, — Сан всплескивает руками. — Он дворянин!

— У тебя тоже есть фамилия, — это правда. Сыночек купца не может быть безродным.

— Плевать, я просто понять не могу, к чему он вам, — сорвался капитан. Фраза прозвучала достаточно резко, и он отвернулся на секунду, когда понял, что звучит неправильно. — Прости, Хон, я не хочу пускать его на корабль. Да даже если пущу, если команда узнает о рабовладельце на корабле, они его в клочья порвут, за борт выкинут, что угодно.

— Этого ведь не случится, если ты поручишься за него.

— А я не поручусь. Пока не буду уверен, не поручусь, ни за что, Хонджун, извини. Кто он вообще такой?

— Мой законный хозяин, — Хонджун резко оборачивается за спину, когда слышит тихий голос. Сану очень хочется дать себе по шее.

Сонхва слегка улыбается и приподнимает руку в приветственном жесте. У него волосы влажные, накрытые полотенцем, и вид уставший, совсем как у часовщика. Водоворот прошлого сегодня просто сумасшедший, работает на полную мощность, глушит лёгкие и топит в непроглядной темноте. Ему почти смешно. Он не помнит и половины своей жизни. Может, там было что-то хорошее? Интересное или важное? Никто уже и знать не может, наверное. Хва стягивает полотенце с головы и садится на ступеньки, ведущие на второй этаж, оглядывая Хонджуна и Сана с долей любопытства.

— Вы же про Юнхо речь завели, так? — Хон кивает, прикрыв глаза. Внимание парня сразу переключается на капитана, и он продолжает, поясняя: — Я, формально, нанят Хонджуном, но принадлежу другому человеку. Этот, на тот момент, мальчишка выкупил меня у хозяина цирка.

— И вы как-то привязаны к нему договором? — спрашивает Сан, опираясь на другую ногу и выгибая бровь. В лице он не меняется, только сосредоточенно хмурится.

— Фактически, да, — Сонхва неуверенно смотрит на Хонджуна. Тот подхватывает:

— Мне кажется, ты вкладываешь в слово «договор» только то, что... — он пытается подобрать слова, — что Сонхва привязан к нему бумажкой с печатью и парой подписей.

— Так то я вообще думал, что стал свидетелем невозможного — освобождения раба.

— Это нереально, — хмыкает Хва Сану и с мягкой улыбкой смотрит на часовщика, который собирает в голове нужные мысли.

— Короче, — наконец твердо говорит мастер, — мы хотим забрать их с собой не потому что Юнхо хозяин Сонхва, а потому что он выручал нас сколько мы себя помним. Он хочет сбежать отсюда в равной степени с нами, и сейчас у нас есть шанс ему с этим помочь.

Побег. Слово такое близкое и странное. Убегать от страшного, убегать от надоевшего, убегать от себя — каждый рано или поздно сталкивается с этим, наверное. Так повелось, что на этом строится жизнь, как бы то пафосно не звучало: люди убегают, их ловят, возвращают и ломают; люди убегают и создают нечто абсолютно новое; люди убегают и умирают. Всё так непредсказуемо и при этом одинаково для всех вокруг: что богатых, что бедных. Очевидно. Сан смотрит Хонджуну в глаза — он улыбается. Без насмешки или чувства победы, нет, всё совсем иначе. Тут что-то необъяснимо близкое и родное для всех троих и, может быть, для этих Юнхо с Минги тоже. Сан не знает, но теперь отчего-то хочет узнать. Это всё чертовски непривычно, странно, и он очень недоверчиво выдыхает, косо глядя на друзей.

— Я могу встретиться с ними?

***

Аккуратные женские пальцы скользят по струнам без особой цели, рождая безмолвную балладу, что не имеет имени. Девушка сидит на подоконнике за закрытыми шторами и приобнимает свой инструмент, касаясь щекой грифа. Слушает каждый трепетный звук. Всё замерло с недавних пор, когда в этом доме случилась самая долгая ночь в её жизни.

Подготовка к свадьбе кипит здесь до сих пор: целую неделю с девушки снимают мерки, кто-то волнуется о скатертях и сорте вина, молодожёны ладят и не могут перестать радовать этим семьи. Первые три дня это было похоже на сказку. Повсюду цветы, комнаты наливаются светом, а украшения заполняют сад и перила беседки, сколько не смотри, каждый раз всё больше. Но сейчас девушка играет эту балладу. Молчит. Совсем как Юнхо, который не сказал ни слова никому в доме, кроме неё, за последние четверо суток. Их чувства нельзя назвать любовью, но они верят друг другу до трепетных кивков и разговоров глазами. Взгляд парня светился верой и чем-то невероятным всё то короткое время, что они знакомы.

Струна между пальцами фальшиво скрипнула.

Четыре дня назад она впервые видела людей, которые так сильно цеплялись друг за друга. Не руками, не зубами и не кончиками пальцев. Просто смотрели. Впивались до белых костяшек за спиной и суженных до предела зрачков. Принцесса не могла сделать ничего, лишь наблюдала, как что-то родное вырывают с корнем, оставляя после себя огромную гниющую рану у каждого из двоих. Без адреса. Без ничего. Минги забрали намного раньше, чем должны были забрать, и ничего о его будущем не сказали, ведь Юнхо так будет легче: не оборачиваться на того, с кем он был десять лет и кого просто не сможет найти, если не будет знать где.

Она впервые слышала, как кто-то так сильно задыхается в слезах за закрытой дверью. Гортанное надрывное рычание Юнхо отголосками звучит в её голове, как ужасное воспоминание, что поразило её до глубины души и напугало до мороза по коже. Принцесса чувствовала эту боль через стены. Парень улыбался и прощался, по виду, с лёгким сердцем, а потом надломился, разбился на тысячи частей, будто пропало нечто единственное, что держало его целым. Некто единственный. Принцесса никогда не узнает о том, что происходило по ту невидимую сторону его жизни, ей не хочется знать, чего стоила эта растоптанная в клочья душа человека, который по-настоящему любит и будет любить.

Юнхо вышел оттуда живым физически, но кровоточащим изнутри. Это видела лишь она, а остальные не понимают до сих пор, потому что не слышали того, что девушка запомнит навсегда. Его глаза с, местами, россыпью красных пятен на белках продолжали гореть чем-то удивительно светлым. Потрясающе ярким и твёрдым, вперемешку с черной, как смоль, ненавистью. Юнхо надломился. Трещина, проходящая по сердцу и через солнечное сплетение, цепляет его лёгкие, а он улыбается с твёрдой уверенностью в чём-то, что теперь выжжено в его голове, как нестираемые ничем рабские числа.

Они ничего не знают о Минги. И с тех самых пор, с того самого момента четырехдневной давности, Юнхо не говорит ни с кем, кроме девушки из светлой комнаты на гостевом этаже. Хриплый от молчания голос каждый день, так или иначе, уверяет, что всё хорошо и всё будет лучше. Она прикрывает глаза, зажимая серебряные струны и убирая светлые волосы за плечи изящным движением руки. Плавно поддевает каждую по-очереди и улыбается. Принцесса верит Юнхо. Помнит их последние, полные упрямой любви взгляды в сторону друг друга, касание пальцами. Верит.

И начинает балладу с начала.