Падать в грязь. В высокую траву. Прижаться к земле и не дышать. Спрятать лицо. Заповеди этого мира были выгравированы на внутренней стороне черепа Моно, выбиты невидимыми татуировками на теле, кипели в крови, скрипели за зубах.

Спрятаться. Ждать, пока просвистит смерть над головой и снова бежать. Падать. Искать в падении спасение.

Усталость от постоянного бегства, вялого сопротивления точила Моно уже давно. Он ощущал, как без прежней легкости отталкивается от земли. Лишь для нового падения. И, нажимая на спусковой крючок двустволки Охотника, Моно не чувствовал, что взлетает. Нет, он упал еще ниже, оставив за собой кровь и разложение. Снова близкое к земле. Мальчик не жалел: психопат заслужил смерть куда мучительнее милосердного выстрела. И все же это было падение.

В той квартире Бледного Города Моно впервые почувствовал, что его ждет его первый в жизни взлет. Он бежал по коридору и ощущал себя перышком, несущимся по воздуху, птицей, летящей на сильных крыльях к свету. Моно позволил себе поверить. И ошибся: он не успел взлететь, не успел ощутить свободы и силы, как его опустило на землю. Снова падение. Очевидно, стоило признать: он рожден ползать, пытаться взлететь — не для него.

И это вновь вошло в привычку. Падать, когда в затылок или нос несется жестяное ведро с хламом. Падать под весом тяжелого шкафа. Даже кроша Хулиганам головы в Школе, Моно падал: опускался до их уровня. На короткий миг он становился таким же псом на поводке, который чуть ослабили, чтобы он тут же кинулся на все живое. Никакого пряника таким как он положено не было. Только кнут, только свист указки над головой, заставляющий снова падать.

Он падал в своих глазах.

Падал все ниже и ниже, каждый раз задаваясь вопросом: «А куда?..» Всего лишь ребенок Моно, который отключает Пациента от аппарата жизнеобеспечения, потому что нужно отвлечь Хирурга и потому что похожие Пациенты, несчастные манекены в темноте, хотели навредить ему. Всего лишь ребенок Моно, который несколько раз бьет железной трубой, ломая кисть руки, только бы она перестала шевелиться. Всего лишь ребенок Моно, который сжег Доктора заживо.

Лишь редкое ощущение, когда он смотрел в горящий помехами экран и представлял, что готов оттолкнуться ногами от пола, заставляло помнить: жизнь не должна состоять из одних только падений. Всего лишь иллюзия, но хотя бы она напоминала ему об этом. И этот обман обернулся очередным, еще более унизительным падением. Моно прятался под кроватью, не сделав больше ничего. И тем самым снова обрек себя нестись с высоты, на которую он не забирался, вниз. С нулевого этажа на минусовой.

Но кое-что выбивалось из стройного ряда вдавливаний в землю: ярко-желтое пятно. Шестая была таковым еще раньше, чем надела дождевик. Она сияла: не задумывалась над тем, как низко они падают, как беспомощны и ничтожны. Шестая была уверена в себе. Шестая стала опорой, от которой он однажды оттолкнулся в доме Охотника, и она обещала стать полосой, по которой он, разбежавшись, взлетит. Моно верил в это так, как ни во что больше в своей жизни. И усталость не казалась больше такой неподъемной: он верил, отталкивался от земли с силой, чтобы снова упасть и подняться. Но однажды… он испытает первый в жизни взлет и не упадет, ведь Шестая его поймает. С ней он падал, но ни разу не разбился: его ладонь крепко сжимала ее рука.

За ней он готов был упасть еще ниже: в старый телевизор, в логово Тощего, в собственные страхи, снимая вросшую в лицо маску. Моно падал, обрушиваясь ударами на музыкальную шкатулку, ставшую для Шестой ловушкой, он падал во чрево Башни в погоне за самым ярким желтым пятном.

И в который раз, убегая, прячась, сгорая от страха, Моно уже знал, что хотя он и прыгает в пропасть, он не упадет. Быть может, он и был рожден ползать и копошиться в земле! Но рядом с Шестой у него вырастают крылья. Пускай вокруг кишит голодная плоть, пускай внизу разверзлась голодная утроба, желающая его себе! Шестая держит его за руку и смотрит в глаза, он чувствует, что готов к своему первому взлету. Моно ощущает, как все внутри охватывает приятное волнение и предвкушение. Как это будет? Как чувствуют себя люди, поднявшиеся и взлетевшие впервые?

Он так и не узнал.

Потому что Шестая отпускает. Разжимает холодные пальцы и отдергивает руку. Смотрит.

Моно падает.

Падает так низко, как никогда в своей жизни, и кажется, что ему уже никогда не подняться с этого дна. Болото разочарования и разъедающей боли поглощает его, заливаясь сначала в раскрытый в крике рот, затем в нос, отнимая возможность дышать, в уши и глаза, отрезая навсегда от желанного неба. Как можно взлететь, если он под землей? Все что остается Моно — гнить. Развиваться во что-то мерзкое. Стареть. Разлагаться. Становиться чем-то, что было рождено ползать. И так ни разу и не взлететь.