8 августа 1996 года

Спустя месяц после переезда

     Интуиция довольно щекотала промеж лопаток, а ноги сами несли вглубь заросшего сада. Шестое чувство с первого дня тянуло куда-то, намекало на удачу, выгоду, радость. Коротко говоря — сулило неприятности. Она в огромном старинном особняке, её отец — второй человек в королевской семье мафии, вокруг снуют врачи со светящимися жёлтым руками и репетиторы, которые пытаются запихнуть в её голову все знания мира. Занятные, не сулящие подставы знакомства в Италии? Хорошая шутка.

     Однако тягучие тридцать дней вытягивали силы лучше всякого кровопийцы. Она не могла поговорить с кем-то, не могла быть собой — все люди от макушки до кончиков пальцев принадлежали мафии. Интересные книги насмешливо кривились итальянским, купленные отцом сказочки о принцессах вызывали мигрень, мультики поражали абсурдностью событий, а музыка заставляла выть от безысходности. Под присмотром Наны выросла маленькая избалованная принцесса. В это верил отец.

     Репетиторы поначалу казались спасением, но вскоре водрузили ей на голову корону с надписью «гений» и пытались достичь недостижимого. Врачи пожирали хищными глазами экспериментаторов, неспособные избавить от холода, который всё глубже пускал отвратительные корни. Подопытная что для тех, что для других.

     Если подумать, она долго терпела. Уроки-осмотр-уроки. Каждый день. Впору поразиться её упрямству с желанием делать что-то вопреки подсказкам интуиции. Несмотря на последствия последнего такого решения.

— Ниточка, ниточка, стань моей путеводной. Приведи меня к приключениям да безопасным неприятностям, — бормочет себе под нос, разматывая второй клубок шерсти. Хоть какая-то польза от уроков вязания — в случае чего она не заблудится.

     Декорации становятся всё более старинными, мощёные дорожки — всё более заросшими, а интуиция радостно разгоняет сердце и заводит дальше в сад. Что её поражало на пути в неизвестность, так это цветы. Огромное количество самых разных цветов. Колючие жёлтые, дивные красные, высокие фиолетовые. Синие стелются ковром под ногами, между плитами. Белые ветвятся по кованым аркам. Благоухающее море мирно перешёптывалось в такт ветру, а она не могла даже на глаз прикинуть, сколько видов здесь ещё скрывалось.

     Великолепная картина с флёром прошлых веков. Человек, что проводит столько времени вдали от людей, должен быть романтичной натурой или угрюмым одиночкой.

     Ответ находит её сам, вздёргивает за шкирку и разглядывает удивлёнными глазами. Красными.

     Натсуми медленно склоняет голову на бок, проходится взглядом по мальчишеской фигуре. Как бы поприветствовать это невежественное подтверждение аниме-мира?

— Согласно официальному закону Италии за жестокое обращение с детьми полагается тюремное заключение от трех до двенадцати месяцев и штраф от двух с половиной до десяти тысяч евро, — поставленной речью выдаёт на английском Натсуми, в мыслях благодаря синьору Тотти; пока этот раскалённый металл и… виски? — серьёзно, шестнадцатилетний пацан пахнет виски? — хлопает ресницами, у неё есть пара секунд осмотреться.

     Потерявшись в собственных мыслях, она умудрилась забрести в какие-то кусты, а за ними — выйти на достаточно просторное место, где и скрывался… скрывались незнакомцы. Золото-оранжевые глаза с любопытством смотрели из тени склонившегося дерева.

— Ты… — прорычали над ухом. Ох, она опять задумалась.

— Небо голубое потому, что воздух рассеивает свет с короткой длиной волны сильнее длинноволнового излучения света. О, папа! — весело машет рукой и выглядывает за плечо красноглазого.

     Приём работает безупречно: мальчишка оглядывается. Качнувшись, со всей силы пнув его в живот, выскальзывает из ослабевшей хватки и несётся к блондину. Юркнуть за спину предполагаемого защитника — дело секундное, усомниться в своих действиях достаточно мгновения. Они ведь вместе были! С чего она посчитала его защитником? И что, что любимыми яблоками пахнет? Головой думать надо!

     Натсуми осторожно выглядывает из-за плеча блондина и изумляется сама — красноглазый остановился, но теперь пялится на неё и взглядом выражает свои сомнения в её уме и рассудке. Даже блондин вскинул брови.

— Что? — осторожно спрашивает у самого взрослого в их компании. — Вы выглядели адекватнее этого живодё… парня, — любопытство в золотых глазах разгорается сильнее.

— Ты, верно, шутишь, мелочь?! — начинает гоготать красноглазый. Смуглое лицо расплывается в красивой, но хищной улыбке. — А больше ты ничего от него не чуешь? Гарь, например?

     Натсуми демонстративно вдыхает глубже. Яблоки с ноткой летнего костра обволакивают лёгкие изнутри, дышать ими хочется вечность.

— Любой запах перенести можно, а вот отсутствие манер с вопиющей наглостью — нет! — заявлять подобное горазда, только в голове набатом отдаётся вместе с пульсом «Драпай!».

     Не хотела она находить соулмейта, вот совсем не хотела. Только мир этот с искусностью мастера-фокусника вытягивает из своей шляпы новые и новые способы отправить её в далёкое пешее. Этот мужчина старше минимум на двадцать лет, он связан с мафией и пахнет гарью. А запах — всем, кроме, чёрт подери, соулмейтов — раскрывает наиболее явные черты характера.

     Пока она приходила в себя, мальчишка-итальянец разразился тирадой, о девяносто пяти процентах которой Натсуми только догадывается.

— Так старается, а я даже понять не могу, — тихонько вздыхает и кладёт голову на плечо забавляющегося блондина.

     Скашивает взгляд на лёгкую, приятную улыбку. Может, он немой? От рождения? Благодаря мафии? В последнем случае это могло бы объяснить, почему рубашка и жилет мужчины застёгнуты на все пуговицы. И на руках белые перчатки. Мужчина не боится сидеть на траве, а ведь подобные пятна не очень легко вывести. Хотя о чём она? Мафия без денег всё равно что моряки без корабля.

     Натсуми прикрывает глаза. Вся её жизнь теперь крутится вокруг одного слова, всё её развитие будет возложено на алтарь Семьи благодаря отцу. Порой она отчаянно жалеет, что выдернула из забвения свою личность; была бы наивным, беззаботным ребёнком, радовалась частым визитам любимого то-сана, горя не знала.

— А она тебе никого не напоминает? — раздаётся голос красноглазого, с искаженным лицом глазеющего на них с блондином.

     Тот поворачивается к ней, вглядывается в лицо. А до неё постепенно доходит, о чём говорил этот матершинник (выражения были до боли экспрессивны да богаты определёнными интонациями). Прибавить пятнадцать-двадцать лет, стала бы женской копией блондина. Разве что с карим цветом радужки, с чуть более выраженными азиатскими чертами.

     Большой палец левой руки снова зудит, и Натсуми чувствует, как лопается внутри струна. Был в аниме один предок, на которого Тсуна походил до неприличия… Она опускает голову, с ненавистью трёт кожу. Поняла она всё, поняла. Джотто Примо Вонгола, мистер беру-пример-с-Хранителя-Тумана, живёт да здравствует, игнорируя законы физики, природы и всего мироздания.

— Действительно, — раздаётся бархатный голос прямо над ухом.

     Подавить желание отшатнуться невозможно. Джотто… приятный персонаж. Только знакомиться с Первым боссом королевской Семьи в её планы не входило никогда; в правильной концепции мира мёртвые остаются мёртвыми, а дети не вспоминают прошлые жизни. Однако вот они здесь, в спящей безмятежности заброшенного мира.

     Лёгкая улыбка на чужих губах смущает, и Натсуми кашляет в сторону. Наверняка она развеселила его быстрой сменой эмоций, они всегда отражаются на детском лице.

— А, мне, наверное, надо представиться, — синьору Гвидиче хватил бы удар. Сколько времени эта женщина потратила на этикет…

— «Наверное»? — исходит ядом красноглазый. — Мелочь…

— Не стоит, — мягкий тон приобретает настойчивые нотки. Взгляды скрещиваются на Примо, однако тот лишь качает головой, и пацан фыркает.

     Натсуми смотрит на парня и не понимает. Если красноглазый тот, о ком она думает, то... Занзас, который не признаёт авторитетов. Занзас, который презирает тех, кто ценит жизни своих подчинённых. Вот этот Занзас покорно принял решение Первого?

     Ей лучше убраться отсюда. Ей надо убраться отсюда. Но интуиция лижет ледяным дыханием хребет, и она снова стоит из себя ребёнка.

— Если я не могу представиться, то и вы тоже! — заявляет полным детской уверенности голосом. Ведь она не хочет пожалеть о своём решении.

     Но Примо посмеивается, а Занзас разглядывает их, как заинтересованный новыми игрушками кот. Она расслабляется.

— Значит, мы должны придумать друг другу прозвища! — довольная улыбка сама наползает на губы, когда бровь красноглазого подёргивается. Вероятно, от её наглости.

     Впрочем, Натсуми уже поняла — окончательное решение будет за Первым. Парень уважает его, хоть она не понимает почему. В каноне он признавал силу Тсунаёши, однако их принципы, их видение будущей политики Вонголы расходилось настолько, что этого было достаточно для ненависти пополам с пренебрежением. Так чем отличается Примо?

— Будешь Мелочью, — Занзас ухмыляется, смотрит горделиво, и у неё самой подрагивают уголки губ.

— Я в тебе не сомневалась, Звериные глаза, — Натсуми скалится в ответ, забывая о маске ребёнка. 

     Хотелось обозвать мальчишку «Красноглазым». Слово рвалось из гортани, чесалось на кончике языка, но… босс Варии здесь не она. А полагаться на персонажа, чей характер оказался вывернут в неизвестном направлении, кажется не просто плохой идеей — опасной для жизни. 

     Примо смотрит проницательными глазами, улыбается мягко, легко, доверительно. Примо умеет располагать к себе людей, даже если разум кричит бежать. Примо пахнет любимыми яблоками и летним костром. 

— Estiva. Летняя, — поясняет он. 

     Натсуми — «летняя красота». Впору вспомнить, от кого передаётся по наследству легендарная интуиция Вонголы. 

     Натсуми уже знает, как будет к нему обращаться. Она смотрит на безмятежное небо с ленивыми облаками-перекати-полем и переводит взгляд на Примо. 

— Небо! Вы такой же умиротворённый и молчаливый. 

     Занзас снова смеётся и наверняка думает что-то вроде «сопля его сделала», ведь глаза названного Неба распахнуты от удивления. Но вскоре тот присоединяется к смеху, качает головой. 

— Вот и договорились. 

*** 

     Не так страшен чёрт, как его малюют. Натсуми стоило бы записать это.

     Примо казался обычным. Спокойный, рассудительный, молчаливый. Он предпочитал слушать и редко выражал яркие эмоции, чаще улыбался уголками губ, едва заметно хмурил брови. Любил лежать на траве, закрыв глаза, и вслушиваться в звуки природы: шелест листвы, плеск воды из декоративного пруда неподалёку, редкое щебетание птиц. От него веяло умиротворением с каплей лености. Однако некоторые темы лучше никогда не затрагивать.

— А чем ещё от тебя пахнет? Кроме гари, — любопытствует она. Первый был человеком, совершенно не воспринимающим формальности. 

     Внимательные, цепкие взгляды запускают мурашки по спине. Занзас смотрит удивлённо, с подозрением, но Вонгола… кажется, она начинает понимать, почему яблоки с костром сменились на гораздо менее привлекательные запахи. Тот острый, холодный, почти злой. 

— Мелочь, что ты чувствуешь? — парень взвешивает интонации, поглядывает на Первого, и это говорит куда больше слов. 

     Натсуми должна быть осторожной. Золотые глаза смотрят по-волчьи, интуиция царапает спину. Нельзя лгать, но говорить правду — тоже. 

— А? — удивляется. Она просто покажет эмоции, которые испытала пару встреч назад, при знакомстве. — Мне пять лет. Как думаешь, сколько запахов гари я могу распознать? — приподнимает бровь. Факт с простым вопросом эти люди свяжут вместе. — У мамы подгорели булочки только один раз, провода в доме оплавились около двух… 

— Хорошо-хорошо, мы поняли, Estiva, — Примо смягчается, улыбается неловко. — Прости, что напугали. 

     Он тянет руку, хочет погладить по голове, но она отшатывается. Улыбка на чужих губах становится грустной. Только совесть не просыпается — этот человек сам виноват. 

— Обычно люди говорят, что я пахну выжженным полем и старыми книгами. Полагаю, ты действительно не могла почувствовать эти запахи раньше, — Примо отодвигается, даёт ей больше личного пространства и старается держать руки на виду. Словно говорит: «Я безопасен». 

     Натсуми, конечно, не верит. Натсуми, само собой, остаётся. 

     Занзасу она порывалась прилепить стикер с пометкой «Язва агрессивная, колючая». Тот говорил грубым голосом, кидался оскорблениями, как злая женщина — посудой, а спорить любил больше жизни. Ещё рычал. 

— Spazzatura! — проскрежетали над ухом. 

— Non capisco! — с улыбкой восклицает она, хотя по частоте употребления давно разгадала слово. 

— Тупая сопля, сколько ещё ты будешь лажать на простом махе? 

     На седьмую встречу она попросила потренировать её, на десятую — начала ругаться с красноглазым. 

— Павлин расфуфыренный, сколько ещё ты будешь орать, вместо того чтобы помочь? 

     Мальчишка ухмыляется. Ему нравится вертлявость, наглость и оскал в ответ. Он почти смеётся, когда она шипит рассерженной кошкой, когда кидает в него камни, когда с горестным видом вопрошает, за какие грехи он ей послан. Занзас кажется слишком довольным, когда она с восторгом просит научить новым ударам или блокам после очередного его спарринга с Первым. 

     Натсуми всегда возвращается к ним. 

     Поначалу было страшно, сомнения грызлись с интуицией, заливали голову мигренью. А что, если она всё испортит? Ведь Примо должен контактировать с Девятым. А если убьют? Отец не зря настоятельно советовал оставаться в комнате и не выходить за пределы этажа без сопровождения Анны и Беллы, девушек с кобурами на поясе. А если из-за неё Занзас прознает о Тсуне? Он сын Девятого, может расспросить отца о странной девчонке. 

     Волнение за брата стало решающим. Как бы скучно ни было, как бы одиночество ни давило, как бы ни осточертели маски… она не может подвергнуть его опасности. Тсуна давно не просто ребёнок, он её брат. А Нана — её мать. Не может быть и речи о развлечениях, которые поставят их спокойную жизнь под вопрос. 

     Но кто бы спрашивал? Порой ей действительно кажется, что всё в этом паршивом мире имеет на неё собственные планы. В особенности один любопытный предок и облизывающая его с ног до головы интуиция.