На удивление солнечная и тёплая для апреля погода подсушила асфальт и землю, переставшую напоминать грязную жижу под ногами. Деревья ещё не начали покрываться листвой, и скудные пейзажи не хвастались красками или же чем-то примечательным. Это не помешало появиться фотографиям, выигрывающим не за счёт заднего плана, но благодаря счастливым физиономиям. Не было профессионального фотографа, который бы скакал вокруг нас и заставлял позировать, уж скорее это были случайные снимки без намёка на наигранные позы. Часть из них делали мы сами, пока не мурлыкали друг с другом, часть ловили приглашённые. Короткий фуршет с лёгким шампанским и закусками остался позади вместе с поездкой по городу и набережной, и близился вечерний праздник в ресторане, которого я ждал с нетерпением.

     Нашей скромной компанией мы разместились за тремя сдвинутыми вместе столами у окна. Помимо нас по краям зала ютилось несколько пар, старательно игнорирующих шумное веселье и то и дело раздающийся смех. Родители Роккэна премило общались с Гилбертом. Они весьма удивились, узнав, что мы вовсе не родственники, однако Артемис веско заявил, что я ему стал родным сыном. Я всё старался подловить момент, когда можно будет тихо увести отца в сторону и поговорить насчёт его мужа. Разговор из комнаты ожидания никак не шёл из головы, портя радость от свадьбы, и мне всё тяжелее давались улыбки и беспечное выражение лица.

     — Где вы работаете, Гилберт? — любопытствовал Монкут, уже успевший рассказать о своей службе в частном охранном предприятии.

     — В посольстве Франции, — скупо ответил альфа, чинно попивая вино и не притрагиваясь к еде. — В Нью-Йорке, не здесь. Мне предложили эту работу ещё на родине и отправили в США.

     — О, — многозначительно протянул отец Роккэна, и по его лицу стало ясно, что ответ не слишком понравился ему.

     — Терпеть не могу французов, — поджал губы Джэмми, прежде чем кто-то из нас успел вмешаться в готовую разразиться перебранку. Гилберт не поменялся в лице и оставался непробиваемо спокойным.

     И хотя я не одобрял интернациональную вражду, в те минуты готов был расцеловать «тёщу» за такой удачный способ вывести из себя мужчину с титаническим самоконтролем. Мне была нужна буквально одна причина, чтобы увидеть в нём семейного тирана. Хоть какой знак от Артемиса развязал бы мне руки и дал разрешение для огня на поражение. То ли Гилберт понимал, что не стоит демонстрировать передо мной хоть что-то, то ли действительно был чист, но заявление англичанина его будто бы и не задело даже вскользь. В приглушённом свете ламп его глаза, казавшиеся мне до того тёмно-голубыми, вдруг приобрели необычный аметистовый оттенок, от которого стало не по себе. Мужчина смотрел на собеседника с невыносимой скукой, и что-то такое было в его лице, взгляде, что было понятно: ему ничего не стоит протянуть руку и одним резким движением воткнуть нож в глаз другому человеку. И оттого так неуместно смотрелась та нежность, с которой он поглаживал тыльную сторону ладони мужа. То проведёт самыми кончиками пальцев между костяшек дальше, к кисти, избегая тонких костей, то скроет за своей большой ладонью от чужих глаз и слегка сожмёт. В одном неспешном темпе, в одинаковой последовательности, точно знал, что спешить некуда и всё принадлежит ему априори. А уж как Артемис млел от этого, и вовсе бесило меня. Когда он в последний раз был так покладист на моей памяти? Да никогда! Против воли челюсти сжимались до скрежета, и я бросал взгляды на часы, отчасти скрытые манжетой рубашки. Прошли какие-то жалкие секунды, а на лице Джэмми появилась ехидная усмешка человека, ошибочно признавшего себя победителем и готового начать глумиться над проигравшим. Гилберт повернул голову к супругу, и Артемис, будто угадав, протянул руку и подцепил кончиками пальцев тёмную прядку, выбившуюся из хвоста, заправил за ухо. Брюнет уже открыл рот, чтобы ответить, однако нахмурился и перевёл взгляд в окно, в которое уже пялились все остальные. С нашего места было отлично видно, как ко входу в ресторан с разных сторон подъезжают огромные машины с камуфляжной расцветкой. Бесшумно и стремительно из них выпрыгивали люди в бронежилетах и с автоматами наперевес. Роккэн вцепился в мою руку и отчаянно зашептал: «Хоть бы не к нам, хоть бы не к нам». Спецназ вытянулся по периметру здания, лучи фонарей тускло блестели на дулах автоматов. Дверь в зал распахнулась, и несколько вооружённых людей влетело внутрь, держа под прицелом и закричавших официантов, и случайных посетителей, и нашу компанию с особым вниманием.

     — Руки за голову! Всем лечь на пол лицом вниз! — загрохотал один из них, прижимая приклад к плечу. — Быстро!

     — Господи, Рурука, только не говори, что это из-за той злосчастной флэшки, которую мы украли, — пискнул Роккэн и нырнул под стол.

     Все взгляды были прикованы ко мне. Монкут и Джэмми уже лежали, как было приказано, и уговаривали сделать тоже самое Августу, которая запричитала на налётчиков, угрожая им своей сумочкой. Впрочем, после нескольких секунд им удалось стащить её на пол и прикрыть собой. Гилберт помедлил, но стал опускаться на колени, сложив ладони на затылке. Артемис осторожно приподнял руку, как робкий школьник, желающий дать ответ на вопрос строгого учителя.

     — Лечь на пол! — снова рявкнул мужчина и для пущей убедительности дал короткую очередь в воздух.

     Побелка крупными пластами и совсем мелкой пылью вперемешку брызнула в стороны, и официант жалобно всхлипнул в пол, даже попытался отползти в сторону, но другой силовик красноречиво ткнул в него автоматом и что-то невнятно проговорил. Бедняга затих и затрясся всем телом. Роккэн тянул меня за штанину и пытался тем самым убедить последовать приказу, но я ограничился приподнятыми вверх пустыми ладонями. Всё шло хорошо ровно до одного мгновения.

     — Я рожаю, — абсолютно спокойным голосом оповестил Артемис, даже не подумав менять положение.

     Пока осмысливал услышанное на более глубоком уровне, я уже подавал знаки спецназовцам, чтобы они прекращали спектакль. Впрочем, те из них, кто услышал заявление омеги, сами бросили оружие и сорвали с себя маски, показывая лица. Паника поднялась ещё большая, чем от вторжения спецназа: вызывали скорую, несли воду, усаживали Артемиса и наперебой успокаивали, Джэмми орал на меня за отвратительную шутку, перекрывая голос не менее возмущённой сестры, Роккэн то смеялся, то плакал, неустанно стуча меня по спине и затылку, а я наблюдал за реакцией значительно успокоившегося Гилберта. До того альфа выглядел так, как будто вот-вот кинется на силовиков с голыми руками, и у меня почему-то не было сомнений, что он сможет одержать верх в этой схватке. С мрачной решительностью на лице мужчина последним встал на ноги и щепетильно отряхнул брюки, точно внешний вид беспокоил куда больше всего происходящего, но после он незамедлительно приблизился к Артемису, поднял его на руки и двинулся на выход.

     — Никакой скорой. Пусть эти шутники везут, — рыкнул он на подбежавшего администратора, который просил дождаться приезда врачей.

     Я последовал за ним вместе с не отстающим от меня Роккэном. Муж называл меня самыми приятными словами и всё отвешивал тумаки. Процессия, должно быть, со стороны выглядела просто потрясающе. Мы забрались в грузовик, где сидел Мэтью, координировавший действия спецназа по рации. Его круглые от ужаса глаза едва не лезли из глазниц. Аккуратно усадив супруга на длинную скамейку, Гилберт пару раз с силой ударил в бронированное стекло, врезанное в стену, отделяющую кабину водителя от кузова:

     — Езжай. — Машина сорвалась с места, точно только этого и ждали. Брюнет поправил галстук и холодно уставился на Мэтью: — Я сделаю вид, что вы не нарушили дипломатическую неприкосновенность. А теперь, Рурука, объяснись.

     — Это должен был быть розыгрыш, — пожал плечами я и не стал больше обращать на него внимание, зато обратился к Артемису: — Пап, как ты себя чувствуешь? Плохо? Больно?

     — Да нет, просто смешно, — вдруг захихикал он, перестав сосредоточенно рассматривать потолок. На мой вопросительный взгляд он развеселился пуще прежнего. — Я только на шестом месяце, а вы поверили во внезапные роды. Знаешь, не зря говорят, что долг платежом красен.

     Он задорно смеялся и сгибался пополам каждый раз, как смотрел на наши перекошенные лица. Первым в себя пришёл Мэтью и осыпал отборной руганью, к которой присоединился и водитель, когда понял, что нужно ехать обратно. Дорога заняла всего ничего, однако за это время мы успели извиниться друг перед другом и вернуть хорошее расположение духа. Больше всех, конечно, потешался мой отец и подзуживал Гилберта.

     — Ладно Рурука по уши в делах и свадьбе не помнит, но ты-то! — он пихал Гилберта локтем в бок и хитрюще улыбался.

     — Я так за тебя испугался, что сам чуть не родил, — пробурчал смущённый альфа.

     Буркнув ещё что-то себе под нос, когда выбрался из автомобиля, он решил покурить возле входа, а я осознал, что это мой шанс, и мягко задержал Артемиса у дверей, ведущих в зал, где шло шумное празднование, к которому присоединились мои бывшие коллеги. По задумке они должны были оцепить здание, помахать стволами, а потом начать допрос с пристрастием о том, знают ли гости, что пришли на свадьбу особо опасных преступников. Они же должны были забрать нас с Роккэном и довезти до отеля, но побег не удался. Почувствовав прикосновение, Артемис чуть дёрнулся и неодобрительно покосился на мою руку, и я поспешил её убрать.

     — Слушай, Артемис, я тут поговорил с Гилбертом, — аккуратно начал я, бегло осматривая его на предмет каких-либо признаков насилия или грубости со стороны мужа, — и меня немного насторожили его слова. Он не делал тебе ничего дурного?

     Отец посмотрел на меня, как на опасного психа, а после нежно улыбнулся и потрепал по плечу. Он слегка одёрнул высокий воротник рубашки и продемонстрировал тёмный шрам на шее. За долю секунды в голове пронеслось слишком многое: и как ломал челюсти, руки и рёбра его любовникам, которые решили позариться на свободу, за что получил шутливое прозвище «сторожевой пёс», и как осматривал в морге трупы молодых омег, покончивших с собой из-за метки, и как мрачно Гилберт пообещал, что муж не переживёт его. «Что это, чёрт побери, за человек такой, раз ему позволили подобраться так близко и стать больше, чем супругом? — думал я, рассматривая метку на шее отца. Она означала их куда более тесную связь, чем все те, которые были у него за его жизнь. — Неужели ты готов был пожертвовать своей независимостью, наплевав на то, что все мы, и Гилберт тоже, смертны? Или у тебя не осталось выбора?» С одной стороны всё встало на свои места, а с другой нагнетала тревога, пытаясь убедить в том, что это не может быть правдой. Прежде чем я начал разоряться и настраивать себя на худшее, Артемис спокойно покачал головой:

     — Всё в порядке, Рурука. Гилберт, может, резковат и груб по отношению к другим людям, но я в нём уверен. Он такой же, как и я. Прожил долгую жизнь, и мы уверены в этом решении. Сначала я корил его и злился за то, что не спросил разрешения, ведь Гилберт далеко не сразу раскрылся мне. Веришь или нет, он наблюдал за мной уже лет двадцать! Жуть какая, да? Но я благодарю тебя за эту заботу. — Ненадолго замолкнув, омега нежно коснулся собственной шеи, и я увидел то, чего раньше не замечал. Надежда и счастье, успевшие погибнуть под гнётом лет, прожитых с отчасти подходящими мужчинами, наполняли его. — Скоро мы уедем во Францию. Обещай, что будешь навещать.

     — Вот как, — я не сдержал вздох облегчения и наконец улыбнулся с чистой совестью. — Рад, что ты больше не один. Но если что, говори, я буду присматривать.

     Отец только прыснул, что своей заботой я быстрее посажу за решётку, чем помогу, а потом, точно повинуясь инстинктам, обернулся ко входу и протянул руки к зашедшему Гилберту. Всего секунду он потратил на то, чтобы смерить меня ревнивым взглядом, но затем полностью сосредоточился на муже. Я оставил их вдвоём и вернулся к новоиспечённому супругу. Роккэн смотрел на меня ехидно и немного обиженно. Когда я в знак извинения поцеловал его руку, омега мягко прихватил меня за нос и поводил из стороны в сторону:

     — Ну наконец-то! А то я уже начал беспокоиться, что Гилберт тебя у меня увёл. Никогда бы не подумал, что ты из этих.

     — Прости? — поражённо переспросил я, искренне надеясь, что он пошутил или я ослышался, не так понял.

     — Ну из этих, — язвительно произнёс он, — которые на альф заглядываются.

     У меня даже не нашлось достойного ответа, и я мог только перебирать в голове способы защититься и оправдать себя. Уж в таком меня ещё не подозревали! Но Роккэн сменил гнев на милость и закрыл неприятную тему, а вскоре к празднику присоединились не только полицейские, но и мои бесчётные братья. Зал был полон, а шум стоял тот ещё. Включили музыку и наперебой говорили тосты, передавали подарки, а от бесконечных требований поцелуя уже болели губы. Когда терпеть стало невмоготу, я начал подавать сигналы бедствия Мэтью, и он быстро организовал нам отступление, на которое мы с Роккэном уповали. Оба были слегка пьяны и устали, но грядущая брачная ночь приятно грела душу и не давала отрубиться в машине. В отель мы заходили шаткой походкой, больше качаясь не от выпитого, но от подарков, которые пришлось забрать из служебного автомобиля. Их разбор было решено перенести на следующий день, чтобы не тратить время попусту. Омега кокетливо сказал, что хочет зайти в душ, и я благородно отпустил его, решив присоединиться чуть позже. Из приличия. В заботливо подготовленном декантере дышало красное вино. Я не спешил наполнять бокалы и избавлялся от смокинга, чаще, чем следовало, любуясь обручальным кольцом, о появлении которого мечтал много лет. Ещё с детства отец мягко привёл меня к мысли, что пару следует выбирать вдумчиво и на всю жизнь, не гнаться за первой влюблённостью и жаром похоти, каким бы дурманящим ни был её запах. Но, увидев Роккэна, я сразу понял, что буду с ним до конца своих дней, и потому этот день был не просто радостным, а самым счастливым на моей памяти. Тогда я не строил грандиозные планы, не пытался рассчитать нашу жизнь, но наслаждался моментом, впитывая его в себя и запоминая каждую секунду. И возраст, и работа, и все заботы — это не волновало меня.

     Дверь беззвучно открылась, и я заметил это вовсе не потому, что смотрел, нет, я был занят заклинившим ремнём. То, что заставило меня встрепенуться и резко повернуться всем корпусом в ту сторону — запах. Даже не запах, а призывный аромат, от которого в голове воцарился густой туман, как тот горячий пар, который начал толчками выливаться из ванной в номер. На влажном теле моего супруга кокетливо держалась расстёгнутая спальная рубашка, и я отлично видел симпатичное кружевное бельё, липнущее к его смуглой коже. Щёки омеги пылали, а сам он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, и грудь его часто вздымалась в прерывистом дыхании.

     — Я поэтому опоздал, — смущённо выпалил он, когда увидел, что я приближаюсь широким шагом с одним только желанием — повалить на постель и взять со всей страстью. — За этой суетой совсем забыл на календарь смотреть. Понял, что всё, труба, в машине. Джэмми посадил меня в туалете в торговом центре, а сам побежал за прокладками.

     — Это лучшее совпадение в моей жизни, — с придыханием прошептал я, делая выпад, чтобы схватить Роккэна, но он увернулся от моих рук, как лёгкий дым. Из горла против воли вырвалось утробное рычание. — Милый, не издевайся над старым больным человеком.

     — А как же без этого? Я вот слышал, что у некоторых народов до сих пор сохранилась традиция, по которой альфа должен поймать омегу, прежде чем…

     Договорить у него не получилось, потому что поток его слов длился дольше, чем мне требовалось, чтобы схватить его и заткнуть поцелуем. Я жадно втягивал носом запах и не мог остановить собственные руки, рвущиеся огладить тело любимого и завладеть им. Он не сопротивлялся даже для вида, вцепившись в пояс моих брюк и разом рванув их вниз. Пришлось приложить все свои силы, чтобы не наброситься на омегу и не взять резче, чем дозволено. Стоило уронить Роккэна на постель, как он сей же миг жалобно заскулил и привычно нахмурился от напряжения и жара в теле, которые я с ним разделял. С каждым мгновением мой мальчик начинал пахнуть всё более сладко, и мысли от его нежного аромата выветривались из головы совершенно, а желание — крепло. Нестерпимо чесались дёсны от дикого желания укусить его, оставить метку, так, чтобы он никогда более от меня не сбежал и пах столь сладостно только для меня. Осторожно огладив талию мужа, я склонился и принялся вдумчиво и нежно целовать его шею, ласкать ключицы, постепенно спускаясь к его груди и тут же принимаясь полизывать и покусывать набухшие соски. Грудь омеги вздымалась и опускалась тяжело, почти судорожно, а когда я прикусил разгорячённую кожу, застонал, запрокинув назад голову и невольно теснее прижавшись всем телом, обхватив ногами за талию, прильнув столь крепко, что не осталось ровно никаких рамок приличия.

     — Рурука, — жалостливо выдохнул Роккэн, облизывая пересохшие губы и зарываясь пальцами в мои волосы. От его запаха кружилась голова, он слегка покалывал рецепторы, отчего зуд становился всё более нестерпимым и будоражащим одновременно.

     Чувствуя, как омега прижимается ко мне, сгорая в любовной лихорадке, я не мог не улыбаться. Каким же счастливым я себя ощущал! Одной рукой обнимая омегу за талию и прижимая к себе теснее, я повалил его на кровать и принялся скользить губами по его раскаленному телу, спускаясь от груди, а затем принимаясь оцеловывать низ его живота, стягивая с него влажное бельё. Оно отлипало от кожи неохотно, разгорячённые бёдра так и подрагивали. Роккэн раскинулся на постели подо мной, провожая движения и касания нежными взглядами и пронзительными, протяжными стонами, казалось, обжигающими губы. Ровно на секунду его колени дёрнулись и сжали мои рёбра, но тут же покорно раздвинулись. Я не стал размениваться по пустякам. Пройдясь по влажным бёдрам мужа волной неистовых поцелуев, я на пробу осторожно лизнул исходящий смазкой член возлюбленного, раскрасневшийся от прилившей к нему крови, а затем накрыл губами, полностью забирая его в собственный рот и горло, принимаясь скользить по плоти губами, лаская и разгоняя по телу волны удовольствия. Всё моё существо ликовало от ощущений, а рецепторы чудились раскалёнными. Длительные ласки не потребовались, хоть я и не хотел останавливаться, но Роккэн вдруг вскинулся и запрокинул назад голову, едва не задохнувшись собственным криком. Он кончил и вцепился в мои плечи едва не до крови, но тут же и разжал пальцы, принимаясь оглаживать алые ободки от ногтей. Ощущение пальцев возлюбленного, вцепляющихся в меня столь отчаянно, словно от этого зависела его жизнь, заставило меня заулыбаться, но не прекратить своих партизанских действий — спустился чуть ниже, шире разведя ноги любимого, и принялся вылизывать сморщенную розовую дырочку. Пусть за столькие годы я успел насладиться им в полной мере, но не смог отказать в удовольствии ещё поласкать омегу и начал с ласкового и осторожного проникновения в заветное отверстие собственным языком. Кто-то бы сказал, что я слишком балую омегу, осторожничаю, ведь он сам так и просится на член, но в первобытной страсти я видел нечто оскорбительное. Куда приятнее было наблюдать, как он в изнеможении ласкается к моим рукам, изнывает от ласк и не стесняется собственного тела. Он знал, что я желаю его даже тогда, когда феромоны не сводят с ума, а природа одерживает верх. Мне нравилось гладить его тело, изучать вдумчивыми прикосновениями и распалять желание.

     Подняв ноги Роккэна и закинув их себе не плечи, я принялся вылизывать и разминать анус юноши, сминая и пощипывая ягодицы, выплескивая все свои желания и нежность на беззащитное возлюбленное существо: оглаживал стройные бёдра, продолжая вылизывать истекающую смазкой дырочку, поддерживая Роккэна в нужном мне положении. Моя плоть ныла, буквально требуя немедленно подать сюда течного омегу, и к глазам подкрадывалась тьма.

     — Ру… Рурука, — услышал я полупридушенный зов и с трудом приоткрыл глаза. Омега смотрел в ответ немного испуганно и в то же время просяще, а затем принялся осторожно оглаживать стопами мою спину, чуть массируя подгибающимися от удовольствия пальцами. — Так горячо, так… ах, я сейчас с ума сойду!

     Мне пришлось вынырнуть и отвлечься от своего увлекательного занятия. Какой он всё-таки красавец! Такой раскрасневшийся, хрупкий, с блестящими от возбуждения тёмными волоокими глазами — мой идеал и сокровище, дороже которого не сыскать за века.

     — Мне тоже не терпится, малыш, — сознался я, устраиваясь удобнее, чуть потираясь собственной плотью об узкое влажное отверстие.

     Но прежде чем Роккэн принялся за самодеятельность и навредил себе, с мягким намёком приподнял его над кроватью. Хоть до безумия хотелось целовать его губы, лицо, чувствовать, как он обнимает за плечи, так было бы легче пережить сцепку. Скорчив гримасу недовольства, омега всё же шустро повернулся на живот и услужливо приподнял бёдра, подпуская к себе. Я ненадолго задержал дыхание и с трепетом провёл ладонями от его ягодиц к тазовым костям, остановившись над ними. То, как он выгибался в спине, демонстрируя своё гибкое худое тело, сводило меня с ума, и не было никаких сил, чтобы не прикасаться к нему. Видя эти заманчивые сексуальные изгибы, я каждый раз тянулся к нему и оглаживал, изредка царапал, чтобы видеть, как плотная смуглая кожа покрывается мурашками. Но куда упоительнее было чувствовать их кончиками пальцев, прослеживать их шустрый бег лаской. Я чуть сильнее надавил на его поясницу, прошёлся прикосновениями по спине возлюбленного, упиваясь этой близостью и растягивая наслаждение. Омега постанывал и ёрзал, давая мне наблюдать самую потрясающую реакцию его тела: он упирался в постель по бокам от моих бёдер пальцами ног, и они так и поджимались. Этот очаровательный танец всегда умилял и смешил меня, да и возбуждал немало, что уж там, ведь означал острое желание любимого. Мягко, но напористо навалившись на него и придерживая одной рукой, другой я направил собственный член меж ягодиц мужа. Головка плоти скользнула по влажному анусу, и Роккэн застонал громче, нетерпеливо вцепившись в собственные ягодицы и раздвинув их шире. Смиряя яростное возбуждение и удерживая себя в узде, я воспользовался этим приглашением и сделал первый толчок, принимаясь медленно проникать. Крупная дрожь омеги передавалась и мне, отдавалась мутью в глазах и ужасающе быстрым сердцебиением. Он не зажимался, не всхлипывал и не пытался строить из себя непонятно что — легко подался бёдрами навстречу, помогая проникнуть. Его грудь под моей рукой всё ещё лихорадочно приподнималась в быстром дыхании, а ощущение влажных бёдер, прижимающихся к моим, заводило, лишая остатков здравомыслия. Опёршись на постель плотнее, чтобы слишком не придавливать омегу, я позволил себе дать волю: начал делать сильные размашистые движения бёдрами, но не торопился проникать до конца. Мысль о том, что скоро мы можем стать родителями, подзуживала и едва не гасила последние очаги самоконтроля. Как хотелось вжать омегу в кровать со всей силы, задать бешеный темп и вбиваться до самого основания! Роккэн же не мог похвастаться таким терпением и отвечал на мои неспешные движения своими, вцепляясь в одеяло, буквально сгребая его под себя. Он всегда был таким несдержанным в постели, но во время течки это только становилось более явным. То, как он вскидывался, прижимаясь взмокшей спиной к моей груди, как напрашивался на ласку и умолял стать резче — всё это было теми маленькими радостями, которые раз за разом убеждали меня в его любви. Достаточно было увидеть, как Роккэн тянется за моей ласкающей ладонью, чтобы понять, что он всё ещё тяготеет ко мне. Вот и теперь он порывисто сжал мою руку, вторую ладонь уложив на бедро и слегка надавив. Чем труднее было дышать, тем более крупная дрожь проходилась по телу. Весь он от обиженно надутых губ до подгибающихся от удовольствия ног соблазнял на всевозможные грехи. Выгнув шею, омега повернул голову и потянулся за поцелуем, и я не смог отказать ему. Придерживая его под плечи и не останавливаясь ни на секунду, я припал к приоткрытым губам, изучил их языком и прикусил. Ласка продолжалась не долго, сменяясь почти грубыми рывками, каждый из которых отзывался в теле негой, истомой и тяжестью в паху.

     — Роккэн, — позвал я супруга, ощущая, как тяжелее становится подаваться назад и покидать его тело от нарастающего узла. В висках гремело и пульсировало, но я услышал протяжный стон, в котором отчётливо мелькнула вопросительная нотка. — Ты — мой.

     Он напряжённо выгнулся, а я обхватил его за талию, затаскивая себе на колени и заставляя запрокинуть голову на плечо. Тонкая и покрытая потом шея была так близко, и невозможно было оторвать взгляд от вздувшихся вен и тонких мышц. «Мой», — ещё раз отчётливо шепнул я в ухо омеги перед тем, как укусом оставить метку на изгибе между шеей и плечом. Стон Роккэна прервался болезненным всхлипом. Мой супруг вздрогнул несколько раз и расслабился, плотнее усевшись на плоть, проникнувшую за внутреннее плотное кольцо мышц. От удовольствия все внутренности сводило судорогами.

     — А ты — мой, — просипел он в ответ, а в подтверждение я ощутил, как он вполне себе крепко взял меня за яйца.

     Впрочем, чудовищная хватка быстро сменилась нежными поглаживаниями и аккуратными прикосновениями ногтей. Этот чудесный массаж вполне себе способствовал тому, чтобы кончить, и я ответил возлюбленному взаимными ласками: гладил его дрожащие бёдра, мягко массировал плоть, продлевая оргазм, а потом осторожно прикоснулся к напряжённому животу.

     — Я уверен, у нас будут чудесные дети, — прошептал я. — Широко распахнув глаза, Роккэн уставился на меня так, точно впервые увидел и сейчас незамедлительно вызовет полицию, но просиял улыбкой и стиснул мою кисть. — Мой хороший, ты прекрасен, — шептал я, перехватывая губы омеги, истязая их напористыми поцелуями, прижимая его к себе и оглаживая его тонкое тело, такое хрупкое и теперь — дрожащее от удовольствия.

     А меж тем, узел на плоти и не думал спадать, а судороги удовольствия, подстёгиваемые течкой, шли по нарастающей. Иногда я против воли коротко взрыкивал, чувствуя, как муж содрогается изнутри, но всё же не терял нити происходящего и принимался надрачивать его плоть, заставляя кончать сильнее. Один оргазм следовал за другим, совершенно сбивая с толку и оставляя в голове звенящую сладкую пустоту, в которую врывались протяжные стоны и тихий, ласковый шёпот — Роккэн звал меня по имени, совсем рядом с ухом, тут же и оцеловывая его, пока сводящая с ума истома судорогами прокатывалась по телам.

     Когда же через несколько часов узел начал спадать, мы оба чувствовали себя выжатыми и абсолютно измождёнными. Во рту всё пересохло, сердце колотилось совершенно заполошно и даже почти причиняло боль. Получив возможность улечься на спину, омега окинул меня мутным взглядом и зашевелил губами, но с них сорвался только приглушённый сип. Это я полностью разделял: пусть мы и одаривали друг друга поцелуями по возможности, пить хотелось ужасно, а во рту воцарилась раскалённая пустыня. На этот случай на кофейном столике стоял графин с водой и пара стаканов. На ногах у меня получилось стоять куда лучше, чем у Роккэна, который свернулся комочком на скомканной постели, стараясь не потревожить лишний раз своё тело. Налив воды в оба стакана, один из них я поставил на прикроватную тумбу, чтобы помочь супругу приподняться и попить. Проследив за этими телодвижениями, омега сперва чуть наморщил нос, всем своим видом показывая, как же ему хочется шевелиться и что-то делать, однако медленно приподнялся на локтях, приняв в крупно дрожащие руки стакан и начав осторожными глотками поглощать жидкость. Она исчезла так быстро, что я уже хотел предложить добавку, но он мягко опрокинулся в постель и закрыл глаза. Немного утолив жажду, я последовал его примеру, но уснуть никак не получилось, хотя и знал, что течка скоро возобновится, а до этого следует не только набраться силами, но и перебраться вместе с мужем и вещами домой, где можно будет не бояться за Роккэна.

     — Рок? — негромко окликнул я мужа, чтобы, если он спит, не разбудить, но он отозвался недовольным мычанием. — Ты восемь лет отказывался от замужества. Почему же ты всё-таки согласился?

     В номере царила тишина, и только сплит-система ворчала на стене, охлаждая воздух, нагретый нашими усилиями. В моих объятиях Роккэн выглядел ещё более хрупким, и мне казалось, что я могу завернуться вокруг него и скрыть от всего мира, но ограничился тем, что лишь плотнее прижал его к себе. Разгорячённая кожа пахла апельсинами, и я испытывал кошмарное желание пройтись по ней языком, что и сделал. Недовольное ворчание о том, что язык слишком шершавый, подтвердило мои догадки о том, что омега ещё не спит.

     — Сначала ты отказывался ставить метку, — всё же раздался ответ, — а потом как-то… автоматически, что ли. Из принципа. Да и потом, у нас же всё было замечательно и без печатей, без колец. Зачем это всё, когда я знаю, что у меня есть мой истинный? А согласился… ну, ты сказал, сколько тебе лет, и я вспомнил, что уже не самый молоденький мальчик на курсе. И твой разговор с Дэниэлом… Он так говорил о связи детей и родителей, о том, что тебе это не понять, а я смотрел на тебя и думал, что это глупейшая чушь, какую я слышал. Да и Артемис помог мне переосмыслить некоторые вещи. Но движущим фактором всё же оказался возраст. Подумать только, тридцать один год, а я ещё не замужем!

     — Уже замужем, — успокоил его я и наградил ласковым поцелуем в запёкшиеся ранки от метки. — А скоро ещё и отцом станешь.

     Тонкое счастливое мурлыканье вызвало улыбку на лице. Помедлив немного, омега завозился и прижался ягодицами к моему паху, поелозил и довольно вздохнул, а когда я приобнял его за живот — совсем уж разнежился и уснул.