Здесь больше не было жизни. Низко опустилось небо и обрело трупный оттенок. Над рекой стоял вязкий серый туман. Грязная вода Горхона затопляла берег — окружала ненадежный и брошенный Приют. Дома, оставленные хозяевами, рано стареют. Стоя на пустынном перекрестке и смотря на свой дом, Лара испытывала чувство вины. Должно быть, город обречен — ему не выкарабкаться из мора.

Неожиданно возник, нарастая, сбивчивый шум: топот, скрип повозок, стук копыт, неразборчивые голоса. Обернувшись, она увидела, как по неизвестной широкой дороге нестройно шла солдатская колонна. Усталые, в выцветшей униформе и покрытых пылью сапогах, солдаты выглядели настоящими, в отличие от старого, эфемерного дома. Рядом с колонной тянули орудия и повозки крупные лошади. Медленно ехали верхом хмурые офицеры. Ларе хотелось дотронуться до бархатной на ощупь лошади, но было страшно подходить к военным.

Вдалеке прогремел странный, ни на что не похожий гром — она вспомнила: армия в городе, генерал Блок в городе.

Кто-то дотронулся до её плеча, вздрогнув, Равель проснулась.

Не хватало воздуха — глубокий вздох отдавался в голове резкой болью. Открыв глаза, она ощутила вчерашнюю изматывающую усталость. В особенно тяжелые дни сон казался бесполезным. Лара встречала день с тоскливым предчувствием: она может не дожить до завтра.

Болезнь, похожая на пожар, появлялась и забирала целые семьи — в Седле опустело несколько домов. Никто не знал, какими средствами вызволять человека, попавшего в лапы заразы. Равель, как и многие, задыхалась от своего бессилия. В начале эпидемии Лара собиралась открыть Приют для потерявших кров людей — так было при жизни капитана Равеля. Но она не сумела получить разрешение от властей. Появившийся Артемий Бурах, в брезентовом плаще и с маской на лице, не переступив порога, назвал замысел безрассудным. Вручив иммунники — завернутые в бумагу бутылки с цветной жидкостью — он грузно ушел. Лара знала, что Медведь должен был идти в новый зараженный район. Артемий тянул на себе неподъемную ношу врача в чумном городе. Работал, не щадя себя.

Равель переживала за него; переживала за Станислава Рубина, который спал сном смертельной усталости в своей квартире; болезненно думала о Григории Филине, затянутом в уголовные игры. Тревогам не было конца.

Комнаты заполняли слабые запахи лекарств и сильные — дыма, паленой кости, твири, сырой земли. В ожидании вечера она пыталась забыться в домашних делах — шумно перемещалась по комнатам, создавала неестественную суету, изумляя этим свою помощницу Анну. Когда Лара заходила в кабинет и оглядывалась на портрет отца, то у неё начинали холодеть руки. Совсем рядом, в старой каменной Управе, находился крамольный генерал, народный герой… а скорее — преступник, как и любой высокопоставленный офицер затяжной позорной войны. Он продолжал жить, дышать и безнаказанно распоряжаться чужими судьбами. Александр Блок оставил главную подпись на смертельном приказе — ему одному платить за это. Прибывшая под его началом армия ничего не изменила. Горожане её боялись. Из-за людей, испорченных властью оружия, было страшно находиться в здоровых районах. Военные определенно ненавидели и проклинали город.

В свете керосиновой лампы Равель снова осмотрела тяжелый, неудобный револьвер. Она собиралась выстрелить с близкого расстояния. Терять было нечего: утрата медленно изводила в ней жизнь. Приют из живого дома превратился в склеп, наполненный непроходящим горем, в котором Лара пропадала. Она надеялась, что это равнодушие к себе поможет ей быть хладнокровной в момент убийства.

К вечеру погода начала меняться, надвигались тяжелые тучи, обещавшие темную ночь, поднимался ветер. По заранее придуманному плану Равель собиралась прийти в качестве просительницы. Цветочный узор на ткани её плащ-накидке, когда-то подаренной капитаном, напоминал о другой, прошлой жизни. Лара, в последний раз взглянув на портрет, пообещала себе, что не отступит. Она вышла из дома незаметно, тихо, не прощаясь.

В Управу её не пустили. «Генерала нет, — сообщил равнодушный лейтенант. — Завтра его тоже не будет. Приходите в следующий раз в часы приёма. Возможно кто-то из заместителей примет».

Молодой офицер вел себя странно: говорил с длинными паузами и уводил взгляд, не мог сосредоточиться. Лара подумала, уж не пьян ли он. Ходили слухи о пьяных солдатах, которые, очевидно, пили от страха, уповая на особые свойства твирина.

— Мне не нужны заместители. Мне нужен генерал.

За ними с тупым любопытством наблюдали караульные. Пока Лара ждала какого-нибудь офицера, они поведали, что сегодня в здание не пускают. Вообще, тут теперь штаб, и лучше бы ей вернуться домой. Равель отступила, когда поняла, что ничего здесь не добьётся.

— Разговор закончен. Идите домой, — сказал лейтенант.

Она была в растерянности, не знала, где искать генерала в городе, переполненном солдатами, мародерами, преступниками и людьми, пребывающими в отчаянии, — не хотела метаться вслепую. Задумавшись, Лара остановилась посреди дороги, привлекая внимание караула и немногочисленных прохожих, спешивших скорее покинуть улицу, на которой было слишком много военных. Вид этой занесенной осеннею грязью улицы изменился, он подавлял обезличенными домами с заколоченными окнами и следами потрясенной повседневности.

На сердце у неё метались волки — целая стая осиротевших и злых животных.

— Лара, извините меня, — кто-то окликнул её.

Равель с удивлением увидела перед собой маленькую женщину, видимо, давно наблюдавшую за ней.

— Вы, кажется, прибывшего генерала ищете?

— Нет… то есть, да. Его ищу, — призналась Лара несколько торопливо, боясь ввязаться в ненужный разговор. Женщину не смутил холод в голосе и, вежливо улыбнувшись, она сказала:

— Знаете, мой муж тут ходил недавно с другими мужчинами на станцию, и там их задержали. А они ведь не воры совсем. Просто от безнадеги это и по глупости получилось…

— Простите, но мне некогда.

— Ах, говорю не о том. Я к тому, что генерал квартирует в Каменном дворе, и сейчас там, скорее всего, — заволновалась она.

— Как? — вырвалось у Лары.

— Ему и офицерам глава выделил дом. Так ведь по закону положено. Да и близко к лагерю совсем. Знаете, генерал принимает иногда и выслушивает. Моего мужа он освободил всё-таки, хотя долго не верил мне, но среди его людей нашлись свидетели. Большинство офицеров в западной части очень страшные, злые, они нас за людей не считают. Но есть некоторые понимающие. Вы попробуйте, если уж что-то важное. Только берегите себя.

Лара лихорадочно обдумывала сказанное. Женщина ждала ответа. Её лицо было знакомым, но Равель не могла вспомнить её имени, даже если бы захотела.

— Спасибо, милая, — торопливо, но искренне поблагодарила Лара. — Если что-то нужно, вы заходите в Приют, попросите у Анны. Извините меня, — она хотела дотронуться до плеча, но передумала: люди стали опасаться прикосновений. — Мне нужно встретиться с генералом до темноты. Извините ещё раз.

В пропадающем городе-организме каждый грядущий день был опаснее предыдущего. Равель, преодолевая страх, который возникал на каждой новой развилке, добиралась до Каменного двора по знакомым с детства тропам. Она подходила к главной площади, боязливо сжимая рукоять револьвера. На старых улицах были установлены ограждения и натянута проволока. Солдаты были на взводе — они ругались и гнали нерасторопных горожан по домам. Многие из военных уже видели и знали, что такое зараженные кварталы.

Лару долго не желали слушать — не без труда она добилась разговора с капитаном, которого обманула, сказав, что у нее важные новости для генерала о сыворотке от хирурга Бураха. Имя произвело эффект. Офицер замер, недоброжелательно скривил лицо, но всё-таки, попросив подождать, отошел докладывать полководцу. Через некоторое время капитан вернулся и, демонстрируя недоверие, проводил её до дома из красного кирпича на самом конце улицы. Тут, рядом с домом, тоже было много солдат. Лару встретил адъютант, который угрюмо указал на дверь и сказал, что генерал может принять её.

Равель оказалась в просторной комнате с высокими окнами, массивной мебелью и огромным ковром на полу — обычная обстановка для квартир зажиточных кварталов. Генерал Блок выглядел здесь лишним в своей пусть и безукоризненной, но всё-таки полевой форме. Щетина и взгляд, свойственный людям, вынужденным долго преодолевать физическую усталость, делали его лицо непохожим на официальный портрет, который она когда-то видела.

Александр понял, что Равель солгала, едва посмотрев на неё, словно генерал не первый раз сталкивался с этим видом лжи.

— Что случилось? — спросил он, отойдя от письменного стола, заваленного бумагами, и подошел к буфету. — У вас пострадал кто-то из родных?

— Да. Погиб мой отец.

— Соболезную. Чума? — спросил Блок, стоя к ней спиной и наливая воду в стакан.

— Нет. Мой отец, капитан Равель, был расстрелян весной на Карстовых Бродах по вашему приказу.

Зазвенело стекло. Генерал обернулся — Лара направила на него револьвер. В комнате наступила тяжелая тишина.

Слишком просто, — размышляла она, в напряжении держа палец на спусковом крючке и осознавая, что не может выразить закостеневшую ярость в полную силу. Девушка часто представляла себе эту месть — каждый раз по-разному. Ей хотелось превратиться в неразумную стихию и устроить настоящий погром — заставить высшего офицера бояться по-настоящему.

— Дайте мне несколько минут, — сказал генерал успокаивающе, приподняв руки. — Просто выслушайте.

Лара сделала полшага вперед, чтобы лучше видеть его лицо, и проговорила равнодушно:

— Каждый имеет право на последнее слово, но если начнете шуметь, я выстрелю.

— Вы не боитесь того, что с вами произойдет после этого, верно?

— Не боюсь, — ответила она спокойно. — Мне всё равно.

Блок понимающе кивнул и медленно произнес:

— Я хочу сказать, что вы можете усугубить бедствие. Последствия будут необратимы в первую очередь для жителей города.

— Подумайте, какое самомнение! Наш город достаточно настрадался от вашей армии. Не думаю, что потеря главного преступника на что-либо повлияет. Хуже быть не может.

— Уверены?

— Куда вы клоните?

— В нескольких подразделениях назревает недовольство, которое может закончиться бунтом и разгромом здоровых районов — город ожидает анархия. А в нём ещё не все отчаялись, и кое-кто много работает, чтобы сохранить здесь жизнь, — сухо и строго отчеканил Блок.

— Вы о себе? — спросила Равель с брезгливостью.

— Нет. О врачах, например. Один из них недавно пропал где-то в Бойнях.

Краска сошла с её лица.

— Кто же?

— Столичный доктор Данковский.

Лара облегченно выдохнула — её сила хватки ослабла. Она старалась оставаться спокойной, насколько возможно, но поднимающийся из глубины стыд заставлял злиться на на нечестность обстоятельств. Чувствуя своё безвыходное положение, Равель с трудом проговорила:

— Продолжайте.

— Можете покончить со мной сейчас и погибнуть самой. Оставить на произвол судьбы врача, занятого поиском вакцины, — он, хмурясь, пристально смотрел на Лару. — Большая часть армии видит во мне командира, Равель, и я могу попытаться удержать город от полного падения в катастрофу хотя бы на определенное время. Дайте отсрочку для вашего дела. Если не умру раньше, то отдам себя вам на расправу. Вы имеете право не верить, но я даю слово офицера.

За полгода она совсем разучилась смеяться — вместо злого смеха у нее получилась слабая нервная улыбка.

— Держите за дуру?

— Нет, я не считаю вас дурой, — сказал Блок серьёзно, осторожно взглянув на наручные часы. — Время на исходе. Нужно отправляться в бойни сейчас. Решение за вами.

Выстрел в генерала означал быструю позорную смерть для Лары. Александр мог солгать для своего спасения, а после отдать приказ расстрелять. Но если он сказал правду, то своей рукой она принесет еще больше несчастий и бед непричастным. Это звучало для неё новым приговором. Мысли, как площадный колокольный звон, заполняли голову. Раверь ещё никого не спасла из бушующего кошмара и едва ли могла спасти.

Кто-то постучал в дверь.

— Не входить! Ждите. Я позову сам, — резко и громко сказал генерал.

Стук напугал Лару — её рука дрогнула. Александр обратился примирительно, будто решение уже принято:

— Значит, вы дочь Равеля.

Ответ был никому не нужен. С расстроенным выражением лица, проиграв битву самой себе, она опустила револьвер.

— Надеюсь, мы сможем поговорить об этом, — сказал Блок, подходя и подавая стакан воды. — Не беспокойтесь и держите оружие при себе.

Лара, не желая ничего брать из его рук, с ужасом думала: «Действительно, дура. На свете другой такой дуры нет. К чему теперь всё и зачем. Он же сдаст меня». Она подняла взгляд на генерала, у которого было совершенно обыкновенное лицо — разве только выделялись яркие голубые глаза. Блок, скорее всего, видел в ней помешанную, городскую сумасшедшую, потерявшую разум на фоне эпидемии.

— Вы так спокойны, потому что с самого начала были уверены в том, что я не выстрелю? — грубо и беспокойно спросила Лара.

— Нет и не было никакой уверенности. Просто паника забирает силы, — устало проговорил Александр. — Кофе вы тоже не будете, я так понимаю.

— У вас были какие-то дела, кажется, — язвительно отозвалась она.

Снаружи начиналась гроза: резко потемнело и звучали раскаты грома — в стекла били капли дождя. Александр не ответил ей. Отойдя к столу, он вызвал адъютанта. Когда тот вошел в комнату, генерал негромко, быстро и по-деловому начал что-то говорить молодому человеку, и Равель смогла расслышать слова: «две роты», «майор», «сырые застройки». И услышав, отчетливое: «девушка остается здесь», она, напрягшись, в недоумении посмотрела на Блока.

— Что происходит? — спросила Лара, когда адъютант, собрав бумаги, вышел из комнаты.

— Сейчас не стоит выходить на улицу. Ночь будет тяжелой и особенно опасной в этих районах: лояльные солдаты ожидают провокации. Вам лучше остаться тут, — говоря, он одернул китель, снял с вешалки шинель и, надев, строго посмотрел на Лару.

— Что это такое? Забота о моей жизни? От вас? Издеваетесь? Я ведь не генерала Пепла пожалела, а людей, которые здесь живут. Я по-прежнему хочу только вашей гибели.

— Ну вот и оставайтесь в живых для выполнения вашей миссии, — произнес он задумчиво и усмехнулся. — Сергей закроет квартиру, но я прикажу ему, чтобы он не задерживал вас, если решите уйти. Но подумайте, прежде чем сделать это. И мне кажется, мы хотели поговорить о вашем отце.

— Зачем вам это?

Александр глубоко вздохнул и, держа в руках фуражку, спросил:

— Как ваше имя?

— Не имеет значения, — отвернувшись, сказала Равель, желая, чтобы он поскорее ушел.