У бакалейной лавки Равель случайно встретила Люричеву. Та несла в руках небольшой короб и шла в глубокой задумчивости, опустив голову. Лара негромко поздоровалась — Люричева остановилась, её светлые глаза озадаченно остановились на хозяйке Приюта. Скомкано прозвучали вежливые общие фразы и вопросы.

— Ты не торопишься? Мы можем поговорить? — спросила Люричева.

— Могу. Но с дороги лучше уйти.

По неприметной тропе они вышли к реке. Над городом висел дым, в котором растворялись тёмные крыши ближайших домов. Жалким выглядело высокое осеннее солнце. Движение мутной воды в реке было едва заметным. Куда-то пропали речные чайки, в прошлом стаями летавшие над рекой. На другом берегу вдалеке виднелись предупредительные костры. За ними — военные, державшие город в оцеплении.

Юлия поставила короб на землю, достала сигареты и, закурив, строго произнесла:

— Знаешь, о своих проблемах можно говорить. Нет ничего зазорного в том, чтобы обратиться за помощью.

— Думаю, у нас всех проблемы, и всем нужна помощь, — не скрывая удивления ответила Лара.

— Я о другом, — покачала головой Люричева. — Бывают неприятности особого рода. Не стоит о них молчать, даже если кажется, что дело безнадёжно.

Хмурясь, она медленно и чуть нервно затягивалась. Особенная способность Юлии — думать широким охватом о множестве явлений сразу и замечать не всем заметные связи. Она улавливала признаки обмана с математической точностью. Когда они только познакомились, Равель немного сторонилась этой холодной, отстранённой проницательности, принимая её за высокомерие.

— Мне передали, что тебя видели в период какого-то необычного ожесточения армейского порядка в Каменном дворе. И новость, мягко скажем, была неожиданной.

— Недоразумение, — проговорила Лара и провела ботинком по сухой траве, — Я не рассчитала время и… это довольно долгая и бессмысленная история, но ничего страшного в ней нет. В спасении точно нет нужды.

Полной правды она не скажет. Равель держала подробности смерти отца в тайне, хотя знала о слухах самых различных интонаций, давно циркулирующих среди обывателей — о приказе не знал никто.

Люричева хмыкнула и неторопливо проговорила:

— Прости, что лезу не в свое дело. Многие знают, что твой отец был в подчинении у Блока. А теперь генерал здесь. Тебя заметили у офицерского дома, поэтому я испугалась за тебя, — Юлия убрала непослушную прядь с лица и пустила дым по ветру, отвернувшись от Лары. — Я работала на правительственные организации. Это системы со своими подводными течениями, в которых можно пострадать из-за роковой случайности. Но я не подозреваю тебя в каких-то преступлениях — не думай.

— Спасибо за твоё беспокойство, Юлия. Но у меня и правда всё в порядке — по крайней мере, насколько это возможно.

Юлия тепло улыбнулась.

— Тебя ведь вызывали в Управу. Что ты скажешь о военных? — осмелилась спросить Равель.

— Верно, — Люричева прищурилась из-за внезапного порыва ветра. — Строго, но одновременно хаотично. Иногда даже удивляешься, как при такой общей неразберихе они принимают эффективные решения. Генерал Пепел вроде бы старается держать ситуацию под контролем, но положение у него незавидное. Насколько я знаю, ему в подчинении передали гарнизоны близлежащих городов — Блок для них ничего не значит, хотя у него остаются верные ему офицеры. Есть артиллеристы, которых он бережет и не пускает в город. Власти недовольны своим народным героем, но они не думают, что он сотворит чудо.

— Какие у тебя мысли о нем?

Юлия пожала плечами.

— Он молод — в нем нет косности. Он не ведёт себя как высокомерный чиновник, умеет слушать, вникать в тонкости — всё, что я заметила, — подумав, она спросила: — Ты сама с ним встречалась?

Равель помрачнела, бросив взгляд в сторону враждебной степи. Вся эта история с генералом и без того неимоверно тяготила её, а теперь в письменном столе отца лежало письмо, окончательно сбившее Лару с толку.

Она с трудом напомнила себе, что ей нечего скрывать, и меланхолично ответила:

— Да, встречалась.... ничего сказать не могу. Он — человек власти.

Люричева умела держать дистанцию — даже если она что-то заподозрит, то не подаст вида, — и больше они об армии не говорили. Юлия флегматично заявила, что они не первые переживают подобную катастрофу и, вероятно, не последние. Но отчаиваться не стоило — она рассказала, что видела Бураха: он продолжал сопротивляться, искать выходы. Медведь всегда был таким. Говорили, что он приютил каких-то сирот. Ларе стало тепло на сердце.

После того, как Юлия ушла, пожелав стойкости, Равель стояла одна на месте и удивлялась себе, не понимая, почему она боялась лишний раз тревожить воспоминания последних дней, и почему из-за горсти снисходительной доброты от человека в погонах она растеряла равновесие.

Люди не доходили до опустевшего Приюта. Армия, защищая здоровые кварталы, рассекла ограждениями Седло, Ребро и Хребтовку — военных на улицах стало больше. По ночам часто раздавались отрывистые, обрывающие и без того тревожный сон выстрелы. У границ зараженных районов появились огнеметчики, о них рассказывали жуткие истории.

Поздним вечером в ожидании бури спешно тушили костры. Сильный ветер метался, гоняя по улицам осенний сор. Под окнами шумели деревья, скрипело ржавое колесо перевёрнутой телеги. Гася свет, Равель старалась не смотреть на судорожные грязные вихри за окном. Старенькая Анна как-то в раз обессилила — редко выходила из комнаты. «Видимо, подходит — к земле тянет», — говорила она.

«С нами со всеми что-то не так, — думала Лара, готовясь ко сну. — Нам на этой земле не рады. В чём-то мы ошиблись». Она ненавидела такие вечера и ночи. Ненавидела переживания, которые, как железные крюки, застревали где-то в грудной клетке — мешали дышать.

Равель почти заснула, когда кто-то резко, настойчиво постучал в дверь.

Она поднялась и зажгла свет — посетитель не унимался.

Надев на ночную рубашку тяжелый халат, босиком, стараясь не шуметь, она вышла из комнаты и добралась до входной двери. Пол был ледяной.

— Кто там? — со сжавшимся сердцем спросила она.

— Откройте, это Блок.

Голос действительно принадлежал генералу. Но Лара на мгновение растерялась, не зная, что делать.

— У меня важное дело, — произнес он громко.

— Ждите, — беспокойно велела она. Торопливо надев обувь и взяв связку ключей, Равель застыла в нерешительности - чутье подсказывало, что простым ночной визит этого гостя быть не может. Неудачная месть, брошенная на полпути, продолжала держать крепкой хваткой. Щёлкнули замки. В открытую дверь ворвался холодный сильный ветер. Блок придерживал фуражку. Позади него разворачивался конец света.

— Прошу прощения, что так поздно. Нам необходимо поговорить, — проговорил он, тяжело переступив порог.

— Не гремите так. Идемте за мной, — проговорила она отчужденно, нахмурившись. — Вы можете оставить шинель здесь.

Лара привела генерала в кабинет и плотно закрыла дверь. Не заметить большого портрета на стене и висящего рядом офицерского кортика было невозможно. Несколько месяцев после гибели отца Равель не могла долго находиться здесь — ей пришлось спрятать книги, тетради, личные вещи. Входя, Блок лишь мельком взглянул на изображение капитана — его лицо не изменилось, Александр был сосредоточен, мрачно задумчив. Запахнувшись и завязав пояс, Лара скрестила руки на груди и спросила, что ему нужно. Блок начал говорить выверенными, взятыми из приказа фразами. Равель поначалу ничего не понимала. Какой поезд? Какие дети? Причем тут она?

— Послезавтра, утром, мы собираемся вывезти из города здоровых детей. С ними обязаны быть сопровождающие — женщины из местных городских служб. Их немного. Я занес тебя в список и считаю, что это правильно. Вы проживете некоторое время в карантинном лагере — всех вас проверят, а после расселят в соседнем городе. Это шанс, — подойдя ближе к свету, Блок достал конверт из своего планшета. — Документы передадут вечером на станции. От тебя нужна только подпись.

Она взволнованно покачала головой, показывая непонимание. Александр постоял с конвертом в руке, не дождавшись ответа, недовольно хмыкнул и положил его на стол.

— Ничего не понимаю. Причем тут я? Спасите тех, кто принесет действительную пользу. И вы говорили, что надежда ещё есть. А теперь, значит, всё кончено?

— Далеко не кончено — мы ещё повоюем. Но детей необходимо вывезти, — генерал подошел вплотную. — Сомнения здесь не нужны. Уж если ты пострадала от меня, то прими билет из этого бардака без лишних вопросов. В этом нет преступления. Ты не займешь чужого места, поверь на слово.

— Я никуда не поеду.

— Лара, — Блок осекся и изменился в лице, — я прекрасно помню, что за мной долг.

— Перестаньте.

— У меня нет уверенности в том, что мои подчиненные исполнят мои указания в полной мере, но...

— Перестаньте, — повторила она. — Вы же знаете, что я не смогу, поэтому и говорите так смело. Забудьте об этом.

Снаружи продолжал выть ветер. Равель смотрела на генерала открыто, без вызова, как на природное явление, с которым ничего нельзя сделать. Она не хотела осуждать Александра за то, что он пользовался возможностями военного начальника. Дети будут спасены. Озлобленность иссякла, но досада и уязвимость оставались и переполняли её. Озадаченный Блок был готов убеждать, спорить.

— Итак, ты поедешь.

— Нет, — уверенно ответила Лара.

— Есть какие-то серьёзные причины, чтобы остаться? Что или кто тебя удерживает?

Она снова неопределенно покачала головой, на лице появилась прозрачная полуулыбка.

— Никогда не думала, что могу так сильно ненавидеть, — призналась Равель горько-насмешливо. — Хотя у меня не пропадает желание ударить вас… до сих пор не могу поверить, что у вас взгляд человека и поступки человека. Это абсолютно нечестно.

— Можно и ударить, если очень хочется, — сказал он заговорщическим тоном. — Мне, вероятно, нужно что-то ещё важное сказать здесь? — Александр напряженно вздохнул и повернул голову в сторону стены с портретом, помолчал. — Сохранение твоей жизни будет лучшим утешением для покойного Равеля — вот что я думаю.

Она побледнела, нерешительно подняла отяжелевшую руку и коснулась его лица. Генерал приподнял бровь, слегка наклонил голову и, обхватив её ладонь, проговорил с той же серьезностью:

— Какая жестокая оплеуха. Удержаться бы на месте после такого.

— Почему вы делаете всё это для меня? — спросила Лара.

Было видно, что Блок подбирал слова.

— Я просто завидую.

— Кому?

— Завидую людям, которых ты любила.

Равель удивленно заморгала и дернулась, желая освободить руку.

Блок наклонился, обнял её, провел ладонью по распущенным волосам и едва слышно сказал что-то — Лара различила только своё имя. Она, закрыв глаза, прижалась щекой к его груди — безотчетно, разбито. Ощутила за грубым сукном тепло мужского тела. Равель думала о том, что всё это из-за натуры, привыкшей отступать, бессильной ненависти, которая не вытравила, не смогла вытравить нерастраченную нежность в ней… она промучилась столько месяцев и в такой момент не находила в себе даже самого слабого протеста.

Александр, вероятно готовый к срыву, был сдержан, опасался идти дальше. Ларе вдруг стало нестерпимо жаль их обоих. Судорожно схватившись за рубашку, она поцеловала его в губы и, когда отстранилась, увидела во взгляде генерала что-то похожее на предупреждение. Равель смутилась и сделала несколько небольших шагов назад — Александр следовал за ней. Наткнувшись на стол, Лара нервно дотронулась пальцами до его края.

Молчание делало происходящее похожим на сон. «Это ведь неправда. Не может быть правдой. Это всё из-за общего потрясения», — с разгоряченной головой размышляла она. Умирающий мир снаружи необратимо смещал масштабы. Блок обнимал её за талию и с силой прижимал к себе. Равель поражало напряжение в его руках: передаваясь ей, оно, как брошенный в воду камень, скоро становилось незначительным, исчезало.

Он касался губами лба, щёк и губ. После долгих поцелуев было трудно следить за собой, а думать ясно — тяжело, невозможно. Быстрым движением Блок обхватил ноги Лары и посадил её на стол. Она вытащила руки из халата, который уже не держался на плечах. Ткань сорочки совсем тонкая, Равель иногда вздрагивала, ощущая прикосновения так, словно она была оголена. Черты лица Александра смягчились, перестали быть чужими. Близко он выглядел сожалеющим и простым.

Вопрошающий, пристальный, давящий взгляд, нетерпеливые поцелуи в шею, руки, обхватывающие колени, руки, ласкающие грудь, — всё избыточно вело к одному исходу. И Лару сквозь одурманенный разум вдруг начал душить страх. Она не была уверена, что справится с утром, которое обязательно наступит и принесет опустошающий стыд, черную тревогу. Не знала, справится ли с последствиями.

Равель сделала несколько безрезультатных попыток отстраниться; затем неровно, шумно перевела дыхание и, собрав силы, резко уперлась руками в его грудь.

Они оба замерли.

Она шумно прошептала: «Не могу».

Блок какое-то время не двигался и молчал. Лара не поднимала головы, уткнувшись лбом в его плечо. Возникло опасение, что она загнала себя в ловушку, и что её желание может ничего не значить. Ведь это случается постоянно — Равель в своей одержимости этим человеком окончательно потеряла голову.

Генерал успокаивающе погладил Лару по руке, осторожно сжал ладонь и отступил.