Спустя пару недель Филипп решил снова наведаться в монастырь — и на этот раз непременно раздобыть вина. Он даже рассказал об этом плане старику Габри, словно желая подстраховать самого себя непонятно от чего. Тот обрадовался, предвкушая угощение, предлагал наполнить вином свою старую волынку, раз уж собственного бурдюка у него не водилось...

В подвале было темно и сыро, как и положено, раскатистый храп охранника, заснувшего с той стороны двери, эхом отдавался от сводов. Нацедив полный бурдюк, Робер вылез из окна и аккуратно пристроил на место решетку. Постоял, глядя на ночное небо, подумал... и полез в соседнее окошко.

Ноэль рисовал. Яркий теплый свет падал на его профиль, золотил волосы и руку, порхающую над бумагой. Филипп как мог, тихо, спрыгнул вниз, не отрывая взгляда от вдохновенного лица монашека.

— Что ты рисуешь?

— Святой боже! — от испуга парень выронил кисть.

— Помнится, в прошлый раз ты назвал меня демоном, — усмехнулся Филипп.

Ноэль фыркнул, поднял кисточку и тщательно ее осмотрев, снова склонился над столом.

— Ты человек.

— Откуда такая уверенность?

— Я смотрел как ты протискивался в окно, когда уходил. Это было смешно. А демоны смешными не бывают.

— Неужели? — широко улыбнулся Филипп. — Какой ты, оказывается, знаток. И со сколькими же демонами ты встречался до меня?

— Как ты смеешь такое обо мне думать?! — вскинулся Ноэль. — Мерзавец!

Филипп еле сдерживал смех. Ей-же-ей, давно он так не веселился. С... прошлого раза?

— Так значит, я твой первый? — мурлыкнул он, подходя ближе.

Монашек неожиданно смутился, хотел что-то сказать, но плотно сжал губы и отвернувшись, снова принялся рисовать.

Филипп заглянул ему через плечо. Там на пергаменте распускались цветы, колдовал над книгами какой-то скучный старец, а меж ветвей скользил змей с недорисованной мордой.

— За что тебя снова наказали?

— Не твое дело, — буркнул Ноэль.

— А все-таки? Иначе я подумаю, что ты подставился специально, чтобы увидеть меня.

Ярко-красное ухо сказало ему больше, чем слова.

— Конечно же нет, — возмутился монашек и выпрямился, уперев руки в боки. — Однако самомнения у тебя целый мешок, раз ты мог вообразить, что я стану томиться в душном подземелье, ожидая какого-то бродягу! И пьяницу, — добавил он, заметив у стены бурдюк.

— Ну... томиться-то ты как раз любишь, как я заметил, — усмехнулся Робер, вызвав новую алую волну на щеках Ноэля. — Про бродягу я, пожалуй, согласен... Что сказал настоятель, когда пришел утром?

— Ничего. Думаешь, я не смог развязать твои унылые узлы?

— Унылые? — поднял бровь Филипп.

— Из них и ребенок мог бы выбраться, — заносчиво выпалил Ноэль.

— Что ж, в этот раз могу показать тебе другие, пожестче.

— Ни за что! Не смей даже думать!

— Тогда мне остается только сидеть и любоваться твоей красотой, пока я оправдываю и другое звание — пьянчуги.

Он подошел к стене, взял свою добычу и завалился с ней на постель. Ноэль раздул ноздри и принялся выводить линии так яростно, словно желал проткнуть бумагу насквозь. Филипп молча цедил пряную сладость, глядя на него. Наконец, монашек не выдержал:

— Что ты так смотришь?

— Я же обещал любоваться, вот и любуюсь.

— Чем тут любоваться? — он передернул плечами. — Не издевайся надо мной.

— Ты напрашиваешься на комплименты, словно кокетливая барышня.

— Замолчи! — брызги краски полетели в лицо Филиппу. — Прибереги свои колкости для тех самых барышень! — Ноэль тыкал кистью, словно шпагой, — Меня с детства все звали уродцем!

— Святые отцы?!

— Нет, — вздохнул парень, опустив руку. — Я тебе не сиротка, воспитанный в монастыре. Мои братья так говорили. Младшие, — он зябко поежился. — Я старший, а старших у нас в роду по достижении шестнадцати принято отдавать Господу.

— Обычно отдают как раз младших. Или третьего сына, — удивился Филипп.

— У каждого рода свои дурацкие традиции, — передернул плечами Ноэль.

Они помолчали.

— В прошлый раз тебе не дали с собой рисования.

— Заказ должен быть кончен к пятнице... — Ноэль задумчиво постучал пальцем по столу, — Не знаю, какими сделать глаза змею: красными или золотыми?

— Сделай зелеными, в память о своем обремененном мешком самомнения демоне.

— Вот еще! А хотя... — Ноэль разглядывал рисунок, покусывая кисть.

Филипп внезапно взволновался, глядя на это непотребное зрелище.

— У тебя губы... в краске.

— Ничего, это же кармин, а не сера, — не отрываясь от размышлений ответил мальчишка.

Робер сделал большой глоток вина.

— Твои братья идиоты. Или завистники. Потому что ты очень красивый.

— Врешь, — отмахнулся Ноэль.

— Нет. Зачем бы мне врать?

— Чтобы соблазнить... — он смущенно опустил ресницы.

Филипп резко вскочил и обнял упрямого монашека сзади, глубоко вдохнул запах темных пушистых волос.

— Для этого слова не требуются.

— Пусти меня! — велел Ноэль, почему-то шепотом.

Филипп отвел его волосы в сторону и широко лизнул языком шею, прихватил губами тонкую кожу. Лаская медленно, тягуче, он слышал, как сбилось дыхание у Ноэля, парень замер, напряженный, как натянутая тетива.

— Я не могу оттолкнуть тебя, потому что не желаю испортить рисунок и потом переделывать его всю ночь. — прошипел он. — Отпусти...

И Филипп отпустил. Ноэль выдохнул, вздрагивая от волны остаточных ощущений, затем расправил плечи и стал мыть кисти в глиняной чашечке с водой.

— Я не красивый, — тихо повторил он. — Вот ты — да. — Филипп проглотил удивленное восклицание, а Ноэль продолжал, не глядя на него: — Высокий, кудрявый, глаза зеленые, нос греческий, гу...бы... — он осекся и нахмурил брови, зыркнув исподлобья: — Я как художник смотрю!

Филипп расхохотался. Ноэль, насупившись еще пуще, высушил кисти в тряпице и осторожно дунув, загасил две свечи из трех.

— Как романтично, — не удержался Робер.

Монашек закатил глаза.

— Брат Огюст экономит свечи, нужно, чтобы хватило подольше.

— И что же мы будем делать в этой полутьме?

— Я буду спать.

— Ты грозился этим и в прошлый раз, но в итоге не сомкнул глаз. Чего ты хочешь? — серьезно спросил Филипп.

— А ты? — выгнул бровь парень.

— Тебя.

— Сумасшедший, — даже с какой-то жалостью покачал головой Ноэль.

Филипп одним прыжком оказался рядом.

— Ты позволишь? — тронул он губы губами.

— Нет. Не трогай меня своими грязными лапами.

— Хорошо, — покладисто согласился Филипп и, дернув за привычную уже веревку пояса, ловко связал ей кисти монашка. Тот потрепыхался, но больше для виду.

— Пусти.

— Нет. Тебе слишком понравилось быть соблазненным.

Вздох прозвучал многообещающе.

— В этой конуре должны быть какие-то крюки для цепей, верно? — огляделся Робер.

В потолке и правда нашлись крюк и кольцо. Но у монашеского пояска было маловато длины. Филипп присовокупил к нему собственный и одним движением закинул петлю. Ноэль ахнул, когда его руки поднялись над головой, впрочем, на ногах он по-прежнему стоял.

— Что ты делаешь?

— Я обещал не трогать тебя руками, — ухмыльнулся Филипп. — Так и будет.

Он подошел к столу и придирчиво прищурившись, выбирал две кисти — потолще и потоньше.

— Не порть мои кисточки!

— Я не буду их портить. Только немного порисую.

— Не прикасайся к моей работе! — с ужасом дернулся Ноэль, — Настоятель нас с Луи убьет, если...

— Зачем мне какая-то бумажка, глупый, если тут развешен такой великолепный холст?

Монашек недоуменно вытаращился. А Филипп провел широкой кистью по его груди, потом вертикально вниз, по животу, отодвинулся, словно настоящий художник, проверяющий, ровно ли легли мазки на полотне. Ноэль замер, только громкое дыхание выдавало его. Робер танцующим шагом обошел вокруг, кисточка отправилась в путешествие по спине, вычерчивая узоры и спирали, потом неспешно вернулась к груди и бокам. Ноэль захихикал, когда мягкий кончик прошелся мимо подмышки. Приятный смех оказался у парнишки, нужно как-нибудь послушать его как следует. Ноэль напряженно следил за каждым движением Филиппа.

— Решил пытать меня щекоткой?

Филипп со вздохом сдернул с шеи шарф и завязал ему глаза.

— Помолчи.

Кисть бродила по ребрам, заставляя "холст" забавно ежиться, вела линию позвоночника, и крылатых лопаток. Придвинувшись, Филипп подул на шею монашека сзади, взял тонкую кисточку, облизнул и стал рисовать там, за ухом, по горлу до ямки ключиц, а затем под подбородок, и, наконец, очертил губы — влажные, приоткрытые. Мелькнула мысль, что о поцелуях ничего не было сказано, но шанс напугать парня был слишком велик. Хотя Ноэль уже, скорее, задыхался, чем дышал, переступал ногами и вздрагивал от каждого касания.

Толстая кисть снова пытала его ложбинку поясницы, сползла ниже, по ягодицам, по бедру, потом решительно очертила с двух сторон явственно проступившее возбуждение, заставив захлебнуться воздухом, и медленно, с нажимом прошлась прямо по пылающей середине, сверху до низу. Ноэль коротко простонал, откинув голову назад, и повис, цепляясь руками за веревку. Чудное зрелище заставило Робера облизнуться. Куда там рыночным картинкам или самым развратным танцам куртизанок... Ласка плотной связки волосков силком вырывала из этого нежного горла такие потрясающие вздохи и тихие стоны, что Филипп чувствовал, что и сам на грани. Он сосредочился на поглаживании по самому горячему. Ноэль извивался, закусив собранную ткань на своем плече. Дразнящие поглаживания кисти словно наносили карминовую краску, что залила все открытые для взора участки его кожи.

— М-м-м-ах-х.

— Тебе нравится... — хрипло прошептал Филипп. — Признай, что тебе нравится.

Монашек умолк, сжав губы. Кисточка оказалась меж ягодиц так глубоко, как позволила плотная ткань, и погладила внизу, под ними. Ноэль мгновенно сжал ноги и задрожал, вгрызаясь в мокрые шерстяные складки. Кисть пропутешествовала вперед, и вместе с товаркой потоньше снова занялась главным, щекотала, гладила, тыкалась, чередовала плотные касания с едва заметными.

Ноэль встал на носочки, выгнувшись луком, потом, внезапно выпустив изо рта многострадальный рукав, вскрикнул, и обмяк, всем весом повиснув. Громкие выдохи обоих наполнили темницу.

Филипп, стиснув зубы, достал из штанов собственное требующее ласки достоинство и кончил в два резких движения. Завороженно протянул руку и коснулся кончиком пальца приоткрытых, темных от возбуждения губ монашека. Ноэль дернул головой и облизнулся, даже не заметив соленого вкуса семени, и у Филиппа от этой картины внезапно так закружилась голова, что он вынужден был опереться о стену. Если бы только что не кончил — то мог бы еще раз.

Приведя себя в порядок, он развязал веревки, подхватил на руки мягкого, как мешок с песком, парня, и уложил на постель.

— Воды... дай — хрипло попросил тот, сняв с глаз шарф. — Там, в углу...

Филипп нашел в стене капающий выступ и деревянную чашу, напоил Ноэля и выпил сам. Вода, пожалуй, показалась вкуснее монастырского вина.

— Ты теперь уйдешь? — с непонятным выражением спросил монашек.

— Конечно, — легко улыбнулся Робер. — Что скажут братья, если найдут меня тут?

— Не знаю, — Ноэль отвернул голову.

Филипп вздохнул.

— Скажи, что ты доволен, чтобы я не чувствовал себя таким уж насильником.

— Не скажу, — мстительно оскалился паршивец.

— Ладно, — снова вздохнул Филипп. — Извини, что нарушил обещание и трогал тебя своими грязными лапами. Надо было позволить тебе набить пару шишек о каменный пол.

Ноэль тихо рассмеялся. Вдруг Филипп почувствовал на своей руке его пальцы. И с каким-то теплым чувством сжал их в ответ.