Минхо сидит на кровати, завернувшись в одеяло. В этот день он может позволить себе почти ничего не делать. У них выдался незапланированный выходной. Джисон ускакал принимать какую-то очень важную посылку от отца, которую ждал всё утро, говорил только, что это очень важно и завтра они смогут её использовать, а пока он займётся настройкой и загрузкой данных. Минхо в это не влезает. Звуковой Монстр не проявляет себя никаким образом, висит себе в воздухе с лениво летающими вокруг сферами. Люди даже перестали лишаться голосов: новостей об этом в сети всё меньше.

Минхо никак не может понять, что именно чувствует по поводу вчерашнего открытия о Джисоне. С одной стороны, он не может злиться на него. Он много раз слышал от Джисона, что тому не стоит раскрывать свою тайну, слишком много разговоров пойдёт. И сейчас Минхо в полной мере понимает, что будет. Новость, что у Тони Старка есть взрослый сын в другой стране, будет настоящим резонансом, который привлечёт к ним слишком много внимания. Внимание, которое сейчас никто не хочет.

С другой стороны, понимание, что Джисон не решился рассказать даже ему, колет в сердце. Вместе с этими мыслями в голову лезут другие, не менее мрачные. Что, если они не справятся? Если сделают только хуже? Он много видел, как Джисон, Чан и Чанбин проводят какие-то расчёты. Строят план, обсуждая его после ввосьмером. Он, кажется, уже выучил их планы. Но ничего не может поделать с накатывающей тревогой. Немного успокаивает понимание, что он в этом всём варится не один, рядом те люди, которым он беспрекословно доверяет.

Коротать часы в этой огромной квартире ему приходится в одиночестве. В компании ноутбука с включенным сериалом и пачки чипс, почти закончившихся. Джисон, кажется, много раз пересказывал ему сюжет этого сериала, но руки до него добрались только сейчас. За грохотом взрыва из динамика, он не замечает, как в проходе открытой двери становится Джисон.

— Хей, — негромко зовёт он. Минхо переводит взгляд. Джисон смотрит мягко, немного устало.

— Хей, — отвечает Минхо. Он немного двигается на кровати, убирая опустевшую пачку и освобождая больше места. Он распахивает одеяло, приглашая Джисона к себе. Тот кротко улыбается и шаркает в его сторону.

— Устал? — спрашивает Минхо, принимая его к себе, чувствуя тепло прижавшегося тела. Джисон отвечает что-то неразборчивое и угукает в конце.

Минхо успокаивающее перебирает его волосы, скидывая одеяло с плеч из-за накатывающей духоты.

— Ты как? — спрашивает Джисон.

— М?

— Из-за того, что я не рассказал тебе, — объясняет Джисон. Минхо поджимает губы, не зная, что стоит сказать.

— Я… Не знаю, — признаётся он. — С одной стороны, я понимаю, к чему вся эта большая тайна, с другой стороны, да, мне немного грустно от того, что ты не мог рассказать мне.

— Извини, — шепчет Джисон. — Я много раз хотел рассказать, но каждый раз себя одёргивал. Не хотел вешать это на тебя. И в итоге всё так сумбурно вышло, сразу всем раскрылось.

Он приподнимается, чтобы смотреть в глаза. Минхо видит, сколько сомнений и смятения на его лице. Как он нервно кусает нижнюю губу. Поэтому тянет руку и проводит ладонью по щеке в успокаивающем жесте.

— Всё нормально, Сон-и. — Рядом с Джисоном действительно становится спокойнее, словно он может защитить от всего. Но и самого Джисона хочется от всего защищать. — Я понимаю, что ты скрывал это не только по своей воле. Просто мне надо немного времени, чтобы свыкнуться с этим знанием. То есть, ты правда сын Тони Старка? Железного Человека? Может, ещё и с Мстителями дружбу водишь, — он пытается разбавить атмосферу, но сорвавшийся смешок выходит каким-то нервным.

— Нет, всё не так, я не знаком ни с кем из Мстителей, — тушуется Джисон.

— Видимо, сейчас вы в хороших отношениях. Но… То, что я слышал раньше? — Минхо вспоминает все те разговоры, как Джисон говорил, что отец связался с ним только для того, чтобы заменить кого-то. Эти мысли вызывают только негодование.

— Мне правда тогда было очень обидно. У него нет других детей, кроме меня и Морган, но в тот день… Мне надо было как-то выкрутиться, чтобы выговориться, поэтому я назвал Человека-Паука его сыном. Потому что он, вроде как, был его протеже. Но сейчас, кажется, всё правда наладилось. Может, у нас есть шанс наверстать всё упущенное?

— Надеюсь, что это правда так и он действительно прилагает все усилия, чтобы исправиться, — соглашается Минхо.

— Да, — соглашается Джисон. — Мне иногда кажется, что единственный человек, не делавший из этого большую тайну, это моя мать. Её просто никто не спрашивал напрямую.

— Как это?

— Знаешь, как она мне рассказала? Говорила о работе, мол была на новогоднем праздновании в двухтысячном в Нью-Йорке, брала интервью у Тони Старка. Я тогда сначала подумал, что это очень круто, что я тоже хотел бы встретиться с самим Железным Человеком. А она продолжает, говорит, что однажды обязательно увижусь, ведь у этой встречи были последствия. Я перепугался, решил, что она какую-то супер разгромную статью написала, а теперь на нас точит зуб Тони Старк. На мой логичный вопрос: «Какие последствия?» — она ответила: «Ты». Ну, то есть я. — Джисон не сдерживает улыбку, прикрывая глаза. Плечи сотрясаются в беззвучном смехе. Тогда эта новость шокировала, а теперь ему очень весело вспоминать ситуацию.

Минхо улыбается в ответ, хоть Джисон и не видит это. Он крепче обвивает его руками за талию и заваливается назад. Джисон ощутимо вздрагивает и распахивает глаза, прекратив смеяться, когда чувствует пробравшиеся под футболку ладони, коснувшиеся спины.

— Может, закажем что-нибудь из еды? — спешно предлагает он, опираясь руками о матрац, по сторонам от головы Минхо.

— Может, — мурлычет Минхо, продолжая водить ладонью по спине, с удовольствием наблюдая за тем, как Джисон краснеет и отводит взгляд. Возможность вот так вот открыто прикасаться всё ещё поражает. Спустя столько времени он действительно может позволить себе дразнящие касания, которые не надо никак сдерживать и оправдывать. Потому что Джисон его, и совсем не против всего происходящего, хоть и смущён с непривычки.

— Тогда, надо выбрать, откуда закажем… — бормочет Джисон.

— Оставляю выбор за тобой, — отвечает Минхо, легонько чмокая его в губы.

— Хорошо, тогда я выбрал, что в твоём костюме должен быть щит. И, возможно, договорился с отцом о вибраниуме.

— Что…?

— Надеюсь ты не против.

— По ходу дела разберёмся, — только и отвечает Минхо. Теперь уже Джисон подаётся вперёд и целует его.

***

Чонин просыпается около полудня, когда в комнату сквозь колышущиеся шторы пробиваются солнечные лучи. Первая мысль — проспал. Вторая — как Чан мог оставить его и не взять в лабораторию? Он всё ещё в его квартире, в широкой чановой футболке. С разрастающейся обидой на такой поступок. Кажется, что все его просьбы не оставлять его в стороне, не были услышаны.

Он достаёт телефон из-под подушки. Часы показывают двенадцать, в общем чате — плюс сотня сообщений, которые обязательно надо пролистать. Внимание привлекает шум с кухни.

Чонин осторожно поднимается с кровати и как можно тише крадётся из комнаты в коридор, чтобы проверить, в чём дело. Но, вместо ожидаемых грабителей или чего-то в этом роде, он видит сидящего за столом Чана. Тот, похоже, его шагов не слышит. Чонин расслаблено выпрямляется, сверля его спину взглядом, пытаясь понять, почему и Чан тоже дома. Вместе с тем нос забивает запах еды. Возможно, его ждут для завтрака?

Чонин сворачивает в ванную комнату. Но почему Чан не в лаборатории? Они разве не должны дальше работать над всем задуманным? Если они собираются выйти против такого количества сфер, то им совершенно точно нужна хоть какая-то экипировка и защита.

С этими мыслями он проворачивает вентиль крана и вытаскивает беруши из ушей. Их вчера тоже как-то зачаровал Феликс, чтобы он мог спать не в огромных наушниках и не оглушаться от любого скрипа. Шум воды бьет по барабанным перепонкам. Чонин об этом совсем не подумал. Он отшатывается, морщась от резкости и громкости звука. Это больно. Беруши подрагивающими руками возвращаются на место. Звук снижается до приемлемого.

С этой проблемой тоже надо разобраться. Новая способность приводит в восторг и пугает одновременно. Слова Чана о том, что силы могут исчезнуть после уничтожения Звукового Монстра, тоже пугают. Он грезил суперсилой с юных лет. Мстители уже давно стали примером для подражания, герои, на которых он равнялся, которым мечтал стать сам, хоть и понимал, что никогда не будет. У него нет крутого костюма, сверхсилы или мутации. Несбыточная мечта. Чонин не готов признать даже себе, но узнав о том, что почти все его друзья имеют какую-то способность, он завидовал. Ему тоже хотелось быть особенным. И вот он стал. Только что делать с этой особенностью и как использовать, не понятно. Уже сейчас он видит возможные трудности, например в университете в наушниках не походишь, некоторым преподавателям принципиально важно, чтобы ты хотя бы делал вид, что слушаешь. С берушами та же проблема. И как ему теперь слушать музыку? Он надеется, что ему помогут с решением этой проблемы, и он сможет нормально жить и использовать её с пользой. Главное, чтобы мама не узнала. Её удар хватит, будет большой скандал, после которого его друзьям перестанут доверять, а его самого запрут дома. Но Чонин не может её винить. После исчезновения отца во время щелчка, её словно переклинило на гиперопеку. Да и, учитывая во что Чонин ввязался сейчас, её опасения за его жизнь может даже оправданные.

Быстро умывшись, Чонин выходит из ванны. Перекрывая воду, он надеется перекрыть поток беспокойных мыслей. Чан всё так же сидит к нему спиной. Раньше он обязательно подкрался бы к нему и обнял со спины. Сейчас — не может себе позволить. Не только из-за того, что Чан, испугавшись, вскрикнул бы слишком громко. С того разговора между ними чувствуется ощутимая стена. Неловкость и скованность. Чонин боится, что Чану его нахождение рядом вообще может быть неприятно. А к себе зовёт чисто из вежливости и по привычке.

— Доброе утро, Чонин-а, — приветствует его Чан, беззаботно улыбаясь. Чонин садится на место напротив. Он каждой клеточкой тела чувствует, что что-то не так, но Чан ведёт себя без изменений. Или старается вести.

— Доброе, — бормочет он, поправляя беруши, заталкивая их глубже.

— Хотя, уже скорее день. Джисон ещё утром написал, что сегодня у себя никого не ждёт, — говорит Чан. Чонин поднимает на него взгляд. — У него там какое-то важное оборудование должно прийти, которое ему ещё предстоит настроить, поэтому у нас сегодня выходной. — Он объясняет это так легко. С одной стороны, Чонин понимает, почему его никто не разбудил утром, почему они дома. С другой, что-то чувствуется не так. Он не может объяснить, что именно. Чан ведёт себя как обычно, но всё равно по-другому.

Он кривится от собственных мыслей, стараясь не накрутить их дальше. В действиях, словах, в том, как он держится, есть едва ощутимые изменения.

— Будешь завтракать? — спрашивает Чан. Возможно, до этого он сказал что-то ещё, но Чонин не услышал. Иронично, учитывая его новобретённую способность. Он кивает, соглашаясь на предложение, Чан тут же поднимается с места, начиная суетиться над завтраком на маленькой кухоньке.

Все эти минуты они молчат. Чонин оставил телефон в комнате и не хочет за ним возвращаться. Остаётся лежать головой на сложенных руках, наблюдая за Чаном впереди. Кулаки сами по себе сжимаются до побелевших костяшек от накатившей безысходности. Раньше такой напряжённой тишины никогда не было. Они обсуждали последние новости и всё произошедшее, глупо шутили, говорили о планах на день. Но никогда не молчали.

Чан ставит перед ним тарелку и приборы, а сам, сев напротив, снова утыкается в телефон. Чонин правда пытается не обращать внимания. Делать вид, что всё нормально, так и должно быть. Но ему кусок в горло не лезет. Кажется, от еды сейчас начнёт тошнить.

Чан кидает на него быстрый, встревоженный взгляд, что остаётся незамеченным. Лицо у Чонина настолько кислое, что ему самому становится дурно. Он понимает, насколько обижает своим поведением, но ничего с собой поделать не может. Он просто не знает, что делать в этой ситуации. Признание Чонина свалилось слишком неожиданно. Кажется, подшучивая над Минхо и Джисоном, он и сам не понимал, насколько слеп. И Чонин не какая-нибудь случайная коллега или однокурсница, которой он мог бы мягко объяснить, что им никак не быть вместе. Потому что Чонин ему по-настоящему дорог. О нём хочется заботиться, бесконечно оберегать. И ему очень страшно навредить, а со своей силой Чан может это сделать очень легко, сам того не хотя. Ему нужно немного больше времени на размышления, но от одного вида Чонина, такого расстроенного и подавленного, сердце сжимается.

Чонин старается не думать. Или думать о чём-то другом. В звенящей тишине он начинает слышать своё и чужое сердцебиение. А поток мыслей слишком хаотичен, чтобы сосредоточиться хоть на чём-то. Если бы он только мог абстрагироваться от лишних звуков. Тогда от суперслуха было бы куда больше пользы. Может, из него бы вышел классный шпион. В отличие от той звуковой волны, что вырвалась на крыше. Что с этим делать вообще непонятно.

С едой он не заканчивает. Просто не может. Откладывает вилку, что та слишком громко бьется о стол и край тарелки. Чан отрывает какой-то стеклянный взгляд от телефона и смотрит на него с непониманием.

— Не игнорируй меня, — шепчет Чонин.

— Чонин, я… — Чан откладывает телефон и начинает говорить, но Чонин не даёт ему закончить. Он не хочет сейчас слышать какую-то глупую отговорку.

— Не игнорируй меня, — повторяет он. — Чан-хён, я смогу пережить твой отказ. Я пойму, если ты не чувствуешь ко мне что-либо. Но, прошу, не веди себя так, словно меня тут нет, хён. Я чувствую, что противен тебе.

— Ох, Чонин-а, — тянет Чан. От жалости в его голосе все внутренности выворачивает. — Я не хотел, чтобы ты так подумал, — извиняющимся голосом произносит он. — Я не хотел делать тебе больно, ты мне не противен, ни в коем случае. Просто… Просто мне надо время, чтобы во всём разобраться. И я не знаю, что мне делать, чтобы не задеть тебя. Видимо, я уже провалился.

— У тебя есть сколько угодно времени, — отвечает Чонин. Он старается звучать как можно увереннее, но голос всё равно предательски дрожит. — Просто пусть между нами всё будет хотя бы как раньше. Словно я никогда не говорил тебе об этом. — О чувствах. Возможно, ему действительно не стоило о них заикаться. Как безрассудно и глупо. Опрометчиво.

— Обещаю. — Чан улыбается уголками губ. Выглядит он непривычно неуверенным. — Но может тебе всё же нужен кто-то другой. — Чонин не сдерживает горестного вздоха. Главное не разрыдаться от удушающей безысходности. Наверное, ему стоит ожидать, что после завершения истории со Звуковым Монстром, Чан ответит отказом. — Я не настолько хорош.

— Я сам решу, — вырывается из Чонина быстрее, чем он успевает обдумать. — Кто для меня хорош, а кто нет. И обойдусь без абстрактного «кого-то». Я знаю, кто мне нужен, я… — Он замолкает. Следующие слова могут разрушить всё окончательно. — Я не представляю, как сложилась бы моя жизнь, если бы мы не встретились. Ты не идеальный, но ты такой, каким должен быть. И это прекрасно. — Чан слушает его, не шевелясь, а Чонин опускает взгляд, утыкая его в недоеденный завтрак. Наверняка, покраснел весь. Ко всей смеси чувств, заполонивших кухоньку, добавилось ещё и смущение.

— Спасибо Чонин. Я тебя услышал, — отвечает Чан. Стул со скрипом отодвигается назад, он встаёт со своего места. Следующее, что чувствует Чонин, крепкие объятия со спины.

***

Феликс не отрывает взгляда от ноутбука, продолжая вздрагивать от громких звуков взрывов, то и дело раздающихся из динамика. Фильм на экране мелькает стремительно сменяющимися кадрами. Рука, которой он подпирает голову, лёжа на боку, затекает, заставляя сменить положение. Сидящий на полу рядом с кроватью Хёнджин чуть поворачивает голову к нему, уловив боковым зрением шевеления.

Он устраивается на спине, повернув голову к ноутбуку. Фильм близится к логичному финалу, поэтому он позволяет себе немного отвлечься, зацепившись взглядом в Хёнджина, что сидит близко к нему, неподвижный, слишком сосредоточенный.

Красивый.

Мысль проскакивает в голове сама собой. Привлекательный, изящный, нереальный. Слишком много слов есть, которыми он мог бы описать Хёнджина. Многие из них те, которые не скажешь просто другу. Те, которые он никогда не произнесёт вслух в компании, раскрывая их отношения. Только вот, нет никаких отношений. Они не встречаются. Они скорее… друзья с привилегиями. Это понимание последние месяцы только омрачает мысли, перекрывая все приятные воспоминания о долгих объятиях и поцелуях украдкой. Таких, чтобы никто не заметил, но обязательно запорхали бабочки в животе. Раньше эта общая тайна только распаляла, добавляла азарта, но сейчас — угнетает. Феликс не понимает, что именно вызвало в нём такие изменения. Может, всё дело в том, что Минхо и Джисон начали открыто встречаться.

А они всё так же в этих непонятных отношениях. Они даже не обговаривали всё толком. Просто действовали так, как было удобно. А теперь ему захотелось конкретики, но он даже не знает, сможет ли Хёнджин ответить взаимностью. Все тревожные мысли скручиваются в животе тугим, неприятным клубком, подстёгиваемыми сомнениями в сущности Хёнджина. Кумихо же соблазнители. Сколько бы Хёнджин не говорил, что не стоит безусловно верить этим мифам, Феликс слишком много прочитал в интернете.

Он не замечает, как фильм заканчивается, погружая комнату в темноту на долю секунды. Внимание привлекает комментарий Хёнджина по поводу сюжета и его предложение поискать продолжение, на которое явно намекала концовка. Феликс согласно кивает, без особого энтузиазма. Время всё равно надо как-то убить, а погрузившись в фильм он, возможно, перестанет думать о всяком. Но поиски потерпевают неудачу: фильм так и не вышел в прокат, даже снят не был. Одна из причин, которую зачитывает Хёнджин, гласит, что большая часть каста оказалась стёртой во время щелчка. Простой поиск фильма заставляет вспомнить всё самое неприятное о событиях пятилетней давности. Он успел примириться с мыслью о потере родителей, но сердце всё равно колет болью.

— Ты говорил, что снял что-то новое? — спрашивает Хёнджин, переводя тему с фильма. Феликс заикнулся об этом видео, когда только пришёл к Хёнджину, а к этому моменту вообще думать о нём забыл. Лишь новый тренд, снятый для его канала в тик токе. — Покажешь? — просит Хёнджин, Феликс давится воздухом, вспоминая, что именно снимал. Почему-то сейчас это кажется слишком смущающим.

— Не стоит, — отнекивается он. — Оно ещё не смонтировано, поэтому я его ещё не выложил. Чуть позже. — Он бросает лёгкую улыбку, встречаясь со слишком внимательным взглядом Хёнджина, направленным на него. Словно изучает.

— Никогда не думал отрастить волосы? — неожиданно спрашивает он.

— Не думал, — бормочет Феликс, задумываясь. Такая мысль ему в голову никогда не приходила, хотя экспериментировал он часто. Наверное, дело в том, что отращивать длину пришлось бы какое-то время, за которое он точно бы передумал. — Не знаю даже, как будет смотреться. — Он проводит пальцами по рыжим прядям, которые совсем недавно сделал такими с помощью магии. Точно, он же может попробовать магией. И если что-то пойдёт не так, вернуть всё назад. Мысль отчего-то цепляет слишком сильно. — К чему вообще вопрос? Феликс выжидающе смотрит на Хёнджина. У того у самого волосы до плеч опускаются, когда не собраны резинкой.

— Просто мысль, — пожимает плечами Хёнджин, перебираясь к нему на кровать, садясь на самый край.

— Возможно, я бы мог попробовать, — всё ещё немного нерешительно тянет Феликс, приподнимаясь, чтобы освободить место для Хёнджина. — Ладно, я ничего не теряю, — вздыхает он и быстро встаёт на ноги, собираясь уйти в ванную. Может, просто пытается сбежать от близкого контакта.

— Серьёзно? — спрашивает Хёнджин, слишком неверящим тоном, словно он и подумать не мог, что простой вопрос будет воспринят настолько серьёзно.

— Да. Но мне надо немного времени.

Он скрывается в ванной комнате, оставляя Хёнджина сидеть в комнате в полной тишине. Дверь закрывается с тихим щелчком, предоставляя немного спасительного уединения. Мысль по-настоящему странная, но он почему-то берётся её исполнять. Он же делает это не ради Хёнджина и его минутной прихоти, да? Просто потому что ему самому нравится испробовать новое. Магия начинает искрить на кончиках пальцев знакомым покалыванием. Феликс сосредотачивается на отражении в зеркале, что смотрит в ответ с какой-то унылой отрешённостью. Заклинание не самое сложное, внешность начинает меняться на глазах. Рыжий цвет с прядей сходит, уступая место светлому, песчаному оттенку, Изменяется и длина, сначала до плеч, всё длиннее. Феликс вырывает себя из оцепенения, когда волосы доходят до талии. Кажется, переборщил. Но состригать ли их сейчас? Смотрится совершенно точно непривычно. Но плохо ли? Как-то непонятно, ему надо это обдумать. Если что, поправить дело не займёт много времени.

Он смотрит на собственное отражение ещё минуты три, не решаясь выйти. Волнительно. Как Хёнджин отреагирует. Всё же, ему важно его мнение, как бы ни хотелось отрицать.

Тяжело вздохнув, Феликс всё же давит на ручку, выходя в слабо освещённый коридор. Оттуда он видит Хёнджина, что притянул к себе ноутбук в поисках чего-то нового на остаток вечера.

Он не может нормально войти в комнату, ноги словно деревянные. Так и остаётся неловко переминаться с ноги на ногу где-то на пороге. Хёнджин замечает его и поднимает голову, застыв с удивлением на лице.

— Настолько плохо? — испуганно спрашивает Феликс.

— Вау, — только и выдыхает Хёнджин, убирая ноутбук на придвинутый низкий столик и поднимаясь на ноги, чтобы подойти ближе. Феликс поднимает голову, стоит ему встать вплотную, пытается уловить реакцию во взгляде, пока Хёнджин завороженно проводит пальцами по прядям. — Очень красиво, Феликс. Выглядишь прекрасно, — шепчет он.

— Правда? — Феликс опускает голову и чуть прикусывает нижнюю губу. Хёнджин продолжает возвышаться над ним, заставляя сознание тонуть в непонятном смущении. — Наверное, оставлю их на какое-то время, пока не надоест… Только как всё это людям объяснить…

— Наши сами всё поймут. А подписчикам скажешь, что это просто парик или наращивание, — предлагает Хёнджин, беря его руку в свою и утягивая назад, в мягкость кровати. — Будем смотреть что-нибудь ещё?

— Да, наверное, — соглашается Феликс, занимая то же место, что и до этого. Голова на подушке, волосы непривычно растрепываются.

Хёнджин садится рядом, но не торопится подтягивать к себе ноутбук. Вместо этого пододвигается ближе и снова возвышается. Смотрит сверху вниз, ловя непонимающий взгляд Феликса, и устраивает руки по сторонам от головы, чтобы нависнуть, смотреть в глаза. Феликс не успевает спросить, что он задумал — потому что сам всё прекрасно понимает — как чувствует губы на своих. Поцелуй мимолётный, смазанный, разрывается слишком быстро, чтобы успеть им насладиться.

— Зачем? — спрашивает Феликс, затаив дыхание. Свет комнате даёт только яркий экран ноутбука, его недостаточно, но даже так он видит, с каким желанием смотрит на него Хёнджин.

— Потому что захотел, — так просто шепчет в ответ Хёнджин, касаясь его щеки кончиком носа, а затем целуя куда-то за ухом. Феликс кривит улыбку. Сколько таких захотелось-моментов у них было? Но почему-то именно сейчас из него вырывается:

— И со сколькими ещё ты так «хочешь»? — спрашивает он, удивляясь яду в собственном голове. Не просто вопрос, настоящее обвинение. И провокация. — Учитывая, что никаких официальных отношений у тебя нет, — добавляет следом совсем необдуманно.

Хёнджин снова смотрит в глаза. В этот раз с какой-то холодностью, которую быстро сменяет усмешка. Беззлобная, но заставляющая почувствовать себя глупцом. Хёнджин понимает, к чему вопросы, догадывается, какие мысли терзают Феликса. Потому что он весьма впечатлителен, а Хёнджин знает, о чём он читал последние дни.

— Потому что в легендах кумихо — злобные соблазнители? — спрашивает он. Глаза на секунду сияют мягким-голубым. Лисьи глаза. Феликс отводит взгляд. Но Хёнджин мягко ладонью поворачивает его голову обратно, после чего наклоняется вперёд, шепча в ухо. — Хочется только с тобой. — За признанием следует ещё одно мягкое касание губ, на этот раз к шее. — Потому что кроме тебя мне никто не нужен, — продолжает горячо шептать, оставляя несколько поцелуев вплоть до ключиц. Феликс шумно выдыхает. — Но кто-то решил начитаться бреда в интернете, вместо того, чтобы обсудить сомнения.

— Я не… — пытается оправдаться Феликс. Смысл услышанного доходит не сразу.

— Хочешь встречаться со мной? — спрашивает Хёнджин, перебивая.

— Хочу, — тут же выпаливает Феликс. Он едва успел обдумать услышанное, сразу же сказал, что крутилось в голове всё это время. Вот так просто всё решилось? За одно мгновение словно спадает камень, оставляя после себя лишь лёгкость и нарастающий жар.

— Значит так и будет, — довольно кивает Хёнджин, утягивая его в ещё один поцелуй. В этот раз более долгий, тягучий. Стоит ему отстранится, как Феликс сам тянется обратно на встречу, желая получить большего.

Хёнджин не останавливается, скользит ладонями под свободную футболку, касаясь разгорячённой кожи. Чувствует, как Феликс вздрагивает от этого прикосновения, от контраста температур, но при этом всем телом подаётся на встречу, выгибаясь в спине, судорожно выдыхая и жмуря глаза. Ткань совсем скоро оказывается задрана до самого подбородка.

— И, пожалуйста, больше никаких статей из интернета про кумихо, в них нет правды, — шепчет Хёнджин, прежде чем коснуться кожи языком, оставляя влажную дорожку по животу до ключиц.

— Ладно, тогда про всё остальное молчу, — бормочет Феликс, прерываясь на тихий всхлип, очень некстати в голове всплывает другой факт. И, чёрт возьми, он хочет его озвучить.

— Например? — всё же спрашивает Хёнджин, тон Феликса его заинтересовывает. Он просто надеется, что это не какой-то отвратительный факт, но…

— Кумихо раскрывают свою истинную сущность, только если их… раздеть, — выдаёт Феликс. А сам ладошками тянет его футболку, пытаясь скорее снять, чуть царапает ногтями линию позвоночника, но замирает, услышав какой-то гортанный рык, сорвавшийся с хёнджиновых губ.

— Тогда почему бы тебе не проверить самому, — выдаёт он, с усердием принимаясь вылизывать затвердевшие соски. Ответом ему служит громкий стон.

***

Чанбин размеренно нарезает овощи, одними губами подпевая песне, играющей в наушниках. Он забрасывает их в кастрюлю, по часам засекая время, нужное для полного приготовления. У него есть десять минут, за которые как раз успеет помыть посуду. Даже быстрее, подключая свою суперскорость. Так будет даже лучше, ведь не настолько сильно будет слышно, как тарелки, убираемые в сушилку, бьются друг о друга. Значит, он не разбудит Сынмина всем создаваемым шумом. Тот заснул примерно час назад, тревожить его Чанбин не хочет.

Они так или иначе живут вместе почти столько, сколько он себя помнит. Просто в разных форматах. Сейчас вот наконец-то снимая совместное жильё. И его невероятно забавляет, что никто из друзей — кроме Чана — никак не может найти реальных доказательств их отношений. Только носятся со своими догадками, да перешёптываются между собой временами, мол знаю всё. Ничего они толком не знают. Чан единственный, кому вверена эта тайна. Но он и не мог не знать.

А ведь они начали встречаться ещё до всех этих знакомств. Пять лет назад. Пожалуй, слишком много фактов из настоящей биографии остаются под завесой тайны и по сей день. Потому что вспоминать то время никто не хочет. В нём нет ничего хорошего.

Знакомство в две тысячи четырнадцатом можно назвать лучшим моментом в худших обстоятельствах. База Гидры — не летний лагерь, а побег оттуда — самое желанное и тяжелое событие того года. Попытки прятаться по заброшкам, молясь, чтобы их никто не выследил. Тогда и сблизились. Иного выхода просто не было, поодиночке всех быстро бы переловили. После были попытки выдать себя за бездомных, потерявших семьи детей. В какой-то степени, они действительно были таковыми. Чанбин молился всем известным богам на силы Сынмина, которые избавил их от многих проблем. Благодаря его манипуляциям, настоящие семьи никто не стал искать. Ведь найти их, как бы ни хотелось вернуться в родные дома, значило подвергнуть опасности. Но Чанбин продолжал задаваться вопросом, что чувствует Сынмин, чьи родители сами отдали его на подобные эксперименты. Сынмин вопрос оставлял без ответа, отмахивался всевозможными способами. Он просто обещал им всем помочь и использовал полученную способность на возможный максимум. Даже если это значило, что головная боль станет постоянным спутником, вместе с кровью из носа и обмороками. Лишь бы они могли спастись от этого всего в мирной жизни.

Этот год иногда хочется просто стереть из памяти.

Их просто признали сиротами, распределили в один детский дом. Но группы, по возрасту, всё равно разные, разделившие и поодиночке выбросившие в неизвестность к незнакомцам. Рутина затянула, но давала хоть немного чувства спокойствия и стабильности. Учёба в школе, несмотря на всю нелюбовь к ней, стала немного особенной. Они могли встречаться в коридорах учебного заведения между уроками, за обедом. Учёба, неожиданно, стала приоритетом номер один, чтобы все трое могли поступить в один университет.

Уже тогда было не сложно заметить, какой Сынмин закрытый от остального мира. Прослыл высокомерным зазнайкой из-за хороших оценок и нежелания общаться ни к сем из одноклассников, кроме Чанбина и Чана, которые знали настоящие причины такого поведения. Но всем их не объяснишь. Это не тот факт, о котором стоит распространяться.

Чан отделился первым. Поступил в университет, став совершеннолетним, покинул детский дом, оставив их только вдвоем. Не то, чтобы он хотел такого разделения, выбора просто не было. И Чанбин в тот момент с ужасом понял, что через год ему придётся оставить Сынмина одного. Понимание, что несмотря на внешнюю холодность, Сынмин вовсе не был грубияном, за которого его считали, крепко держалось в голове. Казалось, что разлука будет непосильным испытанием. Уже тогда ему хотелось хотя бы просто защищать Сынмина. Тогда пришло понимание, что испытываемые чувства выходят за границы дружеских. Но признаться в них тогда было сложно, даже самому себе, что уж говорить про Сынмина, он очень боялся просто всё испортить.

Две тысячи восемнадцатый год в голове выглядит размытым пятном, состоящим из переживаний и тревог. Чанбин тогда думал, что без своей скорости не успевал бы вообще ничего. Сынмин остался один в детском доме, видеться получалось от силы раз в неделю, только потому что он бегал по знакомому маршруту через весь город. Чан успокаивал, говорил, что Сынмин обязательно справится, но от его слов легче не становилось. Не потому что Чанбин в Сынмина совсем не верил, нет, просто не мог унять беспокойство. Надежда, что в следующем году они снова будут вместе, теплилась в сердце. Надо будет всего лишь немного подсуетиться с бумажками, может, чуть поколдовать, чтобы снова жить вместе.

А потом случился щелчок Таноса. Через несколько месяцев после начала учебного года. Они проснулись утром и узнали, что половины вселенной больше нет. Новость ударила по сонному сознанию. С Сынмином связаться никак не получалось. Чанбин дрожащими руками набирал номер, но ответа так и не следовало. Верить в самую страшную догадку не хотелось. Тогда он сделал то единственно, что мог и должен был сделать в этот момент: сорвался изо всех сил в сторону детского дома. По воспоминаниям — наполненного людьми. В реальности его встретила оглушающая тишина. Может, всё дело в том, что он не слышал ничего кроме бешено бьющегося сердца в груди. Пустые коридоры, усыпанные пеплом, комнаты с запертыми дверями. Чанбин точно знал, в какую ему надо. Там, среди нескольких стоящих в ряд кроватей виднелась сгорбленная фигура, осевшая на пол.

Сынмин. Живой.

Из всех жильцов комнаты, единственный, кто остался. Чанбин подхватил его, прижал к себе крепко, осознавая, что все страхи позади. что они действительно все живы, и это главное. Страх так и не отпустил до конца, но вместе с ним поселилась мысль, что этот апокалипсис они пережили и ни что больше не способно их разлучить.

Тем вечером он признался. Когда слёзы на щеках высохли, а сердца перестали колотиться в страхе. Ужас от возможной потери разбил все барьеры неуверенности. Он просто должен был сказать, не держать в себе, а дать понять, насколько Сынмин ему дорог. Возможно, он не сильно верил, что получит взаимный ответ. Но именно так ответил Сынмин. Очень тихо и робко сказал, что чувствует всё тоже самое. Что рядом друг с другом они по-настоящему дома.

Чан узнал первым. Он же рекомендовал не рассказывать никому, не показывать на публике. Из беспокойства, что могут возникнуть проблемы, их страна всё ещё не была сильно толерантной. Осторожность бы не повредила.

Сынмин поступил в их университет. Смена обстановки пугала, спустя столько лет в одном месте, оказаться в свободном плавание, но присутствие Чанбина и Чана рядом действовало как лучшее успокоительное.

Они действительно никому больше не рассказывали об отношениях. Да и не видели необходимости. Скрывать их тоже не было большой проблемой. К тому же Сынмин не любил тактильный контакт на публике, расслабляясь лишь дома, в привычной, домашней обстановке. Чанбин мог себя сдерживать от порывов заключить в объятия или взять за руку.

Потом в круге общения появились Минхо и Джисон. Первые новые друзья со времен побега. За ними появились Хёнджин и Феликс, которого Чан с энтузиазмом обучал корейскому, разговаривая на родном для него английском. Чанбину казалось, что у них с Феликсом действительно много общего, вот и сдружились быстрее всего. И Чан, и Феликс были из Австралии, оба потеряли семью. В тот момент он решил попробовать найти свою семью. Несмело, мысль, что их нахождение может навредить им же всё ещё была крепка, но про Гидру ни слуха уже много лет. Только вот семьи его нет. Стёртые во время щелчка, последний шанс на воссоединение растворился в воздухе.

Последним прибился Чонин, прицепившись, почему-то, именно к Сынмину, пока не переключил внимание на Чана. Всё началось с простой просьбы поделиться конспектами. Сынмин был уверен, что отпугнул и без того потерянного первокурсника и долго сокрушался над этим фактом. Но Чонин так просто не отцепился.

Сколько бы ни прошло, как бы сильно они не были уверены в своих друзьях, об их отношениях никто так и не узнал. Сначала из-за страха реакции, после из-за понимания, что рассказывать особо нет желания. Им было весьма комфортно хранить эту тайну, оставляя эту часть жизни только для себя. В афишировании словно не было никакого смысла.

Когда Чан рассказал о своей силе, стало по-настоящему страшно, но они не могли оставить его одного с этим. Сынмин говорил с ним по телепатической связи. Варианта оставлять его одного оправдываться даже не было в обсуждении. Они, кажется, готовились к любой реакции. К страху в глаза, отвращению, но не сочувствию и пониманию. Стоило потрясениям улечься в головах, как на следующий год раскрылись Хёнджин и Феликс. Тоже не просто люди, тоже прошедшие через многое. Это было удивительное открытие.

Идея создать геройскую команду — просто шутка, которая должна была оставаться шуткой, безумной и неосуществимой. Но вот они там, где есть. Готовятся спасать Сеул от Звукового Монстра. кто бы мог подумать, что сбежавшие с Гидры дети смогут стать героями. Они ими, конечно, ещё не стали, но у них обязательно всё получится.

Из вереницы мыслей и воспоминаний вырывают тёплые прикосновения. Руки оборачиваются поперёк груди, на плечо опускается подбородок. Сынмин, всё ещё сонный и растрепанный, прижимается ближе. Чанбин не скрывает улыбки, накрывая его руки своей.

— Выспался? — почти шёпотом спрашивает он. Сынмин угукает. — Будешь ужинать? Скоро приготовится.

— Хорошо, — отвечает Сынмин, хрипловатым после сна голосом. — Я видел твои мысли во сне, — признаётся он. Чанбин на мгновение замирает. Только бы его мысли не вызвали ночные кошмары.

— Из-за меня проснулся? — осторожно спрашивает он. Он достаточно привык к тому, что во сне Сынмин свою способность к чтению мыслей не контролирует, подслушивая чужие мысли совершенно неосознанно.

— Нет, всё хорошо, — зевая, тянет Сынмин. Он отпускает Чанбина и устраивается на стуле рядом. — У нас всё получится. Должно получится, да? А когда выиграем, можем рассказать всем. Они заслужили знать правду.

— Хорошо, — соглашается Чанбин. Он не против рассказать. Это будет даже забавно, посмотреть на удивление на лицах.

— Столько мыслей о прошлом, — продолжает шептать Сынмин. — Мне страшно вспоминать то время. Почему-то, я всё ещё иногда думаю, что Гидра может за нами вернуться и забрать обратно. Хотя их давно нет, уже девять лет прошло.

— Этого никогда больше не случится, — заверяет его Чанбин. Он в этом уверен. — А если кто-нибудь попробует тронуть, то мы всегда сможем вытащить друг друга обратно. И в этот раз у друг друга будем не только мы.

— Люблю тебя, — произносит Сынмин. — Один я бы не справился тогда.

— Я тоже люблю тебя. — Чанбин подходит к Сынмину и мягко целует в макушку. — И спасибо, что спас нас.