Ночь наползает на Город грузно, подминает под себя и наваливается тяжестью. В комнатке на втором этаже Госпиталя, освещенной танцующим огоньком лампы, не тяжело — тут даже дышится полегче.

Бурах стаскивает запыленную робу, скидывает ее вместе с остальной одеждой на ближайший свободный стул: в шкафу аккуратно сложены вещи Данковского, пахнущие местным мылом и столичным одеколоном — аромат кедрового дерева, немного густой, но все-таки уступающий естественному запаху Даниила. Потянувшись, чтобы совсем не одеревенеть, Артемий подходит к окну, выглядывает за тонкую штору: светло-желтые огни мирно горят, почти не напоминая о кровавых ночах эпидемии.

Бурах знает, что за городской чертой понемногу собираются переселяться степняки, не работающие в Бойнях. Те же, что накрепко связаны с горожанами, одним огромным клубком дремлют в тесной тьме Термитника.

Поют многочисленные линии по Городу, и Артемий чувствует каждую, ясно видит и чутко слышит. Еще где-то среди разваленных домов и тесных улочек шныряет Спичка, отгоняя усталость и потирая тяжелеющие веки. В полудреме Ноткин, забравшийся в свой личный угол, гладит сыто мурлычущего Артиста, накрытого согретой теплом хозяина курткой. Ласка с мягкой колыбельной и легким мороком в глазах обходит в последний раз на сегодня могилы, желая всем добрых снов. Кивнув отцу на прощание, пусть временное, привычно уходит в Многогранник Хан, хмурится недетски, обуреваемый сонмом мыслей и мечт. Свернувшись калачиком под одеялом, расцвеченным причудливыми узорами степной вышивки, умильно сопит маленькая Тая. Мишка еще совсем сонно зевает, только раскрыв темные глаза, сползает на пол вагончика и готовится идти сегодня за шепотом Земли. Мудрая Капелла откладывает мягко книгу, улыбается чему-то — должно быть, рада, что сегодняшний день прошел благополучно — и шепотом напоминает матери и брату, что помнит о них.

Если замереть и прислушаться, Бурах слышит и другую вязь, пускай и слабее. После вечернего разговора с сыном Виктор машинально идет к столу, погруженный в думы о насущном — скорее всего, он снова не будет спать. Георгий тоже у окна, но не смотрит на мир, вместо того погруженный в себя. По трещинам на зеркалах проводит кончиками пальцев Мария, даже не пытаясь вглядеться в разбитое отражение… Все Каины больше мыслители, и Артемию иногда тяжело их найти, настолько глубоко они уходят в себя. Из душного зала кабака Андрей с упорной заботливостью уводит брата спать и остается молча рядом, как всегда, пока Петр в его присутствии не станет дышать ровно. Зато кончик трости постоянно будет взлетать вверх этой ночью, указывая на провинившихся Трагиков и Исполнителей, забывших строчки или шагнувших в пропасть. А под потолком Собора тихонько будет раздаваться призрачный звон блистающих браслетов.

От прикосновения Бурах не вздрагивает, хотя и не ждал. Чуть поводит плечами, когда узкая ладонь гладит его по лопаткам, после глядит на Даниила у своего бока. Темные Бакалавровы глаза затуманены сонливостью, но не просят — уверенно велят идти спать, потому что сегодня пахали вместе, плечом к плечу. Артемий кивает, привлекает к себе своего столичного змея, опутанного с ног до головы их переплетенными и завязанными множеством узелков линиями, и склоняет голову. Губы ложатся на губы тут же: Даниил приподнимается на носках, чего себе больше ни с кем не позволяет, чтобы обоим было удобнее. В пульсе живых сердец отдается эхом гулкое дыхание грузного Города, который они спасали каждый день после того, как его озарило мимолетное Чудо, выжегшее Песчанку.

С тихим шелестом расправляется повисшая штора. Миг, другой — гаснет лампа, и остается только красноречивое, переполненное словами молчание, утекающее темной рекой в глубокий, спокойный сон.