POV Пьер Аронакс
На следующий день после того, как мы вместе, ранним вечером, ненадолго столкнулись с бурей, ее последствия устроили мне, пожалуй, самую странную встречу с капитаном, какую я когда-либо имел на борту "Наутилуса".
Я сидел в своей каюте и просматривал записи о нашем путешествии под волнами - занятие, которое часто занимало меня в эти тихие вечера без компании. Возможно, я пробегал глазами время, проведенное с капитаном Немо, как некоторые рыбы осматривают песчаное дно океана в поисках корма - за исключением того, что я старался каждый раз осмыслить какой-то кусочек истины, зерно понимания в кажущемся бесконечным объеме переживаний, чудес, мира, открытого мне этим странным человеком. Я всё еще знал так мало, и все мои знания казались в целом подобными следам горных пиков в тумане, недостаточными, чтобы нанести на карту что-либо из окутанной туманом береговой линии, не говоря уже о континенте за ней. Посреди этого пересмотра и размышлений я услышал звук, который, внезапный и поразительный, занял у меня несколько мгновений.
Это был чих.
Теперь это может показаться очень маленьким откровением, но читатель вспомнит, что я был на подводном судне, в нескольких сотнях миль от любой флоры, фауны или каких-либо частиц пыли или мусора, которые могут вызвать это самое основное и непроизвольное из человеческих действий. Я как раз пришел к несколько дезориентирующему осознанию того, что действительно не слышал ни одного чиха за все время пребывания на борту, когда он внезапно повторился. Этот раз был тяжелее и, сопровождаемый коротким кашлем, произведя впечатление не случайной дыхательной судороги, а типичного недомогания.
В ту же минуту я заметил, что дверь между моей и капитанской каютами приоткрыта: звуки доносились до меня через нее.
"Ах, - подумал я, - Значит, тайна вовсе не тайна! Когда человек проводит большую часть ночи в открытом море, промокший, измученный и замерзший от шторма, что может быть естественнее, чем простуда? Даже если этот человек - капитан Немо, чья выносливость почти совпадает с стойкостью его лодки, - но хотя "Наутилус" и железный, его капитан всё же из плоти и крови..."
И действительно, как это ни странно после всего увиденного, мне все труднее было не обращать внимания на этот последний факт.
Как только эта мысль мелькнула у меня в голове, я окончательно отвлекся и потерял всякую надежду вернуться к своим записям. Я сидел почти не дыша, ожидая еще какого-нибудь звука из-за двери. Вынужден признаться, что мысль о том, что этот необыкновенный человек борется со столь обычным недугом, захватила мое воображение. Возможно ли, что он, которого не выбило из колеи даже мучительное удушье под полярными льдами, просто отмахнётся от своего самочувствия? Или простая, практически универсальная человечность этого бедственного положения всё-таки охватила его сознание и вызывала тоску, как это часто делали самые мирские страдания, по простому комфорту?
Последний раз, когда я вторгся к капитану в его каюту, был слишком свеж в моей памяти: наш разговор был отвратителен, и теперь я не мог не думать, что он вызвал спонтанный всплеск болезненного чувства, который заставил его подвергнуть себя буре. Но с этой мыслью я рассудил, что если мои действия, хотя бы отчасти, вызвали его нынешнее состояние, то мне следовало бы, по крайней мере, обратить на это некоторое внимание. Я беспокоил его, беспокоил уже некоторое время своим непрошеным присутствием в его тайной обители "Наутилуса" Мысль о том, что это принесло ему моральный дискомфорт, вылившийся в подобные поступки с угрозой здоровью, вызвала во мне электрический прилив вины. Я бездумно бросился к двери.
При моем внезапном появлении капитан резко поднял глаза от стола. Мое беспокойство усилилось, когда я увидел, как явно он нездоров: эти проницательные глаза были тусклыми, пронизанными алыми кровеносными сосудами; лицо, хотя и слишком смуглое, чтобы показать бледность или румянец, которые могла бы вызвать болезнь у более светлокожего человека, носило теперь чуть желтоватый оттенок и блестело мелкими капельками пота; его дыхание, едва слышный хриплый звук, пробивался сквозь приоткрытые губы. Его голос, когда он заговорил, тоже был хриплым, выдавая некоторое воспаление пазух и отек глотки и гортани, которые, как я подозревал, были довольно болезненными.
- Какие-нибудь проблемы, месье?
Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы собраться.
- Я должен извиниться за вторжение, - сказал я наконец. - Но, капитан, с вами все в порядке?
- Абсолютно, - ответил он холодным и властным тоном, но его изменившийся голос звучал не совсем ровно.
- Тогда я должен еще раз извиниться, но, по-моему, вы ошибаетесь.
- А? - переспросил капитан Немо, теперь уже кашлянув. Он встал из-за стола и повернулся ко мне: довольно близко, несмотря на размеры каюты. Я заметил, что одна его рука осталась лежать на столе, как бы поддерживая его. - Вы хотите сказать, профессор Аронакс, что я не могу судить о своем собственном состоянии?
Тут же, едва он закончил говорить, капитан резко повернулся и схватил со стола носовой платок. Он поднес его обеими руками к лицу и втянул в себя с третьим, едва сдерживаемым чихом. Лучшей возможности у меня не было: я воспользовался моментом.
- Очевидно, нет, если не сказать "совершенно"! И давно вы так чихаете?
- А вас это касается?
- Как врача, меня должно это касаться.
- Не должно, - сказал он с небрежностью, которую я счел искренней. Он снова высморкался со звуком, который не дал мне никакого ободрения относительно состояния его дыхательных путей. - "Наутилус" находится в безопасных водах, его экипаж, как вы знаете, способен и опытен. Даже если мое здоровье будет ненадолго ухудшено, ничего страшного не произойдёт.
Подобного рода самоувольнение ничуть не уменьшило моего волнения: слишком часто, как мне казалось, он проявлял чересчур мало внимания к собственному благополучию. Одно дело поступать так во имя необходимости, в обстоятельствах, где ограничения человеческого смертного сосуда не должны помешать целеустремленному честолюбию его ума. Но этому поступку я не мог приписать ничего, кроме гордого упрямства этого человека. Возможно, сказывались инстинкты врача, но я не мог позволить себе так легко отмахнуться.
- Капитан, - начал я, - Вам не понравится, что я скажу, но так как я врач и, кроме того, ваш спутник в этом путешествии...
- Против воли! - перебил он, кашляя в кулак. - Или вы не это имели в виду вчера?
- Даже если так! Я скажу, как считаю нужным. Вы - не ваш "Наутилус". Он никогда не устает, это правда, и не болеет. Но для вас возможно и то, и другое, и, насколько я могу судить, сейчас эти два пункта совпали. Я уже некоторое время думаю, что вы слишком многого требуете от своего тела: простуда, которую вы подхватили, - это его крик об отсрочке.
Гнев вспыхнул в нем, он шагнул ко мне и, видимо, собирался силой вышвырнуть меня из своей каюты. Но от резкого движения кашель усилился, потрясая всё его тело. Он не мог ответить. Мысленно я вновь наблюдал ту страшную бурю и машинально произнёс:
- Вчера, когда я присоединился к вам во время шторма...
- Это, - отрезал капитан Немо, с трудом отдышавшись, - было ужасной глупостью. И я советую вам не повторять ошибку.
- Если я был глуп, рискуя меньше часа, то насколько рискованнее было терпеть половину ночи?
- Я знаю эти бури, профессор. Риск, которого вы так боитесь, для меня - старый друг. Я не прошу никого из моей команды нести его вместе со мной. Как вы думаете, мне было бы приятно увидеть вас насмерть разбитым волнами или замерзшим и чахнущим от лихорадки? Нет, господин Аронакс. Бури я встречаю один!
Я снова стоял потрясенный, не готовый к этому откровению; капитан похоже тоже не собирался так увлекаться и остался совсем запыхавшимся. Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза со столь ясной усталостью, какой я никогда прежде у него не видел.
Что было на уме у этого странного человека, который так ревностно заявлял о своем одиночестве, но все это время заботился о благополучии людей вокруг? Что было у него на уме вчера на палубе, когда я полагал, что он не замечает моего присутствия? Мысли мои метались, но я не мог позволить себе отвлечься от сути дела. Вчера я рисковал жизнью, чтобы увидеть его в этот самый возвышенный момент - и теперь не мог отвернуться от его самой земной человечности.
Изменив тактику, я спросил:
- Вы случайно не получаете ещё и лекарства из моря, капитан?
- Да, хотя и не часто, - почти инстинктивно ответил Немо. Хотя его голос был очень хриплым, я правильно рассчитал, что он с готовностью ответит на любой мой вопрос о его новшествах на борту "Наутилуса". - Моя команда - выносливые люди, и недуги земли редко беспокоят их. Я извлекаю лекарства из некоторых водорослей, неизвестных на поверхности из-за глубины произрастания, в частности, противовоспалительные и обезболивающие; другое вещество, из внутренностей одного из морских слизней, вызывает мирный сон. С добавлением спирта, дистиллированного из морских водорослей для очистки случайных ран, мы до сих пор не нуждались ни в чем другом. Так что, как видите, океан снабжает мою аптеку так же охотно, как и кладовую.
Я понял, что почти ожидал обнаружить среди чудес "Наутилуса" лекарство от обычной простуды.
- Вы использовали какое-нибудь из этих средств?
- Много раз и с превосходным результатом.
- А для себя, капитан, здесь и сейчас?
- По какой-такой нужде?
- Только для того, чтобы они могли принести вам пользу.
- Замечательно! - бросил он с резкой насмешкой, будто вдруг осознав мою цель. - Значит, теперь моё здоровье внезапно заботит профессора, который ничего не хочет, кроме как уйти с моего "Наутилуса"? Оставьте меня в покое, месье. Я, как вы сами говорите, болен и утомлен. У меня нет сил терпеть ваше общество.
Никакое предложение убираться вон не могло быть яснее. Хотя я не мог не заметить, что в этой бесцеремонной вспышке заключалось и другое: капитан признал своё плачевное состояние. Я не мог сказать, какую роль сыграло его физическое недомогание в том скверном настроении, в котором он пребывал. Но даже когда я покидал его каюту, мне было ясно, что он ни при каких обстоятельствах не обратится за помощью, даже к своей несравненно преданной команде. Нет. Хотя он доверял им великолепие и сложное устройство "Наутилуса", но не досадные слабости его собственного тела. Более того, я знал, что на борту нет другого квалифицированного врача.
Трудно сказать, что на меня тогда нашло, но, выйдя из салона, я сделал то, что при других обстоятельствах вряд ли мог бы вообразить. Я немного побродил по кораблю, пока не встретил одного из членов экипажа (который, по моим наблюдениям, совершенно точно владел французским) и, приняв совершенно доверительный тон, сказал ему: “Капитан Немо разрешил мне получить доступ к вашим запасам лекарств для лечения одного из моих товарищей. Вот что мне понадобится...”
Неужели мне удалось обмануть того парня, смотревшего на меня лицом, непроницаемым, как корабельный люк, отделяющий нас от внешнего мира? Не знаю и не думаю, что когда-нибудь узнаю. Но каковы бы ни были его причины, через несколько минут он снабдил меня всем, о чём я просил.
Вернувшись, я обнаружил, что дверь между моей каютой и каютой капитана закрыта, однако, судя по положению ручки, не заперта. Тем не менее, ворваться обратно было бы ничем иным, как провокацией к росту напряженности между нами. Я был вынужден набраться терпения, обдумать, как лучше подступиться, и сидеть, с тяжелым сердцем прислушиваясь к звукам человека, страдающего в соседней комнате.