март 31, 1972
+48 °F
солнечно
Переместимся в ледовый дворец, где я и Кирстен синхронно двигаем головами, отслеживая полёты шайбы в битве «Сиракьюз Блэйзерс» против «Нью-Хейвен Блэйдс».
Мы не очень-то увлекаемся хоккеем, особенно таким отстойным, как в низших лигах Восточного побережья, но в качестве ближайшего места для посидеть-поболтать сойдёт.
— Мы похожи, спору нет, — заявляет Кирстен, когда опасный момент у ворот хозяев льда не приводит к голу. — Вот только меня никогда не звали Ричи. И фамилия Килпатрик ни о чём не говорит. А родителей своих помню столько же, сколько себя.
Она сидит, скрестив руки и накинув на плечи ту запомнившуюся мне тощую шубку с Падди-парада. Брюки-колокольчики делают ноги Кирстен длинными-предлинными, особенно когда она закидывает одну на другую. «Похожи». Чертовски мягко сказано. Кирстен в собеседницах — почти как с зеркалом разговаривать, но не казаться при этом сумасшедшей. Занявшие соседнюю трибуну фанатки «Блэйзерс» поглядывают в нашу сторону немного злобно и с опаской; похоже, приняли за конкуренток, удумавших подцепить их любимых хоккеистов близняшковым обаянием. Всем известно, что ни один парень не устоит перед близняшками.
Говорю:
— Так может, твоя мать — и моя тоже. Сменила тебе имя, чтобы затруднить поиски. И взяла фамилию нового мужа.
Кирстен в ответ смеётся ртом, но не глазами. В её-моих невнятного цвета глазах затаилось недоверие... Или даже страх. Точно не веселье. Наша внезапная встреча всё же произвела на неё впечатление, как бы Кирстен ни старалась продемонстрировать обратное.
В детстве я читала книги, где было принято оснащать героев глазами голубыми, как летнее небо, зелёными, как сочная трава, и всё в таком духе, а теперь, глядя на Кирстен, придумала романтично-патриотичное сравнение для глаз Килпатриков: «как торфяные болота Ирландии». Если жизнь или рассудок дороги вам, держитесь подальше. Бу!
— Бред какой... — бормочет она и принимается массировать веки. — Могу привести сотню аргументов, почему наши матери — разные женщины, но ограничусь одним: у моей имелась степень по средневековой английской литературе.
Да уж, доказательство и впрямь веское. Сложно поверить, будто автор записки могла изучать средневековую английскую литературу.
— Когда ты родилась? — спрашивает Кирстен.
— В пятьдесят третьем. Седьмого декабря, на Пёрл-Харбор.
— А я — двадцатого января пятьдесят четвёртого. Видишь, не сходится. — Она намеренно промахивается, пытаясь соединить кончики указательных пальцев. — Полтора месяца. Мы не можем быть дочерьми одной женщины... Или скажешь, что мама и дату рождения мне поменяла до кучи?
— Необязательно. Приёмные родители могли не знать настоящую дату и записать случайную.
— Не называй моих родителей приёмными, ясно? — шипит Кирстен.
Каюсь: слова про приёмных родителей были жёсткими, однако ради реакции Кирстен стоило попробовать. Она умеет сердиться так, как не получается у зомбо-амёбной меня. Все черты её лица словно сгруппированы на полдюйма компактнее и жёстче, и Господи-Боже, до чего же это красиво. Тот штришок, которого так не хватает мне.
Кирстен — усовершенствованная я; Дарерка с индексом А1. Если она и есть Ричи, вопрос насчёт выбора женщины-из-записки можно закрывать. Приходится давить паскудную мысль, что между собой и Кирстен я, скорее всего, тоже выбрала бы Кирстен.
— Решила, будто кругом творится грёбаный Дисней, и нас обеих играет Хейли Миллс? — продолжает она чуточку спокойнее. — Как ты вообще меня нашла?
Люди впереди, по бокам и сзади взрываются криками радости: «Блэйзерс» забили шайбу. Гости немедленно затевают драку, все хоккеисты месят друг друга, как медведи. На дворе по-прежнему суровые семидесятые, и никто не носит шлемы, ведь защитная экипировка — отстой и не круто, а мозги профессиональным спортсменам всё равно не пригодятся.
Я пожимаю плечами:
— Можно сказать, нас свела Пьетра Да Во.
— Пьетра... — Кирстен возвращается в исходное положение. Её ирландские торфяные болота косятся в пустоту слева от меня. — Пьетра... Да, конечно. Следовало догадаться, едва я увидела на тебе форму святой Агнессы. Выходит, Пьетра помнит меня слишком хорошо? А ты — моя... дублёрша? Пьетра-Пьетра, вот же стерва, — она начинает нервно смеяться. — Нашла новую меня, чёртова извращенка.
Нет, ну это уж слишком. Одно дело считать себя дублёршей, а другое — когда кто-то другой называет тебя так.
— И кем вы друг другу приходитесь?
— Мы... — Кирстен запинается. — Сводные сёстры, вроде как. Мать Пьетры — моя мачеха.
Она бормочет ещё что-то по-немецки, и меня аж передёргивает. Вот где реальная жуть — услышать немецкий практически из собственных уст.
Кирстен и Пьетра — сводные сёстры. Одно открытие шизанутее другого.
Мы обе делаем вид, будто смотрим хоккей. По ощущениям, парни на арене всё больше бьются на кулаках и прикладывают друг друга о борт, чем гоняют шайбу. Шестёрка рубак в белом и жёлтом из Сиракьюза. Шесть бойцов в красном и синем из Нью-Хейвена. Подкрепление на скамейках запасных. Гонг! Эти низшие лиги северо-востока, где плохой хоккей пытаются компенсировать хорошими драками.
Мать Пьетры — мачеха Кирстен. У мамы Кирстен имелась степень по английской литературе... Означает ли это, что она умерла?
— Удивительной судьбы женщина, — произносит Кирстен, и я догадываюсь, что речь пойдёт о матери Пьетры. — Родилась где-то в степях под Сталинградом. Во время Второй мировой познакомилась с офицером итальянского экспедиционного корпуса и сбежала с ним на его родину, в Милан. Спустя несколько лет развелась, встретила отца Пьетры, переехала в Америку. Вот так ветры войны разбрасывали людей по миру в середине двадцатого века... Могу поспорить: Пьетра деталей не раскрывала. Она не любит мать.
Класс. Пьетра — наполовину русская. Хотя меня уже ничем не удивишь. Зато понятно стало, отчего она так странно отреагировала на вопрос о России. Я ни о чём таком и не подозревала, а Пьетра небось часами ломала голову, от кого я могла узнать факты из биографии её матери.
Хоккеисты отбрасывают клюшки. Устраивают очередную битву на пустом месте. В разгар поединка один из судей вдруг подбивает лезвие конька игроку «Блэйдс», и тот падает, и его соперник из Сиракьюза оказывается сверху. Не стерпевший подлости вратарь Нью-Хейвена валит судью на лёд и принимается его душить.
Шокированные таким поворотом шоу зрители вскакивают с мест, а Кирстен ведёт монолог, наблюдая за происходящим сквозь пальцы:
— Пьетра поссорилась с матерью три года назад, когда та вышла за моего папу. Как ты наверняка заметила, своего отца Пьетра любит неистово. А нас с тех пор не желает знать. Сбежала в Баффало. Меня так и вовсе «предательницей нашей дружбы» назвала. П-ф-ф! — Она закатывает глаза, скорчив гримаску «та мисс — легонько чокнутая». — Пьетра всегда была... себе на уме.
Запасные игроки прыгают со скамеек через борт, дабы выявить победителя серии раз и навсегда. Фанатки визжат от ужаса и восторга.
Тянет спросить у Кирстен, не скрывалось ли за их дружбой что-то нездоровое — вроде нашего с Пьетрой приключения в отеле, — но понимаю: для первой встречи такое будет явным перебором.
Говорю:
— Ты бы это... Порасспрашивала отца. Аккуратно. На всякий случай.
— Ты бы своего тоже порасспрашивала, ага-а? — передразнивает Кирстен. — Как по мне, отсюда и следовало начинать.
В целом справедливое замечание, если не учитывать, что я — Дарерка Скрытная. Вести разведку. Обходить с флангов. Всё как положено. Спасибо папе. К тому же вскрытие китайской шкатулки — серьёзное нарушение нашего джентльменского договора о личном пространстве и непроникновении в секретики. А провокация со стороны пива, мёртвого футболиста и мистера Сатаны — так себе оправдание.
— Обменяемся контактами? — предлагаю. — Может, наша встреча — итог игрищ русско-итальянской королевы греха, и мы действительно никто друг другу. А может — божественное провидение.
Может, сам Господь свёл нас ручонками Пьетры, кто знает? «ЗАБЕРАЮ РИЧИ. ОСТАВАТСЯ С УМСТВИННО ОТСТАЛОЙ ДАРЕРКОЙ». Я ведь не успокоюсь, пока не отыщу автора этих слов.
Кирстен поднимает ресницы. Задумчиво прикусывает губу.
— Может быть, может быть. — Она достаёт спичечный коробок и огрызок карандаша. — Давай, диктуй номер. На всякий случай.