апрель 10, 1972
+29 °F
зима, зима, зима
Вернёмся на стадион имени Джеймса Т. Андерсона, на крышу радиорубки, где я хрумкаю облатки и слежу за тем, как школа святой Агнессы оживает после Пасхальных каникул. Жёлтые автобусы прибывают и отваливают, словно игрушечные вагончики на рельсах, оставляя перед зданием неаккуратные кучки детей; монахини-пингвины формируют из малышни колонны, прежде чем повести к становлению через обучение. Солнце пытается прогреть накачанные Арктикой воздушные массы. Снег залёг камуфляжными кляксами.
Будучи неподвижной и внешне безмятежной, я сканирую окрестности глазами ящерицы. Отслеживаю каждое перемещение. Наблюдаю за тем, как девчонки из нашей команды разминаются внизу. Наблюдаю, как Барнабас Коллинз водит по автобусному парку людей, похожих на комиссию из школьного округа. Верная примета: если к вам заявилась комиссия, значит, где-то на просторах штата недавно потерпел крушение школьный автобус.
Мои зрачки реагируют на яркий и быстрый предмет, но это — всего лишь сиреневый велосипед Бэтгёрл. Надо же, спустя три месяца я наконец допёрла, откуда её прозвище пошло.
А красный «Мустанг»... нет его. Младшеклассницы со скакалками топчут личное парковочное место Пьетры. Пипец как тревожно. Пьетра никогда не пропускала школу. И уж тем более не опаздывала на тренировки. Спускаясь со своей дозорной вышки, я пытаюсь вспомнить, когда там должен был вернуться из Страны её отец. Как раз десятого апреля, кажется. Вернулся таки? Поехала встречать? Остальные варианты отсутствия Пьетры либо слишком фантастичные, либо слишком нехорошие, чтобы о них думать.
На моём пути — внутренности радиорубки: старые афиши «Крестносцев», провода, большие красные буквы «НЕ КРИЧАТЬ В ПОДКЛЮЧЁННЫЙ МИКРОФОН». Буквы такие манящие, что я склоняюсь над столом и кричу прямо в микрофон. Какая жалость — он не подключён.
Девчонки слишком привыкли полагаться на организаторские способности Пьетры, поэтому в её отсутствие шляются по лужайке неприкаянно, как банда зомби-потеряшек, и столь же невпопад обмениваются фразами. Стрёмная погода и эффект преждевременно закончившихся каникул не добавляют нам весёлой живости.
— Дарерка, — говорит Чиккарелли. — Ты знаешь о погоде больше других. Когда закончится эта лютая зима?
— А?... — откликается не расслышавшая Осень-Зима.
Я рассказываю Чиккарелли, что новый ледниковый период настиг Америку, и пора ей с братьями возвращаться к неапольским рельсам. Чиккарелли кидает в меня пятнистым мячом.
Мимо идущая Осень-Зима демонстрирует свои стягивающиеся резинкой на затылке очки:
— Смотри, какую штуку забацала. Теперь ни одна стерва не сможет сбить их с меня.
В конце концов мистер Макбрайд является, дабы задать нужное направление. Надетый под спортивный костюм свитер с флёр-де-лисами разбавляет французскими королевскими нотками его образ повзрослевшего хулигана. Поделив присутствующих на две команды по пять человек, мистер Макбрайд прижимает к уху маленький радиотранзистор на батарейках, предостерегая напоследок:
— Погода травмоопасная! Не ходите в стыки.
Газон после арктической ночи холодный и жёсткий, как щетина Джеймса Т. Андерсона. На бутсах наших самые острые шипы. Многие надели под шорты рейтузы, но мы с Абигаль бесстрашно подставляем голые ляжки морозу в расчёте на то, что скорость и резкость согреют. Каждое американское поколение должно храбро пережить свой тысяча восемьсот насмерть замёрзший.
Я и Эбс — наконечники копий наших урезанных команд: бегаем больше, пинаем дальше, ругаемся крепче. Если кто полагает, будто спортивные команды католических школ звучат пристойнее государственных — я вас умоляю. Не успело остыть парковочное место Пьетры, а битва за лидерство разгорелась не на шутку; стоит отвлечься на секунду — и мяч отобран соперницами. Мне приходится сложнее всех, ибо не только за полем следить надо, но и проверять периодически, не появился ли «Мустанг». В один из таких моментов Абигаль въезжает в мою опорную пятку сзади, и я приземляюсь всем телом на травобетон.
Абигаль говорит:
— Не зевай. — И как-то нехорошо подмигивает.
Восходящее солнце окрашивает пар нашего дыхания в оранжевый цвет, превращая в огнедышащих драконов. Всё, никаких больше «Мустангов». Пора отдаваться делу полностью, пусть это и тренировка. Моя кожа холодная, но мышцы и дух горячи. Я получаю пятнистый мяч от Дюймовочки или напрямую от Чиккарелли и двигаю, двигаю, двигаю вперёд, прикрывая корпусом, прокидывая между чужих ног, отпихивая чужие плечи, отпугивая девчонок хищным хрипом. И тут — хрусь! — металлические шипы вонзаются в мой голеностоп сзади. Даже не приспуская гетры можно представить глубокие кровоточащие порезы.
— Ты дура? — спрашиваю я, сидя на 20-ярдовой отметке. Кожа словно когтями рассечена. Адреналина много, поэтому выглядит чертовски больно, но пока не ощущается толком. Я встаю и ковыляю к Абигаль. — Что там тренер говорил насчёт стыков?
Встав вплотную, мы стараемся друг друга переглядеть. Поражённые кровавой сценой девчонки тоже замерли и ждут исхода неожиданной стычки принцесс у трона исчезнувшей королевы.
Детские щёки Абигаль горят розовым азартом.
— Да ладно. Я легонько совсем, — нагло заявляет она.
Вдох-выдох. Господи, дай сил душевных. Дай терпения.
Прикрыв веки, повторяю про себя: «С Богом в школе, с Богом в семье, с Богом в сердце», но мистер Сатана овладевает, и я совсем легонько бью Эбс лбом в переносицу.
* * *
В канцелярской келье сестры Терезы священные персоны размещены строго иерархически. Над дверным проёмом повис стандартизировано-унифицированный Иисус. Мученики во главе с Агнессой Римской составляют многолюдный средний ярус. Павел VI, наш актуальный святой отец, выставлен ниже всех — на рабочем столе сестры Терезы, — ибо живые у Церкви не в приоритете, какими бы высокопоставленными они ни являлись. Удивительный эффект официальных папских фотопортретов: каждый может узнать, что Его Святейшество думает персонально о нём; лично на меня Папа взирает со смесью любви, жалости и укоризны, будто я не то чтобы безнадёжная совсем, но промежуточных ожиданий не оправдываю.
Ниже святых также имеется иконостас из дипломов: они свидетельствуют, что ежегодно в течение последних полутора десятилетий школа святой Агнессы попадает в топ-10 католических школ штата Нью-Йорк. Уж очевидно потому, что в ней до сих пор не училась я. Есть хорошие девочки, на которых снизойдёт благодать, а есть Дарерка Имджин Килпатрик — вечная правонарушительница, универсальная грешница и круглоглазая вьетконговка.
Дверь открывается, и я говорю, узнав на слух резиновые подошвы сестры Терезы:
— Сестра, я раскаиваюсь. Не ведаю, какой бес в меня вселился. Никогда не била людей первой.
А сестра Тереза говорит отвлечённо:
— Погоди, мне пишет твой редактор.
...Боб?!
Она проходит мимо, читая на ходу. Или, скорее, прочитав уже, но делая вид.
— Пишет, что мы губим юные дарования. Задаём слишком много домашних заданий. Ты не можешь развивать свой писательский талант из-за этого.
Бо-о-о-о-о-о-об.
Усевшаяся в кресло сестра Тереза выуживает из-под учебно-административной макулатуры февральский номер «НАСТОЯЩИХ МУЖИКОВ». Какой позор, чтоб мне провалиться! Заглядываю вниз, стремясь разыскать потайной люк в подвал, где поджидают черти с кандалами и плётками. Лучше уж прямиком туда отъехать.
Сестре Терезе тоже приходится оправдываться:
— Взяла у мистера Макбрайда. Для интереса.
Господи, я только что обещала Тебе не трогать больше чужие носы, но можно попросить об исключении для Боба?
— Дик Стронг — это вульгарно, как по мне, — делится мнением сестра Тереза. Она зажала в ладони коробок зубочисток и гремит ими в перерывах между фразами. — Если хочется мужской псевдоним, можно взять... Доминик Силосский, например.
Какое счастье, что хотя бы фанфики мои не уходили во внешний мир. За исключением того случая с отцом О'Коннелом. Не оставляя попыток впитаться в стул, я сообщаю:
— Это не самый удачный рассказ.
— Да, — вдруг соглашается сестра Тереза. — Мне больше нравится вот это. — Она откладывает «НАСТОЯЩИХ МУЖИКОВ», чтобы продемонстрировать школьную газету «Эгги» — свежий выпуск, где напечатан мой репортаж с дебютной игры «Крестоносцев» в новом сезоне.
Я могу долго насмехаться над парнями-футболистами, и всё же надо признать: школьный футбол не лишён эстетики. Чёрт знает, отчего так. Наверное, симпатию к этой глупой игре мы впитываем с материнским молоком. А момент, когда иезуиты в широкоплечей защитной экипировке смиренно преклоняют колено, пока отец Марк читает молитву перед началом игры — очень красивый. Не отнимешь.
— Ты здорово подмечаешь черты и детали. В твоих текстах много искреннего света, прикрытого колючками. А знаешь почему?
Я осторожно мотаю головой.
— Ты любишь людей и любишь жизнь. Хоть и стараешься казаться... — сестра Тереза с доброй полуулыбкой гремит упаковкой зубочисток, словно вытряхивает подходящие слова. — Циничной принцессой постмодерна.
Я раскрыта. Шах и мат. Спорить бессмысленно. Сестра Тереза видит насквозь. Она озвучивает то, в чём я стесняюсь признаться даже этому дневнику.
Приходится делать вид, будто вычёсываю вошь из бровей. Какой избитый, неуклюжий приём. Я выкладываю руки на стол, и сестра Тереза доверительно накрывает мои пальцы своими. Её руки тёплые и ласковые, как у бабушки. С переплетением вен под тонкой кожей и милыми пигментными пятнышками. Обручальное кольцо. Прежде чем присоединиться к ордену сестёр Нотр-Дам и посвятить жизнь чужим детям, она потеряла одного за другим мужа-пожарного и сына. Вернон рассказывал, что сын сестры Терезы погиб в Корее, на реке Имджин. Примерно там же, где получил ранение мой папа.
— Если тебе нужен психолог... или просто хочется поговорить с кем-нибудь постарше — дай знать, — мягко произносит она. — Господь вовсе не стремится к монополии на твою душу.
* * *
По наводке сестры Терезы я выдвигаюсь на розыски Абигаль, и встречные девчонки из команды скоморошно жмутся к стенам, как бы намекая: «пипец ты опасная». Да-да, знаю. Ни одной школы без помятого носа. Говорят, Эбс зависла у Чё-тебе-надо Марии. Чё-тебе-надо Мария — это деревянная статуя Богородицы с первоклашку ростом, расположенная в закутке между шкафчиками и классом анатомии; злые языки дали Чё-тебе-надо Марии такое прозвище из-за неоднозначного выражения лица и чутка раздражённой позы. Явный прикол со стороны иезуитского столярного кружка. Не каждая студентка любит разговаривать с ней долго, но Абигаль, кажется, норм: сидит перед Чё-тебе-надо Марией на коленях и шевелит губами, когда я опускаюсь слева.
— Дарерка, я виновата. — Она поворачивает ко мне широко раскрытые голубые глаза. — Греховное тщеславие, эгоизм и зависть затмили мой разум.
— Нет. Я больше виновата.
— Не спорь! — Абигаль с воинственным раскаянием направляет на меня кровавые ватки из ноздрей.
— Ладно, ладно, — отгораживаюсь ладонями, — не будем выяснять на кулаках, кто страшнее нагрешил.
Несколько секунд мы безмолвно задираем головы на Чё-тебе-надо Марию. Та недвусмысленно намекает: «валили бы вы отсюда обе».
— Так в чём причина замеса? — спрашиваю я после паузы.
— Ты собралась увести у меня премию «Афина».
Очень интересно, но ничего не понятно.
— Какая-какая премия? Впервые слышу.
— Премия за достижения в женском школьном спорте, — разъясняет Абигаль. — Вручается каждый год старшеклассницам, по одной на школу. В прошлом сезоне её получила Пьетра, а в этом нацеливалась я, пока не пришла ты и не стала перетягивать одеяло в команде на себя... Матерь Божья, прости. — Она сбавляет тон и крестится.
— А что даёт эта премия?
— Диплом! — Абигаль возмущённо ловит воздух ртом оттого, что я посмела засомневался в ценности приза. — Место в ряду лучших выпускниц. Родители гордиться будут.
А я-то считала тараканов из моей головы самыми жирными. Никогда нельзя недооценивать чужих. Спешу заверить Эбс, что не собираюсь отбирать её премию, и даже проголосую за неё, если мнение одноклассников что-то значат.
— Честное скаутское? — в голосе Абигаль можно услышать возрождение веры.
— Честное скаутское.
— Спасибо, Дарерка! — всхлипывает она и обнимает меня на виду у Чё-тебе-надо Марии и окрестных девочек. — В следующем году обязательно буду болеть за тебя.
Боже, да на здоровье, Эбс. Как мало нужно людям для счастья. Дипломы какие-то. Места в ряду. Святая Дарерка Нью-Йоркская запросто отдаст атрибуты успеха страждущим сис, ведь занимается соккером лишь услады души ради.
Абигаль уже ушла, но я остаюсь, потому что место её занимает кто-то другой.
— Ездила в аэропорт, — объясняется Пьетра, по обыкновению не дожидаясь вопросов. — Много месяцев планировала этот день, а когда он настал... не смогла придумать ничего взамен.
К теме чужих тараканов. Не стесняйтесь — вываливайте больше. Ещё, ещё.
Пьетра продолжает:
— Зато я дозвонилась в Сайгон. Поговорила с полковником... — щёлкает пальцами в интернациональном жесте, заменяющем забытые фамилии. — Начальником всех военных советников в Стране, короче. Он сказал, что папа не смог бросить своих арвинов перед решающей битвой и отправился с ними под Анлок, на самый горячий участок фронта. — Она поджимает губы, тоже по обыкновению стараясь казаться более суровой и стойкой, чем является.
— Папы вечно чудят. Но ты понимаешь — иначе никак. Без твоего папы арвины проиграют.
Пьетра торопливо кивает, будто искренне переживает за успехи арвинов и ради победы готова продлить им аренду папы.
— Папа не может без орлов на погонах, арвины не могут без папы, а я не могу без папы или Килпатриков. Всё в этом мире связанно длинной и жестокой цепью привязанностей, и если цепь рвётся... — Пьетра переходит на скорость пулемёта, прежде чем резко смолкнуть.
Говорю, сглотнув:
— Заносит тебя немного.
— Ты мой рыжий фонарик. — Пьетра жалобно утыкается лицом в моё плечо. — Не оставляй меня во тьме.
Что тут можно сделать?.. Только обнять в ответ, раз уж сегодня в школе необъявленный день обнимашек. Мы несём нашу юность сквозь холодный и жёсткий кризисный мир — дерёмся, сквернословим, богохульничаем, — но в конце концов возвращаемся к свету. Делимся с сёстрами теплом. Жертвуем и прощаем. Уж таков наш христианский путь добродетели.
...Я устала накручиваться насчёт нас с Пьетрой. Больше не хочу думать — хочу просто жить. Как говаривал Кирк в первом сезоне «Звёздного пути»: «Мы, люди, полны непредсказуемых эмоций, неподвластных логике». Должно быть, инстинкты и привязанности защищают наш мозг от перенапряжения. Оберегают наше «Я» от навязанных «ТЫ ДОЛЖНА». Понукают тратить жизнь на нужное и приятное, даже если кто-то считает это неправильным.
Какие бы нездоровые отношения ни связывали меня, мою сестру и Пьетру в прошлом и настоящем, я люблю этот человеческий наркотик и не собираюсь от него отказываться.
Люблю, люблю, люблю.