Как истинный знаток людей, Корекиё знал это правило.

   Он прекрасно знал, как подбирать слова, чтобы избежать катастрофы. Он не хотел лишаться чувств. Он хотел быть живым. Без жизни своих чувств он не сможет сохранить жизнь сестры.

   Много ли женщин из далёких поселений покупались на его лестные слова?

   Да.

   Многих ли он лишил не только чувств, но и жизни?

   Да.

   Готов ли он был остановиться?    Нет. Ни за что.

   Но даже его кровавый гений мог оступиться, совершить просчёт в своих словах.

   Он встретил её.

   Столь похожую на самого близкого его человека — но столь иную! Возле её главы не хватало лишь алого нимба на фоне белоснежного тумана — настолько сильно она напоминала ему святую. Была бы она императрицей, сама Аматэрасу позавидовала бы её острому уму и красоте.

   Это была Тоджо Кируми, совершенная горничная. Любая работа, любая проблема была ей нипочём.

   Её самоотверженность повергла фольклориста в шок. Неужели её дух так силён? Неужели в ней так сильно кипит жизнь? Неужели в этом мире действительно есть кто-то, настолько похожий на сестру?

   Сердце Корекиё грозилось выскочить из грудной клетки, а в маске было всё тяжелее дышать. Что-то пело в его груди и влекло к этой юной деве с буйной душой.

   Неужели он не может заглушить в себе это чувство? Неужели он так просто поддастся ему?..

   Он не знает. Он не понимает.

   Ночь Корекиё провёл в раздумьях и горячих спорах с сестрицей. Она не против. Он решился.

   Утром фольклорист видел оживлённую кухню и столовую. Кируми вновь сверкала, плыла между людьми, словно лебедь. Сказать при всех он не мог — слишком много свидетелей.

   Но Корекиё не пришлось долго ждать: Кируми сама подошла к нему, когда все разошлись.

   — Шингуджи-сан, можете мне немного помочь? Я хочу приготовить к обеду несколько блюд и фруктовую нарезку. С вашими знаниями можно было бы сделать оригинальную подачу.

   Он оживился.

   — Да, Тоджо-сан, пойдёмте.

   На кухне стало немного громче: застучали ножи, зашипело подсолнечное масло, закипела вода в кастрюлях. Обед почти готов.

   Нарезка фруктов только началась. Оба тщательно мыли, чистили, резали, ловко орудуя ножами.

   Корекиё заметил её сноровку.

   Пока фольклорист колол грецкие орехи, сзади к нему подкралась горничная. В её руках расцвёл цветок разрезанного граната. Сочные ягодки играли блеском и зажигали что-то внутри него.

   — Шингуджи-сан, вы, должно быть, устали. Не хотите ли немного гранату?

   Девушка отколупила три зёрнышка и протянула их ему.

   Юноша опешил. Она читала мысли? Она ведь не шутит? Знает ли, что она делает? Быть может, она просто хотела его угостить?

   Он не знал и был в замешательстве.

   — Вы в порядке?

   Корекиё поднял взгляд с зёрен на глаза Кируми.

   О, эта загадочная улыбка! Её лицо улыбалось, но в глазах играл коварный мягкий свет! Она знала. Она точно знала, что она делала! Так ловко обыграть его, назвать его своей Персифоной!..

   Фольклорист, пробудившись от своих мыслей, дрожащий рукой взял эти три зёрнышка и снял маску.

   Он сегодня не стал красить губы: ради Кируми он готов пожертвовать самым близким человеком! Ещё год назад он прошлый отвесил бы себе сегодняшнему пару смачных оплевух.

   Но всё в прошлом.

   Быстрым движением тонкой руки он закинул семена в рот и тут же от смущения надел маску обратно.

   — Вы разгадали меня, Шингуджи-сан, — мягко и нежно сказала Кируми.

   Мертвенно бледное лицо зардело такой же алой краской, как эти семена.

   Их взгляды пересеклись. Как силён был её дух и как слаб он был перед ней!

   — А вы — меня, Тоджо-сан, к-к-к…

   В его голове и на языке вертилось всего три слова. Три проклятых слова, из-за которых он пожертвовал всем, к чему он шёл!

   — Если вы хотите сделаться Аидом, Тоджо-сан, — это замечательно. Значит ли это, что я теперь — ваша Персефона?

   — Если вы сами того хотите.

   Он только сейчас заметил: она тоже боялась и дрожала.

   Всё. Хватит. Хватит молчать.

   — Кируми, я… Я люблю тебя…

   Теперь — её черёд. Дева-палач, огласи свой приговор: скажи о любви или положи чувства его на плаху!

   Она будто почувствовала крылья за спиной.

   — И я люблю тебя, Корекиё.