На холодном полу лежит разбитая, изрезанная, в крови бывшая горничная и угасшая надежда Японии — Кируми Тоджо. Никто не хотел, чтобы её бегство обернулось её смертью.

   Желобки на полу под ней наполняются кровью, образуя орнамент кровавой паутины.

   Над ней стоит высокий юноша.

   Он и его густые, длинные, чёрные волосы бросают тень на недвижимое тело.

   Корекиё садится возле неё, кладя её голову себе на колени. Забинтованные холодные пальцы теребят серебристо-зелёные волосы.

   Он наклоняется над ней, и из заслона его волос не видно снятой маски.

   Пока пальцы вытирают кровь с лица, искажённого предсмертной агонией и отчаянием, юноша неожиданно начинает что-то петь.

   Его нежный, но вкрадчивый голос постепенно, будто цветочные духи, наполняет этот вертикальный коридор, где разбилась бывшая де-факто премьер-министр Японии.

   Из груди через горло растекается неведомая колыбельная: она убаюкивает, она погружает в сон, но она звучит печально, тоскливо, словно этот сон должен был стать вечным.

   И это так — в какой-то из глухих японских деревенек эту колыбельную исполняли при отпевании покойников.

   Кируми бы не услышала эту мелодию, но он продолжает петь.

   И, закончив, он своими пальцами закрывает ей веки и, нагнувшись к ней, целует в лоб.

   — Как жаль, что я не успел познакомить вас с моей сестрицей, — Корекиё проводит ладонью по её щеке. — Уверен, вы бы точно поладили.

   Фольклорист надевает маску и, бережно положив голову покойной, поднимается и уходит. Да, штаны, сшитые его такой же покойной сестрицей, тоже в крови, но он не жалеет об этом. Наоборот, на душе его стало будто бы немного легче.

   Он уходит, обернувшись и помахав ей тонкой кистью.

   Всё это время за ним следила Цумуги.

   Как только он покинул тело Кируми, к ней приближается и сама косплеерша. Опустившись и сев на корточки, синеволосая убирает со лба горничной её серебристые волосы.

   На лице, помимо ещё свежей крови, красуется след от помады — последний поцелуй.