Кируми, с пакетами в руках, ещё с порога слышит, как её Арахну отчитывает голос Корекиё.

***

   Горничная и фольклорист встречались чуть меньше полугода, и только совсем недавно — буквально месяц назад — стали жить вместе. Они долго к этому готовились, но первый месяц труден.

   Корекиё был готов переехать к Кируми, но она предложила ему первой: вещей немного, а она и так пропадает на работе. Ей было непривычно спать вне съёмной квартиры, но вскоре она привыкла жить в семейном доме Шингуджи. Здесь тепло, здесь уютно, здесь её родной человек.

   Только Арахне — чёрной кошечке с белым узором на мордочке в виде паутинки — до сих пор непривычно находиться в чужом доме.

   Она снисходительно-величаво относилась к нахождению длинноволосого чужака в доме хозяйки, но быть в доме чужака — всё равно, что оказаться в ловушке.

***

   Кируми ставит пакеты на крыльцо по бокам от себя, роется в сумке, достаёт ключи.

   На щелчок в ответ раздаётся раздражённо-жалобное мяуканье.

   — Ари, миленькая!

   Кошка высоко подпрыгивает, впивается в чёрную юбку-миди и карабкается по ней вверх. Юркое тельце устраивается на плечах.

   Подняв пакеты, Кируми ласково хихикает и гладит щекой чёрную мордочку, что ластится в ответ.

   — Киё, что у вас случилось? — голос Тоджо слегка дрожит. — Я же просила, чтобы ты не ругал её по поводу и без.

   — На этот раз повод точно был, — ворчит Шингуджи и открывает дверь в зал.

   В гостиной всё кажется обычным. Исключение — какая-то разбитая ваза с крышкой неподалёку, под осколками которой рассыпан сероватый порошок, лежит на полу. На ламинате есть характерные кошачьи следы и, видимо, слюнявый след от языка.

   Кируми, хлопая ресницами, смотрит на это.

   — Это же… Просто разбитая ваза?

   — Да, — голос Корекиё раздражённо повышается, — вот только Арахна чуть не съела мою сестру.

   Получив новую информацию, Кируми изучает место преступления внимательнее, переключая взгляд то на него, то на питомицу, то на любимого.

   — Ты не говорил, что… — её голос немного дрожит. Тоджо ставит пакеты на пол и гладит одной рукой Арахну, а другой — самого Корекиё, вороша его тёмные волосы, собранные в короткий хвост.

   — Я не хотел говорить, — озлобленность Шингуджи сменяется на неприятное ощущение в груди.

***

   Кируми и Корекиё сидят в лоджии, в плетёных креслах и смотрят за окно: ливень и гроза шумят на улице в стихийной симфонии. Клумбы с гортензиями разных цветов, деревья, люди — всё мокнет под дождём.

   — Мои двоюродные племянники на днях поедут в Осаку, — беспечно говорит она.

   Корекиё молча что-то читает и переписывает на листы бумаги, иногда прерываясь на чай с молоком.

   — А что твоя сестра?

   Фольклорист вздыхает, но поднимает глаза на горничную и улыбается одними только золотистыми глазами:

   — Она занята. Ничего, когда-нибудь я приеду к ней.

***

   — Так значит, её уже года четыре как не стало?

   Арахна виновато трётся у ног младшего Шингуджи, который заметает прах Шингуджи старшей.

   — Я должна была догадаться. Прости меня.

   — Ничего.

   Он нежно приобнимает Тоджо одной рукой, стараясь не запачкать белую блузу веником.

   — Я хотел сказать об этом на днях, но всё не мог решиться, — Корекиё шепчет это ей в плечо. — Ты не виновата. Прости, что накричал на Арахну.

   Глаза обоих опускаются к мурчащей у ног хозяйки Арахне.

   Кируми садится на колени и собирает осколки от урны, и кошка ластится к её рукам.

   — Я не спрашивал, конечно, — мягким голосом интересуется фольклорист, — но сколько Арахне лет?

   — В июле должно быть четыре года, — с улыбкой отвечает горничная, — если я правильно помню.

   Их взгляды пересекаются, и они тихо смеются.

   — Веришь ли ты в круг Сансары?

   — Возможно.