Шум прибоя. Волна шелестит, достигает берега и оставляет белую пену. Ещё одна волна шелестит и растворяется, будто её никогда не было. Морская мелодия ласкает ухо своим размеренным шёпотом. Морская вода серая, но кристально чистая — из-за пасмурного неба, где солнце — лишь пятно.

   Как освежающе действует морской бриз! Как легко дышится солоноватым воздухом!

   Волны омывают нагретую гальку. Вода прекрасно отшлифовала эти камни, забрав каждую острую грань к себе в пучину. Даже стекло от разбитых бутылок становится здесь прозрачным цветным камушком.

   Шлепок, шлепок, ещё пара десятков шлепков — и круги от каждого расходятся по воде. Рантаро тянется к ещё одному нагретому камушку и, рассчитав траекторию с защуренным левым глазом, кидает его, а галька оставляет то, что его сёстры называют «блинчиками». Ещё около двадцати шлепков.

   Немного поотдаль от кучерявого паренька ещё двое: один сидит на коленях с подвёрнутыми до колена тёмно-зелёными штанами и собирает ракушки в небольшую коробочку, другая стоит босоногая с развевающейся юбкой и держит в руках изящные сандалии.

   Кируми поправляет соломенное гаучо с чёрной кружевной лентой, не давая шляпе улететь. По ветру развевается и её лёгкая, полупрозрачная, чёрная накидка, и её чёрная юбка до щиколоток с белым неровным кружевом от пояса. Девушка смотрит в убегающий морской горизонт, слитый с небом.

   Рантаро останавливается прежде, чем запустить ещё один камень: его взгляд привлекает Корекиё, нервно сжимающий в руке свою мокрую чёрную косу и смотрящий в сторону Кируми. Амами не видит его лица, но прекрасно знает, что на нём написано.

Смущение, трепет и страх.

   — А может, — путешественник опускает руку на плечо фольклористу, от чего тот немного приседает, — ты всё же подойдёшь к ней?

Корекиё мотает головой.

   — Ты же не можешь скрывать это вечность!

   — Тчщщ! — Шингуджи несколько раз машет рукой вверх-вниз, прося понизить голос. — Услышит.

   Оба парня бросают взгляд на Кируми: она мычит себе под нос какую-то мелодию.

   — Ты от неё второй год бегаешь! — громко шепчет Рантаро.

   — Ересь! — шипит Корекиё. — Я вовсе не влюблён в неё.

   — Твоя красная мордашка говорит иначе, хех.

   — Я обгорел!

   — Как мы приехали, было пасмурно.

   — Кх! — Корекиё обнимает себя, потупив глаза в гальку, греющую его стопы.

   — И для кого ты собираешь ракушки, если не секрет?

   — Д-для себя!

   — Ребята? — в их сторону поворачивается Тоджо, сняв шляпу и всё ещё держа сандалии за шнурки.

   — Ч-что-то не так, Тоджо-сан? — вскакивает Киё.

   — Вы о чём-то шептались, — она щурит глаза с мелкими морщинками у век, — вот мне и стало интересно, о чём.

   — Да так, — Шингуджи спешно собирает ракушки, сев на корточки и пряча глаза, — о списке литературы на осень.

   Рантаро толкает Корекиё в плечо и смеётся.

   — Хей!

   Фольклорист поднимается, и путешественник мягко толкает его к горничной.

   — Я сгоняю за содовой! — смеётся Рантаро. — Кому какую?

   — Вишнёвую с шоколадом! — радостно кричит Кируми исчезающему с пляжа парню.

   — Куда ты пшёл, Амами? — шёпотом шипит Корекиё.

   Но Амами уже не слышит — он давно пропал из поля зрения.

   Над головами в пасмурном небе кричат чайки и, кроме них, только ветер и волны слабо шелестят в ушах. Корекиё стоит спиной к Кируми, чувствуя себя преданным своим другом. Хуже этого может быть ощущение взгляда на спине.

   И ладно, если бы это был взгляд ненавистного ему человека — он привык. Нет, это на него смотрит Кируми.

   — Не переживай, Шингуджи-сан, я давно заметила, — улыбается Тоджо.

   Ступор.

   — Заметила… что? — Корекиё разворачивается и, сглотнув слюну, старается держать себя в руках.

   — Ты слишком часто ходишь с красным лицом, — она приближается к лицу, поднявшись на носочках, и смотрит на всё краснеющее лицо темноволосого юноши.

   Корекиё, дрогнув бровями, вытягивается ещё выше, чем он есть, не сводя глаз с Кируми.

   — Ты же не заболел?

   Корекиё облегчённо вздыхает.

   — Я не проверял. Температуры вроде нет.

   — Да и спортом ты не занимаешься, — вспоминает Тоджо.

   Между ними молчание. Кируми хмурит брови.

   — Тоджо-сан?

   Девушка слегка напрягается, но потом целится взглядом в немного алую полоску у горизонта.

   — Ох… — Кируми хлопает ресницами.

   — Тоджо-сан, ты—

   — Всё хорошо, — она снова заглядывает в золотистые глаза и светится той самой мягкой улыбкой.

   — Не переживай.

   — Я… Мне нужно что-то ска…

   — Народ!

   Амами лёгкой походкой, почти как бабочка, подлетает к обоим и протягивает жестяную баночку Кируми.

   — Спасибо.

   Рука в кольцах протягивает банку с содовой и Шингуджи.

   — Ваниль и корица? — фольклорист немного небрежно осматривает жестянку.

   — А тебе другой вкус нравится? — слегка приобнимает его Рантаро.

   — Мне не принципиально. Сестра не разрешала пить, так что я не то чтобы фанат.

   Банки всех троих синхронно шипят, когда они их открывают.

   — Так что, — Рантаро жадно глотает газировку и вытирает губы кулаком, — вы поговорили?

   Оба молчат, хлопая ресницами и уставившись на путешественника.

   — Ваши взгляды — не ответ, ребят.

   Посмотрев друг на друга, Кируми и Корекиё вздыхают и делают по глотку:

   — В другой раз, Амами-сан, — отвечают хором.

   Чайки тише галдят над головой, а вода шумит едва ли громче.

   Корекиё, стараясь не смотреть на Кируми, то сжимает косу, то поправляет воротник.

   Кируми, бегая глазами от горизонта к Корекиё и к гальке под босыми ногами, поправляет юбку и убирает чёлку с глаза.

   — Как-нибудь в другой раз, — повторяют они оба.