Главный театр, пузатый, как бочка, и перламутровый, как раковина моллюска, торчал среди домов розовой громадой и радостно раскрывал свое брюхо всем желающим и могущим. У него было широкое, высокое крыльцо, на котором перед постановками толпились люди, дворяне, нищие, путешественники; по краям крыльца стояли статуи коней, поднявшихся на дыбы и угрожающе раскрывших пасти, а на крыше, завершая композицию, замерла огромная статуя женщины в легких, струящихся одеждах: древней богини драматургии. Церковь Горви требовала снести статую и заменить на что-то менее языческое, но пока что главному архитектору города удавалось отстоять целостность театрального ансамбля; и это стоило того.

Сиси поднималась по ступеням и сама еще немножечко не верила в то, что делает это. Что этот день настал, и это все — не сон в бреду горячки. С самого детства Ари мечтала о сцене, с пеленок представляла себя актрисой и любимицей публики; Сиси вспоминала, как они стравили в ряд стулья и табуретки в ее доме, сажали на них весь выводок ее плюшевых и деревянных игрушек, а Ари забиралась с ногами на кровать, будто на сцену, и там разыгрывала на ходу выдуманные истории, вопя во весь голос, да так, что иногда на шум прибегали возмущенные служанки. Сиси сидела в зрительном зале и аплодировала или охала за всех, а в конце представления обязательно подносила великой актрисе букет цветов — живых, если было лето, бумажных, если была зима. Ари принимала букет и кланялась в ноги, деревянные и тряпичные животные вопили, дергались от восторга, падали со стульев, и Ари тоже падала, но не на пол, а в объятия Сиси, в горячие и нежные объятия Сиси. Она точно знала, что ей на роду написано быть актрисой, причем не какой-нибудь там захудалой, провинциальной, а обязательно самой известной, самой красивой, самой-самой из всех, когда-либо появлявшихся на сценах Хрустальной. И хотя начинать пришлось с самых низов, и хотя поначалу лишь собаки и пьяницы знали о ее таланте, Ари день за днем, шаг за шагом шла к своей цели, никогда не останавливаясь, никогда не опуская рук; и вот, дошла!

Тяжелые двери главного театра открылись перед Сиси, вежливый портье в дорогой синей ливрее протянул руку, прося передать билет. Сиси немного замешкалась, разыскивая его в маленькой сумочке, но все же нашла, протянула, с разрешением прошла дальше. Пахло духами и вином, от музыки разговоров кружилась голова, потолок был сине-голубым, словно небо, и казалось, что Сиси попала не в театр, а в другой мир, в совершенно другой мир, где ее малышка Ари — прекрасная принцесса, а она сама, Сиси, всего лишь галка в стае таких же галок, такая же серо-сизая (ведь сизый — писк сезона), такая же кудрявая, ведь в моде кудри, только на груди маловато бриллиантов, особенно если сравнивать вон с той дамой, в складках юбки которой можно спрятать двух-трех безбилетников...

— Здравствуй, Сиси, — Марридан ущипнул ее за плечо, пробегая мимо. — Дивное платье! Но не мешкай, скоро дадут звонок, и все места могут быть заняты.

Сиси встрепенулась, подобрала подол, поспешила к залу. Работа в конторе позволяла ей худо-бедно содержать себя и Ари, а вот на различные изыски уже не хватало, и билет пришлось брать на стоячие места. Но если поспешить и прийти сразу с первым звонком, то есть хотя бы небольшой шанс занять удобную позицию и разглядеть хоть что-нибудь на сцене!

Зал уже был полон народа, и воздух, казалось, кипел от такого количества дыханий, сплетающихся воедино. Сиси расставила пошире локти и отвесила пару ударов по ребрам, готовая хоть по головам пойти, лишь бы стать свидетельницей успеха Ари. В дальнем краю зала, вокруг широких желто-кремовых колонн, толпились несчастные, не нашедшие денег даже на самые плохие места на галерке; в основном здесь были начинающие литераторы, небогатые студенты и неудачливые актеры, пришедшие лишь для того, чтобы позавидовать коллегам по цеху; Сиси пробилась туда, остановилась, осмотрелась и поняла, что была единственной женщиной на всю толпу. Не удивительно! Явиться в театр без кавалера — неслыханная наглость, а на стоячие места кавалеры дам не приглашают; но Сиси было плевать. Пусть на нее смотрят, пусть шепчутся и смеются, обсуждая то, как нелепо она смотрится в своем сизом платье среди сплошных сюртуков; она пришла не себя показать и не на других посмотреть. Она пришла ради одной звезды, и никакие злые языки не помешают ей получить удовольствие от постановки.

Сиси пробралась к одной из высоких желтых колонн, прикинула высоту, пихнула в бок парня, стоявшего ближе всего к ней, и, когда он с недоуменной моськой наклонился к ней, шепнула достаточно громко, чтобы он услышал даже через гул голосов:

— Подсади-ка!

Бесстыдно задрав юбки, Сиси встала голубой шелковой туфелькой на сцепленные руки парня, легко поднялась, словно взлетела, и уселась на подножие колонны. Толпа мужчин одобрительно зашумела, оценив идею, и скоро все постаменты оказались засижены людьми, и только вокруг Сиси образовался небольшой кусочек свободного пространства: мужчины не решались усесться вплотную к даме. Что ж, хоть какой-то плюс!

Грянул третий звонок, задрожал рубиновый занавес. Шоу началось.

Сиси было странно то, как резко затих зал, как оборвались диалоги. Тысячи, если не десятки тысяч, людей в едином порыве отложили все дела, слова и мысли, уставились на сцену, погрузились в историю благородного принца и жестокого волшебного короля. Сиси не была заядлой театралкой, и для нее такое волшебство театра было в новинку; она почти не понимала, что происходит перед ней, о чем, собственно, рассказывает пьеса Марридана; она ждала появление прекрасной принцессы, дочери волшебного короля, и ни о чем другом не могла думать. Про себя она начала повторять слова из реплик, которые знала наизусть так хорошо, что могла бы сама выйти и выступить за всех персонажей: Ари часто просила ее помочь с репетициями, и в этих репетициях Ари была принцессой, а Сиси — всем остальным. И, надо заметить, волшебный король Сиси был куда симпатичнее, чем тот, которого в этот вечер увидела и возненавидела Хрустальная!

— Что же это такое, синичка? — прозвучал со сцены голос Ари. — Неужто некий юноша идет к моим воротам?

Сиси изо всех сил вытянула шею, но могла разглядеть лишь маленькое сиреневое пятно — Ари в платье волшебной принцессы.

— В самом деле! — продолжал голос Ари после ответа синички. — Надо батюшку позвать! Но как же позовешь, когда так утомлен он, так серо его прекрасное лицо? Ах, синичка, ох, синичка!

Сиси лучше всех знала, что будет дальше. Принцесса примет принца и спрячет от своего жестокого отца, излечит его раны, подскажет, как освободить из-под чар злого короля принцеву невесту. Вместе они победят злое колдовство и покорят короля, но за время их совместной миссии принц до смерти влюбится в принцессу, а ведь он уже обручен; и в конце принцесса, став невольной свидетельницей свадьбы принца с другой, в отчаянии сбросится в бесконечные волны синего-пресинего океана, и только синичка останется прыгать по песчаному брегу и оплакивать свою хозяйку...

На моменте, когда Ари читала финальный монолог перед самоубийством, Сиси тихо спрыгнула со своей колонны, пригнулась, чтобы не привлекать внимания, поползла к сцене, пробивая себе путь между зрителями, словно ледокол у северных берегов. На нее шикали, зыркали, ворчали, но Сиси все было все равно; спектакль подходил к концу, Сиси подходила к сцене.

— Чик-чирик-чирик-чик-чик, — пропела миниатюрная девушка в костюме синицы со сцены, — жила сто лет, погибла вмиг!

Зал взорвался аплодисментами, и от этой неожиданной лавины Сиси даже присела. Люди плакали, кричали во все горло, вызывали актеров на бис и браво; многих тронула история любви принца и смерти принцессы, а еще всем хотелось еще раз взглянуть на крохотную актрису в сиреневом платье и колье из лунного камня на крошечной фарфоровой груди; они смотрели, изучали, облизывали ее глазами и пытались навсегда запомнить вкус ее молодого тела. Волна людей подхватила Сиси и поднесла ее к сцене, едва не захлестнула с головой; поднялся снова занавес, вышли на поклон актеры, и вокруг Сиси вдруг расцвело целое море букетов: розы, лилии, камелии, орхидеи, астры, георгины, хризантемы, герберы...

Красная от счастья, улыбающаяся, с блестящим от пота лбом, Ари наклонялась к благодарным зрителям, принимала из их рук букеты, посылала воздушные поцелуи. Сиси хотела быть первой, но не была даже десятой, столько зрителей поспешили вручить красавице Ариетте цветок; но из бескрайнего моря рук любящий взгляд Ари безошибочно выделил одну-единственную руку в серой кружевной перчатке, и, хотя цветы уже не передавали, а бросали к ее ногам, за этой серой рукой она потянулась сама. Ее пальцы коснулись синего ириса, одного-единственного, одинокого и неприлично-скромного, ее глаза разглядели в волнах лиц одно-единственное лицо с сияющей улыбкой и серыми, любимыми глазами. Цветы у ее ног собирались в гору, на ее локте возвышался целый остров роз и орхидей; но в ее пальцах оказался лишь один ирис.

Бумажный ирис, один из тех, какими ее первые зрители, деревянные и плюшевые звери, одаривали ее почти двадцать лет назад.

Ари вздрогнула и залилась слезами счастья, прижимая бумажный цветок к щеке.

Человеческий океан уносил Сиси прочь от сцены, но ее сердце осталось в руках принцессы.