О том, что в главный театр явится король, трубили все: газеты, сплетники, стражники, письма и телеграммы. Хрустальная обожала своего короля тем сильнее, чем реже его видела; все знали, что он красив, как ангел, умен, как дьявол, и окружен аурой загадочности, как волшебник из сказки. Прежние короли баловались балами, охотами и просто променадами в окружении многочисленной свиты, Санмир же, казалось, быстро пресытился всеми этими удовольствиями, все реже покидал дворец, все чаще проводил целые дни в уединении, но зато всякий раз, когда он все же являлся людям, это не могло не стать сенсацией. Вся контора Сиси говорила лишь о короле, за обедом все обсуждали короля, в экипажах говорили о короле, и в Метрополии не утихало имя Санмира; все это время Сиси изо всех сил сжимала зубы, боясь сболтнуть, что тоже увидит короля, увидит короля вживую, и сама, казалось, жила лишь мыслями о грядущем дне — мыслями о короле!

В самом ли деле он так хорош, как говорит молва?

В день икс она сама запрыгнула в экипаж к рыжему слуге и радостно потребовала мчаться со всех ног. Слуга понимающе улыбнулся и по секрету поведал, что у него есть знакомства в театре, и что ему позволят посмотреть на короля из-за дверей; Сиси сердечно поздравила его с этим событием. Кучер, гревший уши во время остановок, попытался навязаться тоже, но ни Сиси, ни слуга ничем не могли ему помочь.

Театр лопался от зрителей и воодушевления; куда ни плюнь, обязательно попадешь либо в дворянина, либо в зажиточного мещанина, и вокруг этой толпы вилось до того густое облако парфюмов и пота, что уже на крыльце начинало резать глаза. Сиси быстро затерялась в этой толпе, потеряла из виду слугу, но не стала даже пытаться искать, и лишь позволила вынести себя в зрительный зал, где кое-как отыскала свое место, более-менее уселась, втиснутая промеж двух крупных мужчин: на этот раз она сидела в партере, потому что все приличные места раскупили еще до того, как началась продажа билетов. Впрочем, жаловаться ей было не на что: она неплохо видела сцену, могла без проблем ловить каждое слово, каждый жест Ариетты; а еще отсюда ей было неплохо видно ложе, которое арендовал король. Там уже клубилась суета, расставлялись места, дополнительно протиралось все, что можно было протереть, стелился чистый ковер; король пока не спешил явиться.

Сиси услышала знакомый голос и перевела взор: перед ней, в первом ряду, располагался граф Богер, прихвативший с собой жену и дочерей. Графиня Богер внимательно смотрела на сцену, ожидая появление женщины, из-за которой ее муж позабыл дом и детей; ее дочери, девицы на выданье, вертели головами в поисках приличных мужчин, и одна из них, та, что видела Сиси в детстве, заметила ее, задержала взор, пытаясь вспомнить, откуда могла ее знать, но быстро вновь отвела глаза. Сиси хмыкнула: все знакомые в сборе!

Король появился уже после начала представления; явился вместе со своей кузиной, герцогиней ри Намьяна, расселся в ложе и всю дорогу самозабвенно болтал. Сиси этого даже не замечала; ее глаза и разум были всецело поглощены Ари. До чего она была хороша в этот день! Казалось бы, Ариетта уже была совершенством, но в этот раз она словно бы решила превзойти саму себя, стать вершиной, квинтэссенцией великолепия; зрители смеялись и плакали в унисон с ней, зрители дрожали от страха, когда ей было страшно, улыбались, если она была счастлива. Ариетта была всеми, а все были ею; мужчины, женщины, дети, король с герцогиней, все они переживали будто наяву историю борьбы за свою мечту, борьбы против природы, борьбы с собственным сердцем и своей семьей...

— И если такова воля небес, — декламировала Ари, стоя посреди сцены, возведя руки к потолку, — если такова моя судьба, что не видать мне ни счастья, ни успеха; если суждено мне погаснуть, как крошечной звездочке на небосводе, если в отчем доме нет мне места, и своего дома мне, женщине, не увидать вовек... если так написано мне на роду, если лишь животное существование предписано женскому существу... если... если... если же все так!..

Обезумев от отчаяния, она бросилась к столу, на котором были разложены разнообразные предметы, зарылась в них, выхватила маленький бежевый пистолет, украшенный розами, убедилась, что он заряжен. Зал замер, затих; пусть все и знали уже наверняка, что за этим последует, но почему-то всякий раз люди надеялись, что в этот вечер история закончится хэппи эндом. Один раз, хотя бы один раз ведь должен быть хэппи энд!

— Постой, Милрора! — воскликнул красивый юноша, простирая к Ариетте руки в театральном жесте. — Остановись! Будь моей женой, роди мне сына, и в нем ты увидишь исполнение всех твоих мечтаний! Он станет великим астрономом, а ты, мать, ты будешь гордиться им даже больше, чем если бы достигла всего сама! Зачем женщине наука? Наука женская — материнство!

— Замолчи и не произноси больше ни слова! — Ари подняла руку с пистолетом. — А впрочем, говори... говори, сколько хочешь! Все равно мне больше никогда не услыхать ни слова... Никогда!

Она вскинула очаровательную голову, уверенным, отточенным жестом надавила на курок. Раздался выстрел, ахнул зал, заклубилась к резному потолку белесая пыль, и, казалось, сам мир остановился, прервалось движение планет, перестали биться все до единого сердца в зрительном зале. Воздух обратился в тяжелую, душную кашу.

Граф Богер захрипел в своем кресле.

До того стремительно все завертелось, что Сиси даже не сумела поначалу понять, что же произошло. Люди сперва сидели тихо, замолчал даже король; все ждали, что это окажется лишь частью представления, что сейчас опустится занавес и все актеры выскочат на поклон, радостные, усталые; на сцене тоже царило молчание, лишь Ариетта смеялась, громко, радостно смеялась, высоко над головой держала пистолет; спрыгнув в зрительный зал, она бросилась бежать со всех ног, не выпуская оружие, и люди, еще не пришедшие в себя от шока, отпустили ее без колебаний. Никто не поднялся, никто не попытался остановить.

Над морем тишины послышалось лишь тихое завывание графини Богер:

— Мой муж! Она убила! Мой муж!

И только после этих слов люди пришли в движение.

Сиси пыталась вырваться, пыталась броситься вслед за Ари, но ей не дали ни шанса, ее схватили, сжали со всех сторон, удержали перепуганные люди; кто-то звал стражу, кто-то звал врачей, ведь впечатлительному королю Санмиру стало плохо, а кто-то просто голосил, видимо, считая своим долгом кричать вместе со всеми. Из воплей Сиси поняла, что Ари — сумасшедшая убийца, слетевшая с катушек стерва, безмозглая преступница, а она с ним спала, вы слышали, она с ним спала! — запрыгнула в карету, уже поджидавшую ее у входа, и уехала, уехала далеко-далеко, так что где теперь искать... вовек не сыщешь... Все продумала, потаскуха! Одним выстрелом — и сразу в сердце! Должно быть, демоны руководили ее рукой...

Да, это точно были демоны, и Сиси даже знала, какие — демоны мести.

Как ей удалось в тот день выбраться из театра, она почти не запомнила. Люди начали расходиться, пораженные произошедшим, растекаться, опасаясь, что их жизни тоже может что-то угрожать, спешить рассказать кому-то произошедшее из первых уст, поделиться сенсацией с журналистами, вписать свое имя на первые полосы газет. "Господин такой-то, очевидец ужасной трагедии, эксклюзивно для нашего издания...".

Сиси стояла на улице, растерянно смотрела на пронзительно-голубое небо, на улыбающееся солнце и мягкие барашки облаков, и ей казалось, что она так и осталась Сиси, а Ари стала небом, и как не дотянуться руками до небосвода, так не дотянуться ей теперь вовек до Ариетты.

Исчезла, растворилась, запрыгнула в карету со своим верным слугой и испарилась; а Сиси... разве есть кому-то дело до Сиси?..

Интересно, а небо на ощупь... тоже мягкое?

Когда она окончательно очнулась, вокруг уже были сумерки, и почти не было людей, лишь редкие зеваки подходили к театру, чтобы посмотреть на место громкого преступления. Она помнила, как выносили бездыханного Богера, помнила рыдания его жены, сквозь которые проглядывалась улыбка, помнила растерянные глаза дочерей; она сама сидела по-прежнему на ступенях, пугая окружающих драным дорогим платьем и безумным взглядом. Чьи-то руки лежали на ее плечах. Марридан. Ну конечно. Марридан.

— Что произошло? — одними лишь губами спросила Сиси. — Они поймали ее?

— Нет, к сожалению! — воскликнул он гневно. — Сбежала, укрылась по южной дороге еще раньше, чем жандармы успели оседлать лошадей! Бессердечная! А что теперь будет со мной? Моя лучшая пьеса обернулась сущей катастрофой...

"Моя лучшая пьеса обернулась катастрофой", возразила мысленно Сиси, но сил спорить не было. Она упала головой на плечо Марридана и взглянула в небо; наверняка небо такое же мягкое, как грудь Ари, такое же теплое, как ее объятия под одеялом...

— Ба, да ты совсем плоха, — пробормотал Марридан, касаясь ее мокрых щек. — Поедем-ка домой... я тебя отвезу. Не зря же мы дружили столько лет...

Он поднял ее, а Сиси не сопротивлялась; он посадил ее в наемный экипаж, а Сиси смотрела в небо и пыталась представить, таково ли оно на вкус, какими бывали поцелуи Ари.

И когда они подъезжали к улице Утренней Звезды, Сиси отчего-то была абсолютно уверена, что там ее и встретит. Сейчас они отопрут дверь, и Ариетта, смеющаяся, улыбчивая Ариетта выскочит к ним, повиснет на шее, воскликнет: "ах, как ловко мы с Богером вам всех разыграли, не правда ли?", и они все втроем засмеются, засмеются до колик, до слез на щеках...

Иногда ей казалось, что слезы Ариетты сладкие, как сироп.

Марридан одним глазком заглянул в почтовый ящик, вынул оттуда пакет, поднял их — пакет и Сиси — до квартиры и усадил там на диван, отперев дверь ключом, который беззастенчиво отыскал в ее сумке. Она сидела на диване, вертела головой и никак не могла осознать: Ариетты здесь нет. Ариетты здесь нет? Нет-нет, она здесь, она точно здесь, сердце не может лгать!

Марридан посмотрел ей в лицо, убедился, что девушка до сих пор не пришла в себя, лениво вскрыл пакет, лишь затем, чтобы чем-то занять мозг; оттуда выпали бумаги с печатями, синие и красные, много-много бумаг, словно кленовые листья, покрывающие парки красным ковром. Красные, красные бумаги...

— Поверить не могу! — воскликнул Марридан, стоило ему окинуть взглядом текст. — Что ж, Сиси, могу тебя поздравить! Отныне ты — одна из самых богатых женщин в Хрустальной!

— Что?

Он сунул красную бумажку ей под нос; госпожа Ариетта Арлоу, находясь в светлом уме и добром здравии, передает все свои имущественные активы госпоже баронессе Сезиль ри Тумрия... словасловаслова... дата, подпись... подпись Ари, подпись Сиси.

— Это не я! Я ничего не знала!

— Вот потаскуха! А ведь говорил я Богеру: не дари ей ничего, все оставляй себе! — воскликнул Марридан. — Ты видишь эти цифры? Видишь эти цифры, Сиси? А квартира? Да как же он додумался передать ей бумаги на квартиру? Идиот несчастный!

Сиси вздрогнула и вновь залилась слезами так горько, как не заливаются и младенцы. Что это? Квартира? Деньги? Золото? Как будто ей это нужно! Как будто какие-то красные-синие бумажки-промокашки могут заменить ей Ари! Еще в юности Сиси выбрала бедность вместо бесчестия, выбрала контору вместо золотых палат; и как может Ари полагать, что все эти монеты и имущественные права могут залечить ту рану, что она ей нанесла? Выходит, Ари ни капельки ее не знает! Ничегошеньки о ней не знает!

Марридан заметил, что Сиси на полном серьезе намеревается разорвать бумаги, бросился к ней, схватил, разжал ее пальцы, отпихнул выпавшие листы подальше. Продолжил держать дрожащие серые руки в своих руках.

— С ума сошла! Ты хоть знаешь, какие это деньги?

— Ни копейки мне не надо! Ари! Ари! Пусть вернется Ари!

— Ари? Очнись, глупенькая! Она — убийца, целый театр свидетелей! Если она вернется, ей не избежать плахи, будь она даже богаче самого короля... Она исчезла, и слава Горви! Или ты хочешь увидеть, как ее голова катится по эшафоту?

Сиси сглотнула, испуганно на него посмотрела, покачала головой. Марридан улыбнулся и еще крепче сжал ее пальцы.

— Вот и молодец! Хорошая девочка... Наша Ари теперь будет жить где-то далеко-далеко и очень счастливо... такая красавица не пропадет... и за себя она отомстила сполна... Верно? Правильно я говорю? Все хорошо?

Сиси растерянно хлопала ресницами и еле-еле выдавила из себя:

— Все хорошо...

— Вот, умница! Моя девочка... А знаешь, Сиси? На самом деле, мне всегда... нравились... серые пташки.

Он потянулся к ней, его губы оказались так близко к ее губам, что она могла кожей ощущать его дыхание и видеть дрожание его опущенных ресниц. Сиси вскрикнула, замахнулась, ударила так сильно, как только могла, и, о чудо, в ее натруженных конторской работой руках оказалось достаточно силы, чтобы Марридан распластался по красным бумагам.

— Что на тебя нашло?!

— Пошел вон!

Он поднялся, держась за разбитую губу, уставился на нее снизу вверх, завился, как червяк:

— Подумай сама, Сизель! Сколько лет мы знакомы? Так много! И все это время я был с тобою мил и нежен. Можешь ли ты представить себе лучшего мужа, чем я?

— Платяной шкаф — лучший муж, чем ты, Марридан, — процедила она сквозь зубы. — Убирайся вон и будь счастлив уже за то, что я отпускаю тебя целым! Серая пташка останется одна в своей клетке...

— Сиси...

Она посмотрела на него столь тяжелым взором, что он невольно, почти инстинктивно повиновался, встал и вышел из квартиры, оставив после себя лишь горечь отвращения у самого корня языка. Сиси надеялась, что больше никогда не увидит его, но шестое чувство подсказывало, что их дороги со впавшим в опалу драматургом пересекутся еще не раз. Марридана впереди ждали нищета и презрение, а ее...

Окинув взглядом разбросанные бумаги, она заметила, что еще не все из пакета увидело свет, присела на корточки и заглянула туда. Тонкий, блестящий, словно отлитый из чистого золота локон волос, перевязанный изящной красной лентой, выпал на ее раскрытую ладонь, и Сиси на секунду показалось, что вместе с этим локоном ее руки коснулся поцелуй Ари. Ари, Ари, бедная, глупая, любимая Ари...

Если таково было ее решение, то что ж? Если таково было ее желание, то разве же можно отказать?

Сиси встала и взглянула на свое отражение в щербатом старом зеркале. Кто-то умер, кто-то родилась.