В тусклом свете, отражавшемся от потолка, шкалы приборов казались галереей портретов. Круглые были лукавы, поперечно-овальные расплывались в наглом самодовольстве, квадратные застыли в тупой уверенности. Мерцавшие внутри них синие, голубые, оранжевые, зеленые огоньки подчеркивали впечатление.

Иван Ефремов, «Туманность Андромеды»

Корабль несется сквозь пустоту — затерянный островок посреди бесконечно расширяющейся вселенной, ледяного и безжизненного темного океана. Теплый свет, похожий на солнечный — специальные лампы под металлическим потолком — сейчас имитируют подобие раннего вечера. Специально такое делают — чтобы у тех двух или трех человек, что не спят по три месяца, было ощущение дома. Чтобы сохранялось подобие режима и чтобы биологические часы не сходили с ума, пролетая мимо чужих солнц.

Все солнца на этом маршруте — бездетные. Мимо некоторых вращаются окоченевшие и полурасплавленные планеты, на которых даже добыть ничего не выйдет — даже в ближайшие десятилетия, слишком земная техника не приспособлена для таких условий.

Земная техника приспособится, научится у других жителей галактики, знания накапливаются с каждым приемом и возвращаются в десятикратном размере при каждой передаче. А вот люди — люди приспособятся не так скоро. Людское тело слабое, хоть и есть сейчас различные стимуляторы, есть умные крошечные роботы-доктора, которые могут излечить почти все что угодно. Жаль, что не все.

Антон за спиной появляется плавно — чуть слышно шелестят раздвижные двери поста управления, едва различимо отдаются в залитом почти солнечным светом помещении шаги. Олежа поворачивается — лампы оставляют на Антоновом лице красивые отблески. Лицо смотрит через Олежино плечо на экран, озаряется немного красным.

— Есть подвижки?

Олежа качает головой, нажимает кнопку под подлокотником — переезжает за малый компьютер, за один из них.

— Я пытался перенастроить, теперь задейстововать все четыре, кроме резевного и поддерживающего, даже планетарный, но ничего не получается.

— Сюда бы Васю, — говорит Антон и осекается. Васю сюда вызвать не получится — Вася уже несколько месяцев дрейфует в своей капсуле анабиозного сна по безбрежному черному океану. Однажды он сказал Олеже, что хотел бы быть захороненным в космосе. Олежа надеется, что Вася доволен тем, какое прощание они ему устроили. Антон опускается в соседнее кресло, забивает какие-то данные. — Сигнал до Земли бы дошел за восемь лет. Прилетели бы они лет через семнадцать, если бы послали за нами экспедицию.

Олежа качает головой — не послали бы. Слишком далеко, слишком много затрат — ради тридцати человек, из которых двадцать уже пришлось выпустить в открытый космос, никто бы не стал.

Может быть, Нурият бы нашла выход — она знала все и про человеческие тела, и про то, как привести их в норму. Нурият могла бы найти выход, разработать правильное лечение, синтезировать из корабельных запасов нужное лекарство... Если бы неведомое заболевание не скосило её первой. Она распорядилась изолировать всех друг от друга, начала делать бесконечные тесты; в конце второй недели она сообщила — не вирус и не бактерия, друг для друга люди не опасны. Вот только лекарства не было. К концу первой недели заболела Алиса. Потом — Женя, а за ним и у всех остальных проявились симптомы. У всех, кроме Олежи с Антоном — единственных, кто не высаживался на ЛМ-105-17-Е. За кораблём нужен был надзор, нельзя было оставлять двадцать восемь человек на затерянном куске камня и льда в космосе — «Индра» следила за своими детьми с орбиты и ждала, чтобы забрать их обратно в свое лоно. Как оказалось, СПЧ — спускательно-подъемный челнок — на своём борту возносил их уже обреченными на смерть. 

Антон с Олежей выполняли все требования Нурият, даже когда она не смогла больше сидеть, когда вместо слов из едва вздымающейся груди вырвались сиплые свисты — нечто, скорее всего излучение или черт знает что еще, разъедало лёгкие изнутри, да и все остальные органы тоже. Люди плавились вовнутрь быстро, Нурият сгорела быстрее всех — всего два месяца. Она не ушла в анабиозный сон, который замедлял разрушение. Всем его прописала, кроме себя и Олежи с Антоном, а сама, хоть и покрывалась холодной испариной и едва могла стоять, в него не отправилась. Понимала прекрасно, что важнее ей умереть, но спасти остальных. Все взаимозаменяемые, все умеют делать всё — кто-то лучше, кто-то чуть хуже; пост врача могли бы занять. Любой пост могли бы занять — если бы было кому. Благодаря Нурият, правда, люди до сих пор живут — если беспробудный сон, где вместо них дышит, ест, пьёт и заставляет биться остатки сердца, машина, можно назвать жизнью. Нурият была уверена, что криоген мог бы спасти, исцелить — но никто не догадывался ставить криокамеры полного эффекта на звездолетах. Обычно хватало анабиоза.

Нурият попросила разбудить Алису и умерла, улыбнувшись ей на прощание. Будить никого больше на подобие похорон они не стали — положили ее в анабиозную персональную камеру и смотрели через окошко, как шлюз сброса выплевывает гроб в межзвездную пустоту. Алиса спать больше не захотела. Её Антону с Олежей пришлось отправить вслед за Нурият спустя всего три месяца. За это время было принято решение — тормозить, потому что поворот на такой скорости моментально уничтожил бы корабль, после — строить маршрут и разворачиваться, лететь на родную Землю.

Тут-то и обнаружилась поломка центрального компьютера.

Алиса мрачно смешивала лечебные растворы и пыталась спасти хоть кого-то из команды. Олежа с Антоном тщетно пытались отправить домой хоть послание — но не получалось. Заблокированы были и двигатели, и все системы навигации и связи.

Антон предложил разбудить всех, собрать совет — Олежа с Алисой поддержали. Двадцатью часами бодровствования они сократили жизни всех на несколько месяцев. Вася, перед тем как опять уснуть — открыть глаза вновь ему так и не довелось, сказал Олеже про космос. И про то, что ему очень жаль. И про то, что у Олежи теперь времени достаточно, чтобы с Антоном поговорить.

Времени действительно было достаточно — еды, воды и воздуха было в тридцать раз больше, чем нужно. Топлива — почти полные баки, но воспользоваться им можно только чтобы взорвать «Индру». Пару раз, в порыве отчаяния, они даже пытались, но... но система безопасности, как назло, продолжает работать безукоризненно. Лететь по инерции они будут бесконечно — или до тех пор, пока они не врежутся в астероид, или пока их не притянет к себе какой-нибудь космический объект.

Времени оказалось действительно достаточно — за умирающим внутри кораблём, ухода много не надо: заменить фильтры для воды, проверить показания датчиков у друзей, засыпать питательный порошок в их систему жизнеобеспечения, в очередной раз попытаться что-то сделать с главным компьютером, вместо мусора подтащить к шлюзу сброса, с его тройными створками, еще одну анабиозную камеру. 

Олежа иногда ловит себя на мысли — они с Антоном ушли в их отношения с головой, лишь бы не думать. Проще целоваться в пустом больничном блоке, представляя, что сейчас их застукают, чем думать о том, что с каждой неделей корабль пустеет. Проще забыться, лёжа на узкой койке в каюте, проще напевать земные песни, подставлять щеки поцелуям и смеяться над повторенным по сто раз шуткам, чем осознавать, что в анабиозной тебя ждут условно-живые товарищи, а в главном посту — заблокированный главный компьютер.

Антон сейчас слишком серьёзный. Антон только что вернулся из анабиозного отсека. 

— Дима начал пищать. Надо отключать его, он...

Олежа жестом просит его не продолжать — он знает, что будет, если затянуть с отключением. Несмотря на стерильность, витамины и все остальное, люди гниют изнутри. Машина не может качать кровь по венам и артериям — их просто не остается в целом виде. В легкие не могут закачать кислород — вместо лёгких остается сито.

Олежа так затянул с Олей. Отпустить её казалось преступлением, предательством. Анабиозная камера казалась слишком тяжелой, чтобы довезти до шлюза. Олеже до сих пор стыдно — оплакать Олю так и не вышло, к её смерти слез уже не осталось.

— Пару дней это подождет? 

— Да. 

Ну и славно. Пару дней об этом думать не придётся. И сейчас думать не хочется — хочется забыться.

Олежа выскальзывает из кресла, встает к Антону лицом, кладет на плечи руки. К концу этого года они останутся одни. Они будут лететь на мёртвом корабле со светом, имитирующим поздний летний вечер, по бескрайнему океану черноты вокруг. Они будут лететь, пока не умрут от старости — или пока не удастся подорвать Индру ко всем чертям, или пока в них не врежется счастливо пролетающий мимо астероид. Они будут лететь вдвоём бесконечно долго — пока не останется кто-то один.

Олежа целует жарко, и Антон отвечает также: пылко, безнадежно, отчаянно.

Олежа открывает глаза, смотрит через экраны на звезды — лучше на них, на эти крошечные точки, чем на космическую пустоту в глазах Антона.

Лучше на них, чем на горящую ярко-красным надпись «ошибка» на экране главного бортового компьютера.