Олежа старается унять трясущиеся руки. Руки не унимаются, также как и сердце. Антон рядом сидит такой же напряженный, нервный, хоть он в руках держит себя намного лучше. На Диму смотреть страшно, но приходится. Дима со всклокоченными волосами меряет поспешными шагами коридор. Коридор отвечает гулким и раскатистым эхом. Бахила с Диминой правой ноги потерялась уже давно, на левой порвалась. Олежа бы попросил его ее снять, если бы на это были силы. Антон смотрит на часы на руке, вздыхает порывисто и тревожно. Дима опять доходит до окна, опять разворачивается. Первая паника и тревожность уже отступают — их просто стало слишком много, они начинают пожирать сами себя. Шаги с хрустом бахилы на одной ноге начинают бесить. Руки все еще трясутся. Олежа тянется к карману с телефоном, чуть не сбивает букет с кушетки. 

Дима опять проходит мимо, шелестит несчастной порванной бахилой. Тревожно смотрит на белую дверь с матовым стеклом.

— Дмитрий, сядь уже пожалуйста.

Дима смотрит на Антона совершенно безумными глазами. Сквозь общее волнение от ожидания Олежа улавливает новую причину для тревоги: как бы эти двое не передрались прямо здесь, в больнице. Прямо посреди больничного коридора, неровно освещенного люминесцентными гудящими лампами.

— А не заткнуться бы тебе, а? Ты-то что понимаешь вообще?

— Дмитрий, — начинает Антон, и осекается, когда Олежа кладет ему руку на локоть. Дима довольно расправляет плечи и считает себя победителем. Он что-то бурчит под нос, возможно «вот и всё», но Олежа не вслушивается. В немного усталом, очень тревожном взгляде Антона, он видит отголоски их разговоров. В последнее время таких разговоров стало больше и пока на них они решили ограничиться. Но разговоры случаются. Пока — и до определенного момента — эти разговоры должны остаться между ними.

И особенно не стоит рассказывать о них Диме.

Дима еще несколько раз проходится по коридору туда-сюда, роняя, наконец, несчастную бахилу. Дверь все также остается закрытой. Олежа видит какие-то смутные тени. Он опять достает телефон — на часах почти четыре часа ночи. Они сидят здесь уже третий час, и сколько просидят еще — неизвестно. Дима позвонил поздно, они уже спали. Потом были поспешные сборы, хоть и ждали уже давно, с тревогой каждый день созванивались. Всё равно всё случилось неожиданно. Успели заехать за цветами.

Дима машет рукой и идет курить. Олеже мстительно хочется, чтобы дверь открылась именно в эту минуту, но Диме везет. Дверь все также мелькает только редкими смутными тенями из-за своего матового стекла. Дима, в новых бахилах, распространяет резкий запах табака по пустому коридору.

Цветы не могут перебить этот запах, Олежа кладет голову Антону на плечо. Время тянется бесконечно и очень тревожно. Ожидание растягивает минуты в сплошную липкую массу. Олежа закрывает глаза. Под веками мелькают розовые чашки с чаем и легким паром от них. Память воссоздает аккуратное Олежино: «усыновление» и неуверенное Антоново «суррогатное материнство». Память ярко подсвечивает «большая ответственность», «важное решение», «не уверен, что мы готовы к этому». Антон еще пошутил про то, что посмотрят, как со всем справятся Оля с Димой. Олежа сказал, что в ближайшее время они еще нанянчатся.

Дима опять теряет бахилу, проходя мимо них. Опять с правой ноги. Неравномерное шуршание бесит с каждой секундой все больше.

Тень за матовым стеклом приближается быстро, темнеет наверху и белеет там, где халат. Дима от окна почти бежит. Олежа кладет руку на букет и почти готовится вставать.

— Побрацкий? — медсестра или доктор смотрит устало и радостно. — Поздравляю, у вас мальчик. Три двести, сорок девять с половиной сантиметров. Все прошло хорошо, без трудностей. Мама выйдет к вам, когда сможет.

Олежа смотрит на то, как Дима медленно опускается на лавочку. Глаза из безумных становятся... еще более безумными, если такое вообще возможно. Дима шевелит губами, будто пробует что-то на вкус. Наконец, вроде как распробывает и говорит громко, поднимает на них глаза, которые к Олежиному ужасу, влажно блестят.

— Я отец!

Олеже трудно дышать — радость распирает грудь.

— Дядя, — легко толкает локтем Антон и смеется. Олежа чувствует, что глаза у него сейчас такие же, как и Димины.

— Ты тоже.