До самой ночи Альвир думал о словах Олли. О том, что Неви хотела бы, чтобы он жил.
Он и так живёт. Ходит, дышит, разговаривает. Нет, ну понятное дело, имеется в виду, что он должен радоваться жизни.
Как?! Как можно радоваться, если Неви умерла? Она была для Альвира больше, чем сестрой. Она была частью его души… Как можно радоваться, если от тебя часть отрезали? Забыть об этом, не вспоминать ежечасно?
Или все-таки можно?
В памяти вдруг всплыло — много лет назад сидел на рынке безногий мастер, плел нехитрые украшения из пестрых бус и тонкой проволоки и тут же продавал их. И, кажется, не было в округе человека веселее его! Вокруг него всегда толклись люди — не столько покупали, сколько смотрели, как ловко двигаются его пальцы, как мелькают в них бусинки, послушать его разговор со смехом и прибаутками…
Сколько тогда Альвиру было лет — восемь или десять? Они с приятелями, робея и прячась друг за друга, несмело спросили у мастера:
— Как же это вы такой веселый, если у вас ног нет?
Тот ответил не сразу. Отложил в сторону работу, внимательно посмотрел на мальчишек и сказал неожиданно серьезно:
— Ног нет, это правда. А я — есть!
Конечно, тогда они так ничего и не поняли…
Значит, можно — помнить о потере и при этом жить.
Он пошел в комнату Неви. Сел в кресло, взял в руки виолу. Все это время он трогал ее осторожно, нежно, словно реликвию. А это инструмент. Он должен звучать, в этом его жизнь. Выходит, Альвир и виолу тоже похоронил.
Он коснулся струн. Играть он не умел, а звук все равно вышел мелодичный. Он прикрыл глаза, вспоминая, как играла Неви, как именно она держала инструмент, как располагались пальцы на грифе. Вот так, кажется, правильно. Он попытался подобрать мелодию. Через полчаса твердо понял, что ничего у него не получится и вообще отец был прав, запретив ему тратить попусту время. А еще через час вдруг поймал нужное движение, нужное сочетание струн. Это была еще не музыка — так, короткая связка в несколько звуков.
— Неви, — тихо сказал он, глядя перед собой, — Неви, вот теперь правильно, да? Так лучше, да?
На следующий день, едва закончив с делами, Альвир поспешил снова взяться за виолу. Пальцы уставали с непривычки, и мелодичные созвучия едва пробивались в бессмысленном перезвоне струн, но теперь он точно знал, что на верном пути. Именно этого хотела бы Неви, а не того, что было в сарае.
Целую неделю он с неожиданным усердием занимался музыкой. И казалось, что Неви сидит рядом, смотрит ободряюще. И на душе становилось легче.
Через неделю Альвир столкнулся с Олли, когда тот возвращался из сарая с пустой миской. На миг в сердце вернулась прежняя тяжесть. Все это время он не то что не помнил про каторжника — старался не вспоминать.
— Что вы с ним дальше-то делать будете? — спросил Олли, тревожно глядя ему в лицо. Альвир честно задумался. И так же честно ответил:
— Сам не знаю. Не знаю!
— Может, продадите? — предположил старик. Альвир взвесил этот вариант. С глаз долой — из сердца вон… не помнить тяжелый, тошнотворный запах крови, и безнадежную тоску во взгляде, и пронзительный голос зазывалы: «…Осужденный за разбой и убийства!»
Наверное, лучше было бы, если бы всего этого не случилось. Если бы в последний день ярмарки Альвир свернул в другую сторону. Или вовсе не выходил из дома.
Но это было. Они уже оказались связаны — все трое, Альвир, Крейт и Невияра. Избавиться теперь от Крейта было бы… неправильно. Нужно было что-то другое. То, что понравилось бы Неви.
— Нет, — мотнул головой Альвир.
А правда, что с ним дальше делать? Какую-нибудь работу ему придумать, что ли… Ну, раз уж купил.
На следующий день Альвир раньше обычного закончил с делами и решил прогуляться до того рынка, где когда-то сидел безногий мастер. Странное дело — он весь последний год каждый день бродил по улицам, а сейчас шел и смотрел по сторонам с таким ощущением, будто целую вечность всего этого не видел. Ни голубого неба, ни веселых фонтанов, ни шелестящей листвы…
На парапете фонтана сидел паренек с виолой, что-то наигрывал тихонько — не на публику, а для себя. Альвир остановился, послушал, а потом вдруг подсел рядом:
— Добрый человек, не подскажешь, как лучше брать эту ноту? У меня не получается.
Паренек не удивился вопросу. Протянул ему виолу:
— Покажи мне, как ты играешь!
Альвир показал.
— Ну так, конечно, не получится! Смотри, этот палец надо сюда…
Они просидели так довольно долго. Как выяснилось, Альвир многое делал неправильно. Потом паренька окликнули друзья, и он ушел.
Никогда прежде Альвиру не пришло бы в голову заговорить с незнакомым человеком на улице. Да тем более с мальчишкой вдвое моложе себя, да тем более обратиться с просьбой!
А Невияра могла. И это не было ни смешно, ни неприлично.
Безногого мастера на рынке, разумеется, не оказалось. И даже не помнил его никто. Ну правильно, сколько лет прошло. И зачем он сюда поперся, вот ведь глупость…
— Здравствуйте, господин Альвир! — окликнул его звонкий девичий голос. Он обернулся, удивленный.
Нида, служанка Неви.
Одного возраста и темперамента, они были скорее подругами, все время болтали, хихикали и обсуждали какие-то свои девчоночьи тайны. Потом Нида вышла замуж, Неви надарила ей кучу своих платьев. И радовалась, когда та забеременела, мечтала поскорее увидеть ее ребеночка. Не увидела…
— Здравствуй, Нида! — Альвир сам удивился, что обрадован этой встречей. И следующий вопрос вырвался у него сам собой: — Кто же у тебя тогда родился?
— Мальчик, — Нида засияла улыбкой, — такой славный, прямо богатырь! Барышня так и говорила, что по всем приметам мальчик должен быть.
Она упомянула Неви так легко и естественно, словно не знала о ее гибели. Знала, конечно, Альвир смутно вспоминал, что видел ее на похоронах.
— Мальчик, — повторил он, — а с кем же ты его оставила?
— С соседкой, да я же на минутку, вот уже домой иду, — она качнула корзинкой с овощами.
Неви наверняка обожала бы этого мальчика, покупала бы ему подарки, заглядывала в гости…
— А что, если я тебя до дома провожу, — Альвир говорил не спеша, словно размышляя вслух, — хоть взгляну на него?
— Пойдемте, господин Альвир, — Нида опять заулыбалась, — я с радостью!
— А твой муж против не будет? — уточнил на всякий случай Альвир.
— Да как же он будет против, если вы брат барышни! — удивилась Нида.
По дороге Альвир взял у Ниды корзинку. Она заспорила было, но не слишком настойчиво, ей это явно было приятно.
Крепкий румяный малыш сначала стеснялся, прятался за матерью. Потом вдруг подошел и ухватился за палец, доверчиво глядя синими, как у матери, глазами.
Смотреть на ребенка, на то, как Нида брала его на руки, с какой нежностью улыбалась ему — было больно. Альвир понимал это с самого начала, когда напрашивался в гости. Смотреть — и видеть на ее месте Неви…
Но это была правильная боль, живая. Не та, что мучила его последние два года.
Давно, в молодости, Альвир в середине зимы уезжал из города по делам — а когда возвращался, то попал в пургу, заблудился и чуть не замёрз. Потом, в тепле, руки-ноги болели так, что он в голос стонал. И одновременно улыбался, как дурак. Потому что раз болит — значит, живое, не отмерло…
Альвир хотел дать Ниде денег, чтобы она купила что-нибудь ребенку. А потом вдруг понял, что обидит ее этим. Лучше сам что-нибудь купит в следующий раз. Он понимал, что выбирать подарок тоже будет больно. Выбирать и думать, что родным племянникам ему не пришлось дарить игрушек…
Оживать бывает очень больно. Даже больнее, чем умирать.
Когда хозяин выскочил из сарая, хлопнув дверью, Крейтон ничего не понял. И решил, что тот вышел за… орудием. И ждал, по-прежнему стоя на коленях.
Гадать о том, с чем вернётся хозяин, было бессмысленно, только страх на себя нагонять. Люди придумали множество разных способов медленно убивать. Но мысли настойчиво лезли в голову.
Чем дольше он так стоял, тем страшнее становилось.
А потом пришел старик с ужином. Посмотрел с удивлением, помог лечь. Колени разогнулись с трудом.
После этого хозяин не заглядывал очень долго. Уже и спина зажила, и ожоги покрылись сухими корками, и частью они даже успели отвалиться.
Если за ту, первую отсрочку он так расплачивался, то что же ждёт его дальше? Что задумал хозяин такое, для чего ему Крейтон нужен совершенно здоровым?
От этих мыслей бросало в дрожь.
А ещё лежать целыми днями, ожидая, когда его наконец станут убивать — было скучно. В окошко под потолком он видел только небо — то голубое, то чёрное, а временами серое. Иногда шумел дождь, иногда пролетали птицы.
В свое время, на каторге, ему бы такое окошко — и больше, кажется, и мечтать было бы не о чем.
Остро хотелось выйти хоть на минуту туда, под голубое небо. Да хоть бы и под дождь, тоже хорошо. Даже лучше. Под солнцем он был в тот день, когда хозяин его купил. Под дождем не был восемь лет.
Когда хозяин придет его убивать, Крейтон попросит… Ну, хозяин же сам хотел, чтобы он о чем-нибудь попросил! Он попросит вывести его на минутку за дверь.
Он пытался заговорить со стариком. Тот смотрел хмуро и враждебно, отвечал односложно. Как будто ему тоже есть за кого ненавидеть его, Крейтона.
Но все же назвал свое имя, и как хозяина зовут, сказал. И даже по просьбе Крейтона принес ему зелёный листик с дерева, пахучий и клейкий.
Хозяин все не приходил. С одной стороны, это было хорошо. С другой… Крейтон все чаще жалел, что сказал хозяину про свою болезнь. Все равно одним закончится.
Если бы у Крейтона была возможность покончить с собой, он бы, пожалуй, не выдержал бы этого ожидания. Но цепь была слишком коротка, чтобы на ней удавиться.
Скрип двери. Хозяйские шаги. Крейтон опустил голову, пряча страх. Звон цепи.
— Встань!
Он подчинился, ожидая рывка. И неожиданно для себя выпрямился в полный рост. Оказывается, хозяин заменил цепь на более длинную.
— Вот так, — проговорил хозяин с непонятной интонацией. — Хватит штаны протирать.
Они одновременно посмотрели вниз. На Крейтоне не было штанов. И никакой другой одежды, разумеется, тоже.
Хозяин усмехнулся и вышел. Просто вышел. Крейтон ничего не понимал. Он что, только для того и приходил, чтобы цепь удлинить?!
Остаток дня он провел на ногах. Теперь он мог и стоять, и даже на три шага отойти от скамьи. В окошко было видно дерево. Даже два разных — если присмотреться, то листва на них разная. В одну сторону шагнуть — видно то, что посветлее, в другую — с крупными разлапистыми листьями.
Вечером старик Олли, кроме еды, принес ещё и штаны с рубахой. Поношенные, но целые. Прикосновение чистой одежды к чистому телу было приятно.
Ох, да чем же он за все это заплатит? Скорее бы уж, что ли!