О нелепом побеге Крейтона, казалось, все забыли. Все так же приходил по утрам в сарай Олли, надевал кандалы, снимал цепь. Так же Крейтон работал в саду — иногда под присмотром старика, а иногда и один. Потом шел в кухню. Обедал он по-прежнему в одиночку. Но теперь Флера не ставила ему тарелку заранее, а до последнего держала еду на огне, чтобы не остыла. Подавала ему тарелку, сама садилась напротив, спрашивала о всяких мелочах — не очень ли сегодня ветрено, скоро ли расцветут ромашки.
— Уж я люблю ромашки! Луговые цветы, на клумбах их не сажают. А видишь, барышне тоже нравились…
Потом спохватывалась:
— Заболтала я тебя! Давай-ка ешь скорее, пока не остыло.
Заболтала! Да Крейтон готов был вовсе остаться голодным, лишь бы еще немного поговорить, не о деле, а просто так, ни о чем…
Как-то Флера предложила ему:
— Может, тебе добавки подложить? А то тут осталось…
Крейтон вздрогнул.
— Кто хочет добавки? — выкрикивал кто-то из надсмотрщиков, а остальные уже заранее смеялись, предвкушая зрелище. Несколько каторжников выходили вперед, и начиналась свалка — все против всех, и победитель — тот, кто последним останется на ногах. Иногда Крейтон в итоге получал вожделенную миску, иногда — оставался валяться на земле с разбитым в кровь лицом…
— Не надо! — вырвалось у него раньше, чем он успел опомниться.
— Ну не хочешь — как хочешь, что так дергаться-то? — удивилась женщина. — Я же тебя не заставляю. Да ты не стесняйся, кушай как следует, а то вон какой тощий!
Крейтон невольно усмехнулся. Толстым он никогда не был. Когда-то давно он гордился своим телом — пропорционально сложенным, в меру развитым, впору скульптору позировать. К тому времени, когда его выставили на торги, от всего этого остался скелет, обтянутый грязной, в рубцах и язвах, кожей.
А теперь он за несколько месяцев успел почти забыть про голод и работу на пределе сил, до изнеможения. И, кажется, понемногу возвращается к прежнему виду. Когда-то он нравился женщинам… Интересно, что думает о нем Флера?
Уходить из теплой и уютной кухни не хотелось.
Крейтон вдруг спросил:
— Может, я могу что-нибудь сделать? Помочь тебе?
— Видно, мало тебя Олли нагружает, что тебе еще поработать хочется! — засмеялась Флера. — Ну, если так, я отказываться не буду. Вот почисти чугунок, а то у меня жаркое пригорело.
Он и чугунок почистил, и остальную посуду перемыл. Флера сидела рядом, обмахивалась фартуком, рассуждала о всяких житейских мелочах — о том, что завтра на обед планирует готовить, о том, что скоро поспеет смородина и надо будет варить варенье на зиму… Крейтон отвечал невпопад. Когда-то он умел поддерживать такой вот легкий разговор ни о чем. В сущности, между разговорами в гостиной родительского дома и на кухне около плиты не было особой разницы…
С того дня Крейтон каждый вечер задерживался на кухне — мыл посуду, перебирал крупу… Олли, казалось, не замечал, что раб возвращается в сарай позже обычного.
Сам Олли тоже не напоминал Крейтону о побеге. Держался с ним, как и прежде, отвечал на вопросы, рассказывал то о растениях, то о людях.
— Эту яблоню в тот год посадили, когда господин Альвир родился, как раз к его рождению на ней яблоки поспевают.
— Прежний хозяин, отец господина Альвира, любил тут сидеть. Лавочка тут была, теперь вон одни столбики остались.
— Этот вьюнок барышня сажала, ждала, что он разрастется и по забору будет виться.
— А где же сейчас-то барышня? — спросил как-то Крейтон. — Замуж небось вышла?
— Нет ее больше, — все так же спокойно и строго ответил Олли. — Третий год, как схоронили. От родни возвращалась, ехала через лес, и там на нее разбойники напали, снасильничали да убили.
Крейтон оцепенел. Вот, значит, за что… за кого… но ведь…
— Я тогда долго боялся, что и господин Альвир… тоже… Если сам на себя руки не наложит, так зачахнет от горя.
— Это не я! — выдохнул Крейтон. — Это же не я!
— Не ты, конечно, — согласился старик, — был бы ты, так ты бы здесь сейчас не стоял. Если бы господин Альвир тебя не убил, так я бы сам… доделал. Тебе разве кто говорил, что это за нее?
Не говорили, да. «За всех девушек, всех женщин…» Он тогда этого не понял. Как он мог понять?!
Перед глазами стояло лицо хозяина — тогда, в третий раз. В тот раз, когда тот не стал его мучить. Его взгляд, полный безнадежной тоски. «Ничего уже не поможет…» Вот, оказывается, о чем он говорил!
— Да ты работай, что зря стоять? — проворчал Олли. — Копаешь, и копай!
Но это же не он, он же не виноват!
Не виноват?
Эта кровь — не на его руках… А сколько — на его?
«За всех женщин, всех девушек…»
Но он не терзал, не насиловал. Он убивал быстро. Они не мучились…
И у них тоже оставались родные с такой же тоской в глазах.
«Ничего уже не поможет…»
Сказать было нечего. Просить прощения? Сожалеть? Кто поверит его словам!
— Как же мне теперь, Олли? — спросил Крейтон с отчаянием. — Что мне делать?
Олли посмотрел на него словно бы с интересом. Как будто впервые увидел.
— А что тут можно сделать? — проговорил он задумчиво. — Прошлого не изменить, но у тебя ещё будущее есть. Живи. Человеком живи, а не зверем.
— Сколько там у меня будущего! — горько усмехнулся Крейтон. Рано или поздно господин вспомнит про свое обещание, про то, зачем он купил раба… да и про наказание за побег тоже.
— А уж этого никто не может знать, — возразил Олли. — Разве мог я подумать, что мне, старому, придется барышню пережить? Так что — сколько ни есть, а все равно надо жить, как человек.
Жить как человек… Разве он человек? Он раб, он делает, что прикажут… Что он может?
Может усердием и покорностью показать свое раскаяние.
Он старался изо всех сил. Работал без передышки. На рудниках перед надсмотрщиком с плетью так не усердствовал…
Вечером Олли отвел его в сарай. Привычно снял кандалы и молча вышел.
Крейтон едва не окликнул его — напомнить про цепь. Потом оглянулся на стену.
Цепи там больше не было.
Сам Альвир, по правде говоря, почти не вспоминал про раба. Не потому, что не хотел о нем думать, как раньше, а просто — что думать, если все нормально? Он знал, что Крейт работает добросовестно, что он послушен и старателен… ну и ладно, чего же еще? Может, со временем можно будет и кандалы снять. Когда-нибудь потом.
А пока Альвиру было не до него.
Он по-прежнему регулярно навещал семейство Ниды. Малыш уже, кажется, считал его родственником, сразу лез к нему на руки, и это было приятно. Но кроме этого, теперь Альвир все чаще заходил к Сефрису. То есть, конечно, к Тиа, это было понятно всем троим. Сефрис бурно радовался гостю, обнимал, называл сынком… И исчезал куда-то, оставляя Альвира с дочерью.
Тиа больше не казалась Альвиру серой и невзрачной мышкой. Разговаривать с ней оказалось неожиданно интересно — она была наблюдательна, многое замечала и умела делать выводы. В застенчивой улыбке ему теперь виделась особенная красота, в глубине серых глаз временами словно вспыхивали золотые искорки. Тиа показывала ему свои рисунки. Тонкие, словно неуверенные линии, легкие, почти прозрачные краски, нежные оттенки… Рисунки странным образом были похожи на саму Тиа. Альвир смотрел на ветку цветущей вишни и почти чувствовал ее аромат, и касался пальцами бумаги, почти готовый ощутить шелковистую гладкость лепестка. А на другом рисунке были изображены спелые гранаты на блюде. Уж тут-то, казалось бы, не место полутонам, тут надо рисовать грубыми мазками темно-красного, почти в черноту… А Тиа замечала, как отражается в гладкой кожуре рисунок блюда, как падает красноватый отсвет на белую скатерть.
Альвир слегка удивлялся, почему Сефрис до сих пор не заговорил с ним прямо, почему не назначен день свадьбы. Но сам не торопился. В том, чтобы вот так встречаться с девушкой, была своя прелесть, он хотел насладиться этим — разговорами на «Вы», случайными прикосновениями, недомолвками…
А еще оказалось вдруг, что при всем отличии Тиа от Неви, было у них и кое-что общее. Обе они умели видеть красоту, обе любили цветы. А еще Тиа тоже была доброй…
Возвращаясь от Сефриса, Альвир вдруг заметил среди прохожих смутно знакомое лицо. Память на лица у него была плохая, но все-таки вспомнил — это был паренек с виолой. То есть теперь без виолы, и выглядел он теперь вовсе не таким жизнерадостным, как в тот раз.
Альвир окликнул его, поздоровался. Тот тоже не сразу его узнал.
— Ну как, получается у тебя та нота? — на лице паренька мелькнула словно тень прежней улыбки.
— Да, благодаря твоим советам. А у тебя, похоже, что-то не ладится… Уж не беда какая случилась, добрый человек?
Вопрос вырвался словно сам собой. Альвир тут же пожалел о своих словах, глупо ведь… нечего лезть в чужие дела, и вообще он этого парня видит второй раз в жизни. Может, тот как раз всегда такой угрюмый, а в тот раз случайно развеселился…
Паренек поколебался было, потом махнул рукой:
— Да так… Беда — не беда, а неприятности.
Они стояли прямо посреди улицы, мешая прохожим. Альвир первым сообразил, что надо отойти. Рядом оказался тот самый фонтан, они опять сели на парапет. Парень рассказывал свою нехитрую историю. Видно было, что гордость борется в нем с желанием выговориться.
Он был сиротой, воспитывал его двоюродный дядя. Парень видел в нем отца, помогал в чем мог, учился, думал продолжить его дело… А когда дядя умер, вдруг нашелся более близкий родственник. И показал «безродному приемышу» на дверь.
— Да это и не беда, я и так не пропаду, — он опять улыбнулся, — руки-ноги есть, пойду учеником, а то и подмастерьем, меня возьмут, я многое умею. Мне больше обидно, что мастерская дядина пропадет.
— А если в суд? — спросил Альвир. Паренек махнул рукой.
— Без толку! Сам я в законах не разбираюсь, а нанимать кого — на какие деньги? Ладно, пусть уж…
— Подожди-ка, — перебил его Альвир. — Бумага есть? Записывай, что я тебе скажу.
— Нет у меня бумаги, — тот растерялся, — ты что, серьезно, добрый человек? Погоди, я сейчас добуду перо и бумагу!
Они просидели у фонтана довольно долго. Альвир уточнял детали, переспрашивал, думал. Диктовал, что надо сделать, к кому обратиться.
— Если ты все сделаешь правильно, то, глядишь, до суда и не дойдет. Если он предложит делиться — соглашайся не меньше, чем напополам. А если он не захочет по-хорошему, тогда приходи ко мне, будем дальше думать. Надо будет — пойдем и в суд.
Он назвал свой адрес.
Его собеседник растерянно пробормотал:
— Спасибо, добрый человек… Только ведь у меня денег нет, тебе заплатить.
— Я разве что-то говорил о деньгах? — переспросил Альвир.
— Ну, тогда — еще раз спасибо! — паренек улыбнулся почти как тогда, летом.
— Это тебе спасибо! — возразил Альвир.
— А мне-то за что? — рассмеялся тот. — За то, что показал, как правильно высокие ноты играть?
Альвир промолчал. Как тут было ответить?
За то, что в очередной раз напомнил, что не у одного Альвира беда, что не он один потерял родного человека. За то, что Альвир вдруг понял — когда помогаешь другому, самому становится легче…