— Я уж было отчаялся, что наша долгожданная встреча не состоится, — ласково сказал мужчина, ленно выдыхая лиловый дым из длинного хвоста курительной трубки.

На его плече притаился пурпурный мохнатый комочек, забившийся между спинкой кресла и жилистой шеей хозяина, перебирая что-то маленькими пальчиками, шебурша, пока птичьи пальцы демона тормошили мягкую шерстку существа.

— Прошу у вас прощения за… — подала голос запыхавшаяся Эмма, наблюдая за представшей безмятежной картиной.

— Брось формальности, Эмма, — спокойным баритоном сказал эрцгерцог, медленно выдохнув с наслаждением дым от сигары. — Я в любое время дня и ночи рад тебе. Присаживайся.

Он указал свободным движением лапы в белоснежной перчатке на одиноко стоящее кресло, которое, казалось, дожидалось девушку, располагая своими уютом и пышностью.

— Было бы не этично заставлять драгоценную мою гостью томиться промеж комнат. Простудишься еще.

Одна комната переходила в другую и каждая была чиста, свежа, проста в оформлении, но уникальна, подобрана со вкусом. В каждой доминировал темный ореховый цвет, наверное, излюбленный демоном. Эта комната, в которой она сейчас присутствовала, также не обошлась от натиска темного, благородного цвета.

Свет от медного солнца брезжил пролитыми пятнами на деревянный лакированный пол и озарял через шторы близлежащую мебель: резные столы и кресла, за которыми сидел хозяин и гостья; бедное чучело невиданной твари, повисшее одиноко на стене и пугавшее Эмму своими несчастными глазами-бусинками; огромные и длинные шкафы с медными ажурными пиками и какими-то ритуальными демоническими пластинами с подвесками; синие и бирюзовые восковые жирные куски, упокоившихся на подоконнике в обугленных чашах или в покрытых залой блюдцах — куски местами походили то на роговую чешую, то на застывший чей-то мутный жир; далее из освещенных предметов, за которым следил озорной огонек глаз Эммы, был дивный кубок, видимо, сделанный из черепа — девушка сомневалась в этом, ибо дальнейший обзор закрывало матовое стекло.

Их занятия проходят в комнате, близ располагающейся к огромной библиотеке, в которую Льюис соизволил проводить Эмму только однажды, но этого (наблюдательной и до всего досужей девушке) хватило, чтобы рыжеволосая отметила для себя следующее: во-первых, примерное расположение данного помещения, во-вторых, планировка библиотеки напоминала ей скорее огромный ботанический сад, состоящий из книг, а в-третьих, от витражного купола — ее душа пускалась в пляс. Именно тогда Эмма мысленно дала себе клятву, что побывает там еще раз, может даже уговорит демона на какую-нибудь еще драгоценную книгу из его тайника, которая могла бы пролить свет на истинную суть демонов и то, откуда идут их корни существования.

Рыжеволосая, пройдясь глазами по помещению, не заметила как застыла от удивления, а по окончанию просмотра диковинок, медленно села в кресло, сразу же утонув в том, вследствие чего она испустила удивленный писк, едва ухватившись за бархатные подлокотники. Быстро оправившись от мягкой ловушки, Эмма села (попыталась сесть) как леди, краем глаза покосившись на Льюиса.

По направлению его маски — Эмма отметила для себя, что он смотрит в ее сторону, чего-то скучающе ожидая, при этом нечто одинокое и мертвое таилось в его дьявольском и неповторимом взгляде.

Девушка не раз отмечала для себя редкое и жуткое явление в Льюисе: помимо его рыжих с алым, недвижимых как у змеи глаз, существовал еще один взгляд, не менее устрашающий, который не давал рыжеволосой покоя — меланхоличный, полный разочарования и безучастности к жизни как таковой, который невзначай, мимолетно мог соскользнуть на девушку как лезвие гильотины — у Эммы в такие моменты складывалось впечатление, будто бы он живьем разрезает ее плоть ледяной сталью, остужая кровь и жизнь в ней, а затем рассекая и расчленяя душу на пополам, а затем ввергая ту в вечную мерзлоту. И вот, этот леденящий душу взгляд вновь приковал Эмму к креслу, правда, ненадолго, сменяясь на обычный насмешливый и живой, какой девушка, несомненно, больше всех предпочитала в нем. И все же, Эмма отчетливо смогла узреть эту странную перемену в нем, особенно его…двуличность.

— Как у тебя дела? — невинно спросил эрцгерцог, подмечая малейшие реакции тела гостьи, будь то дрожь или скачущий пульс.

Рыжеволосая от неожиданного вопроса подскочила на месте, чем вызвала хриплый смешок у мужчины. Кровь ударила в ее щеки, она убрала прядь за ухо и звонко ответила, нарушив безмятежность в помещении:

— Хорошо, Ваша Светлость. А, вернее, как у тебя дела? — с облегчением спросила Эмма, ведь демон не интересовался пока что ее работой со зловещим неудом.

— Восхитительно! — прогудел демон баритоном. — Кто бы мог подумать, что людям стала мала планета, раз они неустанно ищут ответы за ее пределами? Как стал тесен этот мир после обещания! — рукоплеская, сказал Льюис. — За все эти века вы даже не попытались понять друг друга, а уже ищите ответы за пределами вашего понимания.

— Люди странные, — сказала Эмма, мило улыбаясь.

Она пожала плечами и закопошилась в рюкзаке.

Ветер лизал через открытое окно шторы, раздувал их, невинно играясь с бахромой как ребенок. Перед окнами, шурша и перебирая листьями, доцветала голубая сирень, а птицы мягко напевали свои речи друг другу где-то в глубине кустов, издали доносился шум леса, а ветер разносил мелодию жизни — дух лета воодушевлял Эмму, наполняя ее силой.

Девушка достала из рюкзака тяжелое пособие и газетный кулек, запрятав подальше свою бумагу с неудом. Льюис несомненно видел, ощущал и слышал все, что происходит в округе, но не придавал этому никакого значения, продолжая вальяжно покуривать трубку, что-то обдумывая. Видимо содержимое курительной трубки имело сильный эффект и расслабило его прилично.

— Они апельсиновые, — Эмма с странной надеждой и тоской протягивала демону пакет из оставшихся конфет. — Будешь?

Вопреки ее предложению Льюиса не интересовала сладость жалкого человеческого продукта. Его внимание привлекала химия чувств внутри этой импульсивной, строптивой, но милой девчонки Эммы. Которая не помнит его от слова совсем, которая ежечасно скрючивается и шипит на злосчастную боль в районе живота, чем он, Великий герцог, несомненно, восхищен и безумно рад своеобразному и негласному приветствию от болей и приступов Эммы, которые остались прощальным подарком после роковой встречи двух врагов в вихре танца смерти на Голди Понд.

На вопрос демона: «Что не так?» — она каждый раз мотает кудрявой головой и нежно одаривает его робкой красотой девичьей улыбки, сквозь терновую, жгучую боль, коротко отвечая ему: «Все хорошо».

Льюис в такие моменты удовлетворенно отмечает про себя, как она прикусывает губу и едва заметно гладит через одежду болевые места в районе диафрагмы и живота, где ее насквозь пронзили его когти. Не столь давно для демона, где-то пару-тройку лет назад, эти природные, неразрушимые клинки пропитались ее блаженной вишнево-алой влагой, утекавшей жизни — кровью.

Осознание этого всегда возбуждает Его Светлость и заставляет льнуть к юному телу сильнее, будто к запретному сладостному плоду. Единственное, что останавливает его — осознание: если он спугнет ее своим звериным наваждением сейчас, то изничтожит свой труд на корню, а Льюис только начал — впереди были годы и годы, дабы взрастить кровавую революцию души девы и вправить ей мозги, не лишая ее при этом права выбора для духовного развития.

Поглощенный своими ощущениями, Льюис не сразу ответил на предложение девушки — он был немного разочарован и раздражен. В целом демон был недоволен нынешней Эммой, но всему свое время — эрцгерцог никуда уже не спешил.

— Благодарю, миледи, — говорит старый демон и в его длинных крючковатых пальцах исчезает рыжая пластина сласти.

Эмма, восполнившись неясной ностальгией, неосознанно втянула густой, одновременно тонкий древесный запах витавшего в комнате курева, с нотками кофе и тмина, слегка расслабив свой разум и поумерив свой пыл. Между тем присутствовал еще один приятный и манивший запах, который прилепился сладостью к затрепетавшему птицей сердцу — мужской.

Эмме казалось, будто бы из ее рта вот-вот высунется лягушка и заквакает: жавшееся изнутри сердце давило на грудную клетку, а легкие то раздувались, плотно прилегая к ребрам, давя на те, то до боли сжимались, образуя некий вакуум, вследствие чего ее слова застревали в горле странным квакающим и булькающим звуком, так и не облачившись в звучащее целое для собеседника, который, наблюдая за ней, ожидал. Через некоторое время, так и не дождавшись ответа от человека, Льюис продолжил разговор, заполняя тяжело повисшую между ними, пренеприятную тишину:

— Сегодня мы не успеем с тобой пройтись по грамматике и лексике, — задумчиво сказал он, — но поговорить за чашкой чая сможем. Не волнуйся, разговоры будут просты и обыденны. Сегодня людская пятница. По вашим канонам ты можешь отдохнуть.

Но Эмма лишь хмыкнула на его предложение — не верила в простоту его намерений. В ее глазах заиграли луговые травы с легким недовольством, предчувствуя подвох от демона с последующим насильным влиянием на ее разум под предлогом светского чаепития.

Проведя с демоном месяц обучения историческим и культурным ценностям таинственного и жуткого мира хийш (именуемых среди несведущих людей — «демонами») и практикуясь в уроках по два-три раза в неделю, Эмма смогла выучить, помимо частичных азов языка, некоторые повадки непростого на характер, своего учителя. Всякое его предложение о безмятежном времяпровождении или простом лексическом или историко-культурном задании оборачивалось, чуть ли не всегда, подвохом с каверзными вопросами, от которых порой стыла кровь в жилах, а бойкая Эмма сникала и бегала глазами по тексту или рукописям, неловко смеясь, теребя шею и разрумянившееся щеки. Но демон был неумолим, даже беспощаден, серьезно подходя к обучению глупого человеческого детеныша, напрягая ее мозг.

— Что случилось, дитя? Ты не сговорчива сегодня, — вопрошал демон уже на хийшском, отведя в сторону курительную трубку.

Звучание этого древнего языка напоминали рыжеволосой безмятежный шелест травы, стрекотание крыльев стрекоз и рокот из глубин чего-то необузданного и первобытного, поскольку все звуки исходили прямиком из нутра: сначала прогревая связки, как поняла Эмма из нескольких вводных уроков-лекций Льюиса с их совместной практикой, а потом, уже выдыхая целостный звук, все оформлялось в само слово с помощью юркого языка и губ.

Древний, странный и практически неподатливый в произношении для вечно спешащей девчонки. Эмма сотни раз заворачивала язык в невиданные доселе фигуры, до покалываний в мышцах рта и деснах, пытаясь повторить за своим тайным учителем одно единственное слово — свое имя. И только на второй месяц их обучения она смогла осилить произношение и наконец-то представиться перед Льюисом на хийшском. Остальные слова Эмма стала выговаривать, но с горем пополам, медленно продвигаясь вперед в обучении, обдумывая звуки и прогревая связки.

Вот и сейчас, она промычала про себя, немного пожевала внутреннюю часть щеки, обдумывая свой ответ. Потом Эмма пару-тройку раз метнула свой взор на демона, чему-то сама себе улыбнулась и кратко, на одном дыхании, как тому положено ответила на хийшском:

— Заболела.

На половину его золотой маски лениво ниспадал свет уходящего дня; Эмме итак было сложно оценить его эмоции и наваждение, которое иногда одолевало им в ее присутствии, ведь те скрывались за твердью мертвого лика, но все же она могла прикинуть некоторые его ощущения и настрой, а на данный момент — вдвойне стало тяжелее, ведь свет отражался от пластин на лице, закрывая тем самым весь обзор на Льюиса.

Демон точно прожигал ее взглядом, пользуясь возможностью и двойной неприступностью к себе.

Рыжеволосой не нравился такой расклад событий: ни отсутствие грамматики, ведь тогда бы он меньше ковырялся в ее мозгах, ни отсутствие понимания настроения демона, ведь тогда бы она смогла понять его настрой. От пробежавших по телу мурашек, Эмма невольно повела плечом.

— Я думала, что с утра будет солнечно и тепло, — продолжила она после долгой паузы и подрагивающими руками погладила приютившегося Парвуса в ее ногах.— Простудилась.

Она отвела свою пушистую прядь волос, казавшуюся игривым пламенем в руках колдуньи, и забегала глазами, ощущая себя нагой перед Льюисом, ибо солгала.

— Обидой? — спросил он елейным голосом.

Эмма тяжело сглотнула — удар прямо в яблочко. В разуме девушка стала перебирать варианты для ответа, дабы, изощрённо солгав, выйти хотя бы полусухой из надвигающейся неприятной темы для дальнейшей беседы. Даже если бы она напрямую сказала ему причину, чтобы оставить ту проблему в покое и поговорить об ином — он, наперекор ее словам, изощрённо и незаметно, стал бы искать пути к тому самому потаенному ее секрету.

Пока рыжеволосая думала, то допустила несколько ошибок: растянула время для ответа и потеряла нить их разговора, углубившись в себя.

— Ай-яй-яй, Эмма, — с наигранным разочарованием сказал демон. — Ты же взрослая девочка, а лгать так и не научилась.

Эмма на замечание стыдливо прикусила губу.

Парвус ловко перевернулся на спину, понюхал ее руки и заинтересованно уставился на девушку: та напряженно выдохнула, взглянула на Льюиса пронзительным взглядом, наполненным щепотью жгучей решимости, из-за которой ее зрачки на миг сузились.

— Как демоны и люди пришли к нынешнему миру? — неожиданно спросила она, поглаживая мордочку Парвуса.

Ей стоило усилий, дабы задать этот глупый и несведущий вопрос одному из благородных представителей иной расы.

Эрцгерцог внезапно встал со своего места и предстал перед девушкой во весь свой могучий рост; Парвус вытянулся на ногах Эммы, выставляя свое кудрявое, мягкое пузо, и лениво посмотрел на своего хозяина.

Эмме показалось, что в эрцгерцоге взыграли хаотичные чувства с некой мимолетной яростью, которая растворилась в темном омуте его души, когда тот отвернулся с граненным стаканом красной жидкости, взятой из буфета. Это не могло быть вином — непригодная температура и условия хранения для столь ценного алкогольного человеческого продукта… Эмме не хотелось знать, что это могло быть на самом деле, но оно было так похоже на…кровь.

Льюис собой закрыл половину доступного света из окон, которого и так кот наплакал — теперь же девушка ощущала некую угрозу без освещенности помещения. Демон то всегда оставался в выигрышной позиции будь то мрак или свет — не имело столь огромной разницы.

— Знал я одного человека… — Льюис повел своим глазом по комнате и опустил свой тонкий серп зрачка на Эмму. — Вера которого была непоколебима, а сила духа была сравнима лишь с закаленной сталью, которая была в умелых руках разящим оружием. Ты спросишь меня: что это за вера и кто этот человек?

Он вальяжно прошелся по комнате, стуча когтями по бокалу, изредка отпивая жидкость.

Эмма зачарованно гладила Парвуса, краем глаза наблюдая с интересом за демоном — Льюис смог переманить ее интерес на свою сторону как в принципе любой, кому было, что поведать другим — в случае с демоном, он был ходячим кладезем знаний, правда, тот предпочитал не за бесплатно просвещать, что-нибудь незаметно отбирая у слушателя, помимо внимания.

Эрцгерцог не по-доброму оскалился, наблюдая в открытое нараспашку окно, после умело скрыв сей факт от Эммы.

— Ничтожная и пагубная вера в разумную любовь между двумя враждующими расами. Этот человек решил, что он миротворец, что одной любовью можно свернуть горы, — сказал, посмеиваясь, демон, добавляя одно слово, звучавшее для Эммы как приговор на казнь. — Глупец.

Эмма решительно настроилась заступиться за миротворца вступив в нежеланную для самой себя, но вынужденную баталию мыслей:

— Но разве не благодаря вере многие могут обрести самих себя, смысл жизни, обрести покой и свободу вместе с последователями? Даже до сих пор вера из античных времен остается нетронутой — в ней до сих нуждаются. Так же и ваша культура, — серьезно произнесла девушка, испытывая дискомфорт от тихих и вальяжных перемещений демона в места недосягаемые для ее обзора.

Льюис хитро заулыбался, медленно заходя за кресло, в котором сидела Эмма, и, оперся на спинку с едва царапающим звуком, чем выдал свое местоположение для девушки и заставил ту насторожиться.

— Что, по-твоему, остается у голодающего и нуждающегося в первую очередь? Вера? Любовь? Мораль? Сомневаюсь. А вот первичные потребности и желание жить — несомненно, — загадочно сказал Льюис глубоким баритоном над девушкой, тело которой, судя по наблюдениям самого демона, откликалось на его голос мурашками.

Он посмотрел на наслаждавшегося Парвуса, развалившегося в теплых ногах Эммы, которая гладила его по мягкому животу, но само дитя «солнца» была далеко не радостной и безмятежной, а сидела вся как на иголках — ее волосы на голове встали дыбом, а руки, если приглядеться, дрожали.

— Сама концепция свободы ничтожна без заранее подготовленного для нее фундамента. Иначе, миротворец, не смог бы так далеко зайти одной лишь верой и любовью, пусть даже и с поддержкой тысяч безмозглых людей на убой вперемешку с гениями, — продолжил демон с ехидством. — Но даже в этом случае, к решительным действиям людей сподвигло отчаяние. Оно взращивает непреклонных, сильных духом, вынуждает быстрее искать альтернативные пути решения проблем, отбирает шелуху от самого зерна: кто-то умрет за свои убеждения и посеет крепкую веру, а кто-то, вверяя всю свою жизнь в детище, посеет лишь помысел.

— Но помысел может стать чей-то верой, — аккуратно отразила удар демона девушка, посмотрев вверх на того решительным взглядом, указывая тем самым на всю серьезность ею сказанного.

Ее оппонент, нежели соучастник светской беседы, соскользнул со спинки кресла. По телу Эммы еще раз пробежалась стая мурашек от присутствия хищника. Защипали старые раны, но рыжеволосая не обращала никакого внимания на увечья: девушка была всецело поглощена спором и пыталась отстоять свою точку зрения, при этом стараясь, ограничить влияние Льюиса на свой разум:

— Кто-то может объединиться в одну семью, племя, группу, становясь последователями верования, передовая знания из поколений в поколение. Один будет сеять зерно, как ты провел аналогию с верой — другой пожинать…

— … А кто-то будет грабить, убивать и изничтожать. Вот тебе хаос жизни, Эмма. Спустись с неба на землю. Ты зришь идеалы — я вижу реальность, принципы и мотивы включительно.

Эрцгерцог постучал по деревянной поверхности буфета, воссоздавая своеобразную мелодию, и задумавшись о чем-то, затих. Потом горько посмеявшись чему-то, он открыл дверцу со скрипом и достал оттуда маленький предмет.

Перегибаясь через кресло, в котором сидела девушка, демон поставил эту малютку на стол. Это была фарфоровая человеческая чашка, чему Эмма несказанно обрадовалась — ее умиляли маленькие вещички в быту грозного и аристократического демона.

Скорей всего людские вещи, включая и старинное оружие античности, полученные в бою с чей-то утерянной жизнью — были трофеями эрцгерцога — Эмма, уже не раз обдумывавшая это предположение, желала найти его тайник с главными ценностями. Хотя по принципам и поведению самого демона можно было сразу догадаться, что его ценностями являлись скорее воспоминания и ощущения, которые он некогда вкусил, властвуя над чей-то жизнью. Но Эмма не желала этого до конца осознавать.

— Лью, — обратилась к нему рыжеволосая.

Но демон не откликнулся на ее ласковый голос, продолжая вести беседу с ней.

— Твои ценности милы, но помимо твоей семьи, есть и другие семьи, с другими ценностями. На каждого ты не разделишь кусок хлеба. Не каждый будет сыт и не каждый будет прилагать усилие, пока у него не будет на то воля или тот не будет ограничен в своих нуждах. Что скажешь, Эмма?

— У каждого есть выбор, каждый волен.

— Хм, заезжено, — цыкнув прогудел он, ставя невесть откуда взявшийся горячий чайник, чем удивил Эмму — Чем же тогда, по-твоему, отличается свобода от независимости? Ведь чтобы понять принцип свободы, нужно осознать сначала контроль и понять в чем заключаются ограничения.

— К чему это? — раздраженно сказала рыжеволосая.

Ее губа мило задрожала от закипавшего гнева, пока параллельно в чайнике закипала вода.

— Разве свободе нужна зависимость, контроль или чья-то воля, чтобы таковой являться? Разве это не суть человека или… — она импульсивно замахала одной рукой в воздухе, другой поглаживая сопящего демоненка-кота, — любого другого живого существа.

— Увы, у всего есть предел дозволенного. Твоя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого.

Эмма поджала губы — знак неудовлетворенности вкупе с тигриным решительным взглядом произвели на Льюиса впечатление, ведь дитя Благодатного дома проявляло старые привычки, а это значило, что не все потеряно. И все же это было не то: негативные эмоции получались у Эммы измученно, нереально и вынужденно.

— Тот человек, имея огромную силу, волю и веру, поменял устои демонического мира. Так? Так, — серьезно сказала Эмма, пытаясь оперировать этим фактом, сказанным ранее Льюисом. — В современном мире, благодаря миротворцу мы можем сосуществовать и помогать друг другу. Именно поэтому я могу с тобой свободно говорить, жить, а не…выживать.

Демон лишь ухмыльнулся и хитро зыркнул на девчонку, стуча игриво когтями в перчатке по темному телу стола.

— Впечатляет, не так ли?

Тем временем сердце Эммы застучало сильнее, ее восхищал незнакомец, воссоздавший мир между людьми демонами, освобождая и тех, и других от узурпаторской, ненасытной системы.

Будучи окрыленной миротворцем, Эмме казалось, что она готова вершить такие же подвиги. Также сегодняшний разговор с эрцгерцогом вызывал некие мимолетные ощущения дежавю у девушки и помутнения.

Льюис улыбнулся, делая глоток алой вязкой жидкости, облизнув свои черные десна.

Голова у девушки стала трещать, пока она отстраненно наблюдала за тем, как медленно купол травяного чая распускается в чашке, окрашивая воду в золотистый янтарь. Из забвения ее вывел женский голос, который отдаленно напевал колыбельную. Рыжеволосая пробежалась глазами по комнате, забеспокоившись: она не слышала, что говорит ей демон, не ощущала более вокруг себя никакого дуновения ветра или касания Парвуса — ничего, кроме этой самой грустной мелодии. Будто бы ее посадили под купол, отгородив от всего мира.

Девушка взяла кружку в руки, немного отпила для вида ее содержимое, постепенно проваливаясь все глубже и глубже в себя, как Алиса в кроличью нору, иначе — стала рефлексировать.

О, несомненно, это было ожидаемо! Эмма в этот раз не захотела принимать осточертевшие таблетки, хотя обязана была по рекомендации врача! Вопреки всему сущему, рыжеволосую интересовала только слуховая галлюцинация — далекий голос, казавшейся родным и любящем, но в то же время грустным и холодным как сталь. Девушка хотела найти на закоулках памяти, того, кто мог бы взывать к ней так…по-матерински трогательно и нежно.

Это не первый раз, когда девушка неожиданно выпадала из реальности, видя толи фрагмент из старого сна, толи неясное наваждение прошлого, которое кратковременно пугало или вызывало приступ истерики.

— …Этот человек не был помешанным альтруистом, — услышала отрывок Эмма, выйдя из оцепенения. — Хотя его сердце извечно пылало жалостью ко всему. Даже к тому, что было грешным и убогим.

Льюис щелкнул перед Эммой пальцами, та аж подпрыгнула на месте с Парвусом на руках, на что последний неодобрительно пискнул с спросонья.

— Я полагал, что ты захочешь отведать сладость рахат-лукума, который так полюбился тебе, дитя, а не сладость сна, — елейно прошептал эрцгерцог.

Эмма, сглотнув, перевела свой взгляд с огненных, змеиных очей демона на янтарную турецкую сладость, которая всячески стала заманивать своим аппетитным видом и взывать к девушке, как только та уцепилась глазами за гастрономическое сокровище. Живот предательски заурчал — с обеда она ничего не держала во рту, кроме молока и случайно подвернувшейся под руку булки с яблоком из портфеля.

— Прошу прощения! — смущенно воскликнула Эмма. — Я не знаю, что на меня нашло. Наверное, чай усыпил…

— Тогда, если ты позволишь, мы продолжим.

— Можно? — спросила Эмма, указывая на янтарные, пудровые кубики кондитерского изделия.

— Несомненно.

Вязкая янтарная масса орехового рахат-лукума как патока блаженно прилипла к языку и зубам девушки, не желая отлипать. Неожиданность и удовлетворение с радостью заплясали вихрем ощущений на ее лице.

— Превосходно? — спросил ее эрцгерцог, медленно постукивая когтями по собственной маске.

— Потрясно, — проглотив, сказала Эмма, глаза которой игриво заплясали по столу в поисках чего-нибудь еще вкусненького.

Девушка, придерживая одной рукой мохнатую тушку Парвуса, взяла другой чашку с клубившемся из нее чаем — сделала глоток, приятно удивляясь неведомым раннее странным древесным вкусом. Тот напоминал кисло-сладкий вкус граната, меда и имбиря в одном настое. Потом Эмма подцепила еще один кубик рахат-лукума и с блаженством надкусила тот.

Парвус заерзал на ногах девушки почуяв, что-то сладенькое в руках рыжеволосой. Эмма, заметив блестящий взгляд зверька, дала понюхать кошке-демону сладость — тот пофыркал, внюхиваясь, попробовал ухватить маленькой лапкой сладкий янтарь, но в какой-то момент передумал и оставил этот кусочек девушке, мол: «Сама ешь эту гадость. Я приемлю только мясо».

Льюис выпрямился, поставив свой выпитый бокал на стол. Пронаблюдав за Эммой, он, улыбаясь, сказал бархатом своего голоса:

— Великолепный вкус, не так ли?

Эмма, собравшись с мыслями, доев кусочек и запив тот чаем, утвердительно кивнула в ответ Его Светлости. Сомнение и настороженность проскользнули в разуме девушки, вызывая мандраж: она не понимала к чему эти вопросы о вкусе, о качестве еды или о собственных ощущениях, когда ты…просто ешь еду.

Льюис заухмылялся и тут Эмма поняла, что он не оставит ее бедный и многострадальный мозг от дискуссий.

— Ты думаешь, к чему я задал эти странные вопросы тебе, ведь еда — это просто пища, энергия для организма, не иначе. Если возвращаться к прошлой нашей теме, то позволь вспомнить одну простую истину, которая работает одинаково и на людей, и на нас.

Эмма тяжело сглотнула, ее ждал второй раунд спора, который она явно не потянет.

— Мы то, что мы едим, — начал он, хитро улыбаясь. — Вы люди частично потребляете энергию извне, восполняя запас заместо потраченной. Мы же всецело поглощаем. Помимо энергии, мы нуждаемся и в поддержании формы, чего вам, людям, не нужно делать.

Он показательно налил себе вина и, взболтнув то, пригубил. Демон жестом подозвал к себе Парвуса — тот незамедлительно спрыгнул с ног Эммы, и, прошмыгнув под столом, запрыгнул к Льюису на ноги, потом переместился на могучее плечо, где и благополучно улегся, наблюдая уже за гостьей.

Эрцгерцог продолжил свою тираду уже с раздражением и пренебрежением:

— Если чей-то удел быть безмозглым овощем и отягощать своим существованием землю, поедая такие же безмозглые овощи без перспективы развития, то дело другого выживать, поглощать, становиться сильнее и развиваться.

— Это одна из причин, по которой вы едите людей? — осторожно спросила Эмма.

— Несомненно.

Льюис вальяжно вновь отпил из бокала алое «вино» высшей пробы. Эмме стало вновь не по себе от вида этого странного напитка, схожего с…

— Скажи мне, Эмма. Какой вкус у чая? Какой у него запах. Что ты ощущаешь?

Девушка растерянно потупила глаза в кружку.

— Терпкий…пряный. Он наполняет меня теплом и счастьем.

— Я же ощущаю досконально его вкус — весь спектр, начиная от землистого привкуса, заканчивая смолами, которые тот выделяет. Я слышу его пряный, древесный и легкий цитрусовый запах.

Льюис встал с места, подойдя к окну.

— Ощущения и чувства — это главные причины, из-за которых мы все до сих пор живем. Особенно, все дело во вкусе.

Он хрипло рассмеялся, вспомнив свою ненасытную сестру, которая так и не смогла вовремя поумерить свой пыл, поплатившись за это.

— Вы не изменяете своим привычкам… — прошептала Эмма, расстроившись.

Льюис снял одну перчатку с руки, вглядываясь в собственные когти — те пережили, несомненно, многое, но в особенности, непреодолимым восхищением был тот факт, что даже с веками кровь убиенных этим безумным демоном не выветривалась, впитавшись навсегда. Эрцгерцог в каждой клеточке своего тела хранил всех убитых им, именно оно и было его сокровищницей, усыпальницей несчастных, поверженных душ — именно этот самый тайник, на свою беду, желала отыскать Эмма. Ах если бы она знала правду! То никогда и ни за что бы не рвалась к потаенному Льюиса — тот имел весьма пристрастные вкусы к своим жертвам, и девушка уже давно была в их числе.

— Хочешь сказать, что мы не соблюдаем трактат, а грешная кровь не изменила наши гастрономические привычки?

Тишина.

Сердце Эммы задрожало.

— Ты и так знаешь ответ. Твое сердце тому подтверждение, — Льюис указал своим длинным когтем на место расположения данного органа у девушки. — От чего такая простая истина ввела тебя в ступор, дитя?

— Альтернативы есть всегда, разве не ты сам сказал мне об этом?

— Подстрекаемая отчаянием, ведомая верой…— загадочно протянул демон, опуская свой рыжий игривый взгляд на Эмму.

Рыжеволосая сделала вид, что не услышала его слова. Вместо этого она осознала, что не раз удовлетворенно отмечала про себя следующее: будучи харизматичной, хитрой и сильной личностью, Льюис имел такие же черты безмятежности и лености, порой даже… нежности, как бы это противоречиво не звучало. Особенно, последняя, редкая черта проявлялась в отношении к маленькому компаньону эрцгерцога.

Была ли в этом некая дьявольская расчетливость, дабы расположить жертву к себе, показывая таким образом свою безоружность или невинность? Эмма лишь гадала. Единственное, что рыжеволосая могла однозначно утверждать — это желание борьбы и противостояния для демона во всем: от интеллектуальной до физической. Можно было даже сказать, что демон делал сам себя, желая пользоваться ресурсами, которые еще надо было самому добыть, пользуясь для этого смекалкой и сноровкой — он жаждал своего развития, испытаний для себя и лишений, дабы узнавать порог своих возможностей.

Порой от его сомнительных игр Эмма закипала и хотела ударить его или расплакаться от своего бессилия и неопытности, но все эти эмоции и импульсивные действия лишь на лапу этому древнему раскусителю.

Льюис вновь обошел место, за которым сидела Эмма, не спуская с нее взгляда. Хождения демона вокруг да около девушки напоминали метания льва в клетке, который никак не мог добраться до заветного куска мяса.

— Мне нравится ваше людское выражение: «Пока рак на горе не свистнет» — иначе, пока не придет беда или хотя бы осознание ее присутствия — никто не предпримет попыток для ее преждевременного решения.

— Отчаяние — это не единственное, что делает нас всех сильнее! Это скорее предлог к бессмысленным и жестоким играм! — взвыла Эмма. — А как же любовь? Надежда? Счастье?

Она впервые ощутила как пузырь, с наслоившимися сомнениями и раздражением по поводу проблем сближения культур «демонов» и людей, болезненно лопнул.

— Мы, люди, например, можем быть вегетарианцами и не питаться мясом! — продолжала Эмма.

Она так и норовилась встать из-за стола, чтобы впритык выплеснуть своему оппоненту все накипевшее негодование в его маску.

— Белок можно добыть из сои или иных продуктов растительного происхождения. Вы тоже можете употреблять любую пищу, ведь грешная кровь спасла вас.

— Кого ты хочешь обмануть? — хитро прошипел эрцгерцог. — Противореча самой себе. Без крепких убеждений, без опоры под ногами, без базиса ты рискуешь рухнуть сью же секунду, дитя. Черные рынки с человеческим мясом, массовые убийства, войны. О, особенно мое любимое: свежие трупы людей сбываются прямиком из больниц на стол семьи демонов, собравшихся на воскресный совместный ужин.

Эмма с гневом и шоком внемлила его словам, этой ужасающей истине. Ей было мерзко и больно это слышать именно из его уст, хотя ее одноклассники говорили об этих случаях с убийствами людей, да и интернет кишит подобной информацией, а ведь Эмма до конца хотела верить, что это ложь, что мир и вправду стал другим, что люди и демоны могут сосуществовать, помогая друг другу. Хотя, даже после слов Льюиса и шока, который испытала рыжеволосая — она все равно, непреклонно настроилась на веру в лучшее, ведь весомым аргументом к миру между «враждующими расами» стал тайный миротворец.

— А как тогда тот человек смог осуществить задуманное?! Как он смог объединить демонов и людей вместе? Любовь и надежда — предполагают длительные и перспективные отношения, а разруха и отчаяние — кратковременны. Никто не может жить в вечном страхе и ограниченности!

— Доля правды в твоих словах есть, но, Эмма, ты всегда спешишь и делишь мир на черное и белое. Из-за этого ты не видишь многое.

Эрцгерцог неожиданно коснулся ее мягких, коротких прядей, погладив. Рыжеволосая сразу же успокоилась: весь пар от гнева куда-то испарился. Затем Льюис медленно убрал янтарную прядь за одно единственное уцелевшее ухо Эммы, когтями касаясь остатков плоти другого, с долей интимности и нежности погладив обрубок от другого уха.

Девушка поежилась — ей было немного стыдно за утерянное невесть знает где ухо и за то, что она ощущала блаженство от касаний Льюиса. Все это было смущающее странно и неприлично, но Эмма, словно, отпустила все с тормозов и будь, что будет — как говорилось.

Льюис убрал руку, надел перчатку и отошел от девушки, зажигая напольную лампу, поочередно свечи, уютно освещавшие пространство вокруг кресел и стола, хотя темный ореховый цвет поглотил большую часть света.

— Твои идеалы прелестны, правда. Однако, мир основывается не на твоем мировоззрении. Люди и мы всегда сосуществовали вместе, нам не нужно было объединяться в социумы ради общей проблемы, ведь мы…

— …И есть проблемы друг для друга, — расстроенно сказала рыжеволосая, чувствуя, как не выдерживает накал спора, от того и проигрывает.

Эрцгерцог рассмеялся.

— Мы были, есть и будем стимулом к существованию друг друга. Как и все вокруг. Смерть и жизнь — это две чаши весов к балансу и вечности.

— Фух, — Эмма устало выдохнула, откинувшись на спинку кресла.

Ей стало зябко — к вечеру похолодало. Из окон тянулись едва видимые безе из лиловых облаков. Девушка утомленно посмотрела в темный потолок. Тот был сделан из дивного сумрачного камня, напоминавшего Эмме черную гладь воды, в которой свет, источаемый от лампы и некоторых зажжённых Льюисом свечей, напоминал утопающие живые звезды.

Ей уже надо было возвращаться домой — стало темно и довольно-таки поздно. Эндрю будет волноваться, да и Эмма, вся уже выжатая как лимон, с удовольствием, по приезде домой окунется в свою теплую и мягкую кроватку.

Рыжеволосая потерла глаза, переносицу и с недовольством пробурчала:

— Ты обещал мне, что это будет просто чаепитие. Просто отдых.

Но как бы Эмма не обращалась к демону, не спорила с ним или не высказывала ему чуть ли не все, что она думает — девушка всегда забывала, что говорит с демоном высшего ранга: с начитанным, в меру воспитанным, умным и хитрым мерзавцем.

Особенно, самой наиогромнейшей и роковой проблемой для Эммы стала ее забывчивость. Как мы уже выяснили из нового обещания — эта дрянь стала для девушки клеймом прошлого, напоминающей скорее по симптомам раковую опухоль в мозгу, чем невинный, прощальный подарок от Бога.

С другой стороны, Эмма из-за своей скоропостижности и импульсивности умозаключений забывала одну простую истину — Льюис был воином, демагогом и просто демоном старой закалки — это навсегда, что дать, то не взять.

Исходя из очевидных фактов, она не уставала верить, что, если не сегодня, то завтра она сможет открыть глаза Льюиса на свое видение жизни: без кровопролития и насилия.

Льюис удовлетворенно закатил свои раскаленные рыжие очи, бархатом раскрывая перед еще незрелой девушкой свои слова, будто раскладывал те, как книги по полкам:

— Смотри, я выбил весь ненужный склок в виде твоих застоявшихся негативных эмоций, — загнув длинный палец, демон стал перечислять свои заслуги перед Эммой: — Мы обсудили насущные проблемы, — он загнул второй палец, — и я дал тебе пищу для ума. Теперь можешь расслабиться, — подытожил Льюис, вальяжно откинувшись на кресло.

Эмма поджала губу и насупилась — нарастающая и бес контролируемая тревожность внутри нее самой — ей не нравилась.

— Я устала, Льюис, — болезненно сказала она, со страхом отчетливо ощущая, как пробивалась спазмами нежданная боль в области живота: старые раны вновь дали о себе знать, в придачу этому девушку замутило, а живот скрутило до колик.

Ее губа задрожала, нет, именно все тело задрожало и перестало ее слушаться. Девушке казалось, что пол под ногами ходит ходуном как на корабле в шторм, а у нее самой «морская болезнь». Эмма вжалась в кресло, затруднено задышав.

Девушка была настолько поглощена своим стрессом, что не заметила, как морда эрцгерцога оказалась впритык к ее лицу, а он сам не предстал перед ней огромным черным пятном, поглощая собой остатки жалкого вечернего света.

— Мой собственный разум словно отворачивается от меня, — прошептала Эмма, устремив свой взгляд сквозь демона.

Льюис молча наблюдал за страданиями человека, отмечая про себя как мимолетные чувства Эммы сменяли друг друга или постепенно сливались в единое целое. В конце концов в ней стала преобладать только одна эмоция — отчаяние. Да, то самое мерзкое состояние безнадежности, которое демон воспевал.

Из ее глаз потекли слезы, она закрыла свое лицо от Льюиса и завыла как раненый зверь жутким, сдавленным голосом, который разительно отличался от ее обычного.

— Нет! Словно весь мир намеренно отвернулся от меня!

Она застыла, словно опомнившись, и стала перебирать губами одну только ей ведомую молитву:

— Простите, простите меня…— шептала она, хватаясь за живот, — так нужно, нужно… Для всех.

То утихая, то сникая, Эмма лепетала странные слова в уже прохладных ладонях Льюиса, оказавшихся уже без перчаток. Ее нежная кожа щек стала влажной и раздраженной от горьких слез, а глаза стали насыщенного изумрудного цвета. От подступившей крови в капиллярах на белке глаз, медные пряди нежно обволакивали ее лицо и лапу демона, который фалангами трипястия нащупал обрубок уха.

Локоны пахли тонким запахом его сигары, стойким запахом бархатцев, смешанным с потом девушки и тяжелой горечью как от больного — так горчит боль старой раны, о которой все забыли, даже сам больной.

— Эмма, — позвал он ее.

— Почему я одна?! Что я сделала, чтобы испытывать эту боль? Почему я не помню самого важного? — ее глаза в истерике метались — в них не было осознанности.

Эрцгерцог раздраженно вздохнул, обхватил девчонку и приподнял ту. Эмма, дрожа уткнулась в демона, закрывая горячие, отяжелевшие глаза.

— Почему? — уже уставшим голосом прошептала она в его грудь, вдыхая тонкий и приятный запах мужского парфюма, который немного успокоил девушку.

Рыжеволосая руками аккуратно нащупала его ребра, которые медленно, как у гигантского зверя, двигались при вдохе и выдохе. Эмма едва могла слышать его сердцебиение, но она отчетливо ощущала свистящее дыхание изнутри его могучего тела, некогда поглотившего и вобравшего в себя самое лучшее.

Он не отвергал ее, но и не стремился в ответ обнять — его бесчувственная, да еще и в придачу, закаленная в многовековых боях натура не откликалась на зов мольб, не утешала близких в горях или радостях. Демон лишь мог молча наблюдать за скорбящем, дать тому бурдюк вина, что бы тот пришел в себя, успокоившись, или похлопать по-товарищески того по спине — не более.

— Где я была, когда новое обещание было дано? — шептала она, делая потом глубокие вдохи как рыба на суше, из-за того, что слизь перекрыла носоглоточные дыхательные пути. — Кем я была, Лью?

Плотная ткань фрака демона впитывала слезы рыжеволосой, успокаивала, даря своей мягкостью и мраком некое успокоение.

— Я знаю, — сказал тот, ощущая разрозненное состояние Эммы.

Ему не нравилась данная ситуация — она подтвердила его мысли о том, что Эмма сильно ослабла, зачахнув в себе.

— Что? — отрешенно выдохнула девушка свой вопрос, замерев как насторожившейся зверь.

Льюис мог сказать всю правду, мог в кои-то веке сделать одолжение человеку и удовлетворить свою кипящую кровь охотника в будущем, дабы та нашла свою семью, которая неустанно искала свою спасительницу, рассказать как она великолепно сражалась и убила его (несомненно, слукавив и опустив тот факт, что он постарел и сдал в силе), как она заключила сделку с их Богом, обойдя все невзгоды и разгадав суть их мира. Сказать лишь: «Это была ты», и разрушить тем самым все в ее нынешней жизни до состояния пыли, обдать ее кипятком прошлого, а их отношения изничтожить на корню, возвращая ту старую непреклонную Эмму к жизни. По которой он скучал, воспоминания о которой он лелеял в своей памяти после того, как их занятия с этой же девчонкой подходили к концу.

Льюис хотел ощутить тот запал необузданного нрава, щепоть ее наглого характера и кипящего гнева, и, несомненно, силу духа, подкрепленную жаждой свободы — увы, теперь эта сила глубоко дремала где-то внутри девочки.

— Твоя вера в жизнь и индивидуальность каждого превратила твою собственную в труху.

Он обхватил ее лицо в свои огромные лапы, растопыривая своеобразным веером собственные когти от ее головы. Плоть демона была прохладной как благодатная речушка в летнюю жару и жесткой как кора многовекового дуба.

— Посмотри на меня, дитя, — спокойно и тихо сказал он ей. — Ты нужна мне. Как более никто другой из людей.

Эрцгерцог аккуратно, как мог, приподнял костяшкой проксимальной фаланги ее подбородок, преждевременно убрав внутрь своей лапы когти, дабы не повредить девушке плоть. Эмма мутными от слез глазами пыталась посмотреть на демона, рыжие очи которого бешено шастали по ней, обследуя на наличие неких повреждений или чего-нибудь иного.

Она лишь его добыча — придет время и ее не станет.

Звериное чутье рвалось и металось в демоне ищейкой, указывая, что в Эмме, помимо старой боли, появилась иная — та потихоньку росла, наливаясь сочным бутоном с кровью. Рыжеволосую одолевали новые спазмы, она юлила в лапах Льюиса, сжав сильно ткань фрака до побелевших костяшек. Ко всему прочему Льюис стал ощущать яркий пряный запах, исходивший от Эммы.

— Мне больно, Лью, — обессиленно прошептала Эмма, почти что одними губами.

Демон, недолго думая, быстро поднялся с той на руках и ринулся из комнаты. Не дойдя до ванны, он вновь почувствовал знакомый раздражающий мозг запах, который так и манил к себе, чтобы разорвать его источник в клочья и испить до суха — это был запах крови. При чем не детской (радость, к которой он не разделял как малыш Люси или Иверк, из-за надоедливого сладкого вкуса с пряным послевкусием), а взрослой. Именно женской.

Разум помутнился сью же секунду от одного лишь дивного запаха Эммы — демона качнуло в сторону. Он едва успел схватиться за стену, вонзившись в ту когтями. Льюис согнулся над девушкой, прижавшейся к нему, в поисках защиты — как иронично, ведь тот едва сдерживался, чтобы не сожрать столь лакомый кусок плоти.

Его коробило, десна нестерпимо чесались, требуя, чтобы их разорвали об острие чужих костей и окунули в сочную плоть. Все мышцы тела демона напряглись как при неминуемом ударе, а Эмма в это время невинно жалась к Льюису как новорожденный детеныш к матери.

Эрцгерцог сбивчиво и грузно дышал, держась рукой за маску, в попытках прийти в себя, при этом опираясь плечом о стену.

— Ты в приливе, — раздраженно сказал он. — Почему ты пришла сегодня ко мне, зная об этом?

Эмма ощущала как изнутри ее матки накапливалась буря, из которой вытекала кровь, раздражая нежные стенки влагалища. Рыжеволосая тихо заплакала, стыдясь себя, и с гневом возмущенно отвечала тому сквозь слезы:

— Я не знала, что это произойдет сегодня!

Льюис, рыча ругнулся на хийшском — его язык заплетался как у пьяного. В нем проснулись голод и желание, бушуя внутри огненным вихрем. Он хотел есть, хотел так невыносимо сильно! Слизать ее кровь, надкусить ее плоть как спелый сочный плод, полный этой манящей крови. Он хотел вкусить ее бесценный мозг, присвоить себе ее запах, ее тело, ее чувства и ощущения — всю без остатка.

Рыча и хрипя, Льюис, на удивление, легко встал и направился к ванной, преодолевая путь большими шагами, периодически пошатываясь как пьяный. При этом, если он оступался, то раздирал когтями все, что могло попасться под руку — ничто не могло пережить, созданное природой оружие.

Пока Льюис шел, то хаотично соображал: с помощью чего он мог бы устранить сильный источник крови девушки, чтобы на ту не навлечь скоропостижную смерть, от собственной пробудившейся звериной натуры.

Дойдя до двери и ударившись об нее, он толкнул и ввалился внутрь. Эрцгерцог осмотрел Эмму — красные жирные пятна проступали через брюки клетчатых штанов, а сама девушка была без сознания. Он, недолго думая, снял брюки с нее — сильный запах менструальной крови ударил в нос — у демона непроизвольно выделилась слюна. Не удержавшись, он слизал длинным и шершавым языком зазмеившиеся на молочной коже человека, гранатовые, терпкие капли. Льюис удовлетворенно проглотил вкус юности девушки: немного жевкий, пряный и нейтрально сладкий с солоноватым послевкусием.

Эмма была безвольным куском плоти в его руках, а это означало только одно — она полностью беззащитна, и он может сожрать ее прямо здесь, без суеты.

Демон сел в огромную ванну с девушкой на руках, уложив ту на эмалевое дно и включил воду, ведь если он вознамерится ее сожрать, то легче отмыть ванну, чем пол. По мере пребывания воды демон медленно снимал с Эммы оставшуюся и мешавшуюся ему одежду, оставляя после девушку нагой нимфой под ним.

Короткие волосы в воде окружили янтарным ореолом девушку, будто бы та сошла с картины Боттичелли «Рождение Венеры». Под закрытыми веками метались глаза, видя нечто сокрытое и тревожное. Маленькие островки налившихся молочный грудей торчали из воды. Льюис удовлетворенно рассматривал жирные полосы на ее бедрах вперемешку со свежими порезами, мило торчащий обрубок уха из-под медных волос, посеревшие жирные пятна от его когтей и сочащуюся медленно кровь из девичьего лона.

Вдохнув еще раз букет из аппетитных, благоухающих запахов, эрцгерцог хищно и безумно улыбнулся представшей ситуации с Эммой и скользнул с вожделением когтями по плоти сбежавшего, драгоценного человеческого детеныша из Благодатного дома — товара высшего качества, который должен был быть подан Богу по всем религиозным канонам на священный праздник Кувитидале, но по издевке судьбы, Эмма прямиком попала в его лапы.

Льюис приподнял ее голову — та безвольно повисла в его птичьих и ледяных пальцах.

— Я предупреждал тебя