Я спрашиваю про эту странную примету с переходом у своей соседки Маринки. Жду какой-то страшной истории, какой-то жути, на которую здравомыслящие люди только скептично хмыкают, но ответ на удивление реалистичный и оттого неожиданный:

– Это тебе Максен рассказал? – тут же спрашивает она. – Он всем это говорит, иногда и не по одному разу. Он немного помешан на этой теме. Поговаривают, его маму сбили на переходе, после чего он немного поехал головой.

– Это вы про Максена, да? – оборачиваются к нам спереди. – Он тот ещё чудик. Лучше не лезь к нему. В прошлом году он этими переходами девчонку из параллельного до кондрашки довёл, после чего она ушла из школы и больше никто из нас о ней не слышал. Вроде она сейчас ездит на другой конец города какими-то окольными путями.

Вот как… Значит, погибла мама…

Я задумчиво смотрю в окно, и мне вдруг становится бесконечно жалко этого парня. Не знаю, что я бы делала без мамы. Наверное, мы с отцом как-нибудь бы справились, но он вечно в командировках, так что даже не знаю.

Я сталкиваюсь с Максеном ещё несколько раз на переменах. И на следующий день. И на следующий… Он странный. Он не залипает в телефоне, как все остальные, он больше читает. Или смотрит в окно, будто там, высоко в небе, есть что-то интересное. Он всегда приходит в школу в чёрном и выглядит так, будто действительно готов довести до слёз любую девчонку и наехать на любого парня. Садится каждый раз в один и тот же угол. Ни с кем не разговаривает. Хотя нет, иногда разговаривает. Пару раз замечаю его в компании, активно делающей домашку, а ещё один раз он что-то говорил двум девушкам, чьи ответные взгляды я так и не смогла понять. Неужели, он и им рассказывал про переходы?

Он странный. И загадочный. Он делает вид, будто не замечает, как я, проходя мимо, не могу не посмотреть в его сторону. Но мне кажется, что он всегда знает, что я смотрю на него. Нет, мне не кажется, я знаю это. Если он отрывается от книги или неба, его взгляд обязательно пересекается с моим. Останавливается. Заглядывает прямо в душу. Да так, что мне на мгновения становится трудно дышать. И эти глаза, обведённые чёрным, неотрывно глядят мне в след, когда я в смущении отворачиваюсь и спешу в свой класс. И только потом когда-нибудь вспоминаю, что он делал перед собой какие-то интересные движения руками. Только ни разу не могу вспомнить какие.

Я не думаю, что действительно хорошо иметь дело с тем, кто постоянно рассказывает всем про переходы и посылает всех, кто отвлекает его от книги или окна. Он грубый и мрачный. Ему нравится носить на рюкзаке скелетик какого-то небольшого животного. Он открывает двери в туалет с ноги, но при этом всегда носит чёрный галстук поверх чёрной рубашки или даже чёрной футболки и галантно кланяется учителям. Он подлизывается к старшим и ни в грош не ставит тех, кто с ним одного возраста. Он неприятен и действительно не в себе.

Но он ведь в этом мире совсем один. У него нет даже матери.

Не могу заставить себя перестать выискивать его взглядом. Прошла всего неделя, а я уже привыкла к этому маленькому ритуалу. Мне было странно от того, что ему нравилось быть таким одиноким и грубым, но, возможно, ему это и не нравилось совсем. Я не знала, мне было интересно. Мне хотелось вновь услышать этот мягкий голос и заглянуть в его удивительно красивые глаза. Я ведь знаю, он умеет быть нормальным.

Никто не хочет его понять, потому что он сам всеми силами сопротивляется, скрывает себя настоящего.

Я хотела бы стать его другом, но, думаю, что это очень стрёмно, просто взять и подойти к нему, потому я всё продолжаю украдкой выискивать его фигуру в толпе других учеников. Это несложно, вокруг него обычно будто какой-то вакуум. Я будто вижу чётко только его одного, а все вокруг смазываются в каком-то движении и шуме, отходят на второй план.

Мои щёки горят, и я срочно ухожу, будто теперь, когда перед моим взором остаётся только он, на меня будут тоже смотреть ещё чаще.

Я понимаю, что нужно с этим что-то делать. Марина, с которой мы немного подружились, уже косится на меня сочувственно, но а у меня будто какая-то ломка.

Хочу быть с ним рядом слишком сильно. И единственный способ это устроить – согласиться на предложение Ижины Алекановы, хоть мне этого и не хотелось.

Максен встречает меня недалеко от остановки. Теперь я иду в каких-то десяти сантиметрах от этого загадочного и притягательного парня, и мы практически соприкасаемся руками. Чувство смущения настолько велико, что мне порой сложно дышать и меня хватает лишь на то, чтобы соблюдать эту маленькую дистанцию. Я не переживу, если мы случайно дотронемся друг до друга, просто не переживу.

Мы выходим на окраину города, где пятиэтажки плавно переходят в одноэтажные частные домики, местами деревенские, местами – прямо-таки коттеджи. Я заинтригована и озадачена. Не думала, что учительница живёт здесь, а потому с любопытством осматриваюсь. Вот аккуратный домик в два этажа, похожий на дома из рекламных проспектов, а вот покосившаяся избушка, двор вокруг которой зарос, а забор покосился. А вот этот дом, похоже, как раз из коттеджей, да ещё и с претензией на выпендрёж: кованые ворота, старинные фонари, кирпичный фасад и массивная крыша украшены бронзовыми животными и мраморными статуями ангелов. По сравнению с ним слегка потрёпанный домик по соседству кажется чуть ли не развалюхой, хотя у него нет ни покосившегося забора, ни выбитых стёкол, ни заросшего двора, а сам он возвышается аж на три этажа. С остроконечной крышей и вместе с флюгером он выглядит даже выше коттеджа. Мне кажется это забавным, и я на миг забываю, с кем нахожусь, зачем иду и куда. Но только на мгновение.

Мы идём прямо к этому трёхэтажному дому с длинной остроконечной крышей. Максен чувствует здесь себя явно очень комфортно. Казалось, что это был его дом, а не учительницы, так уверенно он идёт через двор и так уверенно он прикасается к двери, которая вдруг сама открывается наружу, будто по волшебству. Она была открыта? В ней какой-то магнитный механизм? Может, нас здесь всё же ждали? Хотя Максен сказал, что учительница ни о чём не знает.

– Тебе всё равно нужно пройти небольшой тест. Так зачем тратить на это полноценное занятие? – сказал он, и я посчитала довод вполне разумным.

– А она точно не будет против? – спросила я.

– Да не, – он только отмахнулся. – Я у неё лучший, мне можно. Ну поворчит немного.

Тогда меня это успокоило, но сейчас, когда мы входим в это немного мрачное здание непонятного серо-зелёного цвета, я всё же чувствую неприятное волнение. В последнее мгновение я замечаю во дворе какое-то движение и останавливаюсь, слегка испуганно: в углу двора, из конуры, выглядывает большое тело лохматого белого пса. Он самозабвенно что-то ест, однако, будто чувствуя мой взгляд, тут же вскидывает голову, и я спешу поскорее скрыться в доме от этой огромной скалящейся пасти, с которой на землю капало нечто красное. Кровь, это определённо кровь.

– Не бойся, – Максен замечает мой испуг. – Альберт не есть людей. Разве что мёртвых.

Я нервно улыбаюсь, не оценив такое проявление юмора.

– Я не шучу. Этого доходягу нашли в лесу, обсасывающего чей-то уже разлагающийся труп. Думаю, Альберт на тот момент был сильно голоден. Но на живых людей он не покушался ни разу. Только лаял.

– Но он всё же любит сырое мясо, – я киваю в сторону двери, вешая куртку туда же, куда вешает свою Максен. Руки слегка трясутся, но мне становится немного легче. В конце концов, на меня даже не гавкнули.

– Свежее мясо, – поправил меня парень. – Не знаю, как он жил раньше, но покупное мясо он переносит с трудом, а сухой корм – и подавно. Так что обычно он охотится. Сегодня вот поймал соседского кобеля – мелкую надоедливую собачонку, которая решила устроить здесь свой туалет. Ванная здесь.

Смысл слов доходит до меня не сразу. Вначале я ещё успеваю подивиться изысканности раковины да самой ванны.

– Он что, ест соседскую собаку? – тихо спрашиваю я, застыв на месте и во все глаза глядя на Максена.

Он кивает, невозмутимо включая воду.

– Но как же… Это нормально вообще? Хозяева собаки… Он же… живьём…

– Да, собаку жалко. Несчастный злобный пёс, за смерть которого никто даже мстить не придёт. Этим зажравшимся богачам вообще плевать на своих животных, не знаю, как они раньше у них не подыхают. В прошлом году Альберт уже загрыз одну их собаку, так они даже поздороваться не зашли.

От того, как обыденно Максен говорит о таких ужасных вещах, по коже проходит холодок, а в голове вдруг проскальзывает мысль: может, он действительно сумасшедший? Маньяк какой-то, у которого собака ест других собак? Хотя ведь это ж не его собака…

– Эй! – Максен машет рукой перед моим лицом, и я моргаю. – Чего будешь, спрашиваю?

– Чего… буду?

– Да. Есть чай, кофе, печенье всякое…

– Нет, не стоит…

Мне вдруг хочется побыстрее уже получить этот тест, выполнить его и уйти отсюда куда подальше. Я спешно закрываю воду и уже хочу выйти, однако Максен ловит меня за руку.

– Эй, ты что-то бледная, – обеспокоенно произносит он и, нахмурившись, смотрит прямо в мои глаза.

Мир замирает. В моей голове слегка пусто поначалу, но на пятой секунде я вдруг слышу тихое тикание часов, а потом думаю, что не знаю, как я поняла, что прошло уже пять секунд. Зато страх, который до этого был во мне, постепенно сходит на нет, и вот, я уже думаю о том, что, пожалуй, это всё совершенно не моё дело. В конце концов, животные – есть животные. Безусловно, мне жалко того пса, но… В конце концов, он залез на чужую территорию, Альберт лишь её отстоял.

Мы выходим из ванной, и Максен ведёт меня дальше по прихожей. Мне вновь не по себе, но лишь потому, что мы с ним в этом большом доме одни и… Если я ему вдруг нравлюсь, он ведь может и… Я запрещаю себе даже думать об этом дальше, чтобы не умереть от охватившего меня волнения.

Меня спасает зеркало. Мы натыкаемся на него сразу же, как выходим из коридора в большую светлую гостиную. Оно стоит прямо напротив входа, огромное зеркало в искусно украшенной узором серебряной раме. Такие зеркала я видела разве что в музее, так что мне становится интересно, и я подхожу ближе, чтобы рассмотреть узоры на раме.

Не могу сдержать вздоха восхищения, отчасти от того, что вблизи узор оказывается совершенно невообразимым.

– Здесь ведь что-то написано, да? – спрашиваю я, проводя пальцем по замысловатой вязи, которая выглядывает из-под сложного растительного узора.

– Возможно, – Максен подходит и тоже проводит по раме ладонью. – Ижина говорит, что здесь прослеживается работа нескольких мастеров, а текст – какая-то хитрая смесь нескольких языков.

– Интересно… А ты зовёшь учительницу по имени?

– Ну да.

– Вы с ней родственники, что ли?

– Родственники? – Максен выглядит удивлённым. – Нет уж, дудки. Просто очень давно знакомы.

Мы стоим так некоторое время ещё. Я смотрю в зеркало и понимаю, что выгляжу как-то нелепо на фоне Максена. Я старалась одеться как можно темнее, раз уж он любит ходить в чёрном, но на мне всё равно яркими пятнами сияли белые кеды со шнурками канареечного цвета, светлые пятна на джинсах, да красные и оранжевые узоры на поясе тёмно-коричневой кофты; на голове – форменный бардак после прогулки, а лицо выглядело совершенно никаким в сравнении с его лицом. Нда уж.

Наконец, мы идём туда, где я должна буду проходить тест. Я пыталась уже узнать, что меня ждёт, но Максен сказал лишь, что это будет практическое задание. 

Практическое задание за закрытой дверью.

В подвале.

Максен стоит рядом со мной лишь секунды. Лицо его серьёзно и сосредоточено, но даже так я не ожидаю услышать от него:

– Постарайся не провалиться.

– Спасибо, – бормочу я в ответ, всё же краснея.

– Я серьёзно. Послушай, – он вдруг хватает за руку, и меня в этот момент будто прошибает током.

Всё моё внимание сосредотачивается на руке, которая соприкасается с его кожей, и мне приходится прилагать неимоверные усилия, чтобы слышать, о чём он говорит. Но смотреть ему в лицо тоже оказывается непросто.

– У тебя будет некоторое время, прежде чем начнётся настоящее испытание, – он почему-то говорит жарким шёпотом, а глаза его странно блестят. – Постарайся закончить всё до этого времени и как можно быстрее найди другой выход. Это возможно, поверь мне. Вот, – он ищет что-то в кармане, и достаёт небольшой ключик. – Возьми. Это не совсем по правилам, но…

– Это действительно нарушает правила, – неожиданно раздался женский голос откуда-то сбоку. – Максен, мы так не договаривались.

Меня прошибает холодный пот. В первый раз, от неожиданности, второй раз от осознания, что нас спалили, и третий раз – когда Ижина Алеканова с широкой улыбкой на губах оказывается рядом будто бы из неоткуда. Одной рукой она ловко выхватывает ключик из рук Максена, другая же рука осторожно ложится ему на шею, поглаживает её, медленно сдавливает…

У неё, оказывается, необычайно длинные ногти, которыми можно проколоть кожу.

Струйка крови течёт по его шее. Я не могу двигаться, не могу пошевелиться. Я могу только смотреть, как кровь стекает за воротник, следить за тем, как когтистый палец указывает в мою сторону…

Отступить за порог…

Последнее, что я вижу перед тем, как дверь с грохотом захлопывается – это полные решимости глаза Максена, вспыхнувшие изумрудным светом.