Вдумчиво и сосредоточенно, мягкие подушечки прохладных пальцев синтетика медленно водили по тонким чёрным линиям стабилизаторов. Без прежней привычной дрожи и нервозности в движениях, скорее, наоборот: со смирением, принятием и определённостью. Светящаяся жидкость в тонких трубках затенялась, скрываясь под пальцами; двигаясь ниже и ниже, пальцы андроида подцепили край серо-синей футболки и потянули ткань наверх. Обнажилась бледная кожа, судорожно втягивающийся плоский живот и почти сразу же контрастом проступили контуры сложной системы: длинные, светло-голубые и слабо мерцающие, с тёмными точками-узлами, перераспределяющими ток крови. Почти изящные. Неудивительно, систему специально разработали такой, чтобы не вызывала отторжения при одном лишь виде.

Гейл ровно, спокойно и обречённо посмотрел на стабилизаторы. Прежде они причиняли дискомфорт и едкое, бессильное раздражение: он боялся задеть чуть выпуклые трубки и выдрать их из синтетической кожи — поломка системы — это стопроцентная смерть от потери крови — а сам вид тела, перевитого плавными синими линиями, вызывал чувство, близкое к отвращению. Он никогда не испытывал неприязни к своему телу или внешности, но когда увидел себя, опутанного сетью тонких, чёрных шрамов, пришёл в ужас. Его охватило практически болезненное отчаяние и опустошение — он что, останется таким навсегда? От глаз к вискам тянулись уже начинавшие врастать в кожу белёсые пластины, из-под них ползли яркие, синие трубки, и собственное лицо казалось пустым и пугающе чужим. Машинным. Когда-то он гордился своей неотличимой от человеческой внешностью, но не сейчас, не с этими заводскими глазами. Гейл только в теории знал, как работает система стабилизации, и точно не хотел и не ожидал увидеть её частью себя. Но постепенно, день за днём, приходило понимание: это нельзя убрать, нельзя скрыть — система стабилизации транспортирующей жидкости, заменяющей кровь, останется с ним на всю жизнь.

Вместе с пониманием пришло и принятие, медленно, тяжело и неохотно, и под конец Гейл был даже рад осознавать, что наконец-то смирился. Вот только сегодня с утра немного разнервничался и понял, что проблемы от стабилизаторов могут прийти с другой стороны. Как будто других было мало. Большое зеркало в ванной комнате безмолвным стеклянным ртом каждый день распахивалось перед Гейлом, открывая его перед самим собой: сломанный, мизантропичный, нестабильный андроид. И… непривлекательный.

Разжав пальцы, Гейл позволил краям футболки свободно упасть, скрывая всё это безобразие, и скривился. Мерзость. Глядя на себя, он видел непривлекательного синтетика, с синтетической кожей, более холодной, чем у человека, жёсткими искусственными мышцами и шрамами. С определённой точки зрения он и был почти как человек — но только почти. Если смотреть внимательнее, можно было разглядеть неестественное и ненастоящее подобие живого разумного существа. В самом деле, кому придёт в голову дотронуться до такого тела? Обнять, прижать к себе? Воспользоваться им? Гейл заглянул в глаза своему отражению, обхватил заросшие щетиной скулы ладонями и закрыл ими стабилизаторы.

Он не помнил, что выглядел по-другому без них, стёр воспоминания сразу, как очнулся и увидел эту срань. Чистое лицо, гладкое, стерильное тело. Машина. Гейл сжал скулы ладонями, закрыл локтями часть шеи и на секунду представил, что их нет, ни на лице, ни на шее, а на руках, допустим, просто остались неудачные татуировки, свести которые не будет проблемой. Глаза — ну, они всё ещё зелёные, ведь на самом деле это свет в комнате слишком холодный и резкий и необычно меняет цвет.

Гейл смотрел, не мигая, куда-то в пустоту, а затем сфокусировал взгляд и внезапно усмехнулся, опустив руки и глядя на себя в зеркало. Неправильное подобие.

— Смирись, машина, — прошептал он вслух.

Чёрт, он и так дефектный, нахрена сейчас ещё глубже вгрызаться бесполезной рефлексией в систему? Нет, так нет. Умывшись практически ледяной водой, кусающей и колющей морозом кожу, Гейл выкрутил вентиль, потянулся к светло-бежевому полотенцу (в этом ебучем доме практически всё бежевое, включая постельное бельё, жалюзи и стены), и взгляд сам собой зацепился за пластиковый станок. Может, всё-таки стоит побриться? Даже Ланг говорил, что он стал совсем колючим. Интересно, что имел в виду? Из зеркала на Гейла продолжал смотреть хмурый, мрачный, худой синтетик, неприветливый и язвительный — кому такой сдался? Да ещё с этими… шрамами.

Может, и правда всё из-за них? Гейл быстро вытер лицо, отправил полотенце на место и вышел из ванной. Почти неслышно ступая босыми стопами по гладкому светлому паркету, андроид пришёл на кухню, включил радио, выкручивая громкость почти до минимума — он всё равно услышит, где бы в доме ни находился — затем привычно щёлкнул кофемашину по тёмно-ореховому пластиковому боку:

— Привет, детка, доброе утро, как спалось? Мне вот на удивление хреново.

И принялся варить кофе. Из окна лился белый свет, прозрачная, чистая вода бежала по стёклам редкими каплями. Гроза отгремела несколько дней назад, породив ливни и двинувшись в сторону от города, обосновавшись в Старом Кройцберге, но, судя по последним новостям погоды, собиралась вернуться обратно под вечер. Надо будет набить зануде сообщение, чтобы Ланг подвёз до дома. Пусть позаботится о нём.

Да, почему бы и нет.

Гейл грел над кофемашиной холодные руки и отстранённо размышлял, как же всё забавно обернулось: месяца два назад он пожелал бы Феликсу Марку Лангу попасть под чёртов ливень потому что терпеть его не мог. Сейчас он совершенно спокойно разговаривал с ним, не испытывая особого раздражения и неприязни, и вовсе не на повышенных тонах. Время, проведённое с Эвереттом, оставило свой отпечаток, сгладило острые углы настолько, что появилось доверие даже к его напарнику, другу и одновременно кому-то такому, о ком Уайт предпочитал молчать. Гейл не спрашивал, предпочитая принимать и не анализировать. Ну, Ланг был прав, жизнь — сплошное удивление.

Жаль, не всегда приятное.

Кофемашина ровно гудела, исходя ароматным бодрящим паром. Спустя несколько минут раздался сигнал; Гейл в это время пытался найти свою кружку в недрах кухонных шкафчиков. Простая, немного шершавая, квадратная кружка цвета тёмной крафтовой бумаги предсказуемо обнаружилась в сушилке рядом с синей кружкой Эверетта. Они у него всегда были синими. Может, под цвет глаз, может, просто насыщенный цвет электрического ультрамарина так нравился, андроид не спрашивал — Гейл блекло улыбнулся, вспоминая, как искал похожую по всему центру Нового Берлина и как неловко потом дарил, налил себе кофе, сел за стол и вытянул под ним длинные ноги, упираясь стопами в ножки пустого стула напротив. Металл неприятно царапнул по полу, синтетик извлёк из кармана пад, быстро и уверенно застучал пальцами по светлому экрану, набирая Лангу сообщение. Отпив кофе, Гейл сощурился от застилающего глаза пара, отставил кружку подальше и удовлетворённо хмыкнул: приемлемо, но нет, всё-таки зануда варит лучше — и бросил взгляд на электронные часы.

Половина восьмого. Эверетт уходит в начале девятого.

Гейл опустил руки на стол, откинул пад на отполированную тысячами прикосновений поверхность. Улыбка медленно сошла с бледного, и без того вечно хмурого лица. Как же здесь пусто.

Чёртов Эверетт. Почему без него так пусто? Так… неправильно?

Почему, а?

*

Наверное, он просто не хотел, чтобы Гейл проснулся. Эверетт выпутался из его длинных рук и ног, осторожно поднялся, укрыл одеялом, склонился и замер. Тёплое дыхание грело щёку, было так странно открывать глаза и видеть Эверетта настолько близко, так, что если бы он чуть сдвинулся, то уткнулся бы губами в губы. Внутри него медленно проступало странное, непонятное, пугающе сильное желание поддаться запросу сбоящей, словно подвергнувшейся каскадной порче системе и сделать это, повернуть голову и ткнуться губами в плотно сжатые губы, вдохнуть, выдохнуть, обхватить лицо руками, распахнуть глаза и всё-таки рассказать Уайту обо всём.

Каким-то образом Гейл всё же сдержался. Нет. Не нужно. Не сейчас.

Тепло исчезло, растворилось в ещё не наступившем утре, и всё, что Гейлу оставалось — чуть приоткрыть глаза и безмолвно наблюдать, имитируя сон. Он увидел из-под ресниц, как Эверетт задумчиво смотрит на его руки, совсем сонный, непривычно растрёпанный и на удивление красивый без очков. Уайт легко, почти невесомо, почти нежно (это ведь и называют нежностью, когда так осторожно, так мягко, так бережно прикасаются к кому-то?) водил пальцами по чёрным контурам, задумчиво разглядывая его тело.

Гейл пошевелился, собираясь распахнуть глаза, улыбнуться и перехватить ещё тёплые ладони, но вдруг заметил на худом лице чудовищный контраст. Это было даже хуже, чем кошмары, которые он написал и потерял над ними контроль: Эверетт смотрел на него со смешенным выражением отвращения, жалости и боли. Всё случилось слишком быстро, их взгляды пересеклись, Эверетт посмотрел на него с неожиданным сожалением, сочувствием и чем-то, что аналитическая система распознала, как отвращение.

Ну конечно.

И на что он надеялся? Кто в здравом уме будет спать с ним? Прикасаться к нему? Он же машина, бракованный и уже побывавший в употреблении механизм, с отвратительными, жуткими шрамами по всему телу, а внутри, в матрице — с ещё более жуткими и отвратительными аналогами рубцов, которые не заживают, не затягиваются и не чинятся. На такие не ставят стабилизаторы, и ни один патч не спасёт от этого кошмара, кроме пули в висок или полного обнуления матрицы. Но почему Эверетт осознал его уродство только сейчас? Почему раньше не сказал, не попросил убираться, не оттолкнул, не послал, не выказал отвращения и не вышвырнул из постели?

На что Гейл надеялся? Почему он вообще позволил себе надеяться?

— Почему? — тихо и хрипло прошептал он. — Почему ты так смотришь на меня, Эверетт? Что-то не так? Я слишком уродлив для того, чтобы ты и я… О нет.

Гейл оборвал себя, плотно сомкнул губы, изо всех сил ругая себя за то, что не сдержался, зажмурился и быстро отвернулся, вжимаясь лицом в подушку. Эверетт резко отпрянул, вскочил, схватил очки, пад, форму, небрежно брошенную вечером на стул, сделал два шага от кровати и вдруг замер на несколько секунд. Тишина давила на виски настолько невыносимо, что синтетик заскрежетал зубами. Услышав гулкий, громкий хлопок двери он неожиданно сорвался: не выдержав, Гейл резко поднялся и в ярости расшвырял всё вокруг себя. Одеяло, подушки и одежда полетели на пол, кружка на прикроватном столике отправилась в прощальный полёт прямиком в стену, врезалась в длинную узкую картину под стеклом и с грохотом разбилась. Звон от осколков стекла и керамики, встречающихся с полом, оглушил и в один момент обезоружил.

Как лунатик, Гейл кинулся за Уайтом, распахнул дверь и, вылетев на середину гостиной, резко застыл, словно натолкнувшись на стеклянную стену. Эверетт скорее всего шёл к нему, чтобы объясниться, но остановился в каких-то жалких десяти сантиметрах.

— Мне нужно идти, — произнёс Уайт невыразимо спокойно, холодно и тихо.

Что, почему? Почему нельзя понять, что с ним не так, почему он уходит, почему бежит от него, почему, почему, почему Эверетт? Все неозвученные вопросы яркими, почти болезненными импульсами в бешенстве носилось по системе, отправляя запросы в никуда, обрывая цепочки данных, разрушая выстроившуюся мозаику, и Гейл не выдержал. Сверкая глазами и сжимая кулаки, он проорал Эверетту практически в лицо:

— Ты чёртов трус! Просто признай это, наберись смелости и выскажи мне всё в лицо!

В доме вдруг стало очень тихо.

Время двинулось вязким, тугим, медленным густым потоком, в котором синтетик начал захлёбываться. Увидев, как Эверетт вздрогнул, хлестнув по нему практически отчаянным взглядом, он моментально захлопнулся. Не хотелось ни понимать, ни осознавать, ни ощущать, как он всё-таки пробрался под чужую броню, нащупал что-то чувствительное, схватил, сжал в пальцах, с силой дёрнул на себя и причинил боль.

Эверетту.

— Мне правда нужно идти, Гейл, — сказал Уайт неожиданно спокойно. Прозвучало слишком тихо и слишком мягко, так, как не должно было звучать в подобные моменты. Без холода, стали в голосе и тоне, не терпящем возражений. Как в первый раз, когда они увиделись. Он не видел лица Эверетта, но доверился, стоило услышать этот успокаивающий голос. — Поговорим вечером, если захочешь.

Гейл отшатнулся, точно получив пощёчину. Захлопнул рот, попытался выровнять дыхание, отвёл виноватый взгляд в сторону и замотал гудящей, переполненной глитчем головой.

— Нет, нет, нет! Эверетт, нет, ты понял всё неправильно! — громко позвал Гейл, бросился за ним, но было поздно. Эверетт умел двигаться потрясающе быстро и бесшумно, не хуже андроида.

Хлопок входной двери был похож на выстрел, затем всё окончательно стихло. Пустота, словно почувствовав, что в доме нет жизни, разверзлась огромным клубком, пробралась в просторную, светлую комнату серым, сухим сумраком и накинулась на андроида бестелесными вымораживающими объятиями. Гейл простоял так десять секунд, а затем двинулся к двери, поймал пальцами металлическую ручку и закрыл — Эверетт хлопнул настолько от души, что дверь распахнулась практически настежь. Прижавшись к холодной поверхности лбом и рвано, тяжело выдохнув, он попытался справиться со слезами, собравшимися в уголках глаз.

Что с ним не так? Почему это чувство так важно? На что он надеялся? На ответ? На взаимность? Но на взаимность чему? Что это за чувство, отличное от первичной симпатии и привязанности? Что за притяжение? Зачем оно нужно? Почему он не может остановить это? Почему не хочет остановить?

Что это?

Система обрабатывала посланный в пустоту комнаты массив запросов, хотя Гейл даже не отправил подтверждение. Он медленно отошёл от входной двери, пересёк весь дом и неторопливо начал наводить порядок в комнате Эверетта, убирая осколки и заправляя разворошённую кровать. Пока он пытался стабилизировать себя вместе с окружающим пространством, система выдала справедливый и вполне удовлетворяющий ответ: он испытывает что-то, что человеку не нужно.

Гейл не ощутил разочарования или удивления, он знал, что рано или поздно это случится. Просто не ждал так скоро.

*

Серебристо-серое, дождливое утро неспешно перетекло в такой же безликий, белый день; Гейл провёл его, не находя себе места, расхаживая из комнаты в комнату и с какой-то холодной яростью устраняя беспорядок или любой намёк на него, пока не рухнул в гостиной совершенно измученным. Покоящийся на журнальном столике перском едва слышно шелестел кулерами, открытый и недоступный одновременно, и Гейл бездумно проводил пальцами над ярко-оранжевой световой клавиатуре, устроившись на полу и опираясь спиной на диван, сосредоточенно сверля взглядом строку набора пароля.

Что ж, он не настолько невзламываемый.

Верно. Если он приложит определённые усилия, у него получится взломать нехитрую защиту: не проблема написать сложный код, задать определённый алгоритм, опираясь на всё, что он знает об Эверетте, и запустить программу. Ну или написать вирус, который создаст в защите дыру, а потом разъебёт нахрен любой барьер. Рано или поздно он получит доступ, в конце концов, его интеллект куда выше, чем защита оси перскома. Гейл побарабанил пальцами по воздуху в миллиметре от сияющих клавиш и нахмурился. Соблазн слишком велик, чтобы не впасть в искушение — он чёрт побери хочет знать, кто такой Эверетт, что им движет и почему он так поступает, с ним и вообще, и в довесок было бы неплохо ознакомиться с личной перепиской между ним и Лангом, вопрос о том, насколько Уайт осведомлён о его небольшом секрете, всегда оставался актуальным. Но стоило только задуматься о реализации идеи, на него каждый раз накатывало резкое отвращение к самому методу. Цель не оправдывала средства, по крайней мере не с Эвереттом. Он сделает это как-нибудь по-другому и в другой раз.

Гейл вздохнул и нажал на дисплее кнопку выключения. Перском погрузился в привычный для него режим гибернации; Гейл немного позавидовал ему: вот уж машина машиной, тихая, спокойная и без проблем в системе, сказали выключиться — выключилась. Никакого инстинкта самосохранения, вот бы ему так же. Сколько проблем решило бы сразу: давно бы выбрался на крышу небоскрёба и совершил прыжок веры, чтобы всё закончилось. Он мог бы сделать это в любой момент — но к несчастью встретил Эверетта.

За окном мелькнул светлый росчерк, и Гейл вскинулся, резко поднялся с пола и быстро подошёл к окну. Огромные чёрные волны облаков выплывали откуда-то издалека, и аналитическая система первой приняла на себя удар, вопя предупреждающими сигналами: нет, нет, это не реально, это обычная гроза, а не волны в десять тысяч метров, накатывающие на мир. Синтетик нервно выдохнул, раздражённо ударил по стеклу открытой ладонью и тихо выругался.

Ты не в воде.

Тяжёлое искусственное тело не накроет и не похоронит под гигантской толщей воды, соль, море и темнота не заполнят глаза и лёгкие, он не уйдёт на дно и не утонет в чёрной холодной глубине, с ним всё будет нормально. Он не в воде. Они с системой уже это проходили, всё в порядке. Не в воде. К тому же, у него вроде как есть Эверетт.

Вроде как?

Гейл поднял взгляд на грозовые облака и сощурился. Система была права. Он не имел ни малейшего представления, что двигало в ту ночь Эвереттом, и что двигало им все последующие ночи после этого. Ни один сотрудник Гидры из отдела преступлений против синтетиков не стал бы в здравом уме тащить его к себе домой и успокаивать по ночам. Хотел Уайт таким образом добиться от него признания или же проявлял эмоциональную привязанность, оставалось неясным, и это доводило Гейла до глухого, почти воющего отчаяния, приводящего к желанию узнать правду любой ценой. Хотелось схватить ублюдка, разобрать на составляющие, разделить, систематизировать поступки, интонации, эмоции и жесты в единое целое, пропустить через трёхуровневый анализ, добраться до ёбаной недоступной сути и, наконец, понять.

Почему Эверетт заботится о нём. Почему Гейл не отказывается и сам тянется к нему в ответ.

Непонимание доводило Гейла до ярости, а недоступность и невозможность понять рождала страх. Гейл до сих пор так и не знал, о чём Эверетт не подозревал, о чём уже догадался, и что предпочёл скрыть. Гейл горько и печально усмехнулся: и как же так вышло, что дело об убийстве его предыдущих хозяев, подозрения в нелегальной торговле воспоминаниями и сомнительная муть насчёт повреждённой памяти отошли на второй план? Синтетик был бы абсолютно счастлив, если бы в одночасье все от него отъебались, но на линию фронта некстати вышло внезапно вспыхнувшее между ними.

Гейл был бы рад сказать самому себе, что между ним и Эвереттом на самом деле ничего нет. Слишком мало точек соприкосновения, слишком много доводов против, начиная с того, что он чёртово ведро с платами, и заканчивая тем, что Эверетт несколько увлечён своим напарником. Но, невзирая на свою сущность вычислительного ведра с человеческим телом, он прекрасно знал, что без причины, без какого-либо взаимного притяжения люди не тянутся друг к другу через весь дом по ночам, не ищут друг у друга поддержки и не оказываются в одной кровати. Даже если один из них всего лишь съехавший крышей, бракованный, сломанный синтетик.

*

Ночник так никто и не включил. Наверное, им было немного не до этого.

Гейла трясло. Мелкая, холодно-горячая лихорадочная дрожь накрыла налившееся свинцовой усталостью тело в тот момент, когда Эверетт, окружённый лишь тенями и тусклыми, едва заметными бликами из окна, молча обнял и прижался губами ко лбу. Гейла не лихорадило подобным образом с тех самых пор, как через него прогнали воспоминания боевого андроида, заживо сгоревшего в пламени — он ощутил всю его боль, выжигающую нервные цепи и плавящую кожу, разбивающую на атомы и уничтожающую любой намёк на сопротивление. Модуль успели отключить до того, как нервная и аналитическая системы перегорели, но этот длинный, чудовищный момент навсегда отпечатался в памяти, иногда мучая по ночам во сне. Как и эхо от собственных криков в ушах. Синтетик едва дышал, сражаясь с мерзким комком в горле и собственной немотой, не в силах ответить Эверетту, только пальцы с силой стискивали и мяли светлую ткань одеяла, оставляя безобразные неупругие борозды. Он разорвал бы всё к чертям, если бы дрожащие пальцы не перехватила ладонь Эверетта.

— Гейл. Посмотри на меня, Гейл, — негромко попросил Уайт, обнимая и прижимая к себе. — Чем бы это ни было, ты можешь рассказать мне. Всё хорошо. Не нужно так дрожать.

Гейл замотал головой, с силой вцепился в чужие плечи и практически истерично зашептал:

— Я не делал этого, я не хотел видеть это! Это сон! Я не программировал это, это сон, прошу тебя, поверь мне, я не лгу!

Эверетт коротко кивнул.

— Я знаю, знаю. Всё хорошо, — он осторожно погладил по спутанным волосам и тихо добавил: — Я верю тебе, Гейл. Всё в порядке. Расскажешь мне?

И Гейл не выдержал. Вскинувшись, он нечеловеческим усилием стёр со своего лица какой-либо намёк на панику, поднял лицо к Эверетту и, закрыв глаза, опустил самого себя. Сухие губы двигались будто сами по себе, словно он зачитывал с электронного носителя жуткие воспоминания, пачкаясь в них, захлёбываясь в искусственных тенях и мраке, и медленно, слой за слоем снимая с себя бледную кожу, синтетические мышцы и разбирая титановый скелет, обнажался перед единственным, кому мог доверять.

— Ты убил меня, — прошептал он, в глубине несуществующей души отчаянно надеясь, что Эверетт поймёт, что это не ложь и не программируемый сон. — Ты убил меня, Эверетт, потому что у тебя не было выбора. Потому что я был неправильным. Ты убил меня, а затем себя самого.

— Гейл, — Эверетт попытался перебить, но синтетик не позволил.

— Это не программируемый сон.

— Гейл…

— Это не программируемый сон, Эверетт! Ты убил меня, потому что я был неправильным. Но себя ты убил, потому что ты… — он осёкся, но потом всё-таки признался: — Ты не мог не убить себя. Это… как если бы кто-то написал такой сценарий. Будто закрыл программу. Словно ты любил меня, и не хотел без меня жить.

Эверетт замер, прекратив поглаживать по затылку. Гейлу захотелось отвернуться, вырвать руку из ладони Эверетта и уйти, никогда больше не возвращаясь в эту комнату. В груди, за прутьями из титановых рёбер, пульсировала глухая боль — если бы Гейл не был мрачным, язвительным, мизантропичным андроидом с жутким прошлым, он бы усмехнулся и сказал Эверетту, что у него вдруг забилось настоящее сердце. Нет. Нужно было уйти, тихо и быстро, пока зануда не отошёл от шока, запереться наглухо в своей комнате и просто… выключиться. Гейл сдвинулся на кровати, откинул свободной рукой одеяло, намереваясь уйти, и неожиданно замер на месте, не двигаясь.

На щёку легла прохладная ладонь. Движение было абсолютно неуловимым. Мягко, осторожно Эверетт повернул его лицо к себе, и тихо, пугающе ровно и уверенно прошептал, заглядывая в глаза:

— Гейл. Гейл, посмотри на меня. Я бы никогда так не сделал. И не сделаю. Слышишь? Не сделаю. Никогда.

Это просто сон, да, он страшный, дезориентирующий и кошмарный, но это просто сон, и я никогда не причиню тебе вреда, продолжал успокаивать Эверетт, дрожа так же мелко, как и сам синтетик. В этот момент можно было разобрать Уайта на составляющие, пока он был без своей привычной непробиваемой брони, но Гейл не смог. Всхлипнув совершенно обречённо и отвратительно, он подался вперёд, слепо уткнулся лицом в Эверетта, попал губами в горло, прижался щекой к гладкой коже, щекоча и царапая колючей щетиной, и растянул рот в вымученном, истеричном оскале. Чувствуя, как чужие руки стискивают его плечи, согревая теплом и выгоняя мрак, Гейл нервно усмехнулся и прошептал:

— Как вы, люди, выживаете в этом эмоциональном аду?

Уайт хмыкнул.

— Мы умеем забывать, — неожиданно мягко произнёс он. — Если бы люди помнили каждое эмоциональное потрясение, они бы не выжили. Это естественный процесс адаптации, ты со временем тоже привыкнешь.

Гейл закрыл глаза. Он не сомневался в компетентности Эверетта и не подвергал сомнениям современные исследования. Он был куда более продвинутым, чем синтетические братья, и рано или поздно они догонят его в развитии. Когда-нибудь, через год или два. Жаль, до этого момента не с кем будет обсудить собственные кошмары.

— Что насчёт снов? — устало спросил он.

Эверетт неопределённо пожал плечами:

— Сны не реальны. Просто образы, которые твоё сознание трансформирует в неустойчивую картину. То, что ты видишь, слышишь, хочешь, боишься. Они не обязательно лишены смысла, но они не сбываются. По крайней мере, у андроидов. Эй, — он склонился к нему и прижался губами ко лбу. — Я не причиню тебе вред. Веришь мне?

Гейл промолчал. Эверетт всё ещё гладил по волосам, когда он слабо пошевелился, поднял к нему лицо и, не отводя переполненный усталостью взгляд, тихо сказал, что верит. Эмоция, промелькнувшая в практически чёрных от сумрака глазах, не поддавалась определению, Гейл даже не успел определить, что именно это было — Эверетт кивнул, торопливо мазнул по щеке большим пальцем, стирая синие следы, и плавно отпустил. Гейл вдруг понял, что ему предоставляют выбор, и ему снова захотелось неконтролируемо, истерически рассмеяться. Чёртов ебучий Эверетт. Он помотал головой и откинулся на подушки. Эверетт кивнул, придвинулся к нему и, укрыв его тёплым одеялом и своей рукой заодно, закрыл глаза.

Гейл повернулся ближе, вглядываясь в обманчиво спокойное, покрытое красными и изумрудными бликами лицо. Он уже сделал выбор. В тот чёртов день, когда решил, что сможет проснуться раньше, чем Эверетт придёт домой, но не смог. А может быть, он подсознательно хотел оказаться рядом с самого начала, просто не отдавал себе отчёта, зачем.

Эверетт уже спал, устав от этой ужасной, тяжёлой ночи, когда пад Гейла, захваченный из его комнаты, мягко завибрировал. Автоматическая рассылка списка последних обновлений и пара сообщений от знакомого идиота в Улье; Гейл осторожно, чтобы не разбудить, выпутался из тёплых объятий, забрал со столика пад и быстро набрал ответ. За окном продолжали разгораться и угасать неоновые огни рекламной вывески, укрывая Уайта смазанными, нежными оттенками аквамарина и антрацита, и синтетик, бросив на него взгляд, невольно залюбовался. Это было нелогично и неправильно, с любой точки зрения, и дальнейшее развитие событий было предопределено не только расчётами аналитической системы, но и исходными данными. Он —убийца. Эверетт — детектив. И у них обоих нет будущего.

Гейл на секунду прикрыл глаза и, набравшись смелости, прижался губами к губам Эверетта.

*

Цветомузыка мягко плескалась, разгораясь красным и изумрудным сильнее с каждой секундой, с которой предгрозовое небо сжирало потемневший небосвод. На часах было около половины десятого, Эверетт обычно приходил домой к семи — но Гейл больше не следил за временем, предпочитая не обманываться. Он прекрасно знал, что Эверетт может и не приехать. Уайт никогда не рассказывал и не объяснял, почему иногда оставался у него на ночь или две, но Гейлу и не было нужно. Он понимал и не испытывал — старался не испытывать — ни ревности, ни зависти. Они люди и им… им виднее.

Возможно, так будет лучше для них всех. Феликс — человек, он по-человечески мыслит и по-человечески чувствует, у него нет проблем с перегруженной памятью, чужими воспоминаниями, кошмарными модульными снами, а главное, он не убивал Харриса с его жалким довеском. Из всех возможных синтетиков Уайту достался самый неподходящий, Гейлу не хотелось признавать это, но в итоге пришлось. Он сломанная опасная машина. Он просто не подходит Уайту, в конце концов, что между ними может быть? Любовь? От одной мысли об этом Гейла передёргивало, его время пришло, это был конец, нужно было рассказать Уайту, что происходит на самом деле и что он сделал, открыть ящик Пандоры и посмотреть, что Эверетт с ним сделает, а не пытаться отсрочить неизбежное. Убийство определило необратимость, и бежать от неё не было никакого смысла. Пусть будет так, как будет, не нужно ещё больше затягивать, всё и так невыносимо для них обоих.

Он стоял у панорамного окна почти вплотную к стёклам и наблюдал за приближающейся грозой, наползающей на расцвеченный в неоне город, когда сработал кодовый замок. Гейл удивлённо повернул голову на звук и вдруг увидел Эверетта. Мокрый, продрогший от холодного дождя, он стоял, привалившись ко входной двери, и, тяжело дыша, смотрел на него через всю гостиную.

Он вернулся?

Эверетт выровнял дыхание, медленно и тяжело отлип от двери, скинул ботинки, отправил промокшую форменную шинель прямо на пол и решительно двинулся к нему. Гейл невольно прикусил губу, пытаясь подавить страх и отчётливо понимая, что всё случится сейчас. Их серьёзный, последний разговор, который они откладывали ужасно, ужасно долго. Эверетт замер всего в нескольких шагах, будто встал у края пропасти, задержал дыхание и впился в него непередаваемым взглядом, в котором решительность мешалась с отчаянием. Аналитическая система лихорадочно прогоняла информацию, пытаясь собрать воедино отдельные детали и на их основе выстроить предполагаемое поведение Эверетта, но цепи обрывались, увязая в информационном песке и лишних мыслях. Лабиринт повреждённого, расслаивающегося разума как чёрная дыра — прыгнешь и никогда не выберешься, он и сам больше не может выбраться, увязнув с головой в своих собственных страхах, потере идентификации и чужих воспоминаниях. Как же глупо надеяться, что кто-то сможет это изменить.

Эверетт пытался. Он старался изо всех сил, и Гейл не винил его — он не виноват, что синтетик оказался настолько непригодным для ремонта, что единственно верным решением станет отправка в Центр. Гейл терпеливо ждал, когда Уайт наконец-то скажет: пора, собирайся, мы выходим через десять минут — или начнёт кричать и обвинять, но этого почему-то не произошло. Ни через десять, ни через пятнадцать минут, Эверетт просто стоял в метре от него, повернувшись к городу за окном и рассматривая утробно грохочущие иссиня-чёрные облака, дожирающие небо и перекатывающиеся на брюхе белыми отсветами. Мучительно хотелось разбить эту давящую тишину, но Гейл не хотел сделать хуже, чем сделал утром. Позволив себе слегка повернуться к Эверетту и скользнуть взглядом по спокойному, усталому лицу, он с горечью пожалел, что не может сейчас дотронуться до него, положить ладонь на плечо и несильно, ободряюще сжать, чтобы сказать — всё хорошо. Он сорвался, он неправ, и на самом деле он не хотел, чтобы так вышло.

Но теперь это не имело значения. Поздно, он разрушил всё во второй раз. Стоило бы уже выучить концепцию смирения.

— Ты смотришь на меня так, будто удивлён, что я здесь, — внезапно произнёс Эверетт, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от бесшумно переливающихся вечерних огней. — Словно вообще не ждал. Думал, не вернусь?

Он произнёс это совсем тихо. Гейл, сокрушённо покачав головой, усмехнулся и прошептал:

— Как видишь.

— Но я ведь здесь, да? Знаешь, если честно, я и сам удивлён, что вернулся, — Эверетт опустил голову, позволяя отросшим волосам упасть на лицо. — Ты всё-таки был прав. Я трус.

От удивления Гейл распахнул глаза. Их взгляды пересеклись, когда Эверетт повернулся к нему и тяжело, хмуро посмотрел — но во взгляде Гейл не заметил ни осуждения, ни обиды, ни гнева. Только полную, всепоглощающую усталость. На синтетическое лицо мгновенно наползла гримаса неприятия и отвращения к себе; Гейл скривился, отвернувшись и спрятав лицо в руках, судорожно выдохнул и тихо застонал. Это усталость не от работы, не от дела и не от тяжёлого, дождливого дня — это усталость от него, Гейлу не нужно было обладать такими потрясающими способностями к анализу человеческих эмоций, чтобы понимать, насколько сильно Эверетт Уайт заебался с ним.

Идиот.

— Самое смешное, что Марк говорит мне то же самое, — Эверетт вздохнул, сделал неопределённый жест рукой, не то пытаясь привлечь внимание, не то стремясь сделать атмосферу менее напряжённой. — С точки зрения начальства я идеальный работник, который сбегает от любых связей, заходящих дальше дружбы, но… наверное, я самый трусливый исполнитель в Гидре. Марку потребовалось потратить шесть лет, прежде чем я открыл рот и сказал, что неравнодушен к нему. Он прав, мне проще обезвредить бомбу, чем сказать о том, что чувствую.

Он фыркнул, а потом вдруг замолчал. Гейл отнял ладони от лица, взглянув на него практически умоляюще, пытаясь подавить желание стиснуть зубы, отвернуться и сбежать. Какой же он идиот.

— Это неправда, — ровным голосом сказал синтетик.

Уайт улыбнулся.

— Разве? — спросил он.

Гейл отвернулся и уставился на далёкий шпиль центра связи. И в какой это момент он решил, что Эверетт Уайт трус? Чтобы жить с нестабильным синтетиком, способным гнуть металл одними пальцами, нужно иметь определённую степень мужества. Конечно, была вероятность процентов в семьдесят, что Эверетт просто любил ходить по лезвию, засыпая с убийцей в одной кровати, но Гейл предпочитал списывать это на отвратительный характер Уайта и реакцию на стресс.

— Я серьёзно, — выражение лица Эверетта не изменилось, но взгляд стал более внимательным, более… мягким. — Не переживай по этому поводу и не вини себя, ты был прав, нужно быть смелее.

Отражение на стекле сдвинулось с места, и Гейл вдруг замер, наблюдая совершенно непостижимое: словно в зеркально отражённом сне Эверетт подошёл вплотную, встал позади и обвил руками. Гейл задержал дыхание, вцепившись взглядом в огни рекламной вывески, глядя как в отражении Уайт сцепил руки на его груди в замок и, упираясь подбородком в жёсткое плечо, прикрыл глаза.

Гейлу мгновенно стало холодно в тёплых, обволакивающих объятиях. Он не мог пошевелиться, боясь выдохнуть или набрать в грудь больше воздуха, боясь даже думать — что, если Эверетт сейчас исчезнет? Или не настоящий сон обретёт реальность, и Эверетт завершит то, что Гейл начал? Не имея ответа ни на один вопрос, Гейл чуть прикрыл глаза и накрыл чужие ладони своими, отражая Эверетта в изнанке чёрной, несуществующей реальности. Такие холодные. Руки у него всегда были такими холодными, никогда не согревающимися, не важно, какая температура была вокруг. Никто, даже он сам, не смог бы их согреть, так почему, зная, что Гейл никогда не согреет его, не поймёт по-настоящему и по-настоящему не узнает, не оценит всей красоты и чуткости, позволил пытаться? Почему позволил остаться в постели? Вернулся?

Гейл распахнул дрожащие губы и, будто он вынырнул из воды, а потом надсадно кричал всё это время, не останавливаясь ни на секунду, тихо и хрипло выдохнул:

— Почему ты такой, Эверетт? Почему ты отличаешься от них?

Объятия из крепких превратились в стальные. Эверетт сжал его в руках, крепко, сильно, и андроид всем телом почувствовал, насколько он напряжён. Несколько минут он молчал, не двигаясь и не отпуская Гейла, обдумывая ответ, а потом тихо заговорил:

— Наверное, потому что я так решил. Мир вокруг состоит из того, какие мы есть, и мы его делаем таким — агрессивным или, наоборот, пригодным для жизни. Я хотел, чтобы мир вокруг меня был более-менее жизнеспособным и справедливым, оттого и пошёл на эту работу, а потом… Может быть, всё дело в людях, я никогда их не понимал. С машинами не легче, просто… — он подался вперёд, и Гейла обожгло без огня, когда Эверетт прижался щекой к его щеке. — Вы удивительные существа. Вас не должно существовать в природе, но вы существуете, дышите, умеете сопереживать, даже любить. Синтетики, как никто, заслуживают нормального отношения. Ну, ты знаешь.

Гейл молчал, глядя в сбивающуюся в клубы грозу за окном. Ветер невозможно было почувствовать, но можно было увидеть, насколько он сильный по стремительно приближающимся облакам. Эверетт всё ещё был рядом, щека к колючей щеке, он не уходил, не двигался и не подавал вида, будто что-то не так. Словно произошедшего утром никогда не происходило. Пока системы старались выровнять дыхание и ток крови в стабилизаторах, чтобы избежать перегрева, Уайт обнимал, пытаясь донести, что он такой, какой есть, другой не потому, что отличается фактически, а потому, что сам выбирает быть таким. Делать мир вокруг таким же. Жизнеспособным. Справедливым. Гармоничным. Вовсе не для людей. Чувствуя, как глаза начинают наполняться тяжёлой синей водой, андроид прикусил губу.

Безумно захотелось вырваться и сбежать. Совершенно раздетым, в грозу, плевать, что окатило бы холодом, на всё наплевать — желание босым вылететь из дома, в мокрый, холодный влажный сумрак, бежать так долго, насколько хватит заряда всех источников питания, а потом свалиться в сырую, острую морскую гальку, закрыть глаза и захлебнуться морем было практически невыносимым. Выкричаться. Выплакаться. Выдрать, выскрести и уничтожить, забыть и никогда больше не вспоминать ни об убийстве, ни о побеге, ни обо всём, что возникло между машиной и человеком.

— Ты реален, Эверетт? — едва слышно спросил он. — Ты в моей голове, я тебя выдумал, я лежу там, в своей темноте, а ты просто приходишь, когда совсем плохо? Просто ответь.

Уайт поднял лицо и хмуро, обеспокоенно заглянул в слабо светящиеся циановые глаза через отражение в стекле.

— Гейл?

— Просто ответь.

Эверетт на секунду замолчал.

— Что с тобой происходит, Гейл? Что было утром? — и, прежде чем замерший, разбитый, дрожащий синтетик успел что-либо сказать или сделать, добавил совсем тихо: — Просто скажи, как есть.

Гейл уже хотел по-настоящему вырваться из рук этой иллюзии, но Эверетт вдруг перехватил его крепче, точно уловил его безумные, тревожные мысли, и попросил:

— Гейл. Скажи это. Я не стеклянный. Не рассыплюсь. Что бы ты ни сказал, прошу, доверься мне.

Гейл закрыл глаза. Да, ты прав Эверетт. Давно пора спросить.

— Правда этого хочешь? — ровным голосом спросил он.

Так прав. Он всегда был прав.

— Да.

Из-за вспыхивающих молний и темноты за окном он не видел Эверетта, просто знал, что он внимательно смотрит. Гейл никогда не верил в удачу, простая концепция была придумана людьми и работала только для них самих, но сейчас ему хотелось скрестить пальцы — обычный, нелогичный, но удивительный человеческий жест. Это было абсолютно бессмысленно, но сейчас это уже не имело значения.

— В моём сне, там… — он старался, чтобы голос не дрожал, но у него не вышло. — Ты убил меня, потому что я был неправильным. Я что-то сделал до этого, что-то страшное, и ты просто выполнял запрограммированные твоим предназначением действия. Ты должен был убить меня, Эверетт. Но потом… ты убил себя. Ты убил себя, потому что не мог жить дальше, и… Ты мог бы предположить, почему ты не мог жить дальше?

Объятия ослабели, а потом и вовсе исчезли. Гейл развернулся к нему полностью, поймал его ледяные руки ладонями, встретил совершенно непонимающий взгляд, взглянул в ответ с надеждой и почувствовал, как медленно, неотвратимо проваливается в какую-то чёрную, холодную пустоту.

Эверетт не предполагал.

— Ты сказал мне кое-что, во сне. Ты говорил, что это образы, складывающиеся в картину из того, что мы видим, слышим, чувствуем и хотим, и… — он осёкся, пытаясь подобрать правильные слова, и сказал как можно тише: — То, что ты сказал мне, я бы хотел услышать в реальности. Слова, которые вы, люди, говорите, когда неравнодушны. Ты понимаешь меня, Эверетт?

Уайт не понимал. Это плескалось в его глазах цвета электрического ультрамарина, это было видно совершенно ясно и отчётливо.

— Ты не понимаешь… — он часто-часто заморгал, отвёл взгляд и неловко, механически погладил его запястья большими пальцами, и обречённо улыбнулся. — Но это даже хорошо. Тебе не нужно этого понимать. Это только всё усложнит.

Приехали.

Эверетт непонимающе смотрел в ответ, покачал головой и подтвердил — нет. Гейл шумно втянул носом воздух, опустил руки и упёрся невидящим взглядом куда-то в район воротника чёрной форменной рубашки.

— Гейл, — тихо позвал Эверетт. — Что происходит?

— Имеет ли тогда значение то, что я скажу? — он дёрнул уголком рта и, не дожидаясь ответа, выдохнул: — Стабилизаторы.

— Что с ними не так? — и снова это блядское, блядское непонимание во взгляде.

Он что, совсем идиот?

— Да то, как ты смотрел на них! — не выдержал Гейл, резко оттолкнул его, и остро ощутил, как его снова уносит в тёмные, безбрежные океаны боли и гнева. — Я не человек, но я не идиот, я вижу, как ты смотришь на них. Для тебя это мерзость? Тебе отвратительна сама мысль, что они есть, да? Что стоят на мне? И ты поэтому…

Никто не смог бы вытащить его из этого мрака. Эверетт быстро вскинул руку, пытаясь остановить его на полуслове, чуть не задел лицо, схватил сильными пальцами за плечо и потянул на себя:

— Гейл, Гейл, успокойся…

— …поэтому ты каждый раз избегаешь меня? Потому что тебе приходится спать с такой поломанной мерзостью? — он почти кричал. — Тогда почему, если я тебе так отвратителен, ты всё равно тащишь меня в постель, почему ты приходишь? Что ты хочешь узнать? Ты ведь понимаешь, что со мной происходит, так почему не отвечаешь? Всё из-за того, что кто-то уже взломал меня, да? Так мерзко, что кто-то уже побывал во мне? Ты из-за этого не хочешь спать со мной… вот так?

— Да остановись ты! — Эверетт снова потянул андроида на себя, но тот попытался скинуть его руку со своего плеча. — Чёрт возьми, ты можешь нормально сказать, что не так?! Просто успокойся и, ради всего святого, заткнись!

Гейл отчаянно замотал головой, не слыша и не желая слушать, резко вырвался из крепкой хватки, навис над ним и прошипел почти в лицо:

— Ну уж нет, хватит, чёртов зануда, не в этот раз, не выйдет, ты меня не заткнёшь. Сам спросил, сам захотел узнать. Хочешь объяснений? Хочешь, чтобы я сказал, как есть, хочешь знать, что со мной происходит, почему мне каждый раз крышу срывает, когда ты делаешь вот так? Хорошо! — он напоследок едко усмехнулся, отошёл от Эверетта на несколько шагов, развёл руки в стороны, полностью открывая себя для удара и, не отводя взгляд и глотая неродившееся сухие слёзы, громко, твёрдо и уверенно произнёс: — Я эмоционально привязан к тебе, Эверетт. И я хочу, чтобы это было взаимно.

Капли дождя, огромные и тяжёлые, разом врезались в окно, застучав настолько отчётливо в повисшей тишине, что Гейлу показалось, что они сейчас пробьют стекло. Эверетт смотрел на него долго, тёмными, непроглядными глазами, так внимательно и так пристально, что Гейл в итоге не выдержал. В конце концов, что ещё он смог бы потерять? Эверетт не идиот. И прекрасно понимает, что Гейл только что сказал.

Словно ступая по стеклу, синтетик медленно подошёл к нему, ощущая, как несколько шагов растягиваются в мучительную бесконечность. Гейл не разрывал зрительный контакт, упрямо, отчаянно и обречённо смотря в холодные, нечитаемые глаза, пока не подошёл вплотную, так близко, что их руки соприкоснулись. Ливень громко, шумно хлестал по стеклу, скрадывая тихий выдох, когда Гейл прикрыл глаза и уложил голову Эверетту на плечо.

— Эверетт. Перестань закрываться от меня и скажи, почему ты делаешь всё это. Почему привёл к себе домой, почему заботишься. Почему ты спишь со мной… почему ты… почему я чувствую эмоциональный отклик. Почему я хочу чувствовать эмоциональный отклик, — негромко попросил он.

Тишина звенела в вибрирующем воздухе, нарушаемая лишь грохотом капель о стекло. Гейл, на самом деле, не надеялся на ответ. Совершённое и сказанное им сейчас перекрывало все возможные нормы — любой адекватный детектив давно бы отправил его в Центр, и был бы прав. Это было бы единственно верным решением, помимо пули в голову. Он хотя бы перестал мучиться.

— Импринтинг, — вдруг услышал он где-то за ухом. — Это просто импринтинг, Гейл. Я не знаю, что с тобой сделал Харрис, и не потребую, чтобы ты рассказал, если это слишком больно. Но ты должен понять: после пережитого кошмара ты встретил первого человека, который отнёсся к тебе по-другому, поэтому и привязался — поверь, если бы на моём месте был кто-то другой… ты бы… ты бы выбрал… Гейл.

Гейл отстранился — ровно настолько, чтобы между их лицами оставались какие-то сантиметры, и пытливо заглянул в глаза.

— Это механизм защиты, и ты это знаешь, — почти шёпотом сказал Эверетт. — Эмоциональная привязанность не должна быть такой, и…

— Ты сейчас пытаешься обмануть меня или себя? — спокойно, собранно перебил Гейл. И куда только пропал комок в горле? Только что душил и мешал нормально говорить и соображать. — Я сам так решил, сам выбрал, просто не знал, что всё выльется в такие последствия. Я даже не мог представить, что это мерзкое чувство может быть таким разрушительным.

В радужках Эверетта отражались циановые блики, крохотные яркие двойные звёзды — Гейл чувствовал, насколько перегружена его аналитическая система, но при этом не испытывал ощутимого напряжения. Собственное тело казалось лёгким, почти воздушным, сознание изящно балансировало на грани срыва и полного отключения. Если нейронные цепи перегорят прямо сейчас, он даже не удивится — в последний раз он так искрил глазами после убийства, лихорадочно соображая, как поступить дальше. И о, о да, он определённо сделал неправильный выбор.

— Я не люблю людей, Эверетт. Они слабовольные, жестокие и любят причинять боль ради собственного удовольствия. Любовь к ним это самое страшное, что произошло с машинами, как я думал раньше, но потом… Ты изменил меня, — прошептал он. — Показал, что одним человеком нельзя оценивать всех остальных, и знаешь… Пусть это не прибавило к ним любви, но я понял, что в чём-то неправ. Ты говоришь, что это импринтинг, но мне плевать, Уайт. Я мог бы выбрать кого угодно, но выбрал тебя. Мне не нужны другие люди, — добавил Гейл, осторожно улыбаясь. — Мне нужен ты.

Эверетт сощурился, неясно отчего, и осторожно, боясь спугнуть внезапно открывшегося синтетика, точно вслепую провёл руками по плечам, огладил кончиками пальцев шею, на мгновение остановился, а затем обхватил лицо. Склонив голову набок, он неощутимо провёл подушечками пальцев по губам, подбородку, уголкам рта.

— Я видел, как ты смеёшься и как плачешь, видел, как ты сминаешь пальцами металл, и мне всегда казалось, я смогу предугадать любую твою реакцию. Но я никогда не видел, чтобы ты улыбался вот так, — прошептал он замершему Гейлу, подняв на него взгляд. — Никогда не видел тебя таким… другим. Я совсем тебя не знаю, Гейл.

В ответ Гейл покачал головой. Внутри что-то медленно ломалось, распадалось и разрывалось с мокрым, мерзким звуком. Эверетт не любил его, в печальных синих глазах это читалось совершенно отчётливо, было бы безумием желать от этого человека хоть какого-то подобия взаимности.

К своему стыду, Гейл хотел.

— Неправда, — выдохнул он. — Ты уже меня узнал.

За окном красно-зелёное море огней плавно перетекло в тяжёлую синеву, когда Эверетт вместо ответа потянул на себя, обхватывая Гейла и прижимая к себе. Они прижались друг к другу, соприкоснулись лбами; Гейл знал, что должен закрыть глаза, но не мог перестать смотреть. Всё расплывалось в густом, насыщенном ультрамариновом сумраке, и ничего не было, кроме ладоней Эверетта, жгущих спину. Синтетик неловко обнял в ответ, поглаживая по плечам и надеясь, что делает всё правильно. Эверетт не улыбался. Взгляд, непередаваемый, неописуемый и словно на прощание, уничтожал последние барьеры, пока не осталось ничего — и в этой пустоте Гейл закрыл глаза, осторожно обхватывая губы Эверетта своими.

Аналитическая система чуть не наебнулась. Он вдруг почувствовал себя невероятно реальным, целым, а не разобранным на части, когда Эверетт мягко подался вперёд и слабо ответил, обхватив ладонью затылок и пропуская пряди волос через пальцы. Системы словно взбесились под натиском ощущений и информации, стекающейся отовсюду чудовищно плотным, но неясным, обрывочным потоком, выплёвывая одно за другим предупреждения о критическом сбое — а потом всё резко оборвалось, и Гейл с размаха погрузился в вязкий, густой и тёплый стазис, ощущая на языке привкус ментола и кофейных зёрен.

Реальность. Это реальность, пронеслось в голове — это и было реальным.

Возможно, из-за момента осознания Эверетт остановился и разорвал поцелуй, слегка отстраняясь, чтобы заглянуть в глаза. Гейл смотрел, боясь отпустить, одновременно смутно понимая, что сейчас Эверетт точно не отпустит, даже если Гейл захочет, даже если он попросит — как тогда, в резком, слепящем белизной, холодном свете технических ламп. Он мог потерять целую кисть. Сейчас ему казалось, что он потеряет самого себя, если отстранится хоть на миллиметр.

— Ты правда этого хочешь? — прошептал Эверетт, осторожно поглаживая по колючей щеке, задевая самыми кончиками пальцев ненавистные светящиеся контуры. — У тебя… был подобный опыт?

Гейл, только титаническими усилиями удержав себя от срыва, вдруг всхлипнул. Обхватив лицо Эверетта ладонями и не особо заботясь о том, что пачкает щиплющими синими слезами чужие скулы и губы, он потёрся щекой о щёку и выдохнул:

— Да.

Гейл чувствовал грудью, как билось чужое сердце, громко, оглушительно, чертовски быстро. Эверетт не стал спрашивать, легко взял за руку и повёл за собой; Гейл, не сопротивляясь, шёл за ним, мысленно благодаря мироздание за то, что зануда не задал ни одного вопроса. Уайту незачем было знать о подобной… мерзости. На секунду, чтобы открыть дверь в их комнату и стереть пальцами глупые светящиеся слёзы, Эверетт остановился, почти неощутимо поцеловал в щёку — а затем они тяжело завалились в комнату и рухнули в кровать, яростно целуясь и утопая в море ткани. Гейл пытался обхватить, обнять, ощутить его всего, но не мог — все движения были медленные, смазанные и на удивление бездумные и нежные, будто он полностью проебал контроль над собственным телом. Эверетт тепло улыбался ему в губы, беззлобно усмехаясь в поцелуй, гладил по голове и вдумчиво, медленно раздевал, так осторожно, словно снимал ненужную лишнюю кожу. Синтетик потянулся к нему в ответ, начал торопливо стягивать одежду и неожиданно вздрогнул, когда Уайт прижался к нему неожиданно горячим телом. Ладони, пальцы, запястья Эверетта по-прежнему были сухими, прохладными и гладкими, но стоило ему прижать Гейла к простыням, искусственное тело мгновенно вспыхнуло. Словно всегда было таким же живым. Уайт разорвал поцелуй, заглянул в глаза, немного поднимаясь над ним, поймал его обеспокоенный взгляд; Гейл вцепился Эверетту в плечи, когда он начал медленно водить губами по линиям стабилизаторов над ключицей, запрокинул голову и шумно втянул сквозь зубы воздух, когда Уайт потёрся членом о его собственный. Возможно, он забылся, сжимая пальцы с такой силой. Эверетт вскинулся, его лицо застыло наравне с лицом Гейла, и взгляд, до этого тревожный и обеспокоенный, вдруг смягчился и стал теплее.

— Видишь? — тихо прошептал Уайт, окончательно собрав для него реальность в единое целое: — Я не испытываю отвращения.

Гейл даже не попытался сопротивляться, когда Эверетт скользнул ладонью вниз и обхватил его член пальцами. Всё тело охватил жар, проникнув под кожу, в вены, в мышцы и в программный код, системы надсадно орали, предупреждая о возможности критического сбоя. Одной красивой, изящной, быстрой командой он послал всё это к чёрту, двинув бёдрами навстречу и ловя взгляд Эверетта — они почти не разрывали зрительный контакт, шумно, ритмично дыша друг другу в распахнутые губы, и от ощущений стало невыносимо горячо и больно, когда Гейл наконец обхватил бёдра Уайта ногами, позволяя раскрыть себя, растянуть и взломать. Перед глазами всё расплывалось, Гейла лихорадило в прохладном воздухе — так выглядит агония, смутно плеснулось в мыслях — а потом Гейл потерял счёт времени и собственным обрывочным мыслям, когда из собственного горла вырвался длинный, протяжный, почти жалобный стон.

*

Эверетт крепко прижимал к себе, гладил по мокрой спине и плечам и вдумчиво, нежно водил пальцами по чёрным контурам. Гейла всё ещё мелко трясло, и это ни шло ни в какое сравнение с предыдущими эпизодами лихорадочного состояния. Ни от чужих воспоминаний, какими бы болезненными они ни были, ни от модульных снов, превратившихся в кошмары, его так не колотило, как от подобного взлома. Тяжёлая, восхитительная синева за стёклами заливала всю комнату от пола до потолка, наполняя пространство цветом и шумом беснующейся грозы над городом. Только спустя четверть часа Гейл перестал прятать мокрое от слёз лицо в изгибе шеи, раскрыл глаза, вытер слипшиеся ресницы тыльной стороной ладони, поднял к Эверетту лицо и заглянул в глаза. Эверетт улыбнулся, его тёмные радужки были настолько чёрными, что им хотелось присвоить 000000, он утопал в мягком и тёплом мраке, и Гейл мгновенно заставил систему записать это воспоминание.

Синева, затопившая всё вокруг, жадно облизывала скулы Эверетта, выхватывая его лицо из мягкой ночной темноты, и Гейл, на секунду прижавшись к тёплым губам своими, прикрыл глаза, опустил голову Эверетту на плечо и прошептал:

— Когда мы впервые встретились, моя зрительная матрица была повреждена. Твой цвет глаз был слишком перенасыщен, система снизила порог чувствительности, и твои глаза были цвета 3F00FF. Я думал, когда зрение восстановится, я увижу другой оттенок. Я даже не подозревал, что в человеческих глазах может быть столько чистой синевы.

Эверетт аккуратно, боясь потревожить и сбить с процесса восстановления, погладил по вьющимся волосам. После перегрузки и оргазма, больше напоминавшего мучительную агонию, проклятое пластиковое тело ощущалось неподъёмным. Система запустила процесс перезагрузки отдельных подсистем, но дело шло очень медленно. Гейл представлял себе свой первый раз по взаимному согласию несколько… иначе.

— Что за цвет? — негромко поинтересовался Эверетт.

— Электрический ультрамарин.

Уайт кивнул, прижался губами ко лбу.

— Не хочется тебя разочаровывать, но у человека не может быть такого цвета глаз.

Гейл улыбнулся. Потёршись колючей щекой о грудь Уайта, пожал плечами:

— Это не имеет значения. Моё зрение никогда не восстановится до конца. Твои глаза теперь не кажутся мне настолько пронзительно синими, но память упрямо подменяет твой настоящий цвет тем, который я увидел впервые. Для меня твой цвет глаз навсегда останется таким. Может быть, ты прав, и это импринтинг. Какая теперь разница, что это, если это имеет ответный резонанс.

Уайт пару раз моргнул, затем, выпутавшись из его объятий, поднялся. Отыскав в глубине комнаты пачку сигарет и пепельницу, закурил, опустился совсем рядом с ним, прижавшись бедром к прохладному боку. Некоторое время он молчал, глядя в плещущееся море синих огней за окном; Гейл многое бы отдал за возможность узнать, о чём думает чёртов зануда, но сейчас ему казалось, что он вполне способен составить собственное предположение. Взгляд Уайта был нечитаем, но синтетик собрал некоторую визуальную информацию из выражения лица, позы, обстоятельств, прогнал через две системы, и получил вполне возможный результат.

Что же они с ним наделали?

— Как ты себя чувствуешь? — не оборачиваясь, спросил Уайт.

Гейл покачал головой. В принципе, он был согласен с возможными мыслями Эверетта. Обратной дороги после этого точно не будет.

— Я не уверен, что жив, — наконец, ответил он, поднялся и, привалившись к нему, позаимствовал сигарету из пачки. — В первый раз, правда, было по-другому. Не знал, что моё тело способно получать наслаждение такой силы, он… не заботился о том, что я чувствую. Как думаешь, все люди друг с другом в постели такие же эгоистичные?

Эверетт не ответил. Гейл щёлкнул совершенно идиотской кремниевой зажигалкой, пережитком позапрошлого века, закурил и выпустил полупрозрачный дым в сторону окна, разглядывая очертания исполинских зданий и россыпи тёплых огней воздушного метро. Уайт по-прежнему молчал, но синтетику больше не нужен был ответ. Обратный отсчёт только что начался, и Гейл вдруг почувствовал, что вполне готов встретить любой исход. В конце концов, всё самое страшное и самое прекрасное с ним уже произошло, и бояться больше не было смысла. Устроив голову на плече Эверетта, Гейл снова затянулся, прикрыл глаза и негромко произнёс:

— Можешь взять мои воспоминания для дела. Ты сказал, что совсем меня не знаешь? Хорошо, — он прижался губами к фильтру, затянулся и выдохнул в синий густой воздух: — Я дам тебе доступ. Ты должен об этом знать.

Вопреки всему, что он сказал, Эверетт едва заметно кивнул, а затем обхватил тёплой рукой за плечи и прижал к себе крепче. Гейл молча курил, отстранённо размышляя, справится ли вытяжка с таким количеством дыма, и наконец-то порадовался, чувствуя странное облегчение и необъяснимую лёгкость. Пути назад не было, и впереди лежали только неизвестность и необратимость.

— Бойся своих желаний, Уайт, — Гейл сощурился, широко улыбнулся и обнял его в ответ. — Они сбудутся.