Сосредоточенное лицо, чуть напряжённая поза.

Ты больше размышляешь, чем рисуешь. Как медитация. Такой спокойный.

Ты редко бываешь таким спокойным.

Золото капает с твоих волос, стекает с рук, струится от всей твоей фигуры; его можно зачерпнуть ладонями, впитать сквозь кожу, ощутить, как шёлковое тепло разливается по телу и заполняет каждую клетку, согревая, разгоняя усталость, тревогу, напряжение. Кости словно омывает горячим ветром, и с локтей и плеч осыпаются струи песка, светлого, тёплого.

Синие лепестки чешуёй спадают со скул. Светящаяся пыль с крыльев лунных мотыльков. Падают, опускаются рядом, обводят меня по контуру и расцветают тенями в полусне.

Ты цветёшь.

Пол неудобный. Хоть чуть-чуть пошевелиться-то можно, а?

— Не шевелись. Просто лежи. Смотри на меня. Я хочу запомнить тебя таким.

Такой спокойный. Хочется не то обнять, прижать к себе, провести кончиком носа по линии скул — просто очертить, выразить, сказать прикосновением, показать, какой ты… какой ты…

Губы раскрываются, и тебе навстречу выплывают слова из облаков морозного воздуха.

— Каким?

…не то выкинуть какой-нибудь номер, разбить это хрупкое, почти невесомое звенящее равновесие, разбудить своё чудовище, дать тебе волю. Ты же чудовище.

— Когда я не знаю, кто из нас — это я.

Моё чудовище.

Графит порождает шелест, над нами перьями гарпий опадают медные листья, кружатся и танцуют, падают на меня и погребают под собой мягким, плотным слоем. Погружают в сон наяву, и солнце неяркого торшера разливает осенние полутона. Повсюду капает мёд и золото, и мне никогда не было так тепло и уютно. Дурацкое пушистое одеяло, светлое, тёплое и с длинным ворсом каскадом стекает рядом. Хочется протянуть руку и зарыться в него пальцами; подняться, накрыть им, накрыться самому. Утянуть сюда. Утащить за собой на дно, опуститься под воды сумрака, нащупать рукой кнопку рядом и отключить свет.

Раствориться в темноте.

Почувствовать ищущие прикосновения.

Где-то на груди.

В районе горла.

И совершенно слепой удар под рёбра. Случайно.

Мысль вызывает противодействие — неодобрительный взгляд и отрицательный кивок головы. Замораживают на месте и прибивают к полу.

Хорошо.

Я смотрю на тебя.

Сейчас слишком хорошо.

Тёмная крафтовая бумага шуршит и хрустит, грифель вжимается в её тело, и хочется прикрыть глаза и вечно слушать музыку — шелест дыхания в плотной, обволакивающей тишине, зализывающий кровоточащие раны свет, звучащий как низкое, насыщенное эхо от прикосновения к туго натянутой струне, шорох одежды. Где-то там, далеко за холодными стёклами и окнами, бьётся в исступлении январь, стараясь выгрызть воющим ветром и снегопадом дыры в стенах, пробраться сюда и выстудить комнату, но у него не выходит. Ты у него на пути.

Ничего не выйдет.

У него на пути мы.

Опадающие синие лепестки продолжают падать.

Вокруг нас всё цветёт, медленно, шелестяще, переплетаясь с завыванием ветра за окнами. Ты хмуришься, разворачиваешь рисунок ко мне и ждёшь.

— Ты меня выдумал.

У тебя глаза темнеют.

Я был узником в твоей голове, когда ты меня выдумал. Ты отпустил, только когда сошёл с ума.

У тебя темнеют глаза. Жилка на шее бьётся чаще. И ты стекаешь вниз, ко мне, с шелковистым золотым светом, капающим расплавленным мёдом с кончиков пальцев и дурацким мягким одеялом.

Накрываю. Накрываемся.

Накрываешь меня.

Собой.

Тяжесть тела вжимает в пол, и я обхватываю тебя — обвиваю руками, ногами, зарываюсь лицом в волосы. Ты прячешь лицо где-то между плечом и шеей, ресницы щекочут кожу, порождая лёгкую дрожь — закрываешь глаза, трёшься щекой и опаляешь шею словами, едва касаясь губами кожи.

— Нет. Ты всегда там был.

В твоей голове.

В тебе.

Ты чувствовал себя внутри меня, чувствовал меня внутри себя. Выпустил меня изнутри нас.

— Там было холодно?

— Там было темно.

Там не было света, ни единого намёка на тепло и понимание, там был лишь страх. Страх и сухие, горячие вспышки боли и жара под кожей, под веками, в суставах, мышцах и горле. Реки, холодные реки слёз и ледяной воды в венах — ты проломил барьер и выпустил меня, вскрыл тонкую, хрустящую стеклянную кожу вместе с артериями и ждал. Ждал, пока вместо воды не закапает красным — вытащил, вытянул…

Ты такой… ты такой…

Жестокий.

Бумага хрустит под пальцами. Тёмная, тёплая. На ней застыло отражение — такое же тёмное, полусонное, спокойное и живое, дышащее, с полуприкрытыми глазами и руками, прикрывающими живот. Живот, который сейчас так открыт и уязвим, твои рёбра врезаются в него, и я слышу в твоей голове эхо бьющегося сердца. Ты слышишь своими рёбрами, как во мне бьётся жизнь.

Ты выпустил меня из своей души.

И у меня бьётся настоящее сердце.

— Во мне бьётся твоё сердце. В животе. И под рёбрами.

Ты находишь мою руку, осторожно сжимаешь, тянешь к себе и, приподнимаясь, прижимаешь ладонь к солнечному сплетению. Беззащитному. Открытому. Знающему мои руки, мои зубы и пальцы, а потом — губы и язык.

Не боишься больше.

— Оно одно.

И я не боюсь.

— Оно одно, просто не знает об этом.

Под растянутой футболкой кожа тёплая, почти горячая, она у тебя всегда ненормально горячая — или я ненормально замёрзший и продрогший даже сейчас, и ты это чувствуешь, может, дрожь передаётся от сердца к сердцу, оно ведь действительно одно на двоих — останови у одного, и второй мгновенно перестанет существовать. Неправильно существовать без бьющейся в животе, в шее, в груди жизни, люди не живут вот так… без… без…

Ты такой…

Ты такой, что вжался в шею так сильно, что пришлось откинуть голову и позволить тебе спрятаться. Спрятать меня. Приходится смотреть в потолок, и по нему разметались наши тени, распустившись тёмными, красивыми волнами из шёлка и цветов; лепестки всё ещё опадают, нас погребает под живым ковром опавших синих светящихся теней. Ты осторожно пробуешь губами шею — мягкое, тёплое прикосновение. Нежное.

Ты успокаиваешь. Всё хорошо. Вот так, без слов. Одним лишь тёплым мягким касанием.

Я верю тебе.

Бумага хрустит, а потом шелестит где-то совсем рядом, не забытая, но отложенная до слепого, безликого зимнего утра. Руки обвивают, обхватывают, обнимают, пальцы крепко сжимают ткань футболки на спине. Твои — слепо шарят по груди. Ищут. Находят. Накрывают и прижимают. Да.

Да, оно бьётся.

Сонная артерия бьётся под твоими губами.

Ты выпустил меня из небытия.

И моя жизнь бьётся под твоими губами.