Стемнело, но уличные фонари еще не зажглись. Это позволило им скрыться незамеченными в темных подворотнях. Есения шла, но медленно, поминутно заплетаясь в собственных ногах. Холодало, а у Ольги не было ни одной идеи о том, где они могли бы остановиться. Какое-то время они бесцельно блуждали по улицам. Ольга начала судорожно кашлять: холодный воздух пробирал до костей. А вдруг ей вообще показалось, и это была другая машина?

— Куда мы идем? Ты решила заморозить нас насмерть?

— Не знаю, — огрызнулась Ольга.

— Мне холодно.

— Да ну? — Ольга вдруг поняла, что до сих пор держит в руках полотенце пропитанное водкой и раздраженно отбросила его в снег.

— Я больше не могу идти.

— Ну, стоя здесь ты точно согреешься, — она обернулась и посмотрела на Есению. Сдерживать злость уже не было сил.

Есения медленно опустилась и села посреди дороги:

— Я не пойду, пока ты не скажешь куда.

— Ты издеваешься?!

— Тебе все время кажется, что я над тобой издеваюсь, постоянно бесишься с меня. Ты думаешь, я не вижу этого? Если я такая плохая — оставь меня. Уходи.

Ольга нервно рассмеялась. В такие моменты можно либо смеяться, либо плакать.

— Ты вообще понимаешь что говоришь?

— А ты понимаешь что делаешь?

— Нахер! Нахер это все… Вставай и пошли.

— Зачем? — Голубые глаза влажно блеснули, слезы потекли по бледным щекам. — Я не хочу. Мне плохо.

— А мне хорошо? Я только тем и занимаюсь, что спасаю тебя! Я что, многого прошу взамен? Просто возьми себя в руки.

— Я должна быть тебе благодарна? — в голосе прозвучала издевка.

— Так, понятно…

— Конечно, это я во всем виновата. Я понимаю. И в том, что я себя так чувствую — тоже.

— Тебе всегда плохо! В этом проблема. Я просто не могу понять…

— Ты думаешь, что я притворяюсь.

Предательски хотелось выкрикнуть «да». Но Ольга просто сжала кулаки. «Ей просто нужен врач, нужно лечение. Это закончится, обязательно закончится. Она не врет, это болезнь», — она собралась с мыслями и снова посмотрела на Есению.

— Что ты предлагаешь?

— Я хочу домой.

— Мы не можем вернуться в ту квартиру.

— Я не про нее. Я про дом.

Ольга хотела было выругаться — настолько это требование было детским — но потом ее осенило. Особняк Разумовской все еще числился на балансе компании. Если его пока не продали — он наверняка пустует. Вряд ли кто-то стал бы ждать их там. За неимением лучшего, стоило рискнуть.

— Хорошо, я вызову такси. Только встань, прошу.

Особняк стоял пустым, обесточенным, в комнатах было холодно и пыльно. Пришлось разбить окно, чтобы забраться внутрь, но, похоже, компания поскупилась на сигнализацию, и это радовало. Картины и мебель стояли накрытые строительной пленкой. Ольга позволила Есении повиснуть на своем плече, поднимаясь по витой лестнице в спальню. Все тело сводило судорогами от боли и постоянно хотелось кашлять, но Ольга сглатывала слюну и пыталась противостоять позывам. Она сорвала пленку с двуспальной кровати, пошарив по шкафам, нашла несколько одеял и комплектов постельного белья. Возиться с отоплением и электричеством не было никаких сил, она просто обняла Разумовскую, и они заснули в верхней одежде, накрытые всем, что нашли.

Наутро каждый сустав в теле Ольги ныл, с большим трудом она заставила себя шевелиться. Но, по крайней мере, они остались живы. Ольга занялась бытовыми делами: нужно было найти способ согреться и что-то поесть. Попыталась заклеить разбитое окно строительной пленкой и скотчем. В одном из кухонных шкафов она нашла аптечку. Несколько дней прошло в тревожном ожидании, но никаких новостей не было, никто не поднял тревогу. Экстренный чат с Игроком молчал. Тогда Ольга решилась снова начать вылазки, но на этот раз дежурить только у Снежинки.

Две недели она просто терпеливо наблюдала, как машина Рубинштейна заезжает на территорию больницы утром и выезжает вечером. Он покидал рабочее место все позднее и позднее. Тем временем Ольга прикидывала насколько реально притвориться больной и добиться госпитализации. И насколько это было бы безопасно. Она даже начала читать книги, описывающие известные расстройства и придумывать правдоподобную легенду, когда в один из вечеров поняла, что Рубинштейн, видимо, решил не покидать больницу вовсе. Странное предчувствие заставило ее остаться. Несколько часов она ждала, неясно чего именно, пока вдруг не увидела рыжие отблески пламени в окне. В лечебнице начался пожар и развивался он стремительно. За несколько минут пламя охватило крышу. Ольга наблюдала из тени, как здание покидают сотрудники больницы и пациенты. Некоторые люди выпрыгивали из окон, чтобы спастись из огня. Но среди них не было Рубинштейна. Она стояла в нерешительности — пожар выглядел слишком угрожающе, чтобы входить в горящее здание. Спустя время она увидела фигуру человека, вывалившегося из черного хода. Он едва стоял на ногах и шумно кашлял. Большинство спасшихся к тому времени уже покинули территорию, и Ольге представился невероятный шанс. Одним точным ударом она вырубила Рубинштейна и оттащила его к его собственной машине. Вдали послышались первые сирены пожарных машин, когда они отъезжали от больницы.

Отравление угарным газом, по всей видимости, сильно сказалось на нем, потому что ему потребовалось несколько часов, чтобы прийти в себя. Он застонал и несколько раз дернулся, пытаясь освободить руки от веревок, плотно фиксирующих руки на подлокотниках. Потом Рубинштейн, наконец, поднял взгляд на Ольгу. Она сидела напротив и терпеливо ждала в полумраке. Ее лицо освещало только пламя камина. На столе перед ней лежали пистолет и папка с документами.

— Где я? Чего вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы ты рассказал мне все… Все о том, как ты «лечил» мою подругу, — Ольга раскрыла папку на страницах о лечении Разумовской и подвинула ближе.

У Рубинштейна вырвался нервный смешок, он посмотрел еще раз на Ольгу:

— А какой у вас интерес?

— Просто мне интересно: каким образом человека, достаточно адекватного для заключения в тюрьме, — она как бы невзначай провела пальцами по стволу пистолета, — довели до острого психоза, в котором он мог совершить теракт.

— Хорошо, тогда давайте пойдем по порядку. Я никогда не утверждал, что Разумовская адекватна. Именно по моему заключению ее отправили в лечебницу.

— А потом передумали? Что случилось?

— Этот… Гречкин, — Рубинштейн невнятно выругался, — Мелочный человечишка. Кто-то слил ему бумаги. Я не мог подделать тесты. А ваша… подруга проходила их как обычный адекватный человек. Конечно, любой специалист при очной беседе заметил бы, что с ней что-то не так, но именно эти бумажки стали основанием для проведения повторной экспертизы. И три других врача не подтвердили мое заключение. У них были свои мотивы, я полагаю, корыстные. Потому что они подписали бумаги, хотя в глаза не видели Разумовскую. Я ничего не мог поделать, только просить о встречах в тюрьме.

— И вы регулярно посещали ее там, проводя сеансы психотерапии.

— Если это можно так назвать в тех условиях.

— И как проходило лечение?

— Давайте прямо: к чему эти вопросы?

— Вы успели хорошо изучить ее состояние?

— Я бы так не сказал, но я наблюдал ее дольше, чем кто-либо.

— И вы знаете, как стабилизировать ее? Подумайте, доктор, от ответа зависит ваша жизнь.

Рубинштейн снова замолчал в задумчивости, облизнул губы:

— Значит она жива… Это альтер-эго все еще активно? Я бы хотел поговорить с ним.

— Не удастся. Она в депрессии. Или чем-то похожем… я не знаю.

— И это состояние не проявлялось больше?

— Кажется, я начинаю понимать, что к чему. Вы ведь могли вылечить ее. Но не сделали этого, потому что хотели увидеть чумного доктора.

— Вы проницательны, — Рубинштейн уважительно кивнул и развел ладони в стороны, демонстрируя готовность к диалогу.

— И зачем же вы это сделали?

— Из исследовательского интереса. Я с большим уважением отношусь к юнгианской школе и считаю, что многие душевные заболевания провоцирует наша подавленная Тень. И мне попался пациент, у которого эта Тень выкристаллизовалась в чистую тьму, настолько самостоятельную, что она даже обрела свою собственную личность. Расстройство личности Разумовской, как я полагал, уникально и я должен был изучить его. Для благой цели, естественно, ведь изучив эту Тень, я мог бы найти способ избавить от нее любого человека. Никаких ужасных асоциальных желаний, внутренних конфликтов… новое слово в психиатрии.

— Нужно было лишь свести с ума до конца одну пациентку, — Ольга горько улыбнулась.

— Извините, но перед общественной значимостью такого открытия ценность жизни одной преступницы исчезающе мала, вам не кажется? Все науки о людях рано или поздно сталкиваются с такой дилеммой — кого-то мы должны выбрать как объект исследования, возложить на алтарь науки…

— Люди, погибшие в метро, тоже были возложены на алтарь науки? Ну, так, прицепом к Разумовской.

— А ведь это вы помогли ей сбежать, — тихо сказал Рубинштейн после короткой паузы, — Так почему же вы вменяете этих жертв мне?

— Потому что в отличие от вас, я не говорю о великой миссии ради всего человечества, об общественной значимости. Мы оба виновны, но мне плевать, а вот вам не должно быть все равно.

— Я не несу ответственность за своих пациентов. Я не страдаю бредом величия и не считаю, что могу управлять чьими-то поступками.

— Но вы не дали лекарства и позволили развиться болезни, понимая потенциальную общественную опасность своих действий.

— Я решился на эксперимент. И я не сожалею об этом.

— Как у вас все просто. Но это неважно. У вас есть шанс исправить то, что вы натворили. И прописать схему лечения.

— Я должен увидеть ее.

— Исключено. Если у вас есть вопросы — спрашивайте.

Рубинштейн понимающе кивнул. Он начал задавать специальные вопросы, слушал Ольгу и, войдя в привычное русло, кажется, совершенно забыл о своем положении и даже вел себя так, будто он контролирует ситуацию. Они беседовали несколько часов, за которые он подробно расписал схему лечения, возможные побочные эффекты лекарств и признаки того, что лечение начало помогать. В конце он был уже абсолютно спокоен.

— Теперь вы отпустите меня?

— Нет, — Ольга холодно посмотрела Рубинштейну в глаза. На его лице не дрогнул ни один мускул, но Ольга заметила, как он подался назад всем телом. — Вы слишком много знаете. Но вы очистили свою совесть перед смертью, это должно успокоить вас.

— Я не верю в карму или Бога.

— Я тоже. Но вы мне помогли. Я хотела убивать вас долго и мучительно, но передумала. Вы избежали худшего, разве это не успокаивает?

Рубинштейн дернулся, когда Ольга взяла пистолет в руки.