Едва закончив расспрос, Вей Усянь скомандовал юношам отдыхать, а Вэнь Нину, который всё это время караулил на крыше рыбацкого домика, занятого заклинателями, доставить тело Лань Ванцзы в Призрачный город. Иронично, но в каком-то смысле сиятельный Ханьгуан-цзюнь снова вернулся туда, откуда они едва выбрались с такими жертвами.

Вей Усянь же, не теряя лишнего времени, следующим же утром скомандовал мальчикам собираться в путь. Следующие несколько недель он куда-то сосредоточенно вёл их, огибая крупные поселения и игнорируя все жалобы на усталость. Жалобы Цзинь Лина, если быть точным: Лань Сычжуй уставая становился бесконечно похожим на своего наставника молчанием и размеренной достойностью. И даже А-Лин ворчал больше из вредности характера, нежели действительно пытаясь чего-то добиться.

Вэнь Нин откуда-то принес им новую одежду непримечательного серо-коричневого цвета, будто они были из совсем уж захудалого заклинательского ордена, Вей Усянь ещё и шляпу-доули с грубым потрепанным плащем нацепил, но, несмотря на всё это, несколько раз их едва не заметили рыщущие тут и там толпы заклинателей.

Конечная точка их пути была поначалу Цзян Чену не совсем понятна: честно сказать, он отвык путешествовать землям Поднебесной пешком, в худшем случае приходилось скакать верхом на какие-нибудь ритуальные мероприятия. Но и тогда путь его пролегал по большим дорогам, а не по болотистым низинам и густым лесам. И всё-таки, чем дальше продвигались они, тем яснее он узнавал родные места.

Наконец, спустя несколько долгих недель пути, они были у цели.

В знакомом до последнего фонаря городке, по улицам которого они с Вей Усянем когда-то бегали мальчишками, тот скомандовал остановку. Но не в гостинице.

Миновав многолюдные центральные улицы, Старейшина Илин уверенно свернул на тихую улочку, засаженную молодыми яблонями с поредевшими к концу лета кронами, где внезапно обнаружился небольшой храм. Несколько часов назад Цзян Чен готов был бы поклясться, что знает все более или менее примечательные места в городе, расположенном в часе неторопливой ходьбы от его резиденции, но о существовании этого храма он и не подозревал.

Внутри было темновато и, прямо сказать, бедновато, словно божество, которому поклонялись в этих стенах не было слишком известным. Однако, на алтаре стояла чистая посуда из хорошего фарфора, лежали свежайшие фрукты и даже стоял кувшин Улыбки Императора! Кто вообще повез бы вино в такую даль, чтобы просто поставить его на алтарь какого-то захудалого храма?

— Отдышитесь немного, — тем временем сказал Вей Усянь юношам. — Несколько часов у нас пока есть.

Упрашивать себя долго те не заставили: Лань Сычжуй тут же облегченно присел у стены, а Цзинь Лин так и вовсе развалился на полу, особо не заботясь о приличиях и грязи. Хоть какая-то польза этому юнцу от всего происходящего — маленький раззолоченный принц перестал бояться запачкаться, брезгливо морща нос.

— Я так устал, — пробормотал Цзинь Лин, всё ещё лежа на полу. — Что там у нас есть из еды?

— Яблоки, вино и две лепёшки, — перечислил Вей Усянь содержимое подношений на алтаре, рассеянно распутывая завязки плаща. Выглядел он последние дни совсем неважно, явно устав не меньше мальчиков, что не мешало ему при любой возможности стараться заботиться в первую очередь о них, а не о себе. И этим бесил Цзян Чена до невозможности, в чём он не согласился бы признаться и под страхом смерти.

Не желая больше разглядывать бледного от усталости бывшего шисюна, Цзян Чен со скуки обратил своё внимание на божественную статую, пытаясь понять, чей всё-таки это храм, и в который уже раз пожалел, что из-за своего состояния не мог отхлестать кое-кого Цзыдянем.

Черно-красная, несколько гротескная фигура с лицом демона и пышной бородой, лежащей на груди, была обряжена в высокую судейскую шапочку. Табличка с именем бога так же присутствовала, не оставляя вариантов для сомнения: «Владыка справедливости, Яньло-ван»*. Если бы у Цзян Чена сейчас было хоть сколько-то сил, хоть капелька ци, Вей Усяня бы сожрало негасимое пламя его ярости. В его, демон побери, городе! Прямо под носом! Он бы ещё прямо в Пристани Лотоса свой алтарь поставил, зараза! Чтоб у него сломались раз двадцать и отсохли с концом те премерзкие копыта, которые он называет ногами! Понятно теперь, почему он ничего не знал об этом храме: знал бы, спалил в тот же миг до основания, да ещё и не поскупился бы солью пополам с рассеивающими темную ци благовониями всё вокруг засыпать! А строителей бы повесил на воротах, честное слово!

Размышляя подобным образом, Цзян Чен и думать забыл о том, что когда-то считал поклонение Яньло-вану хоть и глупым, но избавляющим заклинателей от лишних хлопот занятием. Старые обиды на шисюна-предателя вновь захлестнули его, вымывая из головы все другие мысли и чувства, делая неглупого в общем-то мужчину заложником собственной злости. Так и прошли часы в ожидании неведомо чего: Цзян Чен полыхал от ярости, которой не мог дать выхода, Цзинь Лин и Лань Сычжуй ели и тихо переговаривались в своём углу, переодевшись обратно в клановые одежды, а Вей Усянь медитировал, сидя напротив своей уродливой статуи.

Наконец, в тишине храма стали отчётливо слышны шаги двух пар ног. Оставленная снаружи Фея радостно залаяла, явно приветствуя своего.

— Фэн бо-бо**! — воскликнул Цзинь Лин, выскакивая на порог.

— Молодой господин Цзинь, молодой господин Лань, шисюн Вей, — вежливо поприветствовал каждого из них вошедший.

— Здравствуй, шиди Фэн, — радостно улыбнулся ему Вей Усянь. — Как дела, как добрались? А-Ди докладывала, что у вас были какие-то проблемы.

— Я такого не говорила! — раздалось недовольное ворчание от входящей следом девушки. — Да, на нас пытались напасть несколько цзиньских ублюдков, но называть их проблемой? Пф, много чести.

— Госпожа Чень права, — спокойно кивнул заклинатель в её поддержку. — Покушение действительно было плохо продуманным и вдвоём мы отбились безо всякого труда.

Фэн Хуфу***, занимавший должность главного управляющего Юньмен Цзян почти с самой Аннигиляции Солнца, всегда был таким. Он был одним из немногих адептов, переживших бойню в Пристани Лотоса, точнее одним из четырёх сопровождавших Янли в тот злополучный день. Он всегда был несколько флегматичным, но после войны, на которой получил жутковатый шрам, тянущийся от плеча до самого уха, стал окончательно непробиваемо спокойным и абсолютно бесстрашным. Цзян Чен всегда ценил его за бескрайнюю преданность ордену Юньмен Цзян, исполнительность и отсутствие осуждения во взгляде за уход Вей Усяня, смерть Янли и за то, что их орден в какой-то момент почти переквалифицировался в охотников на деревенских знахарок и разнообразных молодых увальней, желающих уподобиться Старейшине Илин. Фэн Хуфу был единственным, кто никогда не сомневался и не осуждал, единственным, в ком Цзян Чен был полностью уверен.

Видеть его здесь всё таким же спокойным да ещё и называющим Вей Усяня шисюном было дико.

Пока Саньду Шэншоу переваривал происходящее, остальные делились новостями и подробностями произошедшего. Как выяснилось, Цзинь Лин уже пытался предупредить всех в Пристани Лотоса, что в тело их главы вселился кто-то другой, но никто не воспринял его всерьёз, так что мальчишка побежал к единственному взрослому, который бы точно ему поверил. К Вей Усяню.

Лань Сычжуй же добавил, что обвинения Мо Сюаньюя в убийстве госпожи Цинь Су привез в Облачные Глубины лично Ханьгуан-цзюнь, то есть Су Миньшань. Так что, все члены ордена Лань теперь условно могут считаться их врагами и пытаться их переубедить бесполезно.

Фэн Хуфу на это задумчиво поведал, что самозванец в целом смотрится в шкуре главы Цзян вполне органично. Да, были некоторые странности и, так сказать, «перегибы», но если бы не их рассказ, он бы и не заподозрил подмены.

— Словом, мы можем рассчитывать на твою помощь, правильно? — решил подвести итоги Вей Усянь.

— Всенепременно, шисюн, — был ответ.

***

Вопреки самым страшным опасениям Цзян Чена, Пристань Лотоса не слишком изменилась за время его отсутствия: мертвецы не бродили по округе и трупы без глаз и языков никто по стенам не развешивал.

«Впору подумать, что Сюэ Ян более нормален, чем Вей Усянь», — иронично отметил про себя Цзян Чен. Старейшина Илин, впрочем, в последний час выглядел куда более безумным, чем раньше. Мало того, что он был бесконечно напряжен, едва не подпрыгивая от каждого звука, так ещё и, стоило изогнутым очертаниям крыш Пристани Лотоса показаться вдали, замер на несколько минут с таким лицом, будто если б только был другой выход, он ни за какие блага мира не двинулся бы дальше. Причём все остальные терпеливо остановились вслед за ним, не подгоняя и не спрашивая ни о чём, явно понимая, в чём дело. Подобное единодушие отчего-то неимоверно бесило. Сам Саньду Шэншоу мог только предполагать, чего боится его бывший шисюн. Жалеет об ушедших днях их юности? Вспоминает Янли и их родителей? Или просто не желает идти в столь нетерпимый к тьме орден?

Что характерно, девчонка, что привела Фэн Хуфу (имени её Цзян Чен не запомнил), в Пристань Лотоса не пошла вовсе. Отправив остальных вперёд, Вей Усянь остался с ней в храме наедине, а через несколько минут вышел уже один, сообщив, что девушка с ними не идёт.

Тем временем, пока Вей Усянь набирался храбрости идти дальше, солнце всё ниже клонилось к горизонту, так что из-за этой небольшой заминки к воротам они подходили уже в затопивших всё медовых сумерках. Золотисто-фиолетовое небо с редкими алыми облаками отражалось на поверхности озера, так что практически отцветшие уже лотосы казались растущими прямо из закатных небес. Оглушительно шумели цикады и то там, то здесь слышалось низкое кваканье жаб. Такая мирная, знакомая и родная сердцу картина сейчас заставляла нервы натянуться до предела.

Адепты ордена, хоть и переглядывались недоумённо между собой, но пропустили их безо всяких вопросов по одному только взмаху руки Фэн Хуфу.

— Шисюн Фэн, — почтительно обратился к нему один из адептов. — Вы возвратились раньше, чем мы ожидали.

— Да. Мне срочно нужно увидеться с главой ордена. Где он?

— Фэн Хуфу, ты уже вернулся? — раздался чуть в стороне голос Цзян Чена, и самозванец в его облике вышел из резных дверей главного входа.

— Да, господин, — ответил тот, уважительно кланяясь.

— И даже привёл к нам разыскиваемого всеми преступника. Молодец, — похвала звучала почти как насмешка, была холодной и скупой, а взгляд самозванца — бесконечно гордым, с искрами безумия на дне. Странно было видеть со стороны своё лицо, но ещё более странно было осознавать, что, судя по отсутствию недоумения на лицах окружающих, именно так Цзян Чен и выглядит бо́льшую часть времени.

— Ну почему же сразу привёл, — вышагнул вперёд Вей Усянь, озаряя окружающих плутоватой улыбкой. — Я, может, и сам сюда шёл. Мне тут, знаете ли, птичка одна на хвосте принесла, мол, глава Цзян-то не настоящий!

По рядам потихоньку собирающихся вокруг адептов прошёлся шепоток. Может быть, они и не приняли бы всерьёз слова такого человека, как Мо Сюаньюй, но авторитет Фэнь Хуфу был крайне высок, заставляя как минимум начать слушать.

— Господину Мо стоило придумать обвинение поубедительней, — и бровью не повёл самозванец. — Не желаю тратить на это своё время. Цзинь Лин! — рявкнул он вдруг так, что юноша едва не подпрыгнул на месте. — Иди сюда! Мало того, что этот твой чокнутый родственничек адепт тьмы, так он ещё и убийца, а ты всё так же ходишь за ним хвостом, точно неразумный ребёнок! Мне тебе ноги переломать, чтоб голова на место встала или как?!

Цзинь Лин нервно сглотнул. Судя по его лицу, он почти готов был поверить, что всё произошедшее — одна огромная ошибка, и его дядю никто не подменял. Это уже было опасно, так как его колебания прекрасно считывались другими адептами ордена, что потихоньку начали теснить их, сжимаясь в кольцо.

— Тогда, если глава воистину настоящий, находится в своём теле и уме, а душа его — цела и не повреждена, то одна ма-аленькая демонстрация может разрушить все сомнения, — с вежливой улыбкой сказал Вей Усянь, ободряюще положив руку на плечо племенника.

— Глава, прошу вас активировать Цзыдянь, — закончил за него Фэн Хуфу с вежливым поклоном.

Лицо самозванца потемнело, вены на лбу вздулись.

— Хотите сказать, что вы пришли в мой дом, чтобы указывать мне, что делать, — яростно выплюнул он.

— А отчего бы и нет? — улыбка Вей Усяня нисколько не померкла от чужой ярости. — Господин Цзян уже многие годы обещает мне содрать с меня кожу Цзыдянем. Сейчас я лишь предлагаю исполнить обещанное. Ну же, Саньду Шэншоу, прошу вас, — приглашающе махнул рукой заклинатель. — Я жду.

Секунды тянулись в тишине, разбавляемой лишь равномерным стрёкотом цикад. Солнце практически скрылось за горизонтом, но адепты, напряжённо ожидающие ответа своего главы, и не думали зажигать фонари. Пристань Лотоса, медленно погружающаяся в темноту отчего-то казалась сейчас зловещей.

Внезапно, как раскат грома посреди солнечного дня, прозвучал смешок, сорвавшийся с губ самозванца.

— Итак, вы раскрыли меня, Учитель Вей, — сказал он с совершенно другими интонациями и лукавой усмешкой, какую никогда бы не позволил себе Цзян Ваньинь. — Но и я вас раскрыл. Не поделитесь напоследок, почему Цзыдянь, в отличие от Саньду, так и не покорился мне?

— Очень просто, Сюэ Ян, — Вей Усянь вежливо кивнул, игнорируя встревоженные шепотки вокруг. — В силу некоторых обстоятельств вся привязка духовного оружия Цзян Чена держалась на самой его душе. И если Саньду ещё мог сомневаться, то Цзыдянь куда старше и куда опытней. Провести его не так просто. Сдавайся. Отсюда тебе не уйти.

— Ну, отчего же, Учитель Вей, — иронично поклонился Сюэ Ян. Вы ведь понимаете что я все равно не сдамся так просто? В конце концов, убивать меня вам тоже не с руки, ха-ха.

Мужчина развязно повел плечами, будто красуясь, а затем достал из рукавов хорошо знакомые Цзян Чену половинки Стигийской Тигриной Печати, и вмиг все цикады замолчали, но зато взамен послышалось низкое ворчание, которое издавали обычно свежеподнятые мертвецы.

— Ах ты ж сволочь, — выдохнул Вей Усянь почти нежно.

— Ну вы же не думали, Учитель Вей, что только вы один сможете использовать свои козыри? Тем более столь мощные.

— Адепты, к бою! — скомандовал Фэн Хуфу, понимая, что больше ждать нельзя. И всё началось.

***

Сейчас, будучи лишь слабым сгустком энергии, не защищённым телесной оболочкой, Цзян Чен сполна сумел прочувствовать на себе все оттенки и полутона воздействия Стигийской Тигриной Печати.

Реальность сместилась на переферию сознания, позволяя максимум рассеянно фиксировать обмен ударами между самозванцем, Вей Усянем, Фэном Хуфу и другими, но всё это проходило скорее на полубред больного или грёзы на яву. Основное же внимание Цзян Чена было направлено на видения, пробуждаемые в нём силой Печати.

Казалось, что его окунули в тёмную бездну из ненависти, отчаяния и скорби, что всё самое страшное, что случалось с ним когда-либо, происходит вновь. Будто загнутые концы крыш Пристани Лотоса, освещённые последними лучами заходящего солнца, снова объяты огнём, что это не мертвецы Сюэ Яна, а безжалостные вэньские псы вновь атакуют, убивая его шиди, его семью. И он снова связанный Цзыдянем плывёт по лодке, гладя вслед уходящему на смерть отцу, а прощальный материнский поцелуй всё ещё горит на лбу точно ожог.

Или внезапно вспоминалось, что тогда, в Безночном городе А-цзе бежала вперёд среди кидающихся на неё мертвецов, и платье её белело в толпе сражающихся совсем так же, как белое ханьфу Лань Сычжуя. Как тело сестры обмякло в его руках и как страшно кричал Вей Усянь, а потом вдруг замер с пустым лицом, вынимая из рукавов чёрные блестящие половинки Печати. Поднимая на бой умерших. Всех-всех умерших.

Янли тогда тоже уже была мертва… ****

Боль от этого кошмара, похороненного в самых глухих закоулках памяти, видимо, окончательно его ослабила, потому что их с Лань Ванцзы вдруг затянуло в сопереживание друг с другом.

Он видел чужими глазами пещеру Чёрной Черепахи.

— Лань Чжань… Сыграй мне что-нибудь для бодрости духа, — голос у сидящего рядом Вей Ина слабый, лицо белое, а глаза блестят лихорадочно, и в груди всё сжимается. Где-то там умирает или умер уже отец, брат скитается всеми разыскиваемый, если его не убили тоже, а дядя фактически в плену. И Вей Ин… Вей Ин теперь тоже умирает. Все умирают.

Струны послушно гудят низко, плачут вместо него, мелодия заполняет тёмный зал пещеры, пропитанный зловонием начинающей уже разолгаться черепахи. Вей Ин улыбается, проваливаясь в забытие. Проснётся ли он ещё? Увидят ли они солнце? Или умрут здесь, вдвоём, так и не узнав о судьбе других?

А потом цветными осколками стекла замелькали разрозненные эпизоды, звучали обрывочные фразы. Лицо Вей Усяня было то гневным, то презрительным, то опустошённым.

«Какое дело до моей души постороннему человеку?»

«Ты говоришь, что этот путь наносит вред телу… что страдает душа, но я вроде ещё не совсем обезумел!»

«Убирайся! Убирайся! Убирайся!»

— Ванцзы, — голос брата выдергивает из вереницы бесконечной боли и отчаянных мыслей: «Где Вей Ин? Как он?». — Ванцзы, — лицо Цзеу-цзюня встревоженно-печальное. Сердце заходится от предчувствия. — Вчера завершилась осада горы Луаньцзан. Дядя сообщает, что Вей Усянь был убит главой оредна Цзян.

Эти слова как выстрел прямо в сердце, как самый страшный ад, который можно только вообразить. Эти слова вызывают в несуществующем сейчас сердце Цзян Чена новый приступ отчаянной боли.

«Это всё неправда!», — хочется крикнуть ему, но голоса нет, и это — отдельная пытка. — «Это всё неправда!»

В тот день вокруг тоже было не продохнуть от лютых мертвецов, которые, будто обезумев вместе со своим господином, атаковали втрое яростнее, чем когда-либо. Заклинатели умирали один за другим, вновь обагряя склоны горы Луаньцзан живой горячей кровью.

Тогда Цзян Чену было на это наплевать. Сейчас, впрочем, тоже. Туда им и дорога.

Единственное, о чем он мог думать — пробиться наверх, на самую вершину, где в холодной темной пещере жил его бывший шисюн, бывший брат, бывший самый близкий человек. Годы спустя в летописях напишут, что Цзян Ваньинь сражался яростно, будто раненый тигр, желая уничтожить отвратительное порождение тьмы, Старейшину Илин за то, что тот был причиной смерти его сестры и шурина, но… на самом деле, если быть откровенно честным, Цзян Чен не желал ему смерти. Да, он не отказался, когда Цзинь Гуаншань фактически поставил его, черного от горя, едва успевшего похоронить сестру, перед фактом, что быть ему предводителем армии, которая сразит Старейшину Илин. Да, он яростно пробивался наверх, испепеляя Цзыдяном целые десятки мертвецов за раз, так что быстро вырвался вперед, даже собственных людей оставив позади. Да, всё это было. Но желал ли он хоть раз, хоть на пол мгновения искренне и от всей души, чтобы Вей Усяня не стало? Нет, никогда.

Цзян Чен не знал, что скажет своему шисюну, своему брату, когда прорвётся наверх и сможет посмотреть ему в глаза. Тогда он решил для себя, что только увидев его лицо, поняв, скорбит ли брат о Янли также сильно, раскаивается ли в том побоище, он решит, что делать, но решать не пришлось.

В тот страшный день, пробившись наверх, Цзян Чен успел только издали поймать взгляд Вей Усяня, держащего в руках Стигийскую Тигриную Печать.

Вей Усянь улыбнулся ему виновато и ласково, совсем неискренне растянув губы, а потом, подбросив Печать вверх, заиграл торжественную печальную мелодию, и все мертвецы, которые только были на горе, полностью игнорируя других заклинателей, устремились к Вей Усяню, раздирая его тело на части.

Во одно мгновение от сложного, противоречивого, но все-таки родного человека остались только флейта, прощальная улыбка и разбросанные по всей вершине горы осколки Стигийской Печати.