Деннис поступил разумно, ничего не спросив у Эдварда о шуме – или о чем-либо еще. Его хорошо обучили не задавать лишних вопросов. Пожалуй, он был лучшим слугой, который когда-либо был у Глускина. Или почти лучшим, учитывая последние обстоятельства.

Вейлон просил оставить его в покое: Эдвард решил выполнить эту просьбу и действительно не появляться в его комнате некоторое время. Пару ночей, или больше - смертные плохо переносили одиночество. Но наивно со стороны Вейлона было бы думать, что Эдвард действительно перестанет обращать на него всякое внимание.

Вейлон был сорванным с дерева плодом: его больше не питала материнская ветвь, но он все еще был свеж и вкусен. Он был прав, когда говорил, что изменения необратимы. Но он ошибся, думая, что потеря девственности заставит Глускина отвернуться. Напротив – весьма интересны были обстоятельства, в которых это произошло, невообразимы были мысли Вейлона, когда он решился на это. Разве Деннис был хоть немного привлекателен? О, Вейлон вовсе не готов был сдаваться.

Он не просто хотел жить – он хотел с лихвой вернуть все, что у него было, изворачивался и изгибался причудливыми фигурами, танцевал меж языками огня и лезвиями ножей. Он увлекал Эдварда в этот танец, хотел быть в нем ведущим. Он не хотел существовать в подчиненном положении, и после того, как Глускин взял его под свою власть, у него не было выбора, кроме как ответить тем же.

Эдвард… отвык чувствовать боль. С тех пор, как он обратился в вампира, над людьми он был едва ли не всесилен. Его жертвы признавали себя побежденными, обмякали в его руках и позволяли делать с собой что угодно. Глускин иссушал их бренную плоть, забирал их жизнь, насыщаясь ими, пока еще было, что брать. Но Вейлон жертвовал собой, лишь бы отобрать у Эдварда самого себя – невозможное исключение! Он лег с человеком, которого не любил, зная, что может потерять последние крохи свободы, последние частицы доброты к нему, зная, что может лишиться жизни. Это была не глупость – но неразбавленное отчаяние, осознанная готовность сломать зубы, лишь бы укусить из последних сил.

Эдвард не удержался от смешка, переворачивая страницу – он давно уже вовсе не внимал повествованию, погрузившись в размышления. Деннис напротив вопросительно склонил голову набок.

- Ты действительно не знаешь о своей… особенности? – спросил Эдвард, откидываясь в кресле и закрывая книгу.

- Что Вы имеете в виду? – осторожно спросил Деннис, и по тону было понятно, что он не лукавит.

- Сколько в тебе личностей? – ответил вопросом Эдвард, внимательно присматриваясь к выражению его лица.

- Четверо, - выдохнул Деннис. – Включая меня.

Мельчайшая дрожь в руках не ускользнула от глаз Эдварда, но больше ничего в нем не выдавало испуг. Он смотрел привычным выжидающе-нейтральным взглядом из-под бровей. Но это не сходилось с тем, что Глускин уже знал. Он хмыкнул.

- Что ж, если бы ты тоже был вампиром, ты бы это учуял. Кто-то из них добрался до самого ценного в этом доме.

На этот раз Деннис не смог скрыть ужас, до белизны в пальцах впившись в подлокотники. Эдвард склонил голову, забавляясь этой реакцией и облизывая губы. Он знал, что для Денниса предательство было бы хуже смерти, что он даже не попросит помиловать его, если Глускин решит наказать его за то, что сделал кто-то другой в его теле.

- О, я сначала тоже в это не поверил, - наконец, сказал Эдвард. – Но есть только один способ потерять невинность, будучи запертым в доме с одним единственным человеком. Вейлон сказал мне о женщине.

Деннис задумчиво прикусил губу, лихорадочно соображая.

- Если во мне есть женщина, я действительно об этом не знаю.

- Значит, Вейлон лгал лишь наполовину, пытаясь укрыть тебя от моего гнева. Весьма интересно, не находишь? Но ты знал об остальных с самого начала. Ты умолчал об этом, зная, что это может повлиять на мое решение обратить тебя, не правда ли?

Деннис медленно кивнул. Эдвард подался к нему, укладывая пальцы на его горло, и склоняясь над ним, и тот не шевельнулся, замирая под ним, жалкий и ничтожный.

- Думаешь, было бы справедливо убить тебя прямо сейчас?

Эдвард прислушался к бешеному стуку его сердца, к частому дыханию – жизнь, на которую он имел право, которую мог бы забрать, не раздумывая. Деннис протянул руку, но, к его удивлению, не попытался отстранить его, только расстегнул воротник рубашки.

- Если Вы считаете это нужным, господин Глускин.

Эдвард засмеялся. Нет, это не было блефом или насмешкой – Деннис действительно был покорен ему настолько, что принять смерть от него было чем-то естественным и самим собой разумеющимся. Он был рожден только для того, чтобы служить Эдварду, принадлежать ему, беспрекословно выполняя все указания. Глускин прокусил кожу, пробуя его на вкус – играя с ним, проверяя его на прочность. Отстранился, глядя на фамильяра, прикрывшего глаза.

– Кто бы мог подумать, что ты так меня подведешь.

Деннис склонил голову, наконец выдыхая, не смея пока поднимать взгляд, и, как бы он ни старался выглядеть невозмутимо, на его лице смущение читалось слишком отчетливо. Пустые угрозы – убивать его было бы неразумно, поскольку он оставался единственным, кому можно было бы довериться. Он был связующим звеном между днем и ночью, присматривал за Вейлоном тогда, когда Глускин не мог этого делать. Эдвард облизнулся, и Деннис проследил за его языком, сглотнул и прижал пальцы к шее. Он драматизировал – кровь едва ли шла; впрочем, Деннисом теперь пахло ярче, и Глускин почувствовал голод.

- Я иду на охоту, - сообщил он, поднялся и сбросил камзол, который Деннис тут же кинулся подобрать. Глускин открыл шкаф и выбрал обычную рубашку – он все еще метался между предметами современного гардероба, но уже облюбовал некоторые фасоны. Деннис, кажется, облегченно выдыхал каждый раз, когда видел на нем наиболее простую одежду. В конце концов, ничего не приносило Эдварду так много информации об окружающем мире, как наблюдение.

Нужно было сбросить напряжение, забыть на какое-то время о том, что произошло, заставить раздражение улечься. Эдвард сосредоточился на правилах, которые помогли бы ему не раскрыться. Чтение литературы и телевизионные сюжеты о том, как раскрываются преступления, помогали ему лучше понять, как обмануть систему. Любой горожанин ценился до такой степени, что расследовались дела даже бездомных. В то же время жизнь в городе не прекращалась с наступлением ночи: электрический свет почти не оставил действительно темных укромных углов, и каждый человек был как на ладони. Стоило следить за камерами, за проезжающими мимо автомобилями. Иногда Глускин думал, что проще было бы перебраться в какой-нибудь тихий городишко, чем засиживаться в самом сердце большого города.